№21 Александр ДОБРОДОМОВ (Украина, Донецк) Мытарства пассионариев. Продолжение. Начало см. в № 17-20

Александр Добродомов - русский, православный, женат, имеет сына. Образование высшее техническое. Учился в Одесском Высшем Морском Училище. Служил в армии в Ростове-на-Дону. С 1996 года журналист, член Международной Федерации Журналистов. В 1997 году написал и издал роман "Исход или Терминатор-3" (г. Донецк, издательство "Донеччина").

Мытарства пассионариев

(роман)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО СМ. В №17-20

Символ веры 

Диакон Андрей Марченков пришел в себя быстро, но не подавал виду, чтобы, во-первых, обдумать ситуацию, и во-вторых, чтобы не получить раньше времени по голове.

Судя по всему, священника отца Арсения поместят в тот лагерь, что за административным блоком тюрьмы ЦРУ (поэтому за него можно быть спокойным), а его самого обколят транквилизаторами и в деревянном ящике с отверстиями вывезут в неизвестном направлении. Перспективка, прямо скажем, аховая. Неужели провал задания, ведь теперь его будут охранять с утроенным вниманием? Единственная надежда на то, что транспорт придет не сегодня, и у него будет время организовать побег. А, может, и что-нибудь получше, ведь он способен на многое, потому что он – целый капитан третьего ранга морского спецназа ГРУ ВМФ России!

Андрей незаметно, узкой щелочкой приоткрыл один глаз. В чреве БМП на специальных сиденьях сидели водитель-механик, рядом с ним офицер (оба в российской военной форме, сволочи), напротив, зажатый двумя американскими морскими пехотинцами и снова с поникшей головой, ехал отец Арсений, а сам Андрей был также зажат двумя здоровенными неграми с каменными выражениями лиц.

Боевую машину пехоты бросало добряче, но пятьдесят километров для такого железного монстра – пустяк. Поэтому через два часа (надо все-таки учитывать бездорожье) БМП резко остановилась. Как будто от толчка при остановке Андрей вскинулся и порывался встать. Солдат напротив ткнул его в живот прикладом М-16, а рядом сидящий негр черной лапой придавил к лавке.

Ненадолго, потому что буквально через несколько секунд прозвучала команда «get out!».

Андрея, как, впрочем, и отца Арсения, который старался избегать взгляда своего несостоявшегося спасителя, за шиворот выволокли через задний квадратный люк машины. Оба упали в пыль дороги и оба тут же получили ребротычину. Над ними с брезгливой ухмылкой возвышался Саймон Блюмкин.

- Wellcome back, mister X!

- Ой, я тебя умоляю, разговаривай по-человечески, – поморщился Андрей, вставая и помогая встать отцу Арсению. – Такое утро, а ты тут во рту камни ворочаешь.

- Ошибаешься, я с тобой разговаривать не собираюсь. Мне проблемы больше не нужны. Завтра придет транспорт и отправишься ты к тем, кто вывернет тебя наизнанку.

- А если я снова захочу сбежать? А заодно и шарагу твою развалю здесь. Думаешь, в этот раз ты меня остановишь? Не боишься?

- Не-а. Американская армия тебя больше не охраняет. Добро пожаловать к своим соотечественникам. Попробуй справиться с ними, а заодно с тем, за кем ты якобы гнался. Ты даже не представляешь, кто тебя будет охранять! Ребята, ведите их!

И ЦРУшник, довольный, рассмеялся.

Гремя цепями и спотыкаясь, отец Арсений и Андрей под дулами четырех автоматов прошли ворота тюрьмы, двух наемников-часовых у ворот, ангар с техникой, копошащихся американских солдат, группу вооруженных до зубов головорезов разных национальностей, играющих в карты под навесом около административного корпуса, и подошли к железной двери в высоком, метров шесть, заборе с колючкой наверху и знаком «высокое напряжение!»

Из двери корпуса выскочил старый знакомый украинский националист с наклеенным на шнобель пластырем. Расставив руки в стороны на манер приблатненной шпаны, он манерно заходил кругами вокруг Андрея.

- О-о-й, ты дывы, хто к нам прыйшо-о-в! Та цэ ж моска-а-алыку! Казав я, курво, що тоби хана, а ты нэ ви-и-ирыв. Ось ты й знову тут. Що, плыв, плыв, та на бэрэзи всрався? Зараз за цым парканом тоби твои рученьки-ниженьки повидрыва-а-ають, зараз твои москальски оченьки заплю-ю-ющать!..

Андрей остановился и равнодушно слушал дешевые понты украинского нацика, краем глаза следя, как на пороге ангара стоит и наблюдает за сценкой Саймон Блюмкин в компании с бывшим главой службы безопасности скопцов. Наверняка рыбоглазый уже перевербовался в услужение к американцам (если он не все время работал на них!).

-…Ну то й що, що будэмо робыты? Може, тэбэ грохнуты самэ тут, щоб не страждав? Га? Та ни, краще побачити тебе пошматованым на дрибни шматочки та розкыданым по всёму Сыбиру…

Хрясь!! Лоб Марченкова сделал покалеченному недавно носу бандеровца пластическую операцию № 2. Ряженый нацист даже не поднял рук – рухнул бревном в пыль. Примечательно, что никто не вступился за украинского наемника. ЦРУшник, криво усмехнувшись, молча вошел в ангар, а солдаты-конвоиры даже рассмеялись и как-то теперь уже мягко и добродушно подтолкнули пленников к двери. Андрей еще раз убедился в том, что предателей, особенно таких «идейных» и мерзких, кое-как терпят, да, но никто никогда не уважает. Ими пользуются, как вещью, и ими брезгуют, как куском дерьма – вот и всё.

Тяжелая железная дверь после стука прикладами почти тотчас отворилась. Проталкивая в нее закованных в цепи пленников, американские солдаты с М-16 наготове попятились, а двое закрестились по-католически. Странное поведение конвоиров не ускользнуло от внимания ни Андрея, ни отца Арсения. Чего они так боятся? Почему Саймон так уверен, что пленники никуда не смогут сбежать из-за этого забора? Да и бандеровец так злорадствовал…

Когда пленники переступили железный и высокий, как на корабле, порог, их приняли крепкие руки двух мужчин в темно-серых лагерных спецовках, и дверь с сильным стуком захлопнулась.

К отцу Арсению подошли двое суровых бородатых мужиков в таких же спецовках («Если это лагерь, то почему без номеров или других опознавательных знаков?» – подумал Андрей) и молча приказали следовать за ними по открытой площадке вглубь лагеря. Андрея же один из стражей ворот повел к ближайшей двери в длинном низком бараке.

Морской диверсант лихорадочно соображал, оценивая обстановку и намечая план действий. Но план никак не вырисовывался, даже приблизительно. Что там, за этой дверью? Обычная темница или камера пыток? А может, один укол под лопатку за порогом – и он на всю оставшуюся жизнь превратится в овощ? Или, может…

Андрей не сразу сообразил, что мужик-конвоир ему что-то шепчет. Вся кровь прилила к голове морского спецназера. Но он с собой совладал и понял, что если бы это был враг, то ему нечего бы было таиться. Поэтому он так же тихо переспросил.

- Что?

- Я говорю, продолжайте идти и ничего не предпринимайте. Ведите себя тихо, как пленник. Здесь везде видеокамеры. Вы поняли?

- Да. А куда мы идем?

- Сейчас я вас заведу в так называемую карантинную комнату. Нам нужно пройти через нее, чтобы попасть туда, куда я вас веду.

- А куда вы меня ведете?

- К друзьям. И туда, где нет видеокамер. Да-да, поверьте.

- К друзьям? Чьим друзьям?

- Тише! Потом все узнаете. Все, пришли. Заходите. Сейчас я вас несколько раз ударю, так что подыграйте мне.

Саймон Блюмкин сидел за монитором компьютера, рядом с ним стоял офицер-морпех и бывший глава службы безопасности скопцов. Все следили, как видеокамера ведет двух людей – одного в серой спецовке, а другого в цепях. Тот, что в спецовке, несколько раз подталкивал пленника, при этом что-то говоря ему. Видимо, подгонял. Вот они зашли в комнату. Конвоир, войдя вторым и прикрыв за собой дверь, подошел к остановившемуся пленнику и вдруг ударил того сзади по почкам. Пленник согнулся, на лице – гримаса страданий от боли. Человек в спецовке обошел и заехал снизу вверх коленом в лицо. Закованный в цепи пленник дернулся назад так, что даже подлетел в воздух и со всего маху приземлился на спину. Но не затих (крепкий!), а заелозил по полу, сплевывая кровавую слюну. Конвоир не удовлетворился своей «работой» и трижды с наскоком ударил лежащего пленника в живот, в ребра, снова в живот. Последним футбольным ударом он заехал тому в голову. Пленник дернулся и затих. Конвоир взял лежащее тело за одну ногу и поволок ко второй двери.

Саймон выключил монитор. В наступившей тишине первым не выдержал рыбоглазый.

- Да-а, Саймон, это не твои морские пехотинцы. Вот как надо, жестко и без церемоний.

Вместо ответа ЦРУшник задумался. Он гадал, а не поспешил ли он сообщить в Центр о русском диверсанте-разведчике? Может, и вправду это какой-нибудь заблудившийся московский турист-айкидока? Но нет, как говорят русские, «лучше перебдеть, чем недобдеть» – там, в Центре, разберутся. И он со спокойной совестью хлопнул ладонями по столу.

- А не пора ли нам позавтракать, господа?

Он встал из-за стола, отдал команду рядом сидящему оператору продолжать следить за камерами и повел двух офицеров к выходу. 

Андрей расслабленно волочился из одной пустой комнаты в другую, потом в третью, в четвертую, каждый раз больно ударяясь головой о высокие пороги. Но терпел и изображал бессознательного. В четвертой комнате к конвоиру-мучителю присоединился второй, и его уже за руки-ноги вынесли во двор. Поднеся к жилому бараку, бесцеремонно вбросили внутрь и вошли следом.

- Эй, вы живы?

Андрей резко принял нормальную позу, сев на полу по-турецки.

- А что со мной сделается.

Мужики переглянулись и улыбнулись.

- Здесь можно свободно говорить, здесь нет прослушки и камер.

- Какая таинственность. Что это за место и где тот молодой священник, что был со мной?

- Так он вправду священник? – глаза мужчин почему-то заискрились радостью. – А какой, православный? Наш?

- Самый взаправдашний православный священник Русской Православной Церкви Московского Патриархата. А что? Вы чему так искренне радуетесь?

- Мы не будем пока вам ничего говорить, но там, за этой дверью, с вами хочет кое-кто встретиться. Там и получите ответы на все вопросы. Прошу вас, заходите. А мы пойдем. До свидания. Извините, если переборщил с рукоприкладством.

Последние слова виновато произнес тот самый конвоир, с которым они разыграли спектакль избиения.

- Да ладно, ничего, все в порядке… Эй, постойте, а цепи?

- Там с вас все снимут. Входите! – сказал конвоир и скрылся с товарищем за входной дверью.

Андрей стоял в предбаннике барака между двумя дверями, ничего не понимая. С одной стороны мистический страх американцев перед обитателями этого места, а с другой – спокойная деловитая доброжелательность встретивших их с отцом Арсением обитателей этого самого страшного места. И вот дверь, за которой его ждут. Друзья.

Ладно, посмотрим. Андрей решительно зазвенел цепями к двери и постучал в нее.

Слабый старческий голос откуда-то из глубины барака ответил:

- Войдите!

Не успел Андрей прикоснуться к ручке, как дверь открыл интеллигентного вида мужчина в простом костюме (такие раньше продавались в Советском Союзе и их носили инженеры и учителя). Лет сорок пять, тонкие черты лица, высокий лоб, очки в тонкой металлической оправе, аккуратные усы и бородка – ни дать ни взять профессор ВУЗа!

- Проходите, пожалуйста, вас ждут. Игорь, Олег, снимите с гостя эту гадость!

К вошедшему гостю подошли два молодых человека с ящиком с инструментами и споро сбросили оковы.

- Прошу. Сюда, пожалуйста.

Андрей оглядывал барак. До половины это было просторное помещение с подобием кухни (почерневшая от времени и покореженная дюралевая мойка для посуды, пара подвесных рукомойников, кирпичная печка с жаровней и затушенная по причине лета буржуйка). Рядом двумя рядами протянулись столы. Всего человек на двадцать-двадцать пять. Вторая половина представляла собой разделенную щитами на мини-квартиры жилую зону.

