№31 Николай ГОЛОВКИН (Россия, Москва) Города на песке

Николай Алексеевич Головкин – поэт, эссеист, публицист. Член Союза писателей России. Член секции поэзии Московской городской организации Союза писателей России. Член Международного клуба православных литераторов «Омилия» (Украина): http://omiliya.org/  Родился 4 ноября 1954 года в Ашхабаде (Туркмения) в семье потомственных москвичей. Литературной деятельностью занимается с 1968 года. В 1977 году окончил факультет русской филологии Туркменского государственного университета имени А.М. Горького. В 2009 году награждён юбилейной медалью «55 лет Московской городской организации Союза писателей России:1954-2009». Публиковался в альманахе «Пушкинское кольцо-2010», журналах «Русский Дом», «ВЕЛИКОРОССЪ», «Элита России», «Клуб», «Природа и человек», «Наше поколение» (Молдова), газетах «Московский Литератор», «Вёрсты», «Гудок», «Россия», «Трибуна»,  «Русь Державная», «Русский вестник», «Московский железнодорожник», «Вечерняя Москва», «Наша губерния», на сайтах patriarchia.ru, pravoslavie.ru, fondsk.ru, «Одна Родина», «Русское единство», Русская народная линия, СТОЛЕТИЕ и др. В 2010 году стал лауреатом Международного Рубцовского конкурса «Звезда полей». Автор книг: «Поэтическое излучение» (стихи, 1994), «Свет в конце тоннеля» (стихи, эссе, рассказы1999), «Иван-чай. Диалоги о России» (публицистика, эссе, рассказы, 2005), «Февральская лазурь» (стихи, 2010), «Троицкий иконописец» (эссе, рассказы, 2010). Живет в Москве.

Города на песке

Рассказ

1.

Край березовой рощи объят пожаром. Белые лики берез стали темными. И вспомнились старые иконы, виденные мной во время давней поездки в Карелию.

Святые на этих иконах, писанных век, а то и два-три назад на потрескавшихся ныне досках – сестрах берёз, были слабо различимы. Но пока живы в отдалённых сёлах Русского Севера последние хранители очагов и дедовских святынь, перед которыми они изо дня в день благоговейно молились всю свою долгую жизнь, едва-едва теплился перед иконами, как невесёлое стариковское житьё-бытьё, огонек в лампадах. И казалось, что и впрямь, даже при этом неярком свете, видишь нимб над ликами святых.

Здесь же, в березовой роще, объятой пожаром, возле лика каждой Берёзы-Богоматери я отчетливо видел огненный нимб.

– Неужели, – тревожилось сердце, – мир наш не будет больше спасать и вот эта, гибнущая, как казалось, безвозвратно, пленительная красота одного из тихих уголков России, красота, которую самое мог в короткий миг погубить пожар?!

Дыма, от которого всегда спазм в горле, резкая боль в глазах, правда, почему-то нет.

– Что за таинственный пожар? – думаю я, и иду по главной аллее нашего дома отдыха, чтобы понять природу столь странного явления.

Тем временем у меня на глазах продолжало свершаться чудо: пожар, пощадив рощу, перебросился на пшеничное поле. За краем этого поля садилось уставшее за день солнце. Садилось, как мне судилось, по-стариковски охая и вздыхая, перед тем, как дать себе короткий отдых на ночь, улегшись на боковую.

Вот уже и стемнело. А я все стою и стою возле кромки поля. Оно словно расшито-украшено васильками, похоже на обтрепанные скатерки в карельских избах с незамысловатыми узорами, прекрасными душевной чистотой их творцов.

2.

Минут десять неторопливой ходьбы, и я оказываюсь перед главным корпусом нашего дома отдыха. Вечерняя прогулка окончена. Теперь нужно найти сына, который не захотел пойти со мной. Скорее всего, опять «прилип» к игровым автоматам. И точно: он у своего любимого автомата «Морской бой». Сын нехотя идёт за мной.

Отдыхающих не видно нигде. Должно быть, ушли в соседний дом отдыха на французский фильм. Только в холле на нашем этаже группа болельщиков смотрит футбол.

Так прошел наш первый вечер.

И вот мы с шестилетним сыном Алешей уже вторую неделю здесь, в этом доме отдыха на Оке.

3.

