№22 Николай ЗАЙЦЕВ (Казахстан, Талгар) Вещунья

Николай Зайцев - родился 3 декабря 1950 году в г. Талгаре, Алматинской области Казахстана. Окончил среднюю школу №1 г.Талгара. Работал в топографической экспедиции, закройщиком, радиомехаником. Мастер по изготовлению очковой оптики. В талгарской газете «Звезда Алатау» начинал публиковать стихи, рассказы, статьи. Печатался в республиканских журналах «Простор», «Нива», альманахе «Литературная Алма-Ата», московском «Наш современник». В 1993г, выпустил поэтический сборник «Талгар», в 2004г, вышла книга повестей и рассказов «Через Прочее», в 2005г, сборник избранных стихов «Вершины Талгара», в 2007г. стихотворный сборник «Грешен…», в 2008 г. книга прозы «Цветы для Мари».

Вещунья

Самое странное было то, что старуха знала всё, не выходя из дома. Начнут ей о чём-нибудь толковать, а она руками замашет и сама ту беду досказывает. Старуха считала своё вещунство от Бога, в деревне говорили – от дьявола. Вещать нужно разное – хорошее и плохое. Хорошее быстро проходит, так что остаётся дьявол. Вещуньи от Кассандры и до нашей старухи – служители его.

Ещё давно старуху назвали вещей, никто уж и не помнит почему. Когда началась коллективизация, её первую упрятали, хотя в руках у неё кусок хлеба лишь и бывал, да и то не всякий раз. Тогда разговор всё о коммунизме шёл, как до революции о рае Господнем. Только коммунизм при жизни был обещан, вот все и зацепились за то, и давай меж собой драться за место в том раю. А старуха, тогда ещё не старая вовсе, возьми да и брякни в сердцах: «Не будет никогда того рая, за какой вы дерётесь. В рай люди от любви к друг другу попадают. А из драки драка и будет». Тут быстро все за себя обиделись, за правду, за свою, непонятную, да и сдали вещунью куда следует. И поехала она, бедолага, из рая будущего в ад кромешный. Всегда так, рядом с раем – ад. Но если рай холоден и голоден, то, что же тогда в аду?

Когда вещунья вернулась, деревня наполовину была пуста. Видно многим места в коммунизме не хватило. Кто жив остался, кое-как ноги носили. Домишки многие развалились, но её дом стоял, только в землю глубже врос. Оттого казался меньше ростом, будто затаился в зарослях огромной конопли, вперемежку с другой сорной травой. Время хватило только огород почистить от травы и война в ворота. Ворота как открылись, так  до конца войны и остались открытыми стоять. Кого-то ждали. Хотя ждать было некого. Революция так мужиков почистила, коллективизация добавила, что самый завалящий мужичонка краше ангела казался. Остатние мужики на войну шли, как на праздник. На детей голодных устали смотреть, а тут причина от всего уйти – война. А тем, кому некуда уйти, как жить. В атаку, ей Богу, легче идти, а здесь жить невозможно и умереть нельзя. Работай, не работай всё одно – всё наработанное отберут. До войны хоть оставляли малость, а тут причина не оставлять ничего совсем – война. Вещей в такое время быть, всё равно, что ждать с петлёй на шее, когда у тебя из-под ног опору выбьют. День и ночь с вопросами идут, а потом окна камнями бьют. Убивают одни, отвечают другие.

Кончилась война. Недобитые стали приходить. Бабы даже растерялись. Привыкли без мужиков жить, что с ними делать не знают, на божницу, и только. Долго гуляли. Опомнились, куда ни кинь – клин. Вот про те клинья и давай у вещуньи выспрашивать. А, что вещунья, что есть, то и говорит. «Мужик гуляет, – баба жалуется. – Приворожи». А как приворожишь, когда баб вдовых море, через верх. Каждой хоть каплю счастья бабьего хочется. Скажешь ей так, не со зла. Ведьмой обзовёт, и то хорошо. А, как иначе? Вещий, он на то и вещий, чтобы говорить, о чём другие молчат. Ну, давно это было. И коммунизм, и война.

Бог дал веку. Как уж там Он разбирает, кого прибрать, кого миловать? Да, жизнь – милость ли? Иные от жизни этой так обозлятся, черти лучше. А она ничего, лицом только светлее стала, видно помирать скоро. Вроде и не жила ещё. Мужика-то только одного и знала и то, когда это было и было ли?  Разум томится счастьем там, в прошлом.