Около печки суетились четыре женщины. Двое чистили овощи и зелень, а двое других куховарили на жаровне. Из небольших закопченных выварок поднимался ароматный пар. В углу сидела древняя бабулька лет девяноста и слепо щурилась на вошедшего.

В ногах прямо на полу сидел… давешний волохатый знакомец Остап!

«Профессор», указав на табурет напротив, сел рядом со старушенцией.

Андрей представился и сел.

- Алексей Марченко, турист из Москвы.

Молчание. Пристальный взгляд внимательных усталых глаз. И вдруг:

- Знаете, в далекие тридцатые после одного из концертов шел к себе домой Шостакович. Погода была скверная, настроение тоже не ахти, да еще в парадной его подъезда какие-то двое собутыльников собирались откупоривать бутылку. Один, увидя Шостаковича, спросил: «Мужик, третьим будешь?» Тот подумал и махнул рукой: «А давайте!» Разлили по стаканам, начали знакомиться: «Я Антип, дворник», «А я Егор, сапожник. А ты кто?» «А я композитор», – ответил Шостакович. Те немного помолчали, а потом говорят: «Ну, не хочешь говорить – не надо». Так вот, молодой человек, не хотите говорить – не говорите. Мне слишком много лет, чтобы я не могла отличить правды от вымысла.

- Извините, вы правы. Но дважды извините и не сочтите за грубость, если правду я пока не скажу.

- Как вам будет угодно.

- Но мне сказали, что вы хотели меня видеть. Может быть, вы меня с кем-то спутали?

- С кем же вас можно спутать здесь, в глуши? Впрочем, хватит загадок. О вас рассказывал один наш друг из внешней охраны и старец отец Арсений. Тот самый старец, который остановил вашу с Остапушкой потасовку.

Андрей живо вспомнил встречу в лесу, благообразного древнего старца и то тепло, которое разлилось по душе после всего пары фраз.

- Я помню. А вы Остапушке вашему не говорили, что нельзя лазить в чужие огороды? Знаете, в поселении его считают исчадием ада, виновником исчезновения вещей, домашних животных, людей и даже виновником в смерти семи человек.

Остап виновато заёрзал на полу и прижался к коленям старушки. Она с ласковой укоризной погладила ему космы.

- Остапушка на вид, безусловно, не такой, как все, но сердце у него добрее, чем у многих. Да вы и сами знаете, что он и мухи не обидит.

- Я-то знаю, а вот людей он напугал здорово. Не нужно ему больше ходить в поселение, хотя бы неделю. Можно так устроить? Жаль будет, если его сгоряча ранят или убьют за чужие грехи.

- А что случится через неделю?

- Мы уедем. Возвратимся в Москву. Не все, конечно, но, я думаю, большинство. Люди, которые живут в общине в пятидесяти километрах от вас, приехали сюда не по своей воле, а по ослеплению, по гордыне.

- Вы так уверены, что вас отсюда выпустят??

- Ну что вы. Конечно, нет. Но я думаю, с Божьей помощью…

- Да-да, нам рассказывали, что вы каким-то чудесным образом половину охраны одолели и чуть не сбежали.

- Чуть не считается. Надеюсь, в этот раз я учту прошлые ошибки. А насчет чудес, то скажу, что никаких чудес здесь не было. Я, видите ли, русский морской офицер, и справляться с такими ситуациями меня учили.

Глаза бабушки заблестели.

- Боже, как же давно я слышала эти дивные слова: «русский морской офицер»! Где же вы изволили служить?

- В Санкт-Петербурге…

Андрей осекся на полуслове, так как увидел, что эта странная женщина напротив… плачет.

- Что случилось, вам нехорошо?

«Профессор» приложил палец к губам.

- У нашей мамы отец был морским офицером...

- Капитаном третьего ранга, его расстреляли в тридцатом, – продолжила «мама». – А, вас шокировало то, как они меня называют? Придумали, вот, «наша мама», да я и не возражаю. Пусть. Я их всех люблю, как родных. А вы, извините, в каком чине?

- Капитан третьего ранга. В данный момент в отставке.

- Господи, какое совпадение! Капитан третьего ранга из Петербурга здесь, в сибирской тайге! Простите, вы сказали «в отставке»? Что случилось?

- Да нет, все в порядке. Я служу по своему же профилю, только несколько в другом ведомстве. Извините, большего сказать не могу – тайна, причем не моя.

- Да-да, конечно. А я вот расскажу вам всё.

Женщины на кухне как раз сняли с жаровни выварку и кастрюлю. Они оставили ножи и поварешки, вытерли фартуками руки и примостились на лавках напротив своей «мамы». «Профессор» снял и неспешно протер очки.

Все приготовились слушать.

- Так получилось, что родилась я в тот день, когда в Екатеринбурге расстреляли семью Государя Императора Николая II. Прошел уже почти год, как все наши родственники уехали за границу и каждый месяц звали нас бросать все и ехать к ним. Но мои родители отказывались с одной стороны из-за того, что я была слишком мала для переездов, а с другой стороны мой папа говорил так: «Хоть я и давал присягу служить Государю Императору, но я присягал также и своему Отечеству. Я русский офицер и я не могу бежать из России в такое тяжелое время». Моя мама, княгиня Елизавета Михайловна Юсупова, и я, новорожденная девочка Наташа, остались в Петербурге, а папа после таинства моего крещения уехал на фронт. Через год с небольшим он вернулся, раненый и надломленный. Сначала жили на то, что большевики не успели конфисковать в семнадцатом, а потом, как рассказывала мама, наступили черные времена. Как родители меня выходили в том враждебном окружении – ума не приложу. В двадцать восьмом однажды вечером к нам в комнату (остальные экспроприировали) пришли люди в кожаных бушлатах и куда-то увели папу. Я помню, как мне, десятилетней девочке, стало до тошноты страшно. Но папа вернулся утром и даже в приподнятом настроении: ему, как бывшему военспецу, предложили послужить на вновь создаваемом военно-морском флоте. Флот, хоть и мизерный, был и прежде, но настоящих офицеров не хватало катастрофически. И папа, бывший капитан третьего ранга военно-морского флота Его Императорского Величества князь Николай Иванович Юсупов, согласился.

Два года мы жили хорошо. Но через два года снова пришли домой такие же мрачные субчики в кожанках и снова увели папу. Утром он не вернулся, как не вернулся на следующий день и через день. На четвертый день мама и я пошли в штаб флотилии, где он служил. Там нам сказали, что папа арестован по обвинению в подготовке вооруженного мятежа и распространении на вверенном ему корабле старорежимных порядков. И в конце сообщили, что папу расстреляли. Маме стало плохо, а мне опять страшно.

Весть об аресте и расстреле папы быстро облетела всех, с кем мы общались. Из школы меня исключили, из нашей комнаты нас переселили в какой-то подвал почти на окраине города. Но и это еще не все. Однажды утром к подъезду нашего нового жилища подъехал грузовик, в котором уже сидело несколько семей, подобных нашей, и нам велели быстро собираться. Из всех вещей нам позволили взять только узел с бельем, узел с теплыми вещами и тяжеленный чемодан с книгами. Мама очень просила, чтобы нам позволили оставить этот чемодан, даже дала солдату какую-то золотую безделушку, и нам оставили. Видимо, чтобы лишний раз поиздеваться: дескать, женщина и девочка переселяются неизвестно куда, и вместо того, чтобы взять побольше необходимых вещей, пусть таскают неподъемный чемодан книг, так им и надо, врагам народа.

Нас переселили в Украину, в село Веселое Харьковской губернии. У нас забрали документы, выделили брошенную избу, больше похожую на сарай, и велели работать на полях.

В школу я не ходила, но мама вечерами учила меня всему, что она знала, да еще вслух читала те книги из чемодана. Конечно же, Святое Писание и Закон Божий, Четьи-Минеи (жития святых), Добротолюбие, творения Иоанна Златоустого, аввы Дорофея и Исаака Сирина, чудные книги Святителя Игнатия Брянчанинова, отца Иоанна Кронштадтского, Феофана Затворника и другие. Знаете, вокруг был мрак и безысходность, а в низенькой избушке через эти книги мощным лучом бил свет высшей правды жизни, свет неугасимой любви Божией.

Многие не выдерживали напряжения и впадали в отчаяние, многие пытались бежать. Куда? Их ловили и отправляли в такие места, по сравнению с которыми холодная и голодная жизнь в селе была просто раем земным.

Святоотеческие книги давали мудрость и силы, учили смирению и незлобию, учили, как выжить и как жить.

Но пришла большая засуха тридцать второго года, а вместе с ней пришел страшный голод. В нашем селе начали умирать люди. Однажды, обезумев от голода и отчаяния, односельчане палками и камнями насмерть забили мою маму, княгиню Юсупову, фрейлину двора Его Императорского Величества. Они убили ее только за то, что им показалось, будто она несет завернутую в платок краюху хлеба. Когда после убийства из-под материи на землю выпал деревянный чурбачок для растопки печки, все разочарованно и с тупым равнодушием разошлись.

Я боялась выйти на улицу, поэтому похоронила маму только на следующий день. После этого стала ежедневно по многу часов в день молиться. Я не помню, когда я спала, я не помню, что я ела и пила, я не помню, как я вообще выжила тогда. Это сейчас, после стольких лет, я понимаю, что меня хранила вера, в которую наставляла меня мама, и любовь Божья, которая может совершать любые чудеса. Но тогда все происходило как во сне.

Когда выпал первый снег 1933 года, недалеко от моей избушки остановился накрытый брезентом грузовик, из которого выскочили солдаты и разбрелись по селу. Вскоре все вернулись ни с чем и стояли около машины, дымя папиросами и смотря по сторонам. Вдруг офицер этой команды бросил взгляд на мои окна и я не успела спрятаться. Понимая, что будет дальше, я начала лихорадочно заталкивать книги в чемодан, с которого мы с мамой еще год назад содрали, сварили и съели кожу.

Как оказалось, я из всего села осталась одна в живых, и меня снова везли в неизвестном направлении. «Господи! – молилась я. – Ты же не посылаешь нам испытания свыше наших сил, так доколе я буду мучиться? Господи, освободи тело мое от мук непосильных и поскорее прими душу рабы Твоей Натальи! Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил?[1] У меня больше нет никаких сил!» Я молилась, и Господь дал мне силы, как, например, силы вцепиться мертвой хваткой в чемодан. Это зрелище, наверное, так поразило офицера и солдат, что они не только не стали забирать чемодан, но даже не делали попыток посмотреть, что там. А может, просто подумали, что я сошла с ума, и какие вещи могут быть у сумасшедшей? Ну разве не явное чудо, что Господь хранил сей чемодан вплоть до этого места и дал мне силы донести его? Представьте: никто на протяжении всего пути не делал даже попытки позариться на его содержимое! Ведь были пересылки, обыски, выдавали и меняли вещи, но чемодан этот или был словно невидим для них, или книги для обыскивающих не представляли никакой ценности. Да вы скоро увидите и тот самый чемодан, и те самые книги.

На чем я остановилась? Ах, да! Меня, еще девушку и парня в закрытом автозаке привезли в Петербург. Я сквозь крошечное прямоугольное отверстие под самой крышей будки пару раз разглядела старые знакомые дома родного города, и это был последний раз, когда я их видела.

Нас привезли в какую-то тюремную больницу без окон, где над нами начали проводить опыты. Почему-то все думали, что я… ела людей и поэтому, представляете, выжила! Что за дикий вздор! Кормили в больнице сносно, делали какие-то уколы, часто брали кровь и другие анализы, следили за гигиеной и… боялись. Да-да, сколько раз я замечала, как испуганно прячут взгляд медсестры и даже доктора, когда я пыталась заглянуть им в глаза!

В тридцать девятом, когда Гитлер напал на Польшу, нас посадили в закрытый вагон и вместе с врачами отправили сюда. Говорили, что это колония для прокаженных и мы должны выжить здесь. Не знаю, не видела я тут ни одного прокаженного. Думаю, этот эпитет имел символическое значение, потому что всех, кто здесь тогда был, собрали с украинских голодоморных сёл, как единственных выживших, и поместили с какой-то исследовательской целью. Только вскоре началась война и стало не до науки. Нас кормили и всё такое, но никаких опытов не проводили. Здесь я узнала столько, что просто…что просто нет слов.