Каждый день мы ходим купаться. По воде уже плывут жёлтые березовые листья. В районе нашего пляжа мелко, взрослому здесь по колено. Чтобы почувствовать быстрое течение Оки, нужно идти чуть ли не до середины реки. Когда входишь в воду, она пощипывает тело. Но привыкаешь и потом после каждого купания чувствуешь себя бодрее.

Алёша, поплескавшись в воде возле самого берега, занимается изо дня в день одним и тем же полюбившимся ему сразу же делом. Он строит на песке города.

Потом мы лежим с ним рядышком на тёплом белом речном песке. А над нами, над величавой Окой, церквушкой на правом берегу, бескрайними приокскими далями в высоком безоблачном небе летят первые птичьи стаи.

Во время наших прогулок по берегу, мы то и дело встречаем в кустах, на песчаных отмелях, роднички с очень вкусной холодной водой, питающих в меру своих малых сил Оку.

Вверх по реке плывет «Заря». Скоро теплоход подойдет к пристани Тарусы – небольшого старинного городка, где полтора десятка лет жил и похоронен замечательный русский писатель Константин Паустовский, одаривший нас, своих многочисленных читателей, удивительными поэтическими повестями и рассказами.

4.

В библиотеке дома отдыха я взял сильно потрепанный сборник его произведений о природе и людях средней полосы России, замечательной поре года – осени и в который раз уже стал перечитывать их.

Пейзаж Паустовский всегда рисует с предельной точностью. Открываю наугад книгу:

«...Я изъездил почти всю страну, видел много мест, удивительных и сжимающих сердце, но ни одно из них не обладало такой внезапной лирической силой, как Михайловское. Там было пустынно и тихо. В вышине шли облака. Под ними, по зеленым холмам, по озерам, по дорожке столетнего парка, проходили тени. Только гудение пчёл нарушало безмолвие.

Пчёлы собирали мёд в высокой липовой аллее, где Пушкин встретился с Анной Керн. Липы уже отцвели. На скамейке под липами часто сидела с книгой в руках маленькая весёлая старушка. Старинная бирюзовая брошь была приколота к вороту её блузки. Старушка читала «Города и годы» Федина. Это была внучка Анны Керн – Аглая Пыжевская, бывшая провинциальная драматическая актриса...»

«Ай да Пушкин!» – восхищаемся мы по тому или иному поводу. Поводов много. И один из них – гениальные ученики великого русского поэта. Несть им числа.

«Ай да Цветаева!» – восклицаем, прочитав (или вспомнив) такие строки:

Перья на востроты –

Знаю, как чинил!

Пальцы не просохли

От его чернил!

Дом, где жила семья Цветаевых, очень любивших Тарусу, к сожалению, не сохранился. Но дух Марины Цветаевой и её близких в этих местах жив!

Вот такой поток мыслей вызвали «Михайловские рощи» Паустовского.

«Ай да Паустовский» – восторгаюсь я теперь этим гениальным учеником Пушкина, который сам оставил после себя талантливых учеников. Как известно, Константин Георгиевич учил молодых писателей на семинарах в Литературном институте, что отдельное слово – художественное произведение. Сам он поразительно точно находил всегда простые, ароматные и невычурные слова, чтобы рассказать об интересном случае. Поэтому и книжка Паустовского, которую теперь держу в руках, так потрепана. И – слава Богу! Читают... А это для каждого писателя – настоящее счастье.

5.

На пляже прямо среди песка бьёт небольшой родничок. Я прокапываю от него несколько русел-канальцев к Оке. Получается модель реки.

– Неужели и Волга рождается из родничка?

– Из родничка.

Сына игра увлекает. С берегов Оки мы проделываем мысленно многокилометровое путешествие по воде и оказываемся на побережье Каспия.

Был у нас с Алешей и наглядный урок археологии. Сын заметил, что некоторые наши русла-канальца пересохли. Города из песка на их берегах остались без воды.

– Как же будут жить здесь теперь люди?

– Переселятся в другие места.

– А города?

– Погибнут, перестанут существовать.

– И их будут раскапывать археологи?

– Будут.

– Нет, я так не хочу.

Он задумывается и соображает, как помочь городам и людям, которые в них живут.

– Нужно прорыть канал, – наконец, выкладывает он спасительное решение.

Какой-то мальчик разрушил один из песчаных городов Алёши. И сын бежит за ним вдогонку, чтобы наказать обидчика.

