№25 Александр КАЗИН (Россия, Санкт-Петербург) Прекрасное трудно

Александр Казин - доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой искусствознания СПбГУКиТ, член Союза писателей и Союза кинематографистов России, член Совета Собора православной интеллигенции.

Прекрасное трудно

(о юбилее Главного редактора журнала "Родная Ладога" Андрея Борисовича Реброва)

Религия и культура, как известно, далеко не одно и то же. В философии, например, су­ществует парадокс верующего разума — именно поэтому русскую философию некоторые слишком строгие мыслители не считают философией вообще. В искусстве тот же вопрос встает перед верующим художником: зачем нужны стихи или романы, если обратившейся к Господу душе место в храме? Вспомним выбор Гоголя или Льва Толстого, фактически отказавшихся от искусства (и своего, и чужого) ради Бога. С другой стороны, именно гению христианства культура обязана величайшими псалмами и акафистами, соборами и иконами. Более того, сам Бог как творец мира назван в православном вероучении великим Поэтом (см., например, «Беседы на Шестоднев» св. Василия Великого) — в отличие, скажем, от безличного восточного абсолюта, для которого вся вселенная со всей её поэзией и прозой есть не более чем сон (майя). Я думаю, что соотношение искусства и веры — это важнейший вопрос современной художественной практики: одни верят, что Бог есть, а другие верят, что Его нет. Есть, правда, ещё третьи — постмодернисты, которые говорят, что они «вне схватки», но они лукавят.

Совершенно другой духовно-художественный опыт демонстрирует нам в двух своих последних книгах Андрей Ребров. Первая из них называется «Выбор» (СПб., 1997), вторая — «Глубокие выси» (СПб., 2002). По времени разница в 5 лет, но по существу гораздо больше.

В «Выборе» автор-герой произведения — это человек, решительно и бесповоротно принявший благовестие Христа. В этом плане можно даже заметить, что самосознание поэта несколько отличается от фактического положения вещей. Ребров хочет сказать, что делает выбор между землей и Небом (не случайно на обложке изображена символическая фигура, тяжело бредущая к храму), тогда как на самом деле он его уже сделал.

Возвращение

Жизнь тянулась мрачно и уныло...

Даже календарные листки

Осыпались в сумрак, как в могилу,

Будто бы увянув от тоски.

Но дохнуло горнею весною,

И отцово древо за окном

Поновилось крохотной листвою

Для вселенской встречи со Христом.

И воздухов благо-растворенье

Заструилось в дом, животворя

Духом непрестанного творенья —

Ветхий листопад календаря.

Подобных стихов много в «Выборе». Ребров с самого начала предстает перед читателем как художник-христианин, уже, так сказать, определившийся с Вечностью. Во всём сбор­нике, включающем в себя 75 законченных поэтических текстов, я обнаружил только одно (!) стихотворение, описывающее метафизический путь вниз (где тайно скрыто Воскресение из мертвых), да и то в прошедшем времени:

У омута

...Вон с того высокого причала

В детстве видел я — как вдалеке

Женщина, отчаявшись, сбегала

По недолгой лестнице к реке...

И доныне в этой жадной пене

Мнится вызов, брошенный судьбе:

И по нескончаемым ступеням

Девочка спускается к воде...

Ответственную позицию занял в искусстве — да и в жизни — Андрей Ребров! Не говоря уже о том, что нет ничего сложнее для художника, чем изображение «положительного человека» («прекрасное трудно» — это утверждал ещё Платон), само заявленное в его первой книге состояние души — скорее область сакрального, чем эстетического. Быть может, именно по этой причине прочитать «Выбор» сразу от начала до конца нелегко — там «всё об одном». Правда, это одно есть единое на потребу, и явлено оно в чеканных строфах. Тут-то и скрывается главный парадокс (антиномия) религиозного художества: если ты уже с Богом, то земля остается где-то внизу...

