№31 Леонид ЧИГРИН (Таджикистан, Душанбе) Масхарабоз

Масхарабоз

Горы во многом похожи на людей. У них тоже свои характеры и свои настроения. Одни какие-то насупленные и чувствуется, что сегодняшний день им совсем не в радость. Другие встречают человека приветливо и открывают ему богатства красок и оттенков. Вот как эти скалы, например. Может кому-то они покажутся мрачными: сквозь белизну морозного сыпучего снега проступают черные зубчатые обломки камней, и голые прутья шиповника напоминают вздыбившиеся иглы на спине дикобраза. Какая уж тут красота… А ему, Муродали Сафарову, эти камни рассказывают удивительные истории. Был здесь когда-то старинный замок и жила в нем прекрасная девушка, милее которой никогда не было на свете. Но выйти она отсюда не могла, её удерживало колдовство  злобного и хитрого дива.[1] И можно было освободить её только одним способом: полюбить и рассказать ей о своей любви, причем слова признаний не должны повторяться. Слово любви – и один кирпичик выпадает из стены. Другое слово – и нет еще одного кирпичика… Многие столетия пытались влюбленные освободить красавицу, приезжали сюда знаменитые поэты и сказители, но никому не удавалось до конца разрушить громадную стену. Цветистые фразы нанизывались одна на одну, со звоном падали кирпичи вниз и дробились о скалы, но вскоре искатели счастья начали повторяться, и пролом в стене вновь понемногу закрывался, а злобный див пожирал смельчаков. Причина проста. Влюбленные эгоистичны, они черпали слова из родника своего сердца, а большой ли запас их у тех, чьи глаза обращены внутрь самих себя, кто втайне любуется собой и упивается своим чувством?

Говорят, освободить девушку удалось простому горцу. Потрясенный её красотой, он говорил ей о том, какая она необыкновенная и сравнивал её с цветами, которые в изобилии растут в таджикским горах, с порослью шёлковых трав, с серебром бешенных пенных струй, широкими лентами низвергающихся с обрывов в благодатные долины… слова любви молодому горцу подсказывала природа, окружавшая его. И давно уже рухнула стена, уже скалы, на которых долгие века покоилась крепость, превратились в обломки, и див с воплем кинулся в пропасть, а юноша не выразил даже малой толики тех чувств, которые теснились в его сердце...

Наверное, Муродали тоже сумел бы вырвать красавицу из когтистых лап дива. Он видит яркие краски даже там, где они почти неразличимы. Дальний валун у дороги напоминает ему снежного барса, изготовившегося к прыжку. Его пятнистая спина подрагивает от напряжения, глаза отливают сочной зеленью, а когти впились в камень с такой силой, что оставили на нем глубокие царапины. Или вон та расщелина в мощной груди утеса. Блеклые лучи солнца почти не проникают в неё, но тем не менее Муродали видит во тьме расщелины и слабый голубой отблеск снега, и красные строчки виноградных листьев, которые ветер развесил на кустах шиповника, и пожухлую траву, цвет которой так напоминает старинную бронзу… Как-то Муродали прочитал книгу о французских художниках-импрессионистах. Интересная, помнится, была книга. Он не спал тогда две ночи подряд и злился на своего маленького сына Ислома, который плакал и все время отвлекал от чтения. Так вот, там говорилось, что все видели туман серым, а один художник написал его рыжим. Люди пригляделись и, правда, туман оказался рыжим. С той поры Муродали внимательно присматривался к горам, к пёстрым коврам альпийских лугов, и такой удивительный мир красок открылся ему! Он стал рваться в поездки на дальние пастбища и жалел, когда дорога в конце концов приводила домой. Азиза, жена, ворчала на Муродали, что редко он бывает дома, потом плакала и собиралась уйти к родственникам. А теперь, вот уже пять лет как она оставила этот мир и никто не ворчит на Муродали и не удерживает его от поездок. Да, наверное, никто не смог бы удержать его в четырех стенах…

Интересно, а как бы Муродали объяснялся в любви той красавице? Он придал лицу мечтательное выражение и повел рукой от сердца к стеклу кабины, изображая наивысший момент признания в чувствах. А вот прилетает злобный див и схватка неминуема… Лицо Муродали посуровело, глаза сузились, в них появился стальной блеск…

Он еще раз поглядел на себя в маленькое зеркальце, которое помогает водителям видеть, что происходит сзади на дороге, и остался доволен собой. Выразительно… Убеждает… Можно показать чабанам пантомиму о красавице, заточенной в замке, влюбленном юноше и свирепом диве…

Извилистая лента дороги поднималась все выше в горы. Зимний день разгорался неохотно. Синие тени залегли у подножия скал, прижались к стенам глубоких обрывов и было ясно, что ночь не собиралась уходить далеко в ущелье.  Она просто решила переждать короткие дневные часы на месте и понемногу «рассредоточилась» по укромным уголкам. Серые облака низко клубились над землей, скрывая зубчатые вершины горных цепей, из ущелий тянуло холодным ветром и Муродали подумал, что, наверное, к вечеру снова пойдет снег. Ну и пусть идет, это хорошо, когда в горах обилие снега. Весной он начнет таять, будет много воды и не придется хлопкоробам ломать голову над тем, как напоить нежные зеленые ростки. И чабанам не нужно будет в начало зимы пригонять отары через бурые хлопковые карты, чтобы овцы объедали темные сморщенные листья и жесткие ветки гузапаи[2], тем самым оттягивая время, когда животных нужно будет кормить запасенным сеном. Это только говорят, что таджики не любят зиму. Солнце, мол, для них все, а малейшие холода – и сразу настроение падает к нулю, как стрелка, показывающая уровень бензина. Не знают, потому и говорят. Всякое время нужно: и холодная снежная зима, и знойное лето, когда на капоте машины свободно можно жарить яичницу, и золотая, щедрая осень…