Я окликаю Алешу. Он останавливается нехотя, оборачивается и недоумённо смотрит: зачем я его зову. Я делаю вид, что не замечаю обиженного взгляда сына. И он опять строит свои города на песке.

Невольно ловлю себя на мысли – Алёша играет в историю человечества: кто-то разрушил его город, а сын возводит вновь.

Искупавшись в реке, снова загораю рядом с ним на песке.

К своей игре Алеша относится очень серьезно. Иногда, чтобы выкопать «котлован» для фундамента нового дома, он обращается за помощью ко мне. Попутно со строительством мы производим с ним и «археологические» раскопки. Их результаты разочаровывают нас обоих: никаких интересных находок – всё те же раковины и водоросли, которыми усеян весь берег.

Постепенно ямка заполняется водой. И если мы не успеваем уложить камни фундамента, стенки плывут и обваливаются.

На другой день и на третий наших городов на песке как не бывало: их смывает река. Но Алеша вновь и вновь принимается за работу.

6.

Народу на пляже стало меньше: скоро ужин. Собираемся и мы с Алёшей.

Возвращаемся коротким путем. Сначала идём по висячему мосту, а потом по территории соседней базы отдыха.

Висячий мост – сооружение довольно необычное. Через большой овраг протянуты четыре стальных троса. На них и крепятся все деревянные конструкции.

Мы вступаем на мост, и он качается под нами, словно палуба корабля.

Алёша бежит на середину, на свой капитанский мостик. Отсюда хорошо видно всю реку – и вправо, и влево – до самого горизонта.

Потом Алёша смотрит вниз, в овраг. Солнце тоже заглядывает сюда. Его лучи попадают на опавшие листья – желтые и красные, – и нам кажется, что они весело вспыхивают, как огоньки в порту.

7.

В один из первых дней мы возвращались с пляжа через лес и заблудились – вышли не к дому отдыха, а к старинной дворянской усадьбе. От неё сохранились кирпичная арка ворот, часть стены и липовая аллея, ведущая к дому. В конце аллеи виднелось современное здание.

Никакой вывески не было. Мы зашли во двор, чтобы спросить у кого-нибудь дорогу.

Возле могучего дуба, который рос перед домом, я заметил одинокую фигуру. Издали мне показалось, что это девочка. Но как странно, по-взрослому, она была одета!

«Девочка» играла с большим рыжим котом. Я стал читать Алёше стихи Пушкина: «У Лукоморья дуб зеленый...»

Когда подошли ближе, я окликнул «девочку». Она обернулась. Это была маленькая сухонькая старушка с морщинистым, как печёное яблоко, лицом. Безмятежно, по-детски, она улыбалась нам своим беззубым ртом и молчала.

Я спросил дорогу.

– Не знаю, милые, не знаю, – тихо выдохнула она и опять принялась за игру.

Пошли к дому. На полдороге я обернулся и поймал пристальный взгляд старушки, ставший теперь серьезным и печальным.

Навстречу нам вышел мужчина средних лет в белом халате.

– Нет, это – не санаторий, – ответил он на мой вопрос, – а дом престарелых. Вон видите, одна наша пациентка возле дуба.

Освящённый лучами заходящего солнца, дуб предстал нам отсюда во всём своём величии.

Я поинтересовался, чья здесь была усадьба. Фамилии владельцев мужчина не помнил.

– Как бы своей не забыть: склеротики кругом.

Невесело усмехнулся.

– Вот моя фамилия самая распространённая – Иванов.

Вместе пошли к воротам.

– А этот дуб, – продолжал он, – наша реликвия: по преданию его сам Петр I посадил.

Халат Иванов снял на ходу и спрятал в дипломат.

– Дойдем до села, – продолжал он. – Вам там рукой подать. Мне же в город – домой надо. Автобус наш как назло сломался. Буду попутку на шоссе ловить. А то бы подвёз.

Когда мы проходили мимо дуба, я опять взглянул на старушку. И она так же, как и в первый раз, улыбнулась нам.

8.

Потом я не мог забыть лицо старушки несколько дней. Вот также дожил свой век в одном из подобных заведений Москвы дядя отца Василий Андреевич. Семьи у него никогда не было. Жил и жил себе в своей Малаховке. Но пришли старость, болезни.

Никто из всей московской родни старика не хотел или не мог согласиться на дополнительные хлопоты – перевезти к себе больного человека и ухаживать за ним: работа, маленькие квартиры, нужно менять, наконец, весь уклад жизни. Да и характер у Василия Андреевича был своевольный, вспыльчивый.