Из-за того, что у меня были святоотеческие книги и я их берегла, заключенные со мной обходились вежливо, хоть мне и было лет меньше, чем многим из них. Мы часто собирались вот здесь, в этом бараке, на этом самом месте и устраивали долгие вечера диспутов.

Помню, как один пожилой господин рассказал свою версию голодомора на Украине и Поволжье.

«Засуха, – говорил он, – не является основной причиной стольких смертей. Основная причина в том, что благодаря февральской, а потом окончательно октябрьской революциям 1917 года к власти в России пришли воинствующие талмудические иудеи. Они, представляя мировые сатанинские силы, в основном, конечно, Англии и США, занялись истреблением Российской империи и всего русского. Прежде всего нужно было уничтожить стержень народа – Православную веру, а потом и саму государственность. Но как это сделать с многонациональной монолитной страной, где межнациональные отношения притирались и цементировались веками? Раздробить! Принцип «разделяй и властвуй» как раз подойдет. Параллельно со взрывами церквей и расстрелами священнослужителей начали делить территории по этническим признакам. Одной из таких территорий была Малороссия.

Учитывая националистические всплески, которые последние триста с лишним лет периодически сотрясали Малую Русь, правящая в Москве клика решила подыграть деструктивным, но чрезвычайно активным антирусским силам. Цель у них была общая – уничтожить русский народ, а тех, кто все-таки останется в живых, навсегда превратить в быдло, в скот, в бессловесных рабов. Методы тоже были общие: режь, жги, убивай, мори голодом, то есть в отношении русских, а особенно православных русских делай что хочешь. Взамен властолюбивые националисты получали контроль над всей Малороссией в составе молодой Советской Республики. Поволжье, кстати, было выбрано из-за самого высокого процента неотрекшихся от православной веры русских мужиков и баб. Засуха послужила лишь удобным предлогом.

Но вернемся к Малороссии. Как уничтожить русских там, где за века всё перемешалось? И решили обрушить удар голодом в северные, центральные и восточные регионы, где процент русского населения был самым высоким. То, что в результате масштабной «акции» будут умерщвлены сотни тысяч украинцев, иудео-сатанинскую центральную власть в Москве не волновало: чем меньше гоев останется на земле, тем быстрее воплотится тысячелетняя мечта правителей народа Израилева о власти над всем миром. Националисты же, будучи по природе своей холуями без чести и совести, также не сильно переживали за жертвы среди «своих» – главное любыми путями изничтожить «москалей» и захватить власть.

Но зачем? Зачем так упорно и постоянно рваться к власти, если из истории известно, что, получив власть, националисты сразу передерутся и непременно всё развалят? Патологическая гордыня, извращенное болезненное властолюбие и полнейшее отсутствие чести – такие качества никогда ничего не созидали. Помните, что говорил великий Гоголь устами своего Тараса Бульбы? Тарас Бульба: «Знаю, подло завелось сейчас на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды, да конные табуны их… Милость чужого короля,…который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства».

Тем не менее украинские националисты постоянно рвутся к власти, при этом непременно скулят и пакостят всем, в том числе и себе самим вместо того, чтобы нормально жить и работать, и дать нормально жить и работать другим.

Так что голодомор 32-33 годов был направлен именно против русского населения».

Этот человек говорил убедительно, логично, и, судя по всему, он доподлинно знал, что говорил. Поэтому я склонна думать, что он был прав в своих суждениях, иначе действительно, зачем всё так сложно? Почему просто не поставить к стенке, как это делалось раньше? Зачем нужно было переселять нас в украинские села и морить там голодом? А затем оставшихся в живых пропустить через клиники и поселить сюда, в самую глубь Сибири, да еще для большей изолированности назвать это место «колония прокаженных»? Ответ только один: фактическое уничтожение русских и политическая целесообразность. А кстати, что сейчас говорят о той страшной трагедии?

- Увы, говорят диаметрально противоположное. Говорят, что Москва голодомором намеревалась уничтожить украинский народ как этнос. То есть голодом морили именно украинцев.

- Кто морил?

- Русские, конечно.

- Русские? Но тогда в правительстве практически не было русских!

- И тем не менее. Москва – значит русские, и точка.

- Но зачем, зачем это нужно было русским?? Хоть какую-то причину называют?

- Врожденная «москальская» кровожадность.

- И всё?? И в это верят???

- Этим занимаются за очень большие деньги лучшие промыватели мозгов  в мире, поэтому народ, скажем так, уже почти верит.

- Ккако-о-й у-у-ужас! Какое тупое отсутствие элементарной логики! Ведь если подумать логически: власть у Москвы была? Была, причем тотальная. Земля и всё, что на земле, кому принадлежало? Власти, центр которой опять же в Москве. Так какова же была цель Москвы в уничтожении украинских крестьян, которые не бунтовали, а кормили города и фабрики, причем не только в Малороссии? Почему нужно было уничтожить русских – понятно, это идеология и большая политика, но уничтожать украинцев… Господи, какое кощунство! И как противно!

Андрей развел руками.

Старая княжна молчала и плакала. Никто не смел нарушить молчание.

Через несколько минут она, наконец, взяла себя в руки.

- Извините, тонкокорая я какая-то стала на старости лет. Но так извратить историю!... Ну да ладно, Бог им судья.

- Сегодня в обществе, особенно в «просвещенном» западном, вовсю правят бал сатанисты. Это не образный эпитет, а реальные культовые дьяволопоклонники, которые реально, по всем правилам поклоняются сатане. Европа уже единая, с единым парламентом и едиными законами. По этим законам, например, содомский грех больше не грех, в храмах благословляют и «освящают» однополые браки, «венчают» собак и кошек, священниками могут быть гомосексуалисты и женщины. Кто против – под суд! При этом разгуле вакханалии общественный порядок наводится железной рукой, и преступления против собственности подавляются беспощадно. Налицо дьявольская насмешка над обществом: убивать тело запрещено, а убивать душу – пожалуйста. Но самое печальное то, что после развала Советского Союза исчез железный занавес, и весь мутный поток хлынул к нам без ограничений.

- Ах, Запад, Запад… Помню, когда маменька рассказывала о Париже, она мечтательно закатывала глаза и улыбалась. Я спрашивала тогда: «А почему мы не живем в Париже, если там так сказочно прекрасно?» После моего вопроса она гладила меня по голове и очень серьезно отвечала: «Потому, что тот Париж, о котором все грезят, он всегда был лишь в мечтах. На самом деле действительность грубее и пошлее. А еще потому, что мы – русские, и поверь, что в мире нет ничего прекрасней нашего Отечества. Только вдумайся: Святая Русь. Париж – это водевильчик, а Святая Русь – это симфония! Насчет Запада очень точно сказал философ Кант: «Чем больше просвещенный разум ищет наслаждений, тем меньше получает удовлетворения и больше страданий».

Послушайте, друзья, из того, что сказал этот молодой человек и из того, что мы слышали от охранников, лично я делаю такой вывод: слава Богу за всё! Я уже стара и скоро уйду в мир иной, но вот что я вам скажу: приехав сюда под конвоем в далекие довоенные годы, многие из нас думали, что попали в пургаториум[2], но на самом деле (согласитесь вы или нет, не знаю), мы испытали прямое действие Божьей благодати. Ведь мы все грешники, то есть по сути разбойники, и сами выбираем себе крест. «Дай Бог, чтобы выбрать правый крест и подобно разбойнику, распятому на правом от Христа кресте, попасть в рай, – думали мы, мечтали, молили. – Но Бог за все наши страдания сделал гораздо большее: Он вырвал нас из того кошмара и привел сюда. И мы не сразу поняли высокий смысл происшедшего. Многие роптали, отчаивались, порывались вырваться отсюда в мир, как будто мир не только примет, но и что-то даст. Не примет и не даст, а отнимет последнее! И люди гибли.

Человек засеян и добрым и злым, и главный труд человека – взращивание добрых плодов и борьба с терниями зла. Но «если Господь не созижди – всуе трудишися». Вот нам Господь и созижди сей телесный подвиг. Но телесный труд без духовного подвига вреден и приводит к дмению**, а духовный подвиг без исполнения заповедей, особенно смирения и покаяния, лишен всякого смысла. Смирение – упование на Бога. А на кого мы могли все время уповать, как не на Бога? Вот и выходит, что нас поместили просто таки в тепличные условия для духовного труда!

Георг Кристофор Лихтенберг говорил: «Кто имеет меньше, чем желает, должен знать, что он имеет больше, чем заслуживает». Мы должны это помнить и не жалеть, друзья мои, что провели годы именно здесь.

Там, за забором, нас считают подневольными пленниками, изгоями, рабами. Но дух наш свободен, а, следовательно, и мы – свободные люди.

Там, где нет любви – там нет истины. Далеко за тайгой любовь подменили холодным расчетом и страстями. Там людям очень трудно, во сто крат труднее, чем нам, и нам ли роптать? Святой Марк Подвижник говорил: «Лучше немощная совесть, чем со тщеславием добродетель».

Андрей сидел, раскрыв рот. Он был поражен. Это была одна из лучших проповедей, которые он когда-либо слышал. Она, эта проповедь, тем более была сильна, потому что исходила не от молоденького выпускника семинарии, а от женщины, прошедшей за свою долгую жизнь все возможные земные мытарства. Она прожила до последнего слова всё, о чем говорила.

- Я слышу мудрые слова истинно православной христианки, воспитанной на святоотеческом слове. Честно скажу, такого я не ожидал, тем более здесь. Но как вы сохранили веру и ясность мысли, если за забором волки рыщут и алчут вашей крови?

- Миф о колонии прокаженных сыграл свою роль. В это трудно поверить, но нас никогда не унижали, над нами никогда не издевались, потому что боялись. Не считая опытов, конечно. Остапушка – плод одного из этих проклятых экспериментов. Его мать умерла при родах, а отца никто не знал. Видите ли, все считали и считают, что мы каннибалы и выжили потому, что оказались сильнее всех, кровожаднее, и для того, чтобы выжить, съели своих односельчан, товарищей и даже детей. Сколько раз мы все отрицали эту чудовищную ложь, но они не хотели ничего слушать, зато очень хотели, я так предполагаю, получить посредством опытов каких-то особых людей. Конечно же, у них ничего не получилось, и они постепенно оставили нас в покое. Вот даже Остапушка: с виду монстр, а душа мягче и добрее любого из нас. Но давайте не будем никого осуждать. Земная жизнь – это больница, а не курорт, а в больнице никто никого не осуждает. Как сохранили веру, спрашиваете? Нас научили смирению. Ох, и убедительные же были учителя! А что есть основа смирения? Это упование на Бога. Вот мы и уповали на Всевышнего как могли. И вообще, за свою долгую жизнь я сделала для себя вывод: Господь любит меня и знает, что для меня лучше всего, поэтому то, что происходило со мной и происходит в данную минуту – лучшее, что может со мной происходить.

- Но за вами же следят постоянно! Они что, до сих пор не пресекли все эти ваши диспуты, встречи…

- Молодой человек…

- Андрей.

- О, очень приятно, что вы стали доверять нам, Андрей, но кроме диспутов и встреч…

- Прошу прощения! – резко встрял в разговор сидевший до этого в полном молчании «профессор» и выразительно зыркнул на «маму». Княжна смутилась и с укоризной ответила на взгляд.

- Петенька, ну вы прямо конспиратор какой-то! Разве вы не видите, что Андрей пришел к нам с миром?

Андрей замахал руками.

- Нет-нет, всё правильно. Не нужно. Меня завтра уже здесь не будет, а вам неизвестно, сколько еще жить в таком окружении.

На этих словах вдруг открылась дверь, и в барак вошла удивительная процессия: спереди шли оба Андреевых конвоира, за ними шествовал взволнованный, но какой-то довольный и одухотворенный отец Арсений, за которым вошло человек двадцать местных обитателей, мужчин, женщин и даже детей.

Княжна заволновалась.

- Господи, что стряслось!?