Старенький Газ – 51, натужно завывая мотором, карабкался по склонам Гиссарского хребта, где в дальних урочищах зимовали чабаны со своими отарами. В кузове машины погромыхивали ящики, а к стойке у кабины была привязана небольшая ёлочка, украшенная игрушками, цветной бумагой и звездочками из станиоли. Новый год, всякому понятно. Дети чабанов проводят каникулы у родителей, помогают им, понемногу привыкают к нелегкому труду животноводов и после окончания школы тоже начинают  гонять отары по горам. По крайней мере родители хотят, чтобы так было.  Чабанский труд только на династиях и держится. Горожанин не очень-то пойдет за овцами из дня в день, из года в год, недосыпая, нередко рискуя жизнью…

Стоит только Муродали показаться у чабанских домиков, дети бегут к ней навстречу с криками: «Цирк, цирк, цирк приехал!», «Ура! Сегодня кино будет».

И в том и в другом случае они правы.

Муродали вновь поглядел в маленькое зеркало над головой. Увидел сухощавое лицо, черные с проседью волосы, густые, сросшиеся на переносице брови. Не красавец, что и говорить. Ну да его задача не в кино сниматься, а показывать фильмы чабанам на отгонных постбищах. Вот уже десять лет он занимается этим и каждый год тридцать первого декабря едет в дальнее урочище, зажатое среди высоких гор, чтобы увидеть её, Бозгуль, хотя сам понимает, что это глупо…

Он в кабине один, не перед кем хитрить и лукавить. Все началось еще в школе. Учитель литературы читал им на память стихи Рудаки, Хафиза, Саади и сам собой разгорелся спор, а могут ли сейчас любить так же сильно и преданно, как в прошлые столетия? Муродали тогда, помнится, доказывал, что нет, сейчас другое время, иные масштабы действий и глупо замыкаться в рамках своих чувств. И уж, конечно, он тогда не думал и не гадал, что любовь к Бозгуль определит всю его жизнь. Его первая любовь вспыхнула, как жаркий костер из сухой верблюжьей колючки, какие они разводили во множестве во время сбора хлопка. Он жил ею одной, думал только о ней и торопил приход каждого нового дня, потому что предстояла встреча с ней, единственной и незабываемой. Это было в десятом классе, это было много лет назад…

Впрочем, она стоила такой любви. Среднего роста, стройная, гибкая, точно лозинка краснотала, с черными глазами, в которых всегда виднелась лукавинка.

Они встречались урывками, тайком, на большее не было времени. Она шла в библиотеку и Муродали, будто случайно, встречал её на полпути. Дожидался её на дороге в школу и с первых же дней говорил и говорил ей о своей любви, с того самого часа, как сам понял это. В древности  великие таджикские поэты сравнивали черные зрачки любимой с безжалостным негром, готовым казнить любого за ослушание, писали, что девушка похожа на грациозную газель, что её поцелуи словно соленая вода, которой сколько ни выпьешь, так и не утолишь жажды…

Муродали впервые понял тогда величие и точность классической поэзии. Бозгуль упрекала его, что он не пишет ей записок и стихов, а он просто не мог. В его сердце теснилось так много чувств и слов, что листы бумаги казались маленькими и жалкими. Им просто не дано было вобрать в себя полноводный поток его первой любви.

Гиссар – поселок маленький и тайное в нем быстро становилось явным. О любви Муродали и Бозгуль сначала заговорили в школе, а потом и в домах учеников. Заговорили двусмысленно, с усмешками и недомолвками…

Отец Бозгуль был человеком строгих правил и во всем следовал велениям шариата. Он увез дочь в дальний кишлак к родственникам, а Муродали предупредил, что за попытки встретиться с девушкой просто убьет его. На том все и кончилось. Правда накануне разлуки Муродали удалось увидеть любимую и они договорились после окончания школы поехать в Душанбе и вместе поступать в институт искусств. Вышло по-другому…

Бозгуль получила аттестат зрелости и её выдали замуж за Хаитбая, сына известного в районе чабана. Говорили, что здесь не обошлось без калыма, богатого и щедрого, при упоминании о котором знающие люди покачивали головами и прищелкивали языками.

В сердце у Муродали появилась трещинка. Как в рубабе, старинном музыкальном инструменте, на котором вроде и можно играть, а все равно звук уже не тот, дребезжащий какой-то…

После школы он окончил курсы шоферов и ушел служить в армию.

Вернулся, по настоянию матери женился на дочери соседей Азизе, с которой жил без любви, но ровно, полагая, что Азиза ни при чем в его неудавшейся судьбе. У них родился сын Ислом, а потом через несколько лет Азиза тихо угасла из-за болезни почек. Муродали больше не женился, не видел счастья в браке без любви, а любовь больше не приходила. Уметь влюбляться по-настоящему тоже, видно, особый талант нужен.

Он ездил по полевым станам бригад в горячие дни хлопковой страды, зимой месяцами пропадал у чабанов на отгонных пастбищах. Показывал людям кинофильмы, а для детей ставил целые представления кукольного театра. Рассказывал им таджикские народные сказки, а то и придумывал сам диковинные истории, в которых всегда побеждали добро и верность.

Кукол делал своими руками и, наверное, делал неплохо, потому что поучиться у самодеятельного артиста приезжали даже из профессиональных театров. О Муродали Сафарове часто писали в республиканских газетах и даже сняли о нем документальный фильм, но не это для него было главным в работе. Он выполнял заявки сельчан, привозил им интересные кинофильмы, показывал цирковые фокусы, которые освоил за последние годы, и теплота встреч, горящие от восторга глазенки ребят окупали все тяготы дальних дорог и неустроенную полуцыганскую жизнь.

