№20 Юрий ХАПОВ (Россия, Хотьково) Два рассказа...

Юрий Хапов - родился в 1939 г. на Дальнем Востоке, окончил МАТИ, лауреат конкурсов "Пастернаковское лето - 2007", "Пастернаковское лето - 2008".

Точка невозврата

Вышли на станции Лихославль.

Шофёр долго, вприщур, всматривался в их лица, глянул с горькой усмешкой на пожитки и, поминая, быть может, «…от тюрьмы да от сумы...» кивнул:

– Залазь!

Долго ехали в кузове самосвала, перекатываясь от борта к борту, обдирая руки комьями застывшего раствора. Дорога в залитых колеях петляла меж болотистых низин, перелесков и заброшенных, бесхозных полей. Наконец, на взгорке показались строения: покосившаяся силосная башня, машинный двор.

У поворота шофёр притормозил:

– Дальше не могу. Вам – туда, – махнул он.

И они пошли, выдирая из вязкой глины затёкшие ноги. Неожиданно за спиной послышалось бойкое тарахтенье. Тракторишко глядел чуть живым. Всё на нём тряслось, бренчало. В кузове подпрыгивали сваленные запчасти. Казалось, вот-вот отвалятся и колёса.

Из раскрытой кабинки высунулся скуластый парень, и снова они услышали:

– Залазь!

– Нам бы до С...ки...

– В курсе, – улыбнулся парень и, сбросив с сиденья громыхнувший ящик, добавил, обращаясь к Александре: – Прошу в салон.

Аркадий поместился в кузове.

Трактор рванул вперёд. Грязь фонтаном брызнула из-под колёс. Парень продолжал улыбаться. Видно было, что ему хочется поговорить, расспросить.

У очередной свёртки трактор встал. Посерьезнев, тракторист как на ученьях, дал направление марш-броска:

– Прямо. Километра четыре. Речку перейдёте – лес. Туда не надо. Слева берёзовая роща, а с ней в обнимку – ваша С…ка. Лесовуха мы её зовём. А то – стемнеет... Чтоб не плутать. Фонарей-то нет, электрицкая сила! – Парень хохотнул на прощанье. – Ну, счастливо вам...

Трактор с подскоком, как хромой петух, дёрнулся и, пыхнув сизым дымком, стал удаляться.

Они переглянулись. Обоим, наверное, представилось, что парень спешит домой. Жена ждёт услышать знакомое тарахтенье – не поломалась бы в дороге плохонькая «Беларуська». Она, Маруся, с ясными серыми глазами, или Катерина, чернобровая, скуластенькая, уже и баньку истопила, и обед-ужин в печи. Дух пирогов за версту...

Где же ты, милый? Заждались…

…В поздних сумерках потянуло близкой прохладой, донеслось тихое журчание. Вот и речка. На том берегу, справа, темнел лес – «туда не надо...» Где-то тут и мост...

Они спустились к реке и, скинув обувь, вошли в воду. Хорошо после долгого пути опустить усталые ноги в освежающие струи, умыть лицо.

Оглядевшись, увидели неподалеку лошадь, запряжённую в телегу. Стоя в воде, она неслышно пила.

– Прохожие? – заметила их возница. – Мостом не идите, разобрат… Бродом. А то, садитесь, сейчас она надуется… Пить –  верблюд, а в телеге идить – коза... Вы, ходуны дальние, чьи будете? В С…ку или дальче? К Култыгину? Воно как... – протянула она. – Схоронили Култыгина-то... Ещё по весне. Воды-ы в могиле... Поплыл Николай Егорыч, царствие ему... Как помер – и всё: место свободно. Да кто ж сюда пойдёт? Апостол Павел? Ни! – Застеснявшись неожиданного многословья, старуха потянулась с передка, погладила лошадёнку: – Ну, будешь идить, коза косожопая?

Лошадь, наконец, подняла голову, покосилась блеснувшим в темноте глазом и тронула.