К ней молча подошел один из конвоиров Андрея и, наклоняясь к самому ее уху, что-то взволнованно-восторженно зашептал. Княжна резко «кинула брови на лоб», как говорят в Одессе, и также восторженно-взволнованно посмотрела прямо в глаза говорившему. Потом повернулась к Андрею.

- Это правда?

- Что именно?

- То, что вместе с вами сюда привели священника, а сами вы настоящий диакон.

- Истинная правда, Наталья Николаевна. Всё так и есть.

- Но ведь это же чудесно! Господи, ну как же это замечательно! Видите, Петенька, а вы со своей конспирацией.

Андрей ничего не понимал. Почему люди так радуются? И о чем это они разговаривают между собой? Местные жители оставили отца Арсения с Андреем, а сами забились в угол и о чем-то горячо начали шептаться. Священник и диакон несколько раз переглянулись.

Наконец, местные приняли какое-то решение и разом повернулись к гостям. Заговорила Наталья Николаевна Юсупова. Заговорила торжественно и взволнованно.

- Дорогие отцы! Отец Арсений, отец диакон! Никуда вы завтра не уйдете.

Андрей насторожился, что не ускользнуло от внимания старой княжны.

- О, нет-нет, не беспокойтесь! Просто завтра воскресенье, и за вами вряд ли кто-то приедет. Охрана пользуется услугами местных военных, а у них банальный воскресный выходной. И слава Богу! Потому что мы просим вас сослужить сегодня всенощную, а завтра литургию.

Теперь брови на лоб «кинули» отец Арсений и Андрей.

- Что сослужить, простите??

- Да-да, вы не ослышались: сегодня вечером великую вечерню, утреню и первый час, а завтра – литургию.

- Но где??? – хором воскликнули гости.

«Уж не в той ли покосившейся деревянной церквушке с часовым на колокольне, которую он увидел из вертолета перед тем, как ему надели на глаза черную вязаную шапку?» – подумал Андрей.

В ответ на совершенно логичный для этого места вопрос местные все, как один, загадочно заулыбались, княжна утвердительно кивнула «профессору», и тот, встав, жестом пригласил гостей следовать за ним в жилую половину барака.

Открыв общую дверь жилого блока, три человека – «профессор», отец Арсений и диакон Андрей Марченков – вошли в узкий длинный коридор, по сторонам которого располагались щитовые стены (грубо окрашенные листы фанеры, набитые на длинные деревянные брусья) с дверьми, видимо, в жилые комнаты. Возле одной из дверей, примерно посередине коридора, «профессор» остановился.

- Добро пожаловать в мои апартаменты, – сказал он и толкнул дверь. Замка в двери не было. Как, впрочем, и в других дверях.

Перешагнув опять через высокий порог (явно «дизайнер» в этом лагере был из флотских), трое мужчин оказались в небольшой комнате, примерно три на четыре метра, с минимумом обстановки: грубый топчан, стул, две табуретки, стол с накрытой платком хлебницей, керосинкой и алюминиевым чайником, самодельная вешалка из сучковатой палки и некое подобие шкафа. На полу лежала большая домотканая подстилка. Окон в комнате не было. Свет падал от одной лампочки, свисающей с потолка на электропроводе.

Отец Арсений и Андрей стояли на пороге, всем своим видом вопрошая: «Ну и где?»

Довольный замешательством гостей, «профессор» отдернул подстилку, и они увидели большой люк, примерно метр на полтора. Ясно, здесь есть подземный ход.

- Прошу вас! – люк открылся с трудом, так как был из толстых досок, набитых на частые брусья не менее десяти сантиметров в диаметре. Словно прочитав мысли священника и диакона, «профессор» пояснил.

– Зато не гудит пустотой и не прогибается под тяжестью непрошенных гостей. Возьмите керосиновые фонари и спускайтесь за мной.

«Профессор» пошел первым, за ним по пологим саманным ступеням, затвердевшим за долгие годы до состояния камня, вниз метров эдак на десять, не меньше, спустились Андрей и священник. Пройдя еще столько же по сводчатому коридору высотой около двух метров и шириной в два человека, все трое остановились. Не сговариваясь, перекрестились, так как перед ними была самая настоящая подземная церковь!

Андрей испытал приятное дежа вю: как будто только что спустился в Ближние Пещеры Киево-Печерской Лавры. Та же благоговейная намоленная тишина, и тот же запах. Конечно, здесь не было того старинного бронзового великолепия иконостаса, как в Лавре, не было святых мощей в раках, но здесь была не история глубокой старины, а действующая церковь, выкопанная ныне живущими людьми, действительно нуждающимися в обрядах и таинствах Православной Церкви. Здесь был не музей, а храм живой веры!

Подземная церковь представляла собой прямоугольную, метров десять в длину и пять в ширину, комнату с пологим сводчатым потолком высотой в самой высокой части над иконостасом и алтарем чуть больше четырех метров. Потолок подпирали шесть колонн-бревен в пол обхвата, вытесанных из абсолютно ровных стволов сибирского кедра и отполированных до зеркального блеска. Стены церкви, как и стены коридора, были побелены в белый цвет. В некоторых местах немного закопченные, они напоминали аналогичные стены Пещер Киево-Печерской Лавры. Прямоугольная форма храма символизировала корабль и означала, что Церковь является кораблем спасения среди житейского моря. Андрей невольно сравнил пошлый «корабль» скопцов и этот святой Корабль.

Самой красивой частью подземного храма был иконостас с Царскими вратами посередине. Наивно, но с любовью и соблюдением канонов выписанный иконостас отделял молящихся от алтаря. Совокупностью находящихся в нем образов он является символом Небесной Церкви, ходатайствующей о спасении членов Церкви земной. Резные и большие, сделанные с особой тщательностью и благоговением Царские врата сейчас были закрыты, но за литургией чрез них выносятся Святые дары – выходит к верующим Сам Господь, Царь Славы. В богослужении открытие Царских врат символизирует отверзение Небесного Царства.

В иконостасе были две двери поменьше – южные двери (справа), они же диаконские, за которыми находится ризница (шкаф, где хранится церковная утварь и облачения священнослужителей), и северные двери (слева). Перед иконостасом во всю его ширину на одну ступень от пола возвышалась солея[3] с амвоном** в центре.

«Интересно, для кого здесь амвон? – подумал Андрей. – Ведь амвон – возвышенный, полукруглый и выдвинутый внутрь храма выступ посреди солеи напротив Царских врат, откуда диакон произносит ектению, читает Евангелие, а священник говорит проповедь. На амвон разрешается восходить только священнослужителям. Так кто здесь священнослужитель, кто проводит службы?»

Перед амвоном стоял аналой – высокий четырехгранный столик с наклонным верхом, на который во время богослужения полагаются Евангелие, крест и иконы.

Сейчас на аналое лежала икона Живоначальной Троицы – старая бумажная репродукция иконы «Троица» письма Андрея Рублева (писана около 1411 года) в простенькой деревянной рамке.

«Профессор» подошел к аналою, трижды с земным поклоном перекрестился и приложился к иконе. То же самое сделали отец Арсений и Андрей.

- Наш храм освящен в честь Живоначальной Троицы, а это наша храмовая икона. Она хоть и бумажная, но принадлежала матери «нашей мамы» княгине Юсуповой. С «нашей мамой» она прошла весь путь из Петербурга до этого места.

Присутствующие снова благоговейно перекрестились и поклонились образу Троицы, хранившей княжну Юсупову все эти годы.

Кроме иконы на аналое и икон в иконостасе в храме на стенах висели две высокие иконы Спасителя и Казанской Божией Матери справа и слева от солеи. Обе были вышиты вручную на толстом брезенте. Сверху и снизу для предотвращения деформации на каждую из них были набиты деревянные планки.

Паникадила в этой подземной церкви не было. Вместо него над аналоем с потолка свисала начищенная до блеска керосиновая лампа. Зажигаемая в самые торжественные моменты богослужений, это самодельное паникадило означало полноту Божественного света открытого Небесного Царства, а также сияние ликов святых Небесной Церкви.

- Ну что, отцы, пойдемте наверх?

- Хорошо, пойдемте. Отец Андрей, вы хотите еще что-то спросить у нашего гостеприимного хозяина?

- Да. Скажите, Петр…

- Иванович. Петр Иванович Головин.

- Очень приятно. Петр Иванович, как проветривается этот храм? Здесь во время богослужений много людей, горят керосинки, свечи, кадит ладаном кадило… Кстати, у вас что, и свечи есть, и ладан?

- И свечи, и ладан. Свечи мы сами льем из пчелиного воска на собственной пасеке, а ладан откуда-то приносит наш батюшка.

- А кто ваш батюшка?

- Тот самый отец Арсений, старец, с которым вы встречались в тайге. Вы его увидите и будете с ним служить, а насчет свежего воздуха, то скажу вам, что весь этот комплекс начинали рыть еще в сороковые годы, а закончили в шестидесятые десять наших шахтеров, которых пригнали сюда еще до войны в числе других подопытных из разных мест Украины. Конечно, другие помогали, чем могли, но они – основные строители. Так что все сделано с соблюдением необходимых норм безопасности.

- Но если вентиляционные каналы выходят наверх, то есть вероятность, что охранники учуют запах ладана.

- Пока Бог миловал.

- Погодите-погодите, но как отец Арсений попадает сюда из тайги? Ведь он обитает в тайге, не так ли?

- Совершенно верно. Вот через эту дверь, – и «профессор» Петр Иванович Головин приподнял вышитую икону Казанской Божьей Матери, за которой оказалось дверь, скрывающая ведущий в тайгу тоннель.

- А та вышитая икона Спасителя?

- Там тоже дверь. Через нее собираются в храм прихожане из двух других бараков.

Все ясно. Такой рациональной и простой, но вместе с тем любовной и строго канонической организации православного храма ни отец Арсений, ни Андрей еще не встречали. Они стояли, не в силах покинуть это место. Причина была в ощущении сопричастности к чему-то настоящему и искреннему. Ведь люди, строившие этот храм, пережили страшные испытания, в которых выковалась такая вера в Бога, о которой многие читали только в книгах о первых катакомбных христианах.

Наконец, все трое перекрестились, еще раз поклонились в сторону алтаря и пошли к выходу.

Приближался вечер субботы.

Андрей готовился к богослужению в качестве диакона. Ему дали маленькую книжицу «Служебник для диакона» дореволюционного издания. Он помнил все и без нее, но сильно волновался, поэтому в третий раз «прокручивал» в уме службу и часто сверялся с текстами.

Почему он волновался? В поезде с сектантками из «Свидетелей Иеговы», с попутчиками по купе, с жителями Нового Фавора, с американцами, с разбойниками и даже со скопцами он уверенно говорил все, чему его учили в Православном университете. Легко быть катехизатором и даже миссионером, когда общаешься со слабыми духом, с заблудшими. Но как общаться с теми, кто, может, не так силен в богословском красноречии, но верою, данной в малолетстве и выкованной в горниле многолетних страданий, на голову, а то и на две выше него? Вот он и боялся сделать что-нибудь не так, боялся испортить не только чин богослужений, но нарушить дух. Оставалось одно: смирение, молитва, упование на Бога и усердие.

Ни отца Арсения, ни диакона Андрея не должны были потревожить как минимум до утра, так как священника долго держали за столом в «административном» бараке, а Андрея разукрасили томатами, надели драную одежду, втолкнули в комнату с камерами, подержали там его, «бездыханного», около часа на полу, а потом вытащили за ноги в жилой барак. ЦРУшники были удовлетворены картинками «в прямом эфире», поэтому «прокаженные монстры-каннибалы» определили двум «пленникам» часа три отдохнуть, принесли поесть, попить, помыться и чистое белье. Примерно за два часа до начала всенощной их повели в подземную церковь.

В этот раз в храме было светло от множества зажженных свечей и нескольких керосиновых ламп, горящих, словно факелы, на вбитых в стены штырях. Лился свет и из-за иконостаса.

Сначала отец Арсений, а потом диакон Андрей Марченков по очереди приложились к храмовой иконе. Тут открылась правая диаконская дверь в иконостасе и на солею вышел облаченный в стихарь[4], епитрахиль**, пояс***, фелонь**** и поручи***** старый отец Арсений. Сверху фелони был тот же большой медный крест, который Андрей видел в лесу. Седая борода доходила почти до креста. Старец приветливо улыбался.