В последнее время с ним стал ездить сын Ислом, которому шел уже пятнадцатый год. Ему вроде не очень нравилась работа отца, но тянуло к технике, и он мог часами возиться с машиной, отмывая двигатель от дорожной пыли и помогая отцу проводить мелкий ремонт. Что ж, пусть у него будет другой жизненный путь…

И лишь в одну поездку не брал Муродали сына. В такую как сегодня, когда он в последний день декабря ехал в дальнее урочище, где выпасал свои отары Хаитбай Мелиев, муж Бозгуль.

Это было лет восемь назад. Тогда Муродали заехал в урочище просто по пути, хотел поглядеть кто там из чабанов и заодно показать им кино. Он слышал, что Хаитбай с Бозгуль где-то в Гиссарских горах, но места толком не знал. Когда увидел Хаитбая, то почувствовал, как все тело обдало жаром, но постарался не подать вида. И с Бозгуль поздоровался просто как с бывшей одноклассницей, хотя тянуло к ней страшно. Хотелось взять ее за руку, поглядеть в милые черные глаза с искоркой лукавинки и почитать ей свои стихи. Когда-то не писал их, дорожил возможностью говорить с глазу на глаз о своих чувствах, теперь за долгие годы разлуки сочинил их целый том. У Бозгуль тогда было трое детей. Муродали рассказал им сказку «Аленький цветочек», а взрослым прокрутил несколько документальных лент о жизни республики и художественный фильм «Я встретил девушку». Старая лента, а получилось, словно специально привез.

Поговорили, выпили чаю, а когда прощались, Муродали пообещал детям Бозгуль, которые могли бы быть его детьми, что каждый год в последний день декабря будет приезжать к ним на пастбище и рассказывать новую сказку. Не без умысла выбрал он этот день. Кончается старый год и наступает новый, который может принесет, наконец, ощутимые перемены в жизни.

В ту первую встречу машина уже покатила по дороге, когда Муродали услышал позади крик. Затормозил и увидел в зеркало бегущего к нему Хаитбая. Тот рывком отворил дверцу и, прижмурив и без того узкие глаза, вроде бы между прочим проговорил:

- Вот что, Сафаров, не нужно приезжать сюда. Незачем ворошить прошлое. Пусть другой кто-нибудь кино привозит…

- Я же обещал детям, Хаитбай. Раз в год буду навещать их.

- Не нужно, Сафаров, ничего из этого хорошего не выйдет.

- Раз в год, - упрямо повторил Муродали.

На том и расстались.

Несколько лет подряд они встречались с Хаитбаем на зимнем пастбище, а затем у того видно нервы не выдержали или смирился, что кто-то по прежнему любит его жену и стремится увидеть ее раз в году, хотя бы в течение часа, и сам стал уезжать тридцать первого декабря в райцентр проведать родителей. Так Муродали вырвал себе на встречу один день из долгих трехсот шестидесяти пяти…

Теперь у Бозгуль уже четверо детей. Она тоже не может забыть свою первую любовь и, должно быть втайне клянет себя за то, что не могла переступить через волю родителей и не поехала учиться в Душанбе. Слишком дорого обошлась ей покорность в девичестве. А Муродали, что ж, он и сейчас забрал бы ее к себе, несмотря на прожитые годы, ни на детей, только не знает, как это сделать и все ждет какого-то случая, который пробудил бы в нем решимость…

Машина доехала до развилки, фыркнула мотором и остановилась. Муродали вылез из кабины и поежился. Из ущелья тянуло холодным ветром. Сыпала мелкая снежная крупа, барабанила по капоту, присыпала наезженные колеи белесой порошей. Одна дорога шла прямо, огибала скалу и серпантином взбиралась на крутые холмы. По ней еще три часа. Значит, к чабанскому становищу он прибудет примерно часа в два  дня. Темнеть здесь начинает часов в шесть. В его распоряжении будет всего четыре часа, в которые войдут показ кино, еще час на сказку детям и кукольное представление. Стало быть на беседу с Бозгуль и на то, чтобы просто побыть с нею, ему остается всего лишь час, один час и до следующего раза придется ждать еще целый год.

Можно свернуть влево и поехать по другой дороге, которая взбирается круто вверх по склону горы. Она короче и на месте он будет часа через полтора. Но зимой этот путь опасен. Если машина забуксует в снегу и покатится назад, то неминуемо рухнет в пропасть, которая зияет всего лишь в двух метрах от основной дороги. И тогда не будет ни этого раза, ни другого, ровно через год…

Муродали подошел к краю обрыва и посмотрел вниз. Метрах в семидесяти ощерили острые зубы крупные обломки скал и блестели ледовые разводы там, где летом бурлила горная река.

Он вздохнул и поехал прямо. Нетерпение подгоняло его, но смотреть по сторонам было интересно. Горы никогда не надоедают человеку. В разные времена года они совершенно разные. Сейчас они кажутся пониже, точно осели под тяжестью снега, краски приглушены, больше черных и серых тонов, но зато столько философского спокойствия и  величавости. Кажется, именно зимой горы узнают нечто такое, что помогает им стойко переносить морозы и буранные ветры, уверенно противостоять невзгодам и надеяться на лучшее. Муродали думал об этом, крутил баранку, прислушался к гулу двигателя и, странно, в его душе исчезла горечь и воцарилось спокойствие.

На последнем подъеме машину неожиданно занесло в сторону и едва не ударило о скалу. Муродали резко выкрутил руль вправо и сумел удержаться в дорожной колее. Старенькому грузовику, казалось, не хватало сил, чтобы выбраться на верх перевала, но все же метр за метром, завывая натруженным мотором, он въехал на гребень крутого холма и остановился, как бы переводя дух.