Недавно Нюрка приходила. Знакома сызмальства. Как заневестилась, так у неё всё вверх ногами и пошло. Не мужики за ней охотились, она за ними. Ни одного, почитай, не пропустила. Забыла, что короток бабий век. Платья пёстрые, губы алые, от помады. Дура – дурой. О душе уже надо думать, а она всё тело похотливое исповедует. Уж и похоти – один дым, а она всё не уймётся, всё ищет того, кто юность ей вернёт. Юность пробегала, как курица, помнут, отряхнется и к другому петуху бежит. Вот теперь и ищет то, чего не было. А не было любви. В сорок лет любви себе не ищут, дела свои в любовь обращают. А она – зоотехника, мол, колхозного люблю. Может, говорит, с ним что получится. «Уймись, – ей сказала. – Люди смеются». Она в крик, в слёзы, водой пришлось поливать.

Зеркало для того, чтобы время видеть. Разное время – разная красота. Вот и всё пророчество.

Неспокойно чтой-то. Уже вечер, а всё вроде не сделано что-то. Видение было ей. Утром по двору ходила, тучки набегали, всё поглядывала в небо – дождик, видать, будет. Глядит, а меж облаков лик, точь-в-точь Христос, с плащаницы, будто отражается в чём-то, ну в небе то есть. Замерла на месте, музыка полилась, сроду такой не слыхивала, до музыки ли было, а тут как прозрела. Лик растаял, а она всё стояла, аккурат у ворот, боясь двинуться, растерять святость. В суете какая святость, одни потери. Когда отошла маленько, в дом вошла, всё в доме не так показалось, вроде как всё сразу прошло, вся жизнь, и вот она здесь одна, а для чего, не знает. Да и кто знает, для чего все мы где-то? Томливое какое-то чувство. Будто пьян боязнью жизненной.

К вечеру и пришло беспокойство. Днём всё у соседей выспрашивала, не видали чего. Но те всё не то видали, что она, своё видели. Придумалось, видно, ей одной это, и беспокойство ей одной, к чему это? Но беспокойство дрожью своей и осенило. Расскажи кому – засмеют, а может, задумаются, может по-детски пока, на время. Но время из времени, из многого малое приходит, малое нужное.

Придумалось ей такое. Бог вернулся на землю нашу грешную. Кончился, видно, сатанинский откуп на землю нашу русскую, страдалицу от века. Но лицо не показал, отражение только, но это тоже знак, за плащаницей Сам вслед будет. Как же теперь жить будем? Прочно дьявол рознь в народе посеял. Рознь в любовь превратить дело нелёгкое, неблагодарное. Обратное легче. Одному пирог сладкий, другому – несладкий, третьему сухарь, вот и пошла рознь. Как рознь любовью сделать, если не только пироги разные, но и желание тех пирогов?

Ночь в старости как омут. Нырнёшь и будто в прошлое ступишь с примесью мечтаний. Земля та же, а вроде в небе. Вынырнешь – темно, кругом ночь, лежишь и ждёшь покуда снова в омут затянет. А в омуте светло, только людей мало, всё где-то в стороне. Поле – цветы, а далеко-далеко люди. Люди отчего-то всё время не решаются перейти цветочное поле, и оттого просыпаешься в кромешной темноте. Сколько лет один и тот же сон! В яви люди одолевают со своими бедами, а во сне никак не добраться к ним. Далеко, в тумане будто, оттого нельзя к ним пойти. А чего они нейдут, неясно.

Нынче и вовсе сна нет. Глаза закроет, видение тут же. Начинает удаляться, меньше,  меньше – жуть берёт. Глаза открываются, и тьма в них, плотная, чувствуется, как стены её жмут, даже душно становится. Сумной какой-то день выдался, странный. К чему бы это всё? Подумать бы надо, да темнота мешает, не можно в темноте думать, мысли тёмные, неприметные. Так можно долго лежать между двумя жизнями, прошлой и настоящей.

Охти мнеченьки, уж светло за окнами. В кои годы, впервой, вставать при свете. И на душе светло, красиво. Сон-то, сон какой видала. Снова поле цветочное и люди на нём. Бродят по полю, улыбаются ей, цветы собирают. Многих узнать можно, знакомые давние, все уже примерли. Видно, в раю они обретаются, коли среди цветов после своей смерти бродят. Мученики они. Одни в войну убиты, другие без войны замучены. Да если всех мучеников нашей земли вместе собрать, никаких цветов, ни на каких полях земных не хватит.

Её, вещуньи, поля хватило для знаемых людей, хоть во сне на них, счастливых, посмотреть. Так долго поле то пусто было, так долго доброту свою растило, ждало. Дай-то Бог, чтобы у всех людей в душе такое поле было. Чтобы каждый на своём поле цветы взращивал для людей. Тогда бы объединились души, и зацвела земля цветами. Цветами счастья жизни. Чтобы могли люди при жизни среди цветов бродить и клониться только лишь для того, чтобы цветы для любимой сорвать и тем Жизнь продолжить. Аминь.