 Досада
В жизни, как в лесу, главное, определиться. Бывало, бродишь, бродишь по лесу, ищешь грибы… крутанешься разок другой туда-сюда вокруг собственной оси, глядишь… заплутала… И место вроде бы незнакомое, и солнце какое-то чужое, не так и не оттуда светит, и грибы почти совсем не попадаются и тоже какие-то чужие… Крутишься, крутишься, бежишь то в одну сторону, то в другую… и вдруг какой-то пустяк выводит тебя на дорогу… но… куда попала? Так это же твоя тропа! И сразу всё вокруг встаёт на места и становится понятным. Даже воздух как-то теплеет, и солнце светит оттуда, откуда ему надо светить и грибы попадаются…
Так же случилось и с ним…
Андрей Петрович Зимородов совсем заплутал в своей жизни. Снаружи было всё благочинно, спокойно. Рядовой инженер изо дня в день тянул лямку своего земного существования без особой суеты и метаний. А что толку метаться! Мечись не мечись, а выше головы не прыгнешь. На счёт своих способностей и жизненных возможностей Андрей Петрович никоим образом не обольщался, но в глубине души его постоянно ворочался и ворочался червь какого-то беспокойства… Жизнь, жизнь, та, что даётся один раз - бездарно проносилась мимо. Андрей Петрович чувствовал себя не на своём месте, ни своим делом занимающимся. Когда-то он сподобился закончить один технический ВУЗ, но в технике ни бельмеса не смыслил. Мало того, он панически боялся даже самых простых, самых безобидных технических приспособлений. Его больше тянуло к живому. Природу во всех её проявлениях он любил страстно, самозабвенно и не так просто, потребительски – с пользой для своего здоровья, скажем, из-за чистого воздуха. А так, без всякой ощутимой для себя материальной пользы. Почему? Потому что, во-первых, вбирал в себя красоты природы активно, то есть с затратой некоторой и немалой доли своей энергии, а во-вторых, потому, что любовь его носила характер сочувствия. Сломают дерево, обломают ветку, разорят муравейник – ему больно, он уже сам не свой, и красота ему не в радость.
Вероятно, по этой самой причине он не смог учиться на биофаке института, куда сразу же после школы поступил без особых на то усилий. Как дошло дело до препарирования червяков, лягушек и всякой другой живности, он, не задумываясь, оставил сей храм знаний. Глумление над живым, дышащим даже в целях познания претило его внутреннему духовному устройству. Три месяца отучился и бросил.
С досады подался Андрей Петрович на следующий год в экономику. Это тоже не прельстило его, это было уж совсем чужое. Попробовав свои силы ещё в чём-то, с большим скрипом закончил он почему-то автодорожный - а было уже всё равно, лишь бы закрепиться в жизни высшим образованием. Вот и закрепился. В результате работа ничего не давала ни уму, ни сердцу. Да и что могут дать автодороги? Автомобилям, конечно, да и автомобилистам тоже. Андрею же Петровичу были они безразличны. Но именно над их улучшением в своей лаборатории бился он денно и нощно. Хотя это, конечно, громко сказано...
Единственной отрадой для него по-прежнему была природа. Прогулки в одиночестве по полям, лугам и перелескам приводили его в состояние согласия с самим собой и со всем миром. С прогулок он возвращался как после чтения Пушкина, душа окрылялась поэзией, взмывала ввысь, но и мучилась, мучилась, мучилась от невозможности там наверху и остаться. Хотелось что-то делать со всей этой невыносимой красотой хотелось закрепить это в себе, или хотя бы остановить одно из прекрасных мгновений, не дать кануть ему в вечность...
К сожалению, Андрей Петрович не был наделён даром воспевания красот ни лирой, ни линией, ни цветом.
Андрей Петрович молча мучился, терзался. И, неизвестно, чем для него закончились бы эти терзания, если бы... если бы одному из его приятелей не взбрело в голову подарить Андрею Петровичу на день рождения малюсенький, аккуратненький, простенький на первый взгляд механизм, который как раз и мог останавливать мгновения. Подарок был не преднамерен, подарок был случаен, просто подарить больше было нечего. О своих духовных мытарствах Андрей Петрович никому не рассказывал, даже самым близким своим друзьям, боялся подымут насмех...
Вначале Андрей Петрович даже испугался - вернее почувствовал какой-то тоскливый холодок внутри... и начал отказываться от подарка.