Вид отсюда открывался удивительный. Крутые холмы набегали один на другой и, казалось, им нет ни начала, ни конца. Они походили на громадные волны застойного озера, густо поросшего камышом. Эти нескончаемые валы мчались к горизонту и ударялись о зубчатые хребты, вершины которых синели вечными снегами. Серебряные щетки ковыля, покрывавшие гребни холмов, колыхались от дуновения пронзительного ледяного ветра и чудилось, что это не травы, а кружево пены на волнах…

Между двух холмов виднелась пологая лощина, в которой выпасались отары. Здесь жили две чабанские семьи, и в который раз Муродали с легкой завистью подумал, что ему нужно было жить именно такой жизнью, простой и немудреной. Жизнью, в которой предназначение человека и суть его бытия сливались в одно целое…

Машина, громыхавшая кузовом на выбоинах, съезжала по извилистой дороге в лощину. Уже можно было разглядеть два чабанских домика на склоне холма, из труб которых тянулись синие дымки. За домиками отчетливо различались жерди просторной кошары, в которую на ночь загоняли овец, а сейчас днем они растекались по желтому пологому простору и лениво пощипывали сухую траву. Снега здесь почти не было, его, точно по гигантской трубе, уносило в низины и там он спрессовывался в длинные серые языки, которые истаивали лишь к середине лета.

Муродали подряд посигналил четыре раза и тут же из домика выбежали дети Бозгуль, которые точно ждали этих резких прерывистых звуков. Из соседнего жилища выскочили еще трое подростков, дети другого чабана, Маматкула, степенного и малоразговорчивого человека средних лет. Размахивая руками, ребятишки побежали навстречу машине. А вон и сама Бозгуль. Муродали узнал ее сразу, хотя она была одета в серое пальто и повязала голову синим платком.

«Приоделась…. Неужели для меня? Ждала! – эти мысли обжигающими искорками пронеслись в сознании.

Он взял лежащую рядом на сидении маску длинноухого смешного зайца и надвинул ее на лицо. Резинка оказалась коротковатой и защемила волосы на затылке, но Муродали не чувствовал боли. Приближался момент, ради которого он преодолел десятки трудных километров , момент, когда шофер Муродали Сафаров отходил на второй план, и на первый выдвигался незаурядный актер и импровизатор.

Машина остановилась у домиков. Дверца кабины распахнулась и ребятишки завизжали от восторга. На них глядел заяц, потешный и находчивый, ну совсем такой, какого они видели в «Ну, погоди!»

- Кто узнает меня и назовет мое имя, получит редкий и дорогой подарок? – вопросил заяц тонким голосом и смешно задвигал ушами.

- Дяденька Муродали! Дяденька Муродали! – наперебой закричала детвора.

- Ну что ты будешь делать? – огорчился заяц. – Угадали… - Он снял маску и ребята увидели смеющееся лицо своего давнего друга, который всегда рассказывает им такие интересные сказки и привозит новое кино.

- Угадали…. Но на вашем месте я бы не радовался. Дело в том, что вы все заслуживаете награды, - Муродали поднял вверх указательный палец, требуя тишины и внимания. – Только вас семеро, а подарков у меня…

Ребятишки затаили дыхание. – Десять…

Оглушительное «Ура!» разнеслось далеко по лощине. Мальчики и девочки наперебой объясняли Муродали, что именно столько и нужно. Ведь их семеро, это правда, но кроме них здесь мама Бозгуль, мама Хайри и папа Маматкул. А еще один папа Хаитбай уехал в район и вернется к вечеру. Он, наверное, там сам себе купит подарок, раз нет их больше у дяди Муродали.

Муродали обдало жаром от этих слов. Он обрадовался до глубины души, но не подал вида.

- Будь по-вашему, - деланно проворчал он и раздал детям красочные пакеты с подарками.

Время, как его всегда не хватает, и как оно работает против того, кто подгоняет и торопит это зыбкое, как песок, понятие.

Муродали установил елку на площадке для стрижки овец и вместе с ребятами водил вокруг нее хороводы. Взрослые тоже пытались с завязанными глазами срезать конфеты с ниток, отгадать загадки или объяснить как ловкому фокуснику удается спрятать в их карманы разноцветные шарики, но, конечно же, у них ничего не получалось, и все призы, один за другим доставались то большеглазому Одилу, то проворной Мунире, или сосредоточенному, молчаливому Рустаму. Детвора хохотала и веселилась от души, Муродали придумывал для них все новые и новые игры, а сам украдкой поглядывал на часы и приходил в ужас от того, как стремительно утекают одна за другой минуты.

А потом в доме Бозгуль на стене засветился четкий квадрат и началось кино. Ребятишки смотрели мультики, взрослым же Муродали привез новый приключенческий фильм «Заложник» и все были довольны. Все, кроме киномеханика. Он глядел на белеющее в полумраке лицо Бозгуль и не мог наглядеться. Прожитые годы не обошли ее стороной: в уголках глаз обозначились паутинки морщинок и платок она старалась надвинуть на лоб, должно быть ее черные блестящие волосы припушил иней седины.  Может на чей-то взгляд она постарела, но ему, Муродали Сафарову, она и теперь казалась прекраснее всех женщин на свете. Только сейчас он понял, как правдиво много раз слышанное утверждение: если хочешь увидеть как красива Лейли, нужно поглядеть на нее глазами Меджнуна. И он смотрел на нее глазами влюбленного юноши…

«Сказку, сказку!» - закричали дети, как только кино закончилось.

- Можно и сказку, - согласился Муродали , - но лучше послушайте легенду, которая родилась сегодня в этих удивительных горах. – Он повел рукой в сторону. – Конечно же, лучше легенду, она будет одинаково интересна и большим, и маленьким.

И он стал рассказывать о красавице, заточенной в волшебном замке злым и хитрым дивом. Множество отважных юношей пытались вызволить ее из неволи, но им не хватало слов, чтобы рассказать о своей любви и высокие стены замка становились еще прочнее. Див пожирал смельчаков или превращал их в обломки скал.