Искать сиделку тоже не решались. Так и ездили навещать по очереди в течение двух-трех лет.

Потом возле Василия Андреевича остались только двое – брат отца Леонид Дмитриевич и муж их покойной сестры Анатолий Александрович. Они то и решили, к общему облегчению, судьбу своего престарелого родственника – определили в дом ветеранов войн. Со слезами на глазах просил Василий Андреевич ухаживать за садом, которому отдал много лет жизни.

В доме ветеранов бывший полковник прожил десять лет. К 90 годам, он совсем ослеп, почти не ходил, лишь изредка вставая с кровати. Но по-прежнему сохранял прекрасную память.

Постоянно его навещал только Леонид Дмитриевич. Анатолий Александрович серьёзно занялся садоводством и огородничеством в Малаховке.

С Василием Андреевичем я познакомился еще в детстве, когда приезжал к нему с отцом. Помню, меня очень поразил большой деревянный дом. В нём было много старинной мебели, часов, фотографий, картин и превосходная библиотека. Когда я вошел в эту домашнюю библиотеку, у меня загорелись глаза: каких только книг здесь не было. Выбрал одну из них и углубился в чтение.

В библиотеке я нашёл и большое количество различных географических атласов и карт. В моём сознании никак не укладывалось, что страстный садовод Василий Андреевич (после войны по инвалидности он не работал) так горячо любит географию.

Несколько лет спустя, когда я впервые познакомился с книгами Константина Паустовского и обнаружил у писателя поразительную страсть к путешествиям, изучению географических карт, мне вспомнился тот наш приезд к Василию Андреевичу, и я стал расспрашивать отца о нём.

Папа охотно рассказывал о дяде (он пережил его, несмотря на невесёлые последние годы жизни). В молодости Василий Андреевич был топографом. В 20-е – 30-е годы он проехал на машинах, ишаках, прошагал пешком чуть не через всю Среднюю Азию вдоль южной границы СССР. Так появились многие из тех карт, что я видел в его библиотеке.

По первой встрече я помнил Василия Андреевича плохо: попав в библиотеку, я так и не выбрался из неё до самого отъезда. Взрослые же долго ходили и осматривали сад, а потом сидели возле дома, пили чай с тортом и беседовали. Поэтому облик Василия Андреевича как очень интересного, увлеченного своим делом человека у меня возник из рассказов отца.

Во время учебы в МГУ я время от времени навещал Василия Андреевича. Мы подружились. Я охотно помогал ему по саду. Потом за чаем были его обстоятельные рассказы о цветах или воспоминания о среднеазиатском периоде жизни. Несколько карт Василий Андреевич подарил мне. И теперь это лучшая память о нём.

Иногда я привозил в Малаховку письма с приветом от деда, брата Василия Андреевича. Сам дед уже несколько лет не только никуда не выезжал, но и не вставал – был прикован параличом к постели. Братья не были похожи, но когда я первый раз пришел навестить Василия Андреевича в доме ветеранов, – он тогда еще только переехал из Малаховки сюда и теперь привыкал к новой обстановке, – то увидел перед собой родного деда, к тому времени уже покойного. Василий Андреевич улыбался незрячими глазами и протягивал ко мне руки. Они теперь заменяли ему зрение.

9.

В буднях домов отдыха мало каких-то значительных событий. И поэтому, когда однажды во время завтрака объявили, что сегодня мы едем в Тарусу, это известие всколыхнуло всех. Культорганизатору не пришлось долго агитировать. Через полчаса все мы уже сидели в автобусе.

Я давно хотел побывать в Тарусе. Она была хорошо видна с нашего пляжа. Меня привлекал этот старинный городок, где в разное время жили и работали писатели и художники, чьи имена являются гордостью отечественной культуры.

Но идти туда берегом вместе с Алешей было немыслимо: далеко – мальчик устанет. А рейсовые автобусы в село, рядом с которым в большой березовой роще был построен наш дом отдыха, не заходили. Оно находилось в стороне от шоссе, связывающего Тарусу с железнодорожной станцией.

...Мы миновали село. С шоссе, за большим пшеничным полем, я вновь увидел дом престарелых, во дворе которого рос дуб Петра.