- Да, что ты, не надо. Ты же знаешь, не люблю я возиться
со всей этой техникой.
- А здесь и не надо особенно возиться. Нажми на кнопку и готово! «Кодак» сам за тебя всё сделает. Это ж автомат. Знай нажимай на кнопку, да отваливай деньги - за проявление и за печатание фотографий.
Дарёному коню в зубы не смотрят. Что подарено, то подарено.
«Щёлкнул» Андрей Петрович этим «Кодаком» несколько раз для приличия... Как-то так нехотя, скрепя сердце «щёлкнул». Но надо же было дело доводить до конца... Незаметно все двадцать четыре кадра отщёлкались. В мастерской проявили, сделали фотографии. Класс!!!
Краски яркие, сочные! Чёткость! Самая мелкая деталь запечатлена! Каждый контур отточен...
Особенно хорошо получались пейзажи...
Этот факт возымел решающее значение для Андрея Петровича. Теперь он уже не выходил без фотоаппарата на прогулку...
Его созидательные муки, как бы получше закрепить в сознании то или иное чудо природы, закончились. Для него началась совершенно новая жизнь. Каждый миг был схвачен объективом «Кодака». Кадры летели за кадрами, плёнки за плёнками. Андрей Петрович в своём желании «остановить мгновение» не знал удержу. Вначале он снимал почти всё подряд, точнее всё, что нравилось...
А нравилось многое... Зима со своей льдисто-стеклянной красотой сдавала свои позиции. Воздух заметно потеплел. В лесу появились волнующие, щемящие душу первые проталины. Ярче и шелковистее забелела береста берёз, филигранней отточились на фоне бездонной небесной лазури их плакучие ветви. Глаз не мог насытиться всем этим воздушным привольем, в прозрачной синеве которого неизвестно откуда и как возникали белые, лёгкие, как лебяжий пух, облака.
Орешник сверкал на солнце своими коричневато-жёлтыми серёжками. Его-то Андрей Петрович снимал в самых различных ракурсах, пытаясь передать в фотографиях радостно-тревожное настроение, сопутствующее трепетному цветению этого невзрачного, казалось бы, кустарника. Мельчайшая пыльца, разносимая ветром, золотистой вуалью загораживала от посторонних весенние таинства, вершащиеся в природе. А тайна всегда притягательна, всегда будоражит ум и сердце. Будоражит, но в руки не даётся. Даже импортной технике...
Потом пошла серия дубов-колдунов. Их раскиданные по небу сучья вычерчивали чёткие линии японо-китайской гравюры.
Совсем по-другому дубы выглядели позже, поближе к лету, в листьях, совсем и не дубами, а тем более и не колдунами. Их кучерявая крона, несущая вроде как бы и не листья, а крупные диковинные цветы, ярко-жёлтыми глянцевито-блестящими пятнами отпечатывалась на синем-пресинем фоне.
И невозможно было понять весна или осень перед нами. Ведь молодая нежная зелень берёз была тоже как бы спрыснута золотом. Вот такие чудеса вытворяет солнце с цветом на фотоплёнке. В пользу весны - рассыпанные тут и там в изумрудной траве янтарно-жёлтые одуванчики, да одинокая белая гроздь черёмухи, ненароком попавшая в кадр впереди чёрных стволов дубов…
Летом же всё ясно. Лето оно и есть лето. Зелень густая, ядрёная, сочная, единой шапкой, ни одна веточка не просматривается. Поэтому тянет снимать просторы - ромашковые луга, васильковые дали. Разудалый вид с горы, сосредоточенный вид на гору. Синее и зелёное, синее и зелёное… Серебристые блёстки воды, выхваченные солнцем в реке, протекающей по дну оврага. И снова зелень, зелень, зелень, сочная в тени, салатовая на солнце.
Потом осень, похожая на весну, но только с более разнообразной палитрой - от зелёного до багрянца, - увесистыми облаками наверху и пожухлой травой внизу. К осени воздух тоже другой. Начинается его кристаллизация. Синева в небесах ещё напоминает весеннюю, но нет уже в ней той лёгкости, и расплывающейся, как бы тающей теплоты, чувствуется уже наличие стального стержня… Что ж вы хотите? Ветры-то всё чаще и чаще дуют с севера…
И вот, наконец, опять зима… Красавица! Королева!
Хрупкий, студёный, хрустальный звон по всему лесу… А лес-то спит. Весь заморожен. Весь в белом. Солнце точно само по себе, совсем не греет, посылает свои лучи в разведку на землю и тут же забирает их обратно.