Сначала молодой отец Арсений, а потом диакон Андрей Марченков подошли под приветственное благословение, совершив глубокий поясной поклон и сложив ладони крест-накрест, правая на левую. Старец, сойдя с солеи, также поклонился в пояс, осенил обоих именословным благословением (когда персты благословляющей руки образуют первые буквы имени Иисуса Христа – IС. ХС.) и трижды приветствовал каждого касанием щек.

- Отец Арсений и диакон Андрей. Правильно?

- Точно так, батюшка.

- С тобой, тёзка, мы познакомимся потом, а с тобой, отец диакон, мы как будто уже знакомы. Так ты, оказывается, не только воин, но и диакон. Ну и чудны же дела твои, Господи! Ладно, отцы, давайте время зазря не терять. Сейчас я коротко поведаю вам о себе для знакомства и, помолясь, приступим к подготовке. Сегодня в храме будет многолюдно.

Старый священник поведал, что родом он из маленького села Благодатное, что под Юзовкой (ныне Донецк). Когда ему исполнилось пятнадцать, началась Великая Отечественная война. По причине высокого роста и крепкого телосложения приписал себе целых два года и пошел добровольцем на фронт. Окружение, плен, побег, штрафбат, после ранения в сорок четвертом вернули в действующую армию, участвовал в форсировании Вислы и Одера, дослужился до старшины отдельной разведроты полка морской пехоты. Берлин не брал, но вместо демобилизации в мае его перебросили на Дальний Восток. Воевал там с японцами до самого сентября – до победного конца Второй мировой войны. К Богу пришел в штрафбате, где без веры в Бога выжить было практически невозможно. После войны в Одессе закончил духовную семинарию, был рукоположен в сан священника и поставлен служить в сельском приходе своего села Благодатное. Три года с односельчанами восстанавливал храм, но в пятьдесят втором по чьему-то доносу был арестован и получил по статье «подготовка теракта» десять лет сибирских лагерей. В пятьдесят третьем большинство политических заключенных (пятьдесят восьмая статья) освободили, а его перевели в лагерь к особо опасным уголовникам. Вскоре новый генсек Хрущев загорелся покончить с церковью и пообещал показать по телевизору «последнего попа». И его снова захотели перевести в другой лагерь, как ему сказали, «специальный». Повезли в «автозаке» через тайгу, но на второй день пути машина рухнула в глубокий овраг. Все погибли кроме него. Он бы тоже погиб, но из-под обломков грузовика его вытащил и перенес в какую-то избушку странный подросток, весь покрытый шерстью и обладающий неимоверной силой. «Ликом ужасен, но душою светел», он приносил ему еду, выходил, а после выздоровления привел сюда, и он с бывшими шахтерами за пять лет вырыли вот этот храм. Обустраивали же его всей колонией.

- Вот и всё, – подытожил свой короткий рассказ старец и пригласил через правую дверь в иконостасе подойти к ризнице. Там лежали сложенные облачения для второго священника и диакона. Всё было чисто и выглажено.

Андрей оглядел алтарь – область особенного присутствия Божьего, священное место, отделенное от остального храма иконостасом. Посреди алтаря стоял престол – особенным чином освященный четырехугольный стол, облаченный в священные одежды (срачúцу* и индитию**). Престол является самым священным местом в храме, так как знаменует собой невещественный Престол Пресвятой Троицы и является местом особенного присутствия Божественной Славы.

Слева от престола (в северо-восточной части алтаря) стоял жертвенник – четырехугольный стол, облаченный в такие же, как и престол, одежды – срачицу и индитию. На жертвеннике во время проскомидии хлеб в виде просфор и вино особым образом приготавливаются для последующего таинства Бескровной Жертвы Тела и Крови Христовой. В разные моменты литургии жертвенник символизирует пещеру, где родился Христос, Голгофу, где Он был распят, и небесный Престол Славы, куда Он вознесся по воскресении.

На престоле и жертвеннике находились все необходимые для совершения богослужения и таинств священные предметы, изготовленные из подручных материалов, но с такой скрупулезностью и с таким умением, что практически не отличались от фабричных.

Особого внимания заслуживало Горнее место. Это место у восточной стены алтаря прямо напротив престола. На стене с особой тщательностью был выписан лик Иисуса Христа, сидящего на Небесном Престоле Господа Славы, а у подножия Престола – лики двенадцати апостолов. На главу Спасителя с Неба нисходит белый голубь, символизирующий Господа Животворящего Святого Духа, а выше в облаках в Божественной Славе сияет лик Бога Отца Вседержителя, «Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым».* Не только во время богослужения, но и во всякое время Горнее место обозначает таинственное присутствие Небесного Царя, поэтому к нему хранится особое благоговейное отношение.

В алтаре Андрей был, конечно, не в первый раз, но, стоя здесь, он в который раз удивлялся примитивному мышлению протестантов, граничащему с глупостью, которые утверждают, что православные молятся на доски или на стены. Это такая одноклеточная чушь, что… Вот, например, этот подземный храм. Можно было бы просто вырыть яму, залазить туда всем вместе, закрывать глазки и молиться. И что бы было? Теоретически такая молитва возможна, но практически на нее способны лишь совершенные подвижники, достигшие бесстрастия и умеющие совершать умное делание, то есть правильную молитву, исходящую из самого сердца. А где летают наши мысли во время молитвы? Потому для нас, обычных прихожан, есть такой термин, как благоукрашение храма, то есть нам, маловерам и немощным в молитве, необходимы и веками создаются образы Тех, к кому мы обращаемся в молитве. Это не основные, а вспомоществующие атрибуты веры, и, видя в храме образы, перед которыми молились поколения прихожан, мы невольно настраиваемся на серьезный благоговейный лад. А, впрочем, и правда, зачем протестантам иконы? Они уже все спаслись. «Ты веришь в Христа?» «Ну» «Всё, ты спасся, и все твои грехи прошлые, настоящие и будущие прощены!» Во какая шара! В результате сегодня более двадцати процентов американцев на полном серьезе считают себя святыми. Ну да Бог им судья.

Андрей поймал себя на мысли, что он не о том сейчас думает. А тут как раз начали сходиться прихожане.

Пятеро человек, двое мужчин и три женщины, заняли места на правом клиросе (место для чтецов и певчих на правом конце солеи), Андрей приготовил и разжег кадило. Началась первая часть всенощной службы под названием великая вечерня.

Отверзлись Царские врата и старый отец Арсений начал каждение алтаря.

После того, как диакон Андрей Марченков воскликнул «Востаните! Господи, благослови-и-и!» и перекрестился орарем*, дальнейшее происходило как во сне.

В молитвословиях и священнодействиях прославлялся Творец за промышление Его о мире и человеке, вспоминалось о блаженном пребывании прародителей в раю, об их грехопадении, обетовании о Спасителе мира и вере в него ветхозаветного человека. Прихожане благодарили Бога за Его благодеяния, каялись в грехах и испрашивали у Него благословения на остаток дня и ночь…

После того, как закрылись Царские врата, старый батюшка отец Арсений, наблюдавший за диаконом на протяжении всей службы, увидел, как того слегка повело один раз, второй. Вместе с молодым священником он усадил Андрея в алтаре на стул у Горнего места.

У Андрея кружилась голова.

- Экий ты слабенький, отец диакон. Посиди немножко, отойди. Небось, недавно-то служишь, а?

- Второй раз, – честно признался Андрей.

- Вот те на, а службу знаешь крепко. Ученый?

- Богословский факультет православного университета.

- А-а, теория. Что ж, теорию ты знаешь, теперь познавай практику. А ты, тёзка мой дорогой, хоть и молод, но справился хорошо, – последние слова похвалы адресовались отцу Арсению-младшему. – А не ты ли тот батюшка, которого похитили из туташнего столичного прихода поселенцев?

- Я, отец Арсений.

- Господи, что ж тебе пришлось вынести-то!

- Ничего, благодаря Господу и нашему отцу диакону Андрею я здесь.

Андрей, отдыхая, постепенно приходил в себя перед утреней. А в храме шла исповедь. Принимали батюшка отец Арсений-старший и батюшка отец Арсений-младший. К старшему стояла очередь из детей и мужчин среднего возраста, а к младшему тянулись старики и женщины. Но исповедовались все. Княжну Юсупову подвели к молодому батюшке, и тот, накрыв голову прихожанки епитрахилью и наклонившись к ней, выслушивал исповедь. Потом он скажет, что никогда в своей недолгой практике не слышал такой чистой и искренней исповеди, да и услышит ли потом еще от кого-нибудь?

Началась утреня. В подземной церкви погасли все лампы и свечи, кроме свечи на аналое – там чтец торжественным голосом читал шестопсалмие – молитвословие, состоящее из шести псалмов (3, 37, 62, 87, 102 и 142). Вся обстановка в храме не только напоминала о той ночи, когда пастухи услышали весть от ангела о родившемся Спасителе (звучало Евангелие от Луки, глава 2. стихи 9-14), но и располагало к молитве, к самоуглубленному и внимательному слушанию чтения.

Закончилась всенощная служба 1-м часом* – чтением псалмов, тропарей, кондаков и молитв. Первый час (по древнему исчислению времени, соответствует нашим 7-му, 8-му и 9-му часам утра) посвящен воспоминанию того, что в этот час Господь был веден от Каиафы к Пилату, был оболган врагами и осужден.

Служба закончилась, но люди не спешили расходиться. Все хотели получить благословение как от всеми любимого старца отца Арсения, так и от молодого батюшки, сразу приглянувшегося всем без исключения. А еще хотели пожать руку диакону Андрею, который, по слухам, и есть тот самый отчаянный смельчак, который уложил половину вооруженной охраны колонии, а также спас из бандитского плена отца Арсения-младшего.

Говорили обо всем и говорили бы еще всю ночь, но старая княжна решительно прекратила эту спонтанную душевную встречу, резонно мотивируя тем, что гостям нужно отдохнуть, а уже далеко за полночь.

Петр Иванович Головин подсуетился и откуда-то с помощником притащил в свою комнату второй топчан со свежим бельем. Сам же он, категорически отвергнув протесты отцов священнослужителей, ушел ночевать в другую комнату.

Когда отец Арсений и Андрей Марченков, наконец, улеглись в первые за последнее время более или менее нормальные кровати, между ними произошел такой диалог.

- Андрей, я нахожусь под впечатлением. Я такой веры, такого благоговейного и богобоязненного отношения к таинствам, такой искренности и чистоты не видал. Я бы с удовольствием остался служить у этих прихожан. Вы как думаете?

- Я думаю, отец Арсений, что вы правы. Я тоже с таким сталкиваюсь впервые. И где? Здесь, в глухой тайге! Княгиня, живые истории, живые легенды, живая вера! Да, вы правы. Но не нужно забывать о тех бесах, которые рыщут за забором. Давайте-ка сначала выберемся отсюда, а потом посмотрим.

- Согласен. Сослужим литургию с отцом Арсением, и тогда… Кстати, как он вам?

- Я еще в лесу был поражен исходящей от него благодатью и спокойствием. Думаю, что вы встретились не случайно.

- Может быть, может быть… Но смогу ли я быть достойным преемником такому светлому и опытному батюшке?

- А почему нет? Всё ведь в руках Божьих. Но на Бога надейся, а сам что?

- Не плошай.

- У меня, кстати, появилась одна мысль. Не знаю, вправе ли я так думать…

- А что такое?

- Да дело в том, что ваш московский приход почти всем своим составом желает вернуться в Москву. Вот я и подумал, что, может быть, эти люди переселятся в Новый Фавор, ведь избы с собой все равно никто забирать не будет.

- Точно! Это просто замечательно!

- Ладно, давайте спать. Завтра утром литургия, а потом неизвестно что. Обсудим всё потом. Спокойной ночи!

- Ангела-хранителя!

- И вам Ангела-хранителя!

Но они, уснув безмятежным сном, не знали, что глубокой ночью через щель железной двери на сторону секретной тюрьмы ЦРУ прямо под ноги проходящему мимо чернокожему часовому тихонько упала записка. Она немедленно была доставлена к разбуженному по этому случаю Саймону Блюмкину. В ней говорилось: «Сегодня православный священник отец Арсений и диакон Андрей, которых вы нам вчера передали, служат литургию в подземной церкви под первым бараком вместе со старым отцом Арсением».