После короткого рассказа культорганизатора о Тарусе и беглого знакомства с ней многие отдыхающие разбрелись по магазинам. Несколько людей почтенного возраста и мы с Алешей пошли в местную картинную галерею, разместившуюся в перестроенном здании церкви. 

10.

В Тарусе жил старик, которого все считали чудаком. Он работал агрономом, и, выйдя на пенсию, с большим энтузиазмом, занялся озеленением улиц и пустырей.

Жители настолько привыкли видеть старого агронома постоянно что-нибудь сажающего, что относились к его делу, как к обыденному, само собой разумеющемуся, хотя никто даже не просил пенсионера об этом.

Но однажды он куда-то исчез. Это было замечено не сразу. Старик не появлялся на улицах городка уже несколько дней, когда кто-то решился заглянуть к нему домой.

В этом году была очень сырая холодная осень. И старик, сильно простудившись, слёг. Никого возле больного не было. Вызвали врача. Женщины-соседки стали ухаживать за садоводом. Большой дом – приют одинокой старости, где почему-то никто из жителей городка никогда прежде не бывал, – ожил. Почти ежедневно в нём стали появляться люди, которые признавались старому агроному в своей поздней любви и глубоком уважении.

И тут случилось чудо. Тронутый вниманием и заботой, агроном подарил родному городу коллекцию картин русских и западноевропейских художников ХIХ – начала ХХ веков, о существовании которой никто не подозревал. Об этом событии не замедлили сообщить сначала районная, а потом и областная, и московские газеты. Так в Тарусе появилась своя картинная галерея.

Агронома, оказавшегося не только страстным садоводом, но и большим знатоком живописи и истории родного края, уже нет в живых, а добрая память о нём живет.

11.

После посещения галереи мы такой же маленькой, дружной группой отправились на могилу Константина Паустовского, завещавшего похоронить его не в Москве, а здесь.

Поднялись на высокий холм. Отсюда писатель любил смотреть на Оку. Теперь в мелколесье он обрел свой вечный покой. Долго стояли в раздумье у простой могилы Константина Георгиевича. Кажется, только здесь я понял до конца, кем был для нас этот скромный человек, неутомимый труженик, вдохновенный художник.

На речном берегу я подобрал камень коричневого цвета. Он напоминает чем-то тот, что лежит на его могиле. На этом камне-памятнике лишь даты жизни и имя, занимающее видное место в литературе. В моей коллекции есть камни из разных мест, где побывал за свою долгую жизнь Константин Паустовский – из Карелии и Прибалтики, Крыма и Закавказья, Западной Туркмении... Они всегда на стеллаже рядом с его книгами. Эти камни могли бы многое рассказать о поисках писателем – классиком ХХ века новых сюжетов и героев для своих произведений. Но они молчат.

12.

Накануне отъезда из дома отдыха мы пошли с Алёшей прощаться с окрестностями. Короткая пора «бабьего лета» давно миновала. Последнюю неделю уже никто не купался: резко похолодало, задули сильные ветры, стали моросить дожди. Все чаще тишина здешних мест нарушается криками перелетных птиц.

Скоро поредеют леса. Ока вспухнет от затяжных дождей и вода в ней потемнеет. Станет совсем тоскливо. Разъедутся последние дачники.

Мы долго бродили по берегу Оки и радовались как старым знакомым теплоходам, плывущим вверх и вниз по течению. Заглянули на лодочную станцию, откуда столько раз переправлялись на другой берег – в лес за грибами, побывали на обезлюдевшем песчаном пляже, прошли по нашему висячему мосту. Отсюда, с капитанского мостика Алеши, мы дружно крикнули:

- До свиданья, Ока! Мы ещё вернемся сюда, Ока!

Ветер подхватил наши слова и понес над рекой куда-то далеко-далеко. А потом они, может быть, превратились в перелетных птиц, что отправляются из года в год на юг, их стая пронеслась над бассейнами рек Оки и Волги, отдыхала где-то на Каспии, а возможно, и осталась там на зимовку.

- Э-гэ-гэ-гэй!

Вот и вся история о городах на песке, которые, как и всамделишные, по словам Алеши, ни за что не должны погибнуть.

И если мы будем бережно относиться ко всему, что нас окружает, то, конечно же, спасём десятки малых рек России. На их берегах стоят города, поселки. И дети, как, наверное, и во всём мире, строят на песке свои города – города будущего, где жить будет хорошо всем...

Но это уже другие истории. Наша же с Алёшей заканчивается ранним осенним утром.