Холодная краса! От этой красоты слепнет глаз, засвечивается плёнка. Искры, искры, искры, белые искры повсюду.
Но Андрей Петрович как-то скис. Может быть, причина его апатии крылась в однообразии? Ну, что весна?! Опять весна. Проталины, трава, орешник, воздух, одуванчики - всё то же самое. А главное, всё это уже схвачено.
И фотоаппарат-то теперь Андрей Петрович частенько оставлял дома, и не очень-то огорчался на этот счёт. Подумаешь, не сегодня, так завтра сфотографирую.
Но как же он заблуждался! Однажды небо как-то вдруг раскололось на две части, северную и южную. С севера, над домами и растительностью, громоздились фиолетово-лиловыми глыбами тяжёлые облака. Они не сливались в единую тучу, а соединялись друг с другом иссиня-чёрными рваными швами, оттеняющими зелень и расчерчивающими её в полоску сочными, густыми красками.
С юга ярким мощным прожектором било солнце. Световой пучок задерживался на маленьком островке, сплошь усеянном крупными головками не просто жёлтых, а с оранжевым отливом одуванчиков. Не хотелось вторгаться в это великолепие. Его можно было созерцать только со стороны, только как произведение искусства. Оно так и просилось или на холст, или на фотоплёнку.
А фотоаппарата с собой как раз в тот день у Андрея Петровича и не было...
Насыщенная гамма красок и, главное, их необычный контраст создавали философско-мажорное настроение.
Какое чудо проворонил Андрей Петрович! Он даже всплакнул втихаря дома – да и как было не всплакнуть, ведь мимо рук такое прошло!..
Теперь даже в будни, даже на работу прихватывал он с собой фототехнику. А вдруг… Вся его апатия слетела, как шелуха с лука. У него появилась цель, и с этой целью он прожил года три-четыре, если не больше...
Всё это время он как одержимый гонялся за облаками. Белые, розовые, оранжевые, палевые, лиловые, чёрные, мягкие, пушистые как вата или упругие, надутые, как паруса – кучевые; разбросанные отдельными пёрышками или собранные в причудливые конфигурации вплоть до шикарной императорской короны или павлиньего веера – перистые. Приписанные к определённой местности, в определённом оформлении с какой-нибудь одинокой, хрупкой, трепетной веточкой, былинкой на переднем плане где-то между небом и землёю – все эти водно-капельные массы составили целую серию фотографий Андрея Петровича, удостоенную, кстати сказать, даже первой премии на местной выставке фотолюбителей. Эта серия шла под названием «Дорога в облака».
Да, этой самой дорогой Андрей Петрович пытался приблизиться хоть чуть-чуть, хоть на вершок к той, когда-то так поразившей и теперь уже не досягаемой картине. Он продолжал снимать, снимать и снимать… Утренние, вечерние зори, огненные закаты, предгрозовое, зловещее, насыщенное электричеством небо и даже самоё грозу.
«Кодак» его уже давным-давно не выдержал нагрузки, сломался. Более мощной и тонкой фотографической аппаратурой Андрей Петрович творил чудеса. Даже ночь, тёмная ночь с её магическим очарованием, была теперь в его руках. Его тонкое чутьё всех нюансов, всех оттенков прекрасного позволило стать Андрею Петровичу первоклассным мастером фотографического дела. Он постепенно достиг на этом поприще вершин. Но…
Перед глазами его постоянно стояла та картина, то совершенство, тот идеал, до которого вечно что-то в его фотографиях не дотягивало.
И вот однажды…
Совершенно всё, тютелька в тютельку, как в тот раз – невероятно! Говорят же, что судьба иногда преподносит такие подарки или в качестве реабилитации или в качестве…
Андрей Петрович обезумел от счастья.
Руки, как и сердце его, ходили ходуном, когда со своей техникой он приноравливался и с той, и с другой стороны, и с третьей – как бы не промахнуться, как бы не засветить, как бы… как бы... как бы… Сделал кадров десять.
И что же?! Такого он никак не ожидал. На фотографиях его мечта выглядела совсем по-другому! В своём творчестве он, оказывается, уже давно перерос её.
Уж лучше бы и не было этого повтора! С досады Андрей Петрович вдребезги разбил свой фотоаппарат.
Правда, через некоторое время купил новый... |
Наша словесность