Недаром, однако, великие христианские святые возвращались после своих подвигов в мир, к людям. Я не сравниваю, разумеется, современного петербургского литератора с молитвенниками-аскетами (для того, чтобы прикоснуться к их жизни, надо побывать, на­пример, на Валааме), но вектор этих духовных путей мне представляется близким. Во всяком случае, так читается книга «Глубокие выси». Выражаясь философским языком, это книга отраженной (отрефлексированной) веры, автор которой, побывав в раю, способен теперь писать даже об аде. Когда-то по этой дороге ходили Вергилий с Данте — пошел теперь и наш поэт. Стих Реброва в этой второй его книге становится разнообразнее, поэтическая техника — изощреннее, тематика — заметно шире. Как сказал бы музыкант, в ней появляется много новых нот, притом, что лейтмотив — прежний:

Застив маковками звезды,

Липы в парке зацвели

И казался липким воздух, —

Аж от выси до земли. —

Словно им, как сущим клеем,

С дней творения до нас,

Та цветущая аллея

С высью звездной скреплена.

Видно, нам со дня рожденья,

Будто давний сон цветной,

Помнить райское цветенье

До могилы суждено.

Цветущая аллея от звезд до могилы — вот теперь основная тема поэта. Видеть вселенную в Божьем луче так, чтобы ослепительный его свет не застилал самого тварного мира — это тоже надо уметь.

Сегодня, в 2011 году, можно с полным правом утверждать, что поэт Ребров умеет не только сочинять стихи (это он всегда умел), но и делать дело. Я думаю, с этим согласятся все читатели культурно-просветительского и литературно-художественного журнала «Родная Ладога», главным редактором которого Андрей Ребров является уже 5 лет. Попробуйте в наше лукавое время вести большой журнал, занимающий вполне определенную православно-патриотическую позицию – мало не покажется. Реброва иногда упрекают, что он печатает в своем журнале «больших начальников». А почему бы и нет? Я, например, понятия не имел, что министр иностранных дел РФ Сергей Лавров или занимавший, кажется, все посты, от директора Службы внешней разведки до Председателя правительства России, Евгений Примаков – пишут стихи.  Да, они не великие стихотворцы, но для читателя, которому небезразлично, в чьих руках судьбы его Родины, эти люди раскрываются с новой, и отнюдь не плохой стороны. Дай Бог и дальше Андрею Реброву подтверждать свой духовный и поэтический выбор настоящим  делом – такое не каждому по силам.

Подводя итог своим кратким размышлениям, напомню читателю, что высшим искусством, согласно православному вероучению, является молитва — «художество художеств». Она обожгла Данте небесным огнем, она диктовала Пушкину «Пророка». Нынешние поэты с берегов Невы, несомненно, чтут в своих произведениях эти великие тени, также как и образы Блока, Есенина, Рубцова... Высокая поэзия всегда соседствует в нашем мире с болью и верой — так и должно быть, особенно в России, где радость-страданье существования sub specie aeternitatis является онтологической ценой за очищение души. В замысле мирового Художника Россия есть болевая — и именно потому благодатная — точка бытия. Хорошо, что в наше апокалипсическое, по многим признакам, время ещё находятся люди, готовые принять в своё писательское (словесное) дело свет с Востока и нести его дальше. От этого поэты, конечно, не становятся святыми, а стихи — молитвами, но с ними веселее на душе. Ведь София-Премудрость была перед Богом художницею, и веселилась перед Ним, когда Он полагал основание земли (Притчи. 8, 29—30). О том и речь у Реброва:

Перед могилой Пушкина

Просветлел небосвод на востоке,

Истончилась луна над жнивьем.

У горы, пред могилой высокой,

Постою — между ночью и днем.

В этот час, сокровенный, эфирный,

Схожий с тонкой реальностью сна,

В чутком сердце — по-ангельски мирно

Совмещаются времена.

И тогда, сердцу слышится — где то

В горной рощице стук посошка,

И смиренная поступь поэта,

И её вольный отзвук в веках.

И парят над стернею осенней,

Светлокрылые строфы — к спасенью,

А не к грешной свободе души.