Настала очередь юного горца, и он заговорил о своей любви простыми и понятными словами. Сама природа помогала ему, потому что искренняя любовь никого не оставляет равнодушным…

Муродали говорил о любви горца к девушке и смотрел Бозгуль прямо в глаза. Он видел, что по-прежнему дорог ей, что она, так же, как и он, ждет этот единственный день в году, который помогает ей жить и надеяться на скорые перемены. По ее щекам катились слезы, а у него подрагивал голос и тогда чабан Маматкул, сидевший рядом с женой на толстой кошме вдруг вспомнил, что ему по рации нужно передать сведения в контору о расходе кормов, поднялся и ушел вместе со своей Хайри. Через несколько минут со двора послышался его удивленный голос. Оказывается, отара потянулась к елке и как бы овцы не повалили ее на землю. Ребятишки тоже выбежали из дома, им не хотелось давать в обиду долгожданную гостью…

- Ты, наверное, устал и проголодался? – негромко спросила Бозгуль. – Я покормлю тебя….

- Лучше посиди, мне скоро ехать.

Она расстелила достархан, принесла еду и чай. Он ел, почти не ощущая вкуса пищи, и все смотрел на нее, как будто это была последняя возможность навсегда вобрать в память облик любимой женщины.

Они говорили о самом обыденном, но слова для них не имели значения. Ее голос звучал для Муродали, точно прекрасная мелодия, и он чувствовал себя по настоящему счастливым человеком.

Вошли Маматкул с женой. По обычаю, нельзя оставлять жену товарища наедине с чужим мужчиной, даже, если он друг ее детства. Так уж получилось, что им пришлось выйти на несколько минут. Пусть Муродали извинит их….

Он оставил елку в подарок детям, аккуратно уложил в ящики кинопередвижку и коробки с фильмами. Попрощался и огляделся по сторонам. Снег перестал идти, неожиданно потеплело и Муродали подумал, что место для зимовки отары выбрано удачно. Здесь достаточно подножного корма и почти не бывает снежных заносов. Хотя, рассказывали, что в прошлом году в начале января подул сильный ветер и началась метель. Одна из стен кошары не выдержала и рухнула. Перепуганные овцы выскочили в загон, повалили  изгородь и рассыпались по лощине. Ветер все дальше гнал их вниз, набивал под завитки шерсти колючие иглы снега и, наверное, отара погибла бы от холода, если бы не Хаитбай. Услышав отчаянный лай собак, он выскочил во двор в одной телогрейке и побежал вслед за овцами. Он настиг их у самого обрыва, куда ветер с гулом обрушивал пласты слежавшегося наста, повернул в сторону и укрыл в неглубоком распадке. Всю долгую ночь, сотрясаясь от озноба, Хаитбай заставлял овец перемещаться с места на место, следил за тем, чтобы ни одна из них не легла на промерзлый снег, рассыпавшийся, как пыль. Только непрестанная ходьба, только движение, только частое перемещение овец в плотной груде, едко пахнувшей мокрой шерстью, смогли уберечь их от падежа. Хаитбай не думал о себе, словно одержимый, метался он по распадку, кричал, размахивал длинной чабанской палкой и лишь изредка поглядывал на небо, белесое от метельных струй.

Только на рассвете собаки привели Маматкула к пропавшей отаре. Хаитбай был весь синий от холода и едва шевелил губами. Еще час-другой и кто знает, чем обернулась бы для него бессонная январская ночь? Долгое время потом он натужно кашлял и не мог, как прежде, часами ходить за овцами по крутым холмам: ослабевшие ноги потеряли былую выносливость…

Муродали не мог понять, почему именно сейчас он вспомнил о том случае? Вернее, он делал вид, что не может понять. Ему не хотелось уезжать отсюда. Стоит завести мотор и тронуть машину с места, как оборвется еще одна нить, связывающая его с Бозгуль. Сколько их осталось, таких нитей? И если бы в ту буранную ночь Маматкул чуть запоздал, Хаитбай бы неминуемо замерз и тогда судьбы двух любящих друг друга людей сложились бы совсем по-иному. Муродали стыдился этих мыслей и ничего не мог с собой поделать. Острое сожаление о том, что Хаитбай все-таки остался жив не покидало его и лишило искренности последние минуты прощания.

- Пора ехать, - Муродали торопливо пожал руку Маматкулу, который глядел на него с едва уловимым сочувствием, кивнул молчаливо стоящей рядом с мужем Хайри и провел рукой по головам ребятишек, которые так не хотели, чтобы уезжал дядя Муродали. Кончилась легенда про красавицу и дива, погас экран на стене и когда-то вспыхнет  в другой раз… Кому хочется, чтобы исчезал волшебный сказочный мир?

- Пора ехать, - повторил Муродали еще раз. – Скоро начнет темнеть, а погода, сами видите, непонятная какая-то. Того и гляди, снегопад начнется.

Бозгуль стояла у самой дверцы кабины.

- Ну что же, до свидания, - сказал негромко Муродали. Он глядел в ее большие глаза, полные слез, и почувствовал, как его охватывает злость на самого себя за многолетние раздумья и нерешительность. Нужно было бороться за свою любовь, отстаивать ее, а не упиваться страданием и не разыгрывать из себя Ромео. Хотел выглядеть благородным рыцарем, чуть ли не героем романа о верной любви, пронесенной через всю жизнь, а, в результате, исковеркал судьбу самому себе и Бозгуль, которой тяжелее во сто крат. Она любит Муродали, а живет с другим и растит четверых детей от другого…

Кровь ударила Муродали в голову. Он взял Бозгуль за руку и решительно сказал:

- Поехали со мной!

- А детей куда? – отозвалась она едва слышно.