Сон сразу слетел с ЦРУшника. Он рванул трубку интеркома и вызвал троих своих заместителей: офицера морских пехотинцев, начальника отряда наемников и рыбоглазого шефа безопасности бывшей секты скопцов. Около компьютерного монитора сидел американский дежурный офицер и наблюдал за показаниями камер видеонаблюдения. Никаких движений и ничего подозрительного.

- Джентльмены, это как понимать!? Какая подземная церковь?? Это что получается: у нас под носом лагерь с подземными коммуникациями, а мы до сих пор ничего не знали??

- Мистер Блюмкин, я предлагаю зачистку.

Саймон посмотрел на произнесшего это предложение рыбоглазого шефа службы безопасности скопцов и заорал:

- Зачистку, да? Зачистку, я вас спрашиваю?!? Вы сначала ответите за зачистку колонии заключенных и общины скопцов, а потом будете нести свой бред! Идиот, вы хоть понимаете, что мы находимся не на острове далеко в океане! Мы и так подняли слишком большой шум, а вы предлагаете «зачистку»!!

- Но этой колонии не существует!

- Де-юре не существует, де-ю-ре! А де-факто о ней знают те, кому надо об этом знать, и поверьте, что это не два-три человека. Нам сдали в аренду эту базу именно с теми людьми за забором, и если мы их зачистим, то нас самих зачистят. Годы работы – всё напрасно! И всё из-за этого проклятого «московского туриста»! Хорошо, что хоть лабораторию удалось сохранить.

Так они спорили не меньше часа. Наконец, решение было принято.

- В котором часу заканчивается литургия?

- А какая разница?

- Нам не нужен лишний шум. Дождемся, когда закончится служба, и выдернем оттуда нашего загадочного «диакона Андрея». А потом проверим подземелье.

- Что насчет остальных?

- А что насчет остальных? Без подземной церкви и этого диверсанта они будут продолжать жить так, как жили. Наша главная задача – отправить груз и русского. Отправим – разберемся и с подземельем, и с тем, кто вообще они такие, эти «прокаженные». Но аккуратно. Перегнем палку – кто будет работать? Или вы забыли, что лаборатория теперь у нас?

- Но зачем ждать окончания литургии?

- Затем, что надо знать историю. Русские весьма набожные, и если мы сорвем им службу, то они обязательно полезут в драку, и нам придется вести настоящий бой. А так на литургию соберутся в одном замкнутом пространстве все обитатели колонии. Ничего не подозревая, раздобрев, они расслабятся, и тогда мы их возьмем по-тихому. Так, всем слушать приказ: к утру найти подземный выход из колонии в тайгу, по которому в лагерь проникает старый священник.

- Есть, сэр!

Когда Саймон вернулся в свою комнату досыпать, он впервые за все время пребывания здесь подумал: «А почему эти люди, имея подземный ход, ни разу не пытались бежать? И куда, кроме московского поселения, все время бегает их волосатый монстр, которого они иногда выпускают в лес для острастки возможных непрошеных гостей? И кто такой этот старый таежный священник? Проклятые загадочные русские!»

В семь тридцать утра все прихожане колонии уже были в церкви. Еще с тоннелей было слышно их приближающееся пение. Кто одиночным голосом, а кто попарно или по трое творили нараспев молитву: «Аз же множеством милости Твоея, вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему, в страсе Твоем»*. Все, входя в подземную церковь и крестясь, клали три глубоких поясных поклона с молитвой: «Боже, очисти мя грешнаго и помилуй мя», затем брали свечи из коробки, которую держала пожилая женщина в нарядном платье и застиранном до белоснежного блеска платке, и становились на свои места.

Всё было чинно, торжественно, по-праздничному. Андрей невольно залюбовался этими людьми, которые в храм пришли не на других посмотреть и себя показать, а пришли на самую важную, самую священную из служб – литургию. Ни одного человека не было неопрятно одетым – все надели самое лучшее и самое праздничное, что было. Никаких серых спецовок, никаких «немарких» рубашек и угрюмых платков – только светлое и радостное. Но самое главное – это выражение лиц. Радость и благоговение – вот какие были лица! Праздник! И не было притворных псевдо-смиренных наклоненных вбок головок, никаких поблекших черных глаз, никаких жеманных вздохов. Сегодня воскресный день! Андрей столько видел в городских приходах показного притворства, что сейчас был просто поражен. Там он видел мужчин, одетых как будто для грязной работы в гараже, и женщин: богатых дамочек в роскошной шали, как бы небрежно наброшенной на почти святой «лик» и снисходительно-«ласково» смотрящих на окружающих, или женщин попроще, завернутых в грубую дерюгу. Добавьте к этому потухший скорбный взгляд – и более жуткого типажа для похорон или для какого-нибудь фильма ужасов не найти. И приходским батюшкам необходимы были колоссальные усилия, чтобы увести приход от театрального лицедейства и настроить на подобающий лад.

Здесь же, слава Богу, всё было по-другому. И слова Спасителя «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»* были как раз об этих людях.

Началась литургия Святого Иоанна Златоустого.

Зачем служится литургия? Затем, что она установлена нам Самим Иисусом Христом: «…Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите, сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов».** Так Он велел нам: «сие творите в Мое воспоминание».*** Высокая идея литургии заключается в том, что она рассказывает  и указывает на явление в мир Спасителя, совершение дела спасения, на Его чудное учение, страдания, смерть, воскресение и вознесение на небо.

Андрей сейчас не только служил литургию в качестве диакона, но и молился со всеми. И удивительное дело: молитва, которая редко когда давалась искренней и горячей, здесь совершенно легко и свободно заполняла все его естество и, соединяясь с молитвами других молящихся, летела к Творцу. И нипочем была десятиметровая толща земли над ними, и никакого значения не имел высоченный забор с колючкой и вооруженной охраной вокруг лагеря – люди, молящиеся здесь, были свободны. Прихожане творили «общее дело», что в переводе с греческого и означает слово «литургия».

Когда же оба священника, воздев руки горе, начали молитву, призывая на Святые Дары благодать Святого Духа, а старый отец Арсений воскликнул: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимся, Боже наш», Андрей вообще не знал, где он находится, на земле или на Небе. Совсем как делегация святого равноапостольного князя Владимира в Константинопольской Софии.

В этот момент совершается освящение Даров: силою Духа Святого через молитву и благословение священника хлеб и вино приобретают божественные свойства Тела и Крови Христа Бога. Все, в том числе и Андрей, стояли «добре – со страхом» и особенно горячо молились, а когда песнопения окончились, поклонились до земли святым Таинам Христовым.

Еще Андрей отметил, как проникновенно и искренне пели прихожане «Символ веры» и «Отче наш», а когда отец Арсений вынес потир (Чашу) со Святыми Дарами, то никто не торопился и не толкался, чтобы первее принять Причастие, как это часто, увы, бывает, а «со страхом Божиим и верою» после молитвы «Верую Господи и исповедую» делали земной поклон и, сложивши крестообразно на груди руки, благоговейно подходили к Чаше.

Первыми причащались дети, потом мужчины, потом женщины. Среди мужчин, с трогательной аккуратностью сложив руки на груди и обливаясь слезами, принял Причастие и Остап. Его одели в не совсем профессионально сшитые, но все же вполне приличные брюки и белую угловатую рубашку. Вот только на ногах были обыкновенные плетеные лапти, потому что обуви ему так и не смогли соорудить.

«Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. Не так, как отцы ваши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жить будет вовек».*

Запивши «теплотой» Святое Причастие, прихожане выслушали благодарственные молитвы, чтобы, получив великую милость от Бога, не оказаться неблагодарными.

Соединившись с Христом Богом (то, что даже ангелам небесным не дано!), все причастники поздравляли друг друга. Поздравляли и диакона отца Андрея, который просто сиял от счастья. Подошел поздравить его и старец отец Арсений.

- Со Святым Причастием тебя, отец Андрей! Да ты прямо светишься! Слушай, ты ж у нас человек ученый, может, скажешь слово православным?

Андрей решительно замахал руками.

- Я? Им? Ну что вы! Кто я такой? Да я по сравнению с ними обыкновенный книжник. Моя вера – вряд ли даже горчичное зерно, а я сейчас вот полезу на амвон и буду глаголать? Нет, увольте, ни за что. Тем более я простой диакон, а не священник. Прошу, не вводите в искушение, не омрачайте праздник.

Старец посмотрел, улыбнулся и ободряюще похлопал диакона Андрея по плечу.

А молодой отец Арсений не отвертелся. Пока его старый тезка отошел в алтарь потреблять оставшиеся в Чаше Дары, он вышел на амвон, от волнения сжимая крест обеими руками, прокашлялся и…

- Дорогие братья и сё…

Бах!!

Все обернулись в сторону двери, закрывающей тоннель из барака княжны Юсуповой. Из-за нее донесся громкий звук как от упавшего плашмя листа тяжелого железа. Через несколько секунд сквозь щели в двери в храм начал заползать белый едкий дым. Почти сразу же в дверь забарабанили: «Откройте, это мы!»

Стоявшие рядом прихожане бросились к несложной, но прочной задвижке. Когда открыли дверь, в храм ввалилось четверо кашляющих и чихающих мужчин в серых спецовках. Эти люди вместе с другими четырьмя колонистами из другого барака должны были во время службы хаотично дефилировать по лагерю, изображая некую активность.

- Закрывайте дверь! Немедленно закрывайте и баррикадируйте дверь!! – сквозь кашель хрипели все четверо разом.

Тревога мгновенно заполнила подземную церковь. Не дожидаясь объяснений, крайние к двери прихожане, прижимая ко рту и носу кто платок, кто рубашку, захлопнули дверь и задвинули засов.

- Подоткните щели! – отец Арсений-старший удивительно быстро для своего возраста подошел к двери и, приняв из чьих-то рук серую спецовку, показал, как и где нужно затыкать щели, чтобы в храм не шел слезоточивый газ.

- Батюшка, но чем же ее забаррикадировать?

Старец не успел ответить, так как в дверь с той стороны сначала два раза резко ударили (видимо, сапогом), а потом начали стрелять из автоматов. Батюшка еле успел отскочить сам и отстранить рядом стоявшую прихожанку.

В двери появлялось все больше и больше дыр, а щепки от пуль осыпали притихших по сторонам людей. Что делать? Единственное, что утешало – дверь была сбита на совесть, крепко и мощно, и далеко не все пули могли пробить ее. Но все-таки еще немного, и дверь превратится в решето, рассыплется.

И тут церковь потряс нечеловеческой силы рык, от которого даже автоматы за дверью перестали «сверлить». Это зарычал Остап. Рванув на себе рубаху, он одним движением допрыгнул от амвона до ближайшего к двери бревна, вышиб его ногой из-под опоры, в которую оно упиралось. Опора представляла собой массивную железную плиту размерами чуть больше канализационного люка, без которой бревно не подпирало бы потолок, а проткнуло бы его. Эта опора, оказавшись без подпорки-бревна, упала, но, не долетев до земли, оказалась в левой лапе Остапа. Правой он зажал подмышкой само бревно. Прикрываясь плитой, как щитом, от пуль, Остап поволок бревно к двери. Ну кто после этого осмелится назвать его недоразвитым! С той стороны опомнились и продолжили стрельбу. К Остапу на помощь бросился Андрей, так как отполированное бревно начало у того выскальзывать из-под руки. И как раз подоспел вовремя. Вместе они, соблюдая максимальную осторожность, благополучно заблокировали дверь.

- Это не надолго. Нужно отсюда выбираться. – Андрей подошел к старому отцу Арсению. Тот стоял посреди своей паствы, спокойный и невозмутимый.

Вдруг кто-то крикнул:

- Смотрите, другая дверь!

С дверью тоннеля, ведущего ко второму бараку, произошло то же самое: крики, дым, четверо полуживых от газа «статистов» на полу и выстрелы в дверь.

Остап с Андреем повторили маневр с бревном.

Тут начала проявляться новая напасть: начал осыпаться потолок храма.

Андрей снова подошел к старцу.

- За третьей дверью тихо. Нужно быстро уходить в тайгу, батюшка! Не застрелят – так потолок обвалится!

Было видно, что старый отец Арсений принял решение. Он поднял вверх правую руку, призывая всех к вниманию.