Дорога от речки шла на подъём. Под колёсами захрустел гравий. Аркадий спрыгнул, и стал толкать повозку, помогая лошади. Александра тоже слезла. Молча шла рядом, держа, как ребёнок, его руку.

Силуэтами домов, кронами деревьев наверху угадывалась деревня. В окне ближней избы робко загорелся свет.

– Вот мы и дома, – со значением, построжавшим голосом молвила старуха. – Ваша изба последняя. А мне – направо… Что надо – спросите...  Корина я, Елизавета. С Богом, – перекрестила их в спину, вздохнула и легонько пошевелила вожжи: – Идить будешь?

Отделившись от забора, на голос подошёл одинокий житель.

– Култыгина? Пошли-те… А то… собаки, мать их…

Когда свернули по проулку, мужик вдруг остановился, икнул:

– Так он же… того… А дом – вон он, крайний.

В доме стоял застарелый дух самосада, печной золы и сырого тлена.

Александра, свернув куртку под голову, как была, повалилась, на коник. Проваливаясь в сон, успела шепнуть:

– Дома-а-а...

Аркадий ещё долго сидел на крыльце, курил, вслушиваясь в ночные звуки леса, в сонное дыхание деревни.

– Ну, что, Лесовуха? Принимай...

В тёмных сенцах он разыскал лопату и, подперев ею дверь, улёгся у порога.

По привычке бродяжих людей…

…Всю жизнь он перемещался – дом ребёнка, детский дом, специнтернат. Довелось и сидеть: два года на малолетке, пять – если всё сложить – на взрослой зоне. Жизнь учила красть, биться за кусок, за место, где уснуть. Учила нападать стаей, уходить от облав.

Не было на пустой земле у него ни родных мест, ни пристанища, ни близких. Но временами что-то звало, тянуло его, и он снова шёл, ехал... Неприкаянный.

И так больше тридцати лет.

Последний раз затомился на зоне, едва не наложил руки. Подорвал, и больше года погибал в бегах. Беглым ни к одной стае не прибиться, они в розыске... Свои же и сдадут за милую душу.

Этим летом, досидев полученное, – сам пришёл, надоело бегать – оказался в Москве, у трёх вокзалов. Ментовская справка в кармане, сидор за спиной... Походил, поглядел. Признал кое-кого у перехода. Выпили-добавили... А ночью в сквере, на Каланчёвке, попал на нож – отбивал женщину от своры таких же... Зачем полез? И сам не понял: ничейная, приблудилась ещё днём, вроде земляков искала.

Она и притащила его, порезанного, на чердак, где пряталась спать. Залила раны йодом, перевязала.

Выходила...

...Бежала Александра, в чём была: началось помешательство людей, убой русских. Жгли, насиловали, выгоняли из домов... Удалось сохранить документы и письмо родственника с обратным адресом: Тверская область, деревня С...ка.

До Москвы, в толпе беженцев из южного Казахстана, кое-как добралась. Бывшие односельчане и попутчики – кто куда... У каждого своё. А она, не изжив ужаса потрясений, оставшись одна, без денег, растерялась, утратила волю и… зависла, прибиваясь как собачонка то к одной, то к другой стайке бездомных людей, сошедших на последней остановке...

Неожиданное заступничество Аркадия вернуло утраченную веру: там, среди лесов и болот, где живёт родная душа, найдётся место и ей... Надо только дойти до того места... Добрые люди подскажут, помогут – ведь не конец света.

Пока не затянулись раны у Аркадия, она молчала. А как-то раз ночью рассказала, доверилась.

– Пойдёшь со мной? Одной... Потеряюсь …

– Я? Что делать?

– Жить.

...Никогда никто не звал его с собой жить.

…Александру взяли фельдшером, на место Култыгина. Она быстро освоилась, прижилась. Её сразу к своим причислили. На работу ходила в соседнюю деревню, километра три лесом.

– Не боязно? В лесу... тёмно, – спрашивал Аркадий.