- Собирай их.

Она покачала головой.

- Не надо обманывать себя, Муродали.  Это дети Хаитбая. Они никогда не станут тебе родными. Зачем лишать их отца? Только потому, что ты не смог сказать этих слов лет пятнадцать-двадцать назад? С моими детьми тебе будет еще горше. Ты не стар, встретишь другую женщину и полюбишь ее…

Не приезжай больше… Поздно!

Бозгуль не заплакала и не побежала домой. Она глядела на Муродали с грустью и он понял, что она высказала то, что давным-давно продумала и не говорила раньше, просто не желая обидеть его.

…Машина медленно выбралась на вершину крутого холма. Колеса прокручивались в раскисшей колее и нужно было ехать осторожно, того и гляди перевернешься, но Муродали со злостью вдавил педаль газа до упора. Грузовик дернулся и его сильно занесло в сторону. Поздно? А раз так, значит, нечего осторожничать и беречь себя неизвестно для чего!

…Огромная скала нависла над головой. Здесь нужно ехать на первой передаче, а то и вообще остановиться и посигналить. Если идет встречная машина, то возможны столкновения и гибель одного из водителей. Но Муродали не только не сбросил скорость, а наоборот с ненавистью непонятно к кому проскочил опасный участок на большой скорости. Поздно? Так пусть будет поздно до конца!

Пришел он в себя километров через двадцать. Покачал головой, удивляясь собственному безрассудству, и поехал так, как ездил всегда, осторожно и неторопливо.

Заметно потеплело. Зима, как и человек, далеко не всегда одинакова в своих поступках. Вроде дает передышку всему живому в горах, небольшое послабление что ли, а сама собирается с силами и ночью ударит крепчайшим морозом, закует в ледяной панцирь скалы и эту вот невысокую арчовую поросль, которая скинула с себя пласты холодного снега и приветливо машет Муродали зелеными пушистыми лапами.

Отчаяние улеглось, и теперь Муродали рассуждал хладнокровно. Ему, и правда, больше незачем приезжать в это дальнее урочище, где выпасает свои отары Хаитбай. Действительно поздно, а стало быть нечего мучить себя и других. Хаитбай поступил честнее, чем он, давая ему возможность увидеться с Бозгуль, разобраться в своих чувствах и прийти к какому-то решению. К окончательному решению. Хаитбай действовал, как настоящий мужчина, без истерик и сцен ревности. Наверное, судьба не ошибается даже тогда, когда на наш взгляд обходится с кем-то крайне несправедливо. Каждый получает то, чего достоин. Прожитые годы показали, что Хаитбай заслуживает уважение…

И тут Муродали увидел его. Увидел и не поверил своим глазам. Подумал – кажется. Когда столько размышляешь о человеке, немудрено вообразить его едущим тебе навстречу по извилистой горной дороге. Может и не такое почудиться в том призрачном рассеянном свете, который струится с неба в предвечерние часы…

Но Хаитбай действительно ехал навстречу. Муродали хорошо видел его лицо сквозь лобовое стекло темно-зеленой «Нивы». Раскосые глаза, вислые усы, ярко-рыжая шапка из сурчиного меха. Они встретились у той самой развилки, одна из дорог которой взбиралась круто вверх по склону горы. По ней обычно ездили летом, зимой же даже отчаянные смельчаки не решались воспользоваться этим путем, хотя он был намного короче.

Хаитбай тоже не ожидал встречи со старым соперником. Он рассчитал сколько времени нужно Муродали для того, чтобы показать кино, повеселить детей и возвратиться обратно. По его наметкам Муродали должен был сейчас уже катить по основной магистрали, ведущей в Гиссар. В крайнем случае они проскочили бы мимо друг друга в сплошном потоке машин и все на этом. Вышло по-иному… Теперь кто-то из них должен был остановиться и пропустить встречную машину. По правилам дорожного движения это должен был сделать Муродали. Ему нужно прижать грузовик к склону горы и тогда Хаитбай проедет почти впритирку к нему по самой кромке обрыва. По самой кромке…

Достаточно в этот миг Муродали тронуться с места и взять чуть левее и тогда он заденет «Ниву» выступом кузова. Не нужно сильного удара или толчка, достаточно просто коснуться «Нивы», чтобы она слегка дрогнула над пропастью. Из-под колес посыплется вниз щебенка, машина накренится в сторону и рухнет в семидесятиметровый провал, на дне которого ощерили острые зубы крутые обломки скал и блестели ледовые разводья там, где летом бурлила горная река. И как докажешь тогда, что Муродали это сделал нарочно? Его ГАЗ тоже мог осесть на покатом склоне, где земля раскисла от снега. Не будет следа от удара, ведь достаточно просто коснуться «Нивы»…

Муродали даже вспотел от напряжения: ему выпал тот редкий шанс, когда можно разом изменить свою судьбу. Нужно только не медлить и воспользоваться случаем. Он не ощущал ни ненависти к Хаитбаю, ни волнения и растерянности. Сознание работало четко и хладнокровно. Он смотрел на приближающуюся «Ниву», прикинул разделявшее их метры и повернул баранку руля вправо. Грузовик съехал на обочину и накренился над дорогой. Расчет был безупречный…