- Дорогие братья и сестры! Пришло время. Доверьтесь мне как своему пастырю и своему священнику. Сейчас вы все выйдете через третью дверь в тайгу и пойдете под водительством молодого отца Арсения и отца Андрея. Они вас выведут к вашему новому жилью. Отец Андрей, сможешь?

- Смогу, конечно, но как же…

- Нет времени. Подойди сюда.

Андрей подошел, сложил руки и наклонил голову.

- Благословляю тебя, воин Андрей, вывести отсюда этих людей. – отец Арсений вдруг наклонился к самому уху Андрея. – Твои знакомые в селении Новый Фавор скоро уедут домой. Может, они согласятся приютить наших?

- Да, конечно, я сам об этом думал!..

- Вот и славно. А сейчас прими мое пастырское благословение: Бог благословит тебя, раб Божий Андрей, на добрые дела. Ступай с Богом! Ангела-хранителя!

Каждый прихожанин, несмотря на опасность, старался ближе подойти к своему любимому батюшке и выразить свою тревогу от его слов и намерений. Но батюшка был занят более насущным делом.

- Отец Арсений, подойди.

Молодой священник, бледный как мел, все еще сжимая крест на груди, подошел к старцу. В это время грохот выстрелов и треск щепок словно перестали существовать.

- Отец Арсений, мой молодой тёзка. Наши прихожане приняли тебя хорошо, поэтому прошу тебя подумать, не возьмешься ли ты его окормлять. Я не смею неволить тебя, и ты сам должен сделать выбор, возьмешься ли ты служить на нем или уедешь со всеми своими переселенцами в Москву. Если останешься – уверен, что и благословение правящего архиерея получишь. А если уедешь – что ж, значит, так Господь управил. В любом случае помни, что ты – православный батюшка, и неси свой священнический крест достойно. Служи Церкви, служи людям, окормляй их духовно, наставляй в немощах, подавай пример правильной жизни. Благослови и храни тебя Господь! Забери крест, забери Евангелие, забери все книги, какие есть в храме, забери храмовую икону, просфоры, оставшиеся Святые Дары и идите в Новый Фавор. Братья, сестры, помогите батюшке все собрать, быстрее!

Внезапно в ноги старцу упал Остап. Рыдая и что-то бормоча, он явно не хотел расставаться с любимым батюшкой. Отец Арсений ласково погладил самого искреннего и самого преданного прихожанина.

- Ну-ну, не надо, Остап. Лучше помоги людям. Все, кто здесь стоит, нуждаются в твоей помощи. Иди с Богом! Благослови тебя Господь и Ангела-хранителя тебе!

Мягко, но настойчиво старец отстранил Остапа от себя и подтолкнул к третьей двери. Остап, всхлипывая, опустил голову и повиновался.

Все уже поняли, чего хочет их батюшка – задержать собой, задержать ценой своей жизни вооруженных бандитов, дав возможность приходу под руководством опытного воина Андрея и под защитой нечеловеческой силы Остапа скрыться в тайге. Андрей сделал последнюю попытку отговорить старца.

- Отец Арсений, но послушайте, что вы сможете один против этой банды с пистолетами и автоматами? Двери продержатся от силы еще минут пять. За это время…

- Вот и не теряйте это самое время. Отец Андрей, кому- кому, но вам-то зачем все объяснять? Идите с Богом!

Андрей последний раз посмотрел в эти дивные по чистоте и доброте глаза и решительно пошел к двери тоннеля, ведущего в лес.

А к старцу уже двигалась очередь за благословением. Все люди, независимо от пола и возраста, плакали. Подходили, получали благословение и уходили в полумрак спасительного тоннеля.

Последней к старцу подвели княжну Юсупову. О, сколько они сейчас хотели сказать! Но они просто молча постояли минуту, глядя друг другу в глаза, затем княжна получила благословение и в конце оба взаимно поклонились в пояс.

Всё. Обитатели лагеря были уже в тоннеле. Крест, Евангелие, икона, Чаша, две срачицы и две индитиии (с престола и жертвенника) – всё было распределено молодым отцом Арсением между прихожанами. Сам он нес крест и оставшиеся Святые Дары. Кто-то нес чемодан с книгами, вынутый из ризницы. Вышитые иконы, которые завешивали двери, остались в церкви, так как были изрешечены и изодраны в клочья пулями.

Все двери подземного храма запирались с обеих сторон, и последний уходивший задвинул внешний засов. Отец Арсений задвинул щеколду еще и изнутри, затем во всем облачении стал на амвоне и замер в ожидании…

Боевой подводный пловец капитан третьего ранга Андрей Марченков шел первым. Он не надеялся, что американцы не обнаружили этот тоннель, просто он гадал, сколько человек они поставят у выхода. Когда овальное пятно света (был полдень) сначала появилось в конце тоннеля, а потом начало стремительно увеличиваться и пахнуло свежестью леса, Андрей замедлил шаги и передал назад по цепочке, чтобы за десять шагов от выхода все остановились и затихли. Он надеялся на то, что американцам нужен прежде всего он. Его возьмут – есть надежда, что приход просто загонят назад и, засыпав, конечно, подземные ходы и церковь, все-таки оставят в покое. Да, надежда такая была, но уж больно она была призрачная и больно круто американцы взялись за штурм: с окружением, газом и боевыми патронами. Видать, намерения у них были серьезнее, чем можно предположить.

Андрей зашагал к выходу. Не таясь. Когда голова показалась из тоннеля, он услышал звук четырех передергиваемых затворов. Он замер и медленно поднял руки. По сторонам тоннеля стояли четверо американских морских пехотинцев с М-16 наизготовку, а из кустов вышли Саймон Блюмкин, офицер-морпех и рыбоглазый бывший шеф безопасности скопцов.

Никаких больше издевок и вопросов не было. Блюмкин раздраженно бросил:

- Ну всё, хватит дурочку валять!

- Дурака валять.

- Молчать, турист хренов! Дернешься – убью лично. Выходи с высоко поднятыми руками.

Андрей кашлянул. Потом опять кашлянул. Потом, как бы борясь с душившим его кашлем, кулак правой руки прижал ко рту. Левая все еще была высоко задрана вверх.

- Эй, я сказал без глупостей!

- Бх.. Какие уж тут глупости…бх-кха…Там же полно газа…надышался…БХ!!

Андрей давился кашлем и незаметно сокращал расстояние до ЦРУшника. Тот стоял на месте и напряженно целился хитрому русскому диверсанту в голову.

- Стоп! Дальше ни шагу! – американец разгадал маневр Андрея. – Взять его!

Команду получили двое ближайших морпехов. Подойдя с двух сторон вплотную к русскому, они стволами М-16 уперлись в бока Андрею. И совершили роковую ошибку. Андрей, захватив стволы обеими руками, повернулся против часовой стрелки вокруг своей оси на 90 градусов, увлекая в движение солдат. Затем, наложив правый ствол автомата на левый, и прижав тем самым правого солдата к левому, ствол левого автомата закрутил вверх. Когда оба пехотинца потеряли равновесие, он еще немного докрутил всю конструкцию и одним рывком толкнул солдат на троицу командиров. Рухнули все, а оба заряженных автомата развернулись в сторону двух оставшихся вооруженных солдат.

- Guns down!

Видать, Андрей еще тогда, в ангаре, правильно расшифровал этих ушастых бройлеров: понтов много, крутизны хоть отбавляй, а как два заряженных ствола глянут в глазки – так и полный ступор. Вот и в этот раз: один, парализованный страхом, чересчур прилежно прилип к прицелу, а второй от испуга зажевал жвачку, как жевательная машина.

- Are you crazy? Do you want to die? I sad guns down! Now!!

И хлопцы собрались было уже сдаваться, как вдруг из тоннеля молнией вылетел Остап, одним рывком выдернул один из автоматов (у того, кто целился) и как дубиной сшиб одного, а за ним второго солдата. Двое других, уже вставших с земли, заорали от ужаса диким голосом и пустились наутек в тайгу.

- Остап, ты их зашиб насмерть!

В ответ великан, раздувая ноздри, согнул автомат в бублик и отбросил далеко в кусты.

В то же мгновение из этих кустов раздался выстрел. Второй. Третий. Остап дернулся плечом. Затем его правая рука повисла огромной мохнатой плетью. Из двух рваных ран засочилась кровь. Андрей в прыжке с разворотом веером высадил обойму в сторону кустов, в конце падения толкнув на землю Остапа. Поэтому четвертый, пятый и шестой выстрелы из кустов не достигли цели.

Великан лежал на земле рядом с Андреем, тяжело дышал и непроизвольно постанывал от боли в плече и руке. И смотрел в глаза Андрею. Андрей смотрел в глаза Остапу. Словно два воина, первобытный и современный, которые понимали все без слов. Да так оно и было.

Андрей показал глазами на пустой автомат, указал на кусты, потом посмотрел на Остапа и указал на тоннель. Тот отрицательно замотал головой, взял автомат и шурхнул его в то место, где залегли враги. В ответ два пистолета плюнули одиночными выстрелами. И опять выжидание. Что делать?

Край неопределенности положил грохот выстрелов из тоннеля. Точнее, очередями стреляли не в тоннеле, а в подземном храме. Один раз. Затишье. Второй раз. И снова затишье.

Остап рванулся с земли, схватил одного из рядом лежащих пехотинцев и как куклу швырнул его в кусты. Затем то же самое проделал со вторым и молнией метнулся в тоннель. Ясно! Это сигнал к атаке для Андрея. Спасибо тебе, Остап, за такую убедительную «артподготовку» неприятельских позиций! Андрей вскочил и, поливая туда же для еще большей убедительности свинцом из трофейного М-16, зигзагами побежал к кустам. Увы: там были только бездыханные тела, смятые кусты и отстрелянные пистолетные гильзы. Никаких ЦРУшников и рыбоглазых предателей там не было. Андрей резко пригнулся и заводил стволом автомата по сторонам, ожидая нападения с другой позиции. Никакого нападения не последовало. Тогда он решил рискнуть и, выпрямившись во весь рост, снова огляделся на вокруг. Никого. Убежали. Ну и слава Богу.

Андрей собрался для гарантии расширить зону поисков, но где-то внутри лагеря, примерно в пятидесяти метрах от выхода тоннеля на поверхность, вдруг что-то тяжко ухнуло. Через секунду над высоким забором взметнулось облако пыли, а еще через секунду из тоннеля раздался гулкий хлопок, дернуло пылью и тут же начали выходить оглушенные пыльные люди, кашляя и протирая глаза…

…Старец стоял на амвоне в полном священническом облачении и молился: «Отче Мой! Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя».*

Он не боялся и не суетился, но был взволнован, ибо сейчас ему, он это осознавал наверняка, предстояло лицом к лицу встретить смерть. На ум пришло высказывание Блаженного Феофилакта: «Человеку свойственно бояться смерти. Смерть вошла в человеческий род не по природе, поэтому природа человеческая боится смерти и бежит от нее».

И вот разлетелись обе двери, точнее, то, что от них осталось. В подземный храм ворвалось не менее двух дюжин вооруженных разъяренных бандитов, среди которых было несколько человек в американской военной форме, в том числе два негра.

Увидев, что церковь пуста, а посреди стоит старый священник, несколько боевиков от досады выпустили по обойме кто куда, в том числе в иконостас.

Когда грохот выстрелов стих, в наступившей тишине раздался спокойный и очень твердый голос старого священника.

- Помните: «Все, взявшие меч, мечом погибнут»!**

Вперед выскочил странный дерганный тип в форме Украинской Повстанческой Армии времен сороковых годов XX века.

- Шо?! Ты шо сказав?! Ты ось кому цэ щас сказав, га? Чуетэ, хлопци, вин нам ще погрожуе! Ты бач, якый страшный!

Загоготав, он подскочил к старику и одиночным прицельным выстрелом из АК сбил с батюшки митру. Затем довершил глумление над старцем ударом приклада в живот. Старец согнулся, но устоял. Постанывая, он выпрямился и совершенно без злобы посмотрел на стоящих напротив бандитов. Один из них, солидного вида бородатый кавказец, за шиворот оттащил украинского наемника от амвона и швырнул назад. Тот не устоял и сел на пятую точку.

- Та ты чого, Аслан, ты що, не бачиш, що вин над намы глузуе!

- «Молящийся за человеков, причиняющих обиды, – сказал Преподобный Марк Подвижник, – сокрушает бесов, а препирающийся с первыми, сокрушается от вторых». – сказав это, отец Арсений ни разу не отвел взгляд от внимательных глаз Аслана.