– Нет, – улыбалась, – у меня теперь ты...

...Проводив Александру, Аркадий неторопливо ходил по двору, заглядывая в сарай, в амбар. И всё прислушивался к себе: может, шевельнётся в нём что деревенское? Или уж всё потухло  внутри и не суждено ему знать, откуда он, чей сын?

Дровяной сарай оказался почти полон – видать, хозяин не собирался помирать в одночасье, дров напилил и наколол чуть не под крышу.

«Обживать» хозяйство Аркадий начал с того, чем закончил Култыгин. И работа знакомей – приходилось на зоне. Наколол ещё дровец, чтобы доверху к зиме было. И у стенки сарая поленицу сложил – сейчас топить, поближе брать. Когда надоело махать колуном, полез в погреб – почистить, скоро картошку ссыпать... Ухмыльнулся – а ты её сажал? И хозяин не успел... Так что – надо заработать. Мешков пять-шесть на двоих...

Аркадий снова усмехнулся – это ж надо! «На двоих...»

Хотелось радоваться: ведь понятия такого с детства не было.

– Копать начнут, пойду к бабкам. У одной покопаю, у другой, глядишь, и нам заработаю... – Он придавил окурок и поднялся. Посмотреть, что в саду. Подсобрать, может, яблочков... Забор подновить.

На родник, к речке, надо – колодца-то нет...

Как-то раз проведала новосельцев Елизавета Корина – привезла пару гусей и старое драповое пальто.

– Ну, божьи люди... живёте, стало быть... Я вам вот – на хозяйство. Этого крикуна Едик зовите, а её, лебедь белую, Еда. Слухастые, с речки слышут. На днях привезу зернеца... А это – пальто моё... Я в нём в район ездила, когда в председателях ходила. Теперь велико, бери. Зимой спасибо скажешь: ему ни мороз, ни ветер.

...Выпивши, Аркадий грустнел. Подолгу глядел мимо неё в пустое окно.

– Поехать куда...

Александра тихо целовала в худой висок, утишая его тоску:

– Щемит?

– Осень… – он по-ребячьи тёр слезу, но, видя её печаль, бодро добавлял: – Пойду на речку. Наужу чего… Придёшь – а дома уха. И я… на лавке.

...Однажды не выдержал.

Жадно вдыхая креозотный запах шпал, Аркадий бездумно слонялся по перрону. Мимо проносились поезда, пели под колёсами рельсы. Поезда летели куда-то, возвращая память в бесконечные скитания, слившиеся  в нём в одно, долгое.

Деревня, Александра остались далеко.

В бутылке кончилось. Аркадий прилёг и тут же забыл окружающий мир. В тусклом свете фонаря к спящему подошли. Долго разглядывали наколки, шарили. Не найдя ничего, сбросили наземь и, пьяно ухая, беззлобно били ногами.

…Она разыскала его, полуживого, с отбитым нутром.

Как добиралась по бездорожью? Не иначе – на крыльях, что вырастают при сильной надобности…

Выходила опять.

Стали жить. В ладу и покое.

Доходягу Аркадия в деревне, можно сказать, признали, не сторонились. Помогали кто чем, по бедности хозяйства и слабости здоровья.

На Покров был с проверкой участковый. Не пожалел себя и мотоцикл бить: служба. Опросил соседей, Елизавету Корину... Удостоверился – живут людьми. В странствия никто не бежит, общественный порядок не нарушает. Велел соблюдать: в койке ли, на печи – не курить. Чтобы, значит... А на воздухе. Окурки как источник вероятного... не дай бог, – топить в нужном месте, в нужнике, то есть.

Вытирая с ранней лысины капли служебного пота, лейтенант в недоумении оглядывался на хозяйку – когда же?.. Аркадий, скучно глядя в пол, – не терпел он милицейских – сохранял нейтралитет в вопросе. Но участковый не зря ел свой хлеб. Разруливая ситуацию в верном направлении, он достал из планшета два новеньких паспорта:

– Чуть не забыл... Гражданство... регистрация... – и небрежно шлёпнув их на стол, по-хозяйски расставил локти: – Надо бы...