Хаитбай смотрел сквозь лобовое стекло на осунувшееся постаревшее лицо Муродали, видел его запавшие, уставшие глаза, сросшиеся на переносице брови, потертую шапку из серого кролика и не ощущал в душе ничего кроме легкого презрения к человеку, который на протяжении стольких лет ни разу не попытался совершить по настоящему мужской поступок. Разве он, Хаитбай, стал бы видеться с женщиной, которая по принуждению вышла замуж за нелюбимого человека, родила от него четверых детей и свыклась со своей судьбой? Никогда, он просто вырвал бы ее из сердца или вместе с сердцем и навсегда забыл о ней! И если бы ему кинули , как нищему, жалкую подачку: дали возможность раз в год, только один раз встречаться с женщиной, которая живет в доме чабана Хаитбая не хозяйкой, а скорее служанкой и нянчит детей, с лиц которых глядят на мир его глаза, глаза Хаитбая, хозяина жизни, а не какого-то шута, который способен только на то, чтобы развлекать детей да показывать жалкие тени на стене, разве он пошел бы на это? Никогда! Как же можно переносить такое унижение, когда муж нарочно уезжает из дому и дарит тебе несколько часов не настоящего мужского счастья, а скорее его видимость? Сегодня Хаитбай попросил Маматкула выйти из дома вместе с женой, позвать на улицу детей и оставить Бозгуль с Муродали один на один. Пусть же он в конце концов сам услышит от нее слова прощания и поймет, что уже поздно, час, который мог по-иному повернуть их судьбу, безнадежно потерян в глубине прожитых лет. Иногда разумнее просто уйти в сторону, а не добиваться с ослиным упрямством невозможного. И потом, ну согласись бы она взять детей и уехать с Муродали жить в райцентре, ну и дальше что? На его жалкий заработок не особенно разбежишься, а ведь нужно не только кормить и одевать детей, но и создавать им будущее, а это стоит немалых денег. Способен ли Муродали на такое? Вряд ли, а вот он, Хаитбай способен. У него имеются свои овцы, он накопил немало денег, он может оставить нелегкий чабанский труд и прожить безбедно до самой смерти. Он крепко стоит на своих ногах, а не на деревянных ходулях, как этот паяц!

Грузовик съехал на обочину и прижался к склону горы. Дорога свободна, можно разминуться и ехать дальше. Хаитбай ничего другого и не ожидал от своего соперника. Сам бы он сделал такое только в одном случае: когда машины поравнялись, взял бы и тронул свою с места и тогда встречная неминуемо рухнула бы в пропасть. Поди потом доказывай, что это умысел, а не случайное стечение обстоятельств. Но на такой поступок способен только настоящий мужчина, у которого слово одно и дело тоже должно быть одним, стоящим. Муродали может принимать подачки от Хаитбая, он же, Хаитбай, ни за что на свете!

И Хаитбай сделал то, чего Муродали никак не ожидал от него. Со злостью крутанул руль влево и поехал по крутой дороге вверх на гору. Видно понадеялся на свою «Ниву», она ведь предназначена не для асфальтированного шоссе. У Муродали даже перехватило дыхание: теперь судьба не только давала ему единственный шанс, а сама решила устранить Хаитбая с его пути, снять с него, Муродали, всякие подозрения в гибели чабана.

Мотор легкового вездехода глухо ревел, колеса бешено крутились, но сама машина почти не двигалась вперед. Происходило именно то, что предвидел Муродали, многое повидавший за свою шоферскую практику. Горная дорога была покрыта толстой коркой льда, которую ветер припорошил пылью и мелким щебнем, отчего она казалась ровной и пригодной для езды. Колеса «Нивы» обнажили лед, и она вопреки усилиям двигателя скатывалась назад. Теперь Хаитбай должен поставить рычаг переключения скоростей в нейтральное положение и, притормаживая, осторожно выкручивать руль вправо, чтобы съехать опять на основную дорогу. Но именно этого ему и нельзя было делать.  Сзади машины чуть в стороне виднелся бугор наледи, наехав на который «Нива» неминуемо перевернется и, кувыркаясь, рухнет в пропасть. Пролетит долгие семьдесят метров и с грохотом ударится о камни, расплющится о них и превратится в бесформенную груду железа. Это машина, а что говорить о человеке, который, замерев от ужаса, вцепится в баранку руля и будет отсчитывать последние секунды, не в силах ни крикнуть, ни шевельнуть рукой? От Муродали в этой ситуации требовалось лишь одно: спокойно сидеть и не вмешиваться.

Мгновение, другое, третье… Заднее колесо «Нивы» уже приблизилось к наледи, верхушка которой холодно поблескивала, точно клык затаившегося хищника.

Странно все-таки устроен человек. Разумом Муродали понимал, что сейчас решается судьба, нужно только хладнокровно досмотреть все до конца, чтобы потом подрагивающим голосом рассказать работникам ГАИ все ужасающие подробности гибели Хаитбая. Можно зажмуриться и спрятать лицо в ладонях, тоже вполне понятно, что сделаешь за те короткие отрезки времени, которыми теперь измерялась жизнь чабана? А Муродали поступил по-другому. Он рывком включил первую передачу и бросил грузовик вперед, совсем не думая о том, что его машина стоит в наклонном положении и тоже может перевернуться. Он успел вовремя: перегородил дорогу «Ниве» и та со скрежетом уперлась в старенький ГАЗ-51. Муродали выскочил из кабины, с силой открыл дверцу легковушки и вытащил из нее Хаитбая. Муж Бозгуль был спасен…

Они стояли почти вплотную друг к другу, почти так же, как и их машины. Хаитбай был бледен и нервно теребил правой рукой полу полушубка, точно отыскивал кобуру револьвера. У Муродали по лицу стекали капли пота, сердце бешено колотилось, ноги расслабленно подрагивали в коленях.

- Сказать тебе спасибо? – хрипло спросил Хаитбай.

Муродали покачал головой.

- Не нужно.

- Такой момент потерял…

- Я все-таки человек, Хаитбай. На чужой беде счастье не построишь.

- Все равно ты дурак! – взорвался Хаитбай. – Думаешь, теперь всю жизнь тебя благодарить буду? Не дождешься!