Тот спросил:

- Отец, ты что, совсем не боишься нас?

- Однажды польский полководец Сапега во время осады Свято-Троицкой Сергиевой Лавры спросил о том же Преподобного Иринарха. И тот ответил: «Господь питает меня. Но как наставит тебя Бог, так и поступай».

- Может, ты и смерти не боишься?

- В Писании сказано: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне».* А еще сказано: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас».**

Аслан хмурился, но скорее задумчиво, чем злобно, и еще более внимательно смотрел на старца. А за спиной бесновался наемник в форме УПА:

- До биса всэ! Досыть, я бильше нэ можу цёго чуты! Хлопци, заткнить йому рота, благаю! Ёй, нэ можу!

А священник, возвыся голос, продолжал:

- «Господи, что так умножились гонители мои? Многие восстанут на меня; Многие говорят душе моей: «Нет спасения ему в Боге его!» Но Ты, Господи, Заступник мой, слава моя, и возносишь Ты главу мою. Воззвал я ко Господу моему, и услышал Он меня с горы святой Своей. Я уснул и спал, но встал я, ибо Господь Защитник мой. Не убоюсь тысяч людей, отовсюду нападающих на меня. Восстань, Господи, спаси меня, Боже мой! Ибо Ты сразил всех, враждующих со мной неправедно, зубы грешников сокрушил. Ты, Господи, даруешь спасение, и на народе Твоем благословение Твое».***

- А-а-а! – украинский наемник заорал каким-то хриплым утробным голосом и, вскочив, с перекошенным от ярости лицом, высадил весь рожок автомата в сторону священника.

Прошитый очередью, батюшка осекся и начал оседать. Но ему не дал упасть подскочивший чеченский командир. Продолжая правой рукой сжимать автомат, левой он принял падающее тело и вместе с ним опустился на колени. Умирая у чеченца Аслана на руках, отец Арсений успел сказать:

- Благословенны вы, орудия правды и милости Божьей, благословенны отныне и до века! Мы… достойное по делам нашим приняли… Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем…

Произнеся последние слова, которые сказал Иисусу Христу распятый справа от Него разбойник, старый священник умер.

В подземной церкви наступила такая гнетущая тишина, что было слышно, как потрескивают свечи. Все, кто здесь находился, от кожи до самых печенок вдруг ощутили, что сделали нечто ужасное. Аслан, закрывая чистые, устремленные куда-то в вечность глаза православного батюшки, провел ладонью по безмятежно застывшему лицу и аккуратно положил тело на амвон.

Вдруг тишину разрезал дикий хохот ряженого украинского наемника.

- Га-га-га! Нарэшти заткнувся, сучий сыну! Га-га-га! Собаци собача смерть! Га-га-га!

- Хоть один раз ты правильно сказал. Только собака не он, а ты. – Аслан, не вставая с колен, одной рукой все еще придерживая тело священника, второй рукой вскинул автомат и длинной очередью разворотил все нутро ряженому «вояку». Тот бревном рухнул на спину. Навеки закрылись карие галицкие очи. Никто – ни окружающие, ни он сам – так и не поняли, почему он больше жизни ненавидел русских. Также никто не смог вспомнить его имени.

(Лишь в далеком Львове, где в эту минуту около резиденции митрополита Галицкого и Слуцкого проходил очередной митинг против визита во Львов Патриарха Московского и всея Руси, и все скандировали «Ганьба!» и «Геть московського попа!», у одной из женщин в самой гуще митингующих вдруг подкосились ноги и закружилась голова. Словно вспышкой осветило ее разум: она вдруг со стороны увидела себя, этих беснующихся людей, которых кто-то умело подогревал и направлял для достижения только им ведомых целей. Ее подруга Бронислава Виванив передала рядом стоящему коротко стриженному молодому человеку портрет Степана Бандеры и, подставив плечо, вывела ее с митинга. Сердце матери разрывалось от чего-то тягостного и липко-жуткого. Подруга Броня вернулась на митинг, а она, посидев немного на лавочке, пошла на ватных ногах домой.)

 На то, что произошло дальше, никто не успел среагировать.

Сорванная с петель, отлетела прочь третья дверь. В храм ворвалось орущее волосатое двухметровое чудовище и, увидев лежащего на амвоне расстрелянного батюшку, кинулось к нему. Крик перешел в неистовый рев, от которого у двадцати четырех вооруженных мужиков застыла кровь в жилах. Страшный великан, оскаля кривые зубы и бешено вращая белками глаз, начал бегать по храму и выбивать бревна-колонны из своих мест. Выбив все, он схватил одно из них и начал со всей силы гулко бить им снизу вверх в потолок церкви. Тут-то все и опомнились: сейчас же всё рухнет! Без команды вскинув автоматы, все разом начали стрелять в сумасшедшего монстра. Но тот все-таки успел еще несколько раз стукнуть в потолок, и этого оказалось достаточно, чтобы в долю секунды на пол обрушилась десятиметровая толща земли, разом погребя всех под собой...

…Около тоннеля стояло полсотни грязных пыльных людей. Никто не смел пошевелиться, даже кашлять перестали. Потрясенные случившимся, все смотрели на черную земляную дыру выхода из тоннеля, из которого больше не доносилось ни звука.

Так прошло минут десять, не меньше.

Наконец, Андрей констатировал:

- Всё кончено.

Взгляды всех обратились к своему новому пастырю – молодому отцу Арсению. Но тот никак не мог прийти в себя от происшедшего. Наконец, он перекрестился и произнес то, что нашел в данный момент самым важным:

- «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».*

На помощь молодому батюшке пришла княжна Юсупова. Голос ее дрожал от душивших слез.

- Друзья мои! Наш дорогой старец батюшка отец Арсений и его любимое духовное чадо Остап отдали свои жизни за нас с вами. Как сказал наш новый батюшка отец Арсений словами из Священного Писания, «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Так вот, за нас, за своих друзей они оба самоотверженно положили свои души. Будем же достойными этого подвига! Будем помнить его всегда! Вечная память!!

Все запели «Ве-е-чная па-а-а-а-мя-а-ать!»

После того, как Андрей осторожно проверил тоннель до завала и, ничего и никого не найдя, вернулся, было решено выход из тоннеля засыпать. Решили также в тоннеле похоронить и тела тех двух американских солдат, которых зашиб Остап. С них сняли медальоны, вытащили документы и внесли в тоннель.

Лаз обрушился легко. Земля была настолько податливой, что казалось, будто она сама хотела поскорее скрыть следы прошлого.

Над бывшим выходом из тоннеля поставили самодельный крест из поваленных неподалеку стволов берез, а отец Арсений сослужил молебен за упокой душ усопших.

Затем, после недолгого совещания, все согласились, что нужно идти в Новый Фавор. Андрей без труда сориентировался с направлением движения и первым пошел в тайгу. За ним последовали остальные.

…Разъяренный Саймон Блюмкин занялся организацией погони. Он пересчитал оставшихся в живых своих подчиненных. Выходило не густо. До инцидента было сорок восемь боевых единиц плюс рыбоглазый да плюс он сам. Погибло двадцать шесть человек, следовательно, вместе с ним осталось двадцать четыре. Да еще четверо скопцов со своей лабораторией полигероина. Нет, они не в счет, к тому же несколько человек нужно оставить здесь на всякий случай, то есть минимум восьмерых солдат (два караула) плюс офицера. Двадцать четыре минус девять выходит пятнадцать. Пятнадцать человек против пятидесяти колонистов, возглавляемых опытным диверсантом? О, нет, это путь к окончательному проигрышу, а проигрывать, особенно сейчас, Саймону было никак нельзя.

В офисе росло напряженное молчаливое ожидание. Офицер и рыбоглазый ждали решения шефа. За компьютером в наушниках сидел дежурный оператор.

- Куда они направляются, кто знает?

- Путь у них один: в поселение, которое они называют «Новый Фавор». Других вариантов нет, больше им идти некуда, – рыбоглазый был убежден в своей правоте.

- Хм, я тоже так думаю. Что ж, здесь останутся морские пехотинцы во главе с вами, лейтенант, а вы, – Блюмкин обратился к рыбоглазому, – поедете со мной.

- Погоня? Да на такой технике мы их нагоним за час!

- Зачем? Нас будет только пятнадцать, и рисковать больше я не намерен. Поедем прямо в этот самый «Новый Фавор». Будем ждать их там.

- Но там еще опаснее. По моим данным, там проживает около сотни людей и некоторые из них очень хорошо вооружены.

- Ну и что? Мы поедем завтра утром, не спеша, а пока направим туда нашего китайского друга Ли Цзяо. Пусть разомнется, а заодно и достойную встречу нам подготовит. Мы же наведем здесь порядок и тщательно подготовимся. Всё, всем собираться! Lets go!

Последний вопрос он задал дежурному оператору за компьютером.

- Что там наши русские друзья с вертолетом?

- Сэр, вызываю постоянно, но пока связи с ними нет, сэр!

- Плохо. Продолжай вызывать. Как отзовутся – сразу мне доклад. Ясно?

- Сэр, так точно, ясно, сэр!

[1] Евангелие от Матфея. Глава 27, стих 46

[2] Чистилище (лат.)

** Дмение – высокое самомнение

[3]Солея (греч.) – возвышение

**Амвон (греч.) – «край горы»

[4]Стихарь – верхнее богослужебное одеяние, длинное, с вырезом для головы и широкими рукавами, в которое облачается диакон и другие церковнослужители. Стихарь священников и епископов деляется из более простой ткани, чем у диаконов, и, являясь нижним одеянием, называется подризником. Стихарь же диакона своим благолепием изображает ангельскую одежду.

**Епитрахиль (греч. «на шее») – одно из священнических облачений, представляющее собой надеваемую на шею и свободно ниспадающую спереди широкую ленту с вышитыми крестами. Знаменует сходящую свыше благодать священства, поэтому без нее священнослужитель не совершает никакого богослужения или священнодейства.

*** Пояс – принадлежность священнических облачений. Представляет собой широкую ленту с крестом и надевается поверх подризника и епитрахили. Знаменует духовную бодрость и силу.

**** Фелонь (риза) – верхнее богослужебное облачение священника, представляющее собой длинное широкое одеяние с вырезом для головы и высокими, твердыми оплечьями. Вмещая в себя множество высоких духовных символов, фелонь общим своим обликом преимущественно означает сияние Божественной славы и крепости, облекающих священнослужителей, одеяние праведности и духовной радости.

***** Поручи – принадлежность священнического облачения. Представляют собой две немного выгнутые полосы плотной материи с крестом посредине, которые плотно надеваются на запястья рук при посредстве шнура. Поручи знаменуют Божественную силу священства, а также символизируют узы Христа Спасителя.

*Срачúца – нижнее белое покрывало престола. Знаменует собою плащаницу, в которую было обернуто тело Спасителя при положении во гроб.

**Индтития (греч. «надеваю») – верхняя одежда (покров) престола и жертвенника, светлая и праздничная, знаменующая сияние Божественной Царственной славы.

* Первый член из «Символа веры» – краткого и точного изложения основных истин Православной веры, составленного и утвержденного на I и II Вселенских Соборах. Состоит из двенадцати членов, в каждом из которых содержится особая истина, догмат веры.

* Орарь – принадлежность диаконского облачения: длинная широкая лента, которую диакон носит закрепленной на левом плече, а конец ее держит правой рукой. Орарь знаменует благодать священного сана, ангельские крыла, благое бремя служения Христу.

* Часы – ежедневные богослужения, приуроченные к определенному времени дня и посвященные воспоминанию страданий Спасителя.

* Псалом 5, стих 8

* Евангелие от Матфея. Глава 18, стих 20

** Евангелие от Матфея. Глава 26, стихи 26-28

*** Евангелие от Луки. Глава 22, стих 19

* Евангелие от Иоанна. Глава 6, стихи 53-58

*Евангелие от Матфея. Глава 26, стих 42

** Евангелие от Матфея. Глава 26, стих 52

*Евангелие от Матфея. Глава 10, стих 28

**Евангелие от Матфея. Глава 5, стих 44

*** 3-й Псалом Давида в переводе на русский литературный язык

*Евангелие от Иоанна. Глава 15, стих 13

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...