...Скоро из култыгинского дома заслышалась неместная песня:

Один палка, два струна

Я бродяга вся страна...

В середине зимы Аркадий слёг. Вспотел на морозе, дрова коловши, обдало под распахнутой телогрейкой. Почки отбитые…

– Не возись больше... – просил он в ночном жару. – Помру...

– И не думай! Встанешь. Горяченького с клюквой… на спиртику… И как рукой!

Под утро, обессилев от жара, он заснул. Наскоро одевшись, Александра выскочила из дому и побежала, оступаясь в темноте, по снежной тропке.

– И не думай!.. Не бывать этому... – приговаривала она, утирая слёзы. – Баб Лиз, скажи, помоги, голубонька! Нельзя мне без него. Спаси, за ради бога!  А я за тебя, Лизавета Григорьевна, всю жизнь молиться буду. Вот научусь и буду...

Хреновы

Толковали про Жирика, Ходорковского, Юлю Тимошенко… что она шпионка против нас, а так – бабёнка что надо.

Переключились на Уго Чавеса – кем он доводится Фиделю. Мнения разошлись, голоса спорящих усилились. Стало слыхать, наверное, в Карибском бассейне…

– Ша! На связи… – шикнул на горластых Коля Хренов, механизатор из Торково.

Коля не хочет про Чавеса. И вообще. Он всё время думает, какую ещё задачу поставить жене. По хозяйству. Как удумает – ставит, на то и телефон. Вот и сейчас – вспомнил:

– Зин, не забудь теплицу… Щас самый огурец… Поняла? Зин, спусти на ночь Шарона, а то бомжи… Помнишь, тот год? Во-во! –  Указания сыпятся – впору записывать. На ней всё – дети, свекровь, скотина… – Пацаны ермиловские? От, блин! Скажи: Колян придёт, всю жопу солью… Взяли моду! Так и скажи. Давай.

Коля скучает по дому, по жене, но не может признаться. Нагонит морщин на лоб и командует. Каждый час звонит. Мать его так и говорит: ему бы директором… Но Зина-то знает… И, слыша родной задиристый тенорок, радуется. Отвечает по-солдатски: бу сделано. Безо всяких там «целую»…

Снова звонок – Зина носит мобильник в кармане фартука:

– Зин, ты курей-то… Цыплят – под плетушку и гляди… вороньё… Слышь? Зинаида, укроп не забыла? Не забудь! Делай, что говорю, а то – «сама знаю». Знаешь, да… Мужик – он всегда… – Коля перевёл дух и по-петушиному победно оглянулся.

Связь прервалась, и он закончил, на публику:

– От, дура баба… – засмеялся от радости. – «Сама знаю…» Ясный корень, знаешь, а то… «Будет сделано» – и хорош возникать!

Только собрала обед на стол – снова:

– Зин! – дальше вполголоса, – Зин, ты это… докладывай спокойно, я же – это… Быстрей на поправку пойду.

Последние слова он говорит, улыбаясь – она слышит…

Навещать мужика в больнице Зинаиде некогда – хозяйство, покос и всё остальное. Но свекровь как-то раз велела: съездь!

Приехала нарядная, загорелая… Навезла-а… на всю палату. Сидела рядом полтора часа – до обратного автобуса. Жалела, гладила украдкой под одеялом, заглядывала в его голодные глаза и думала: помыть бы… да… Соскучилась, чего там…

Стали прощаться, а он опять:

– Зин, ночью до плюс десять… Ты, это… как приедешь… теплицу…

– Эх, был бы ты дома, я б тебе устроила теплицу… – она крепко поцеловала его в губы и, собирая сумку, нечаянно прихватила Колькин аппарат мобильной связи.

Дома, увидев его, свекровь обронила:

– Ишо съездишь…