- Ну и не надо, - равнодушно сказал Муродали. Он отстранил Хаитбая и подошел к «Ниве». Сел в нее, опять рванул вперед и выровнял машину. Вылез, подложил под колеса камни, чтобы она не скатилась, и затем забрался в свой грузовик. Сдал назад и снова прижал к обочине. Откинул камни из-под колес «Нивы», съехал почти вплотную к обрыву и, понемногу маневрируя на узкой дороге, развернул машину в нужную сторону. Двинулся вперед и разминулся почти впритирку с грузовиком, в кабине которого никого не было и некому было сталкивать «Ниву» в пропасть. Оставил ее на дороге с работающим мотором, подошел к Хаитбаю, который стоял неподвижно и следил за соперником, указал рукой на его легковой автомобиль и сказал всего два слова:

- Рохи сафед.

- «Счастливого пути» значит по-таджикски.

Говорить им было больше не о чем, и так все ясно. Хаитбай пошел к своей машине и, уже залезая в нее, обернулся и крикнул:

- Масхарабоз![3]

«Нива» поехала и метров через пятьдесят скрылась за большой черной скалой, нависающей над дорогой.

Муродали остался один. Он подошел к грузовику и сел на подножку, чтобы хоть  как-то унять гулко и неровно бьющееся сердце.

Мысли спутанным клубком роились в голове.

Масхарабоз… Обидно это или нет? Наверное, нет, если люди занимаются этим с давних пор и довели умение развлекать до степени высокого искусства. Значит человеку необходимо, чтобы его заставляли задумываться о добре и зле, побуждали становиться лучше и терпимее к окружающим.

Масхарабоз, он, как лекарь, посмеется над глупостью и жадностью, себялюбием и зазнайством и тем самым поможет избавиться от этих пороков. Ведь смотрите, раньше масхарабозы выступали с фокусами на ярмарках, ходили по канату над головами собравшихся, разыгрывали перед ними целые сценки на темы, которые всегда будут важны для людей, сколько бы ни минуло столетий. Сегодня они ездят на машинах по отгонным пастбищам, трудятся на сцене или арене цирка. Изменилась лишь форма, а суть-то осталась прежней. Значит, Муродали нечего стыдится своей профессии. Взять хотя бы сегодняшний день, пожалуй самый сложный день в его жизни. Он рассказал детям Хаитбая легенду о красавице и злом диве, которую придумал сам, и видел каким восторгом горели глаза ребятишек. Он, Муродали, помог им почувствовать красоту родного края, задел, что говорится за живое и нужно ли удивляться, если  для них главным в жизни будет не накопительство, а стремление преображать землю своих предков.

А Бозгуль… Сегодня она может впервые за много лет поняла, что любить – это не только хотеть видеть и слышать любимого человека, но и отстаивать свое право на счастье, стараться быть достойным его. Верно говорят: под лежачий камень вода не течет. Пусть им с Бозгуль не суждено быть вместе, но уже нет сомнений, что дочери не повторят ее жизненный путь. Он, масхарабоз Муродали Сафаров, помог Бозгуль в этом.

А сам Хаитбай, который уехал с места встречи вроде таким же самоуверенным, что и прежде. Таким же и не таким… Пока, обуреваемый злостью, но не совсем понимает как можно было, рискуя жизнью, спасти соперника, хотя им судьба давала возможность распутать затянувшийся туго узел. И всего-то требовалось: сидеть и не вмешиваться. Пока не понимает, но что-то стронулось и в его душе…

И, наконец, сам он, Муродали, одержавший сегодня самую важную победу над самим собой. На какие-то доли секунды он опустился до уровня мелкого и корыстного существа, для которого любые средства хороши, лишь бы достичь поставленной цели. Как здорово, что это длилось лишь доли секунды, а потом верх в его душе взял Человек, получивший с сегодняшнего дня осознанное право учить других быть добрым и честным. Иначе даже страшно подумать, во что бы превратилась его дальнейшая жизнь…

Ночь опустилась в тесное ущелье, где по краю глубокого обрыва тянулась дорога, и где на подножке старой машины сидел и размышлял о своей судьбе механик кинопередвижки Муродали Сафаров. Казалось, мрак струится дымными полосами из трещин скал и что камни, точно лед по весне, тают во мраке и делают его еще гуще и плотней. Муродали вздрогнул от холода, поднялся на ноги, потопал ими по промерзшей до звона земле и осмотрелся по сторонам. К своему удивлению, он увидел, что небо очистилось от туч и на нем холодным блеском сверкают крупные чистые звезды. Для Муродали они не были просто белыми и яркими, он видел все богатство их цветовых оттенков: голубые, зеленые, красные, оранжевые лучики потоком обрушивались на землю. Их впитывали горы, деревья, корни еще не проросших трав, все живое на земле, чтобы весной вернуть это миру сторицей, приумножить то самое важное для человека богатство, которое мы называем красотой.

Муродали ощутил в душе радость. «Вот она высшая справедливость природы, - подумал он внезапно. – Она дарит нам все поровну, и какое мы имеем право делать вид, что один из нас лучше другого, отбирать у него предназначенные ему жизненные блага, присоединять их к своим и оправдывать это умением или неумением жить».

- Пожалуй, можно придумать интересную сказку, - сказал Муродали вслух и забрался в кабину. Зябко поежился и повернул ключ зажигания. Мотор еще не остыл и завелся сразу. Яркий свет фар вырвал у тьмы небольшой клочок пространства, в котором поместились неровная лента дороги, крупные камни на обочине и припорошенные снегом кусты шиповника. Сколько еще таких дорог у Муродали впереди. Люди ждут не только новых кинофильмов, но и деликатного участия в их судьбах, осторожной и действенной помощи или просто доброго слова, сказанного кому-то определенному, а не мимоходом, в пространство.

И он поехал дальше.

[1] Див (тадж.) – злой дух.

[2] Гузапая (тадж.) – ветка хлопчатника.

[3] Масхарабоз (тадж.) – шут, клоун.