«Вот и время уезжать…»

***

Внучке Алисе

Вот и время уезжать

Под резную арку.

Дочка с внучкой – провожать,

Мы идём по парку.

– Это, дед Вадим, тебе!

А закат лиловый!

И бежит, несёт в руке

Жёлтый лист кленовый!

Затуманился вокзал.

– Ну, пока, Алиска!

Я, наверно, старым стал,

Да и слёзы близко.

Уезжать пора. Сидим.

На скамье. Легчает.

Тихо скажет: дед Вадим,

Я уже скучаю…

***

Апакиным Ольге и Саше

Целую. Руки золотые

(Вот чуть кружится голова)

Меня подняли, как влитые.

И я забыла все слова…

Огнём немыслимым мерцаю

И в немоте, я вся горю.

И таю, таю, таю, таю,

Люблю, люблю, люблю, люблю!

И тают тени на повети.

В закате ёжится овин.

И больше жизни, дольше смерти

Люблю тебя. Ты мой – один.

Спасибо, милый. Обнимаю.

Не нахожу совсем слова.

И таю, таю, таю, таю,

И чуть кружится голова…

***

Сыну Игорю

Ни тоски, ни обиды великой.

В твоё зеркало утром смотрясь

Сердце мрёт от любимого лика:

Если ты не боярин, то – князь!

Да и веет непрожитой силой,

Но тогда от чего, от чего

Нашим близким и Родине милой

Ну не надо от нас ничего.

И поставлены мы вне закона.

Но ведь верно? Не нам обвинять…

Это было всё предкам знакомо.

И… Она нам не мачеха – Мать!

Не грусти в её крайние дали

И уже постарайся понять –

Мы с тобой ото всех убежали,

От себя бы ещё убежать.

Веет вечный простор откровеньем

И на ближних на всех, на страну.

Пусть утешится сердце смиреньем

За свою и чужую вину.

Проживём без унынья и стона,

Проживём не назначенный срок.

Не тоскуй, проживём вне закона.

Это так получилось, сынок…

Птицы на подворье

Алексею Ваваеву

День могу не ходить, надо бы отлежаться

И в раздумьях пропасть на пороге судьбы.

Но с дивана упасть, но упасть и отжаться,

Потому что им всем не хватает воды.

Слышу крик на подворье, но слышу невнятно,

Будто стон петуха и цесарок вопрос.

И орут гогоча, только им непонятно,

Что хозяина в смерть разбивает хондроз.

Но с дивана упасть, но упасть и отжаться

Через боль от спины и с опухших колен.

Оттолкнуться от пола, привстать и подняться,

Ибо горше на свете не знал я измен.

Изменяли и мне, даже близкие люди.

Только мне хоть в зубах, в трёх шагах от беды.

Проползти пронести – и что будет, то будет.

Корм насыпан, но им не хватает воды…

***

Диме Щуру

Диман, мы в больничке. Покурим.

Кончается месяц апрель.

Нас лечат от синьки и дури.

Пусть лечат. На пару недель

Забудем дурные привычки.

А может быть, и навсегда.

Нас лечат все в белом сестрички.

Да, знаем, что с нами – беда…

Да, знаем, мы знаем, всё знаем,

Но только распустится май,

У Сани на спирт занимаем

И прыгаем в первый трамвай.

Вернёмся в родную палату

Немножечко навеселе.

Вернёмся. Обложите матом,

И Стас, и сестрички, и все

Больные – лишили прогулки.

Да к чёрту – беснуется май!

Разломим последнюю булку.

Осталось ещё. Наливай!

Памяти отца…

Стол накрыт на шестерых,

Розы да хрусталь.

А среди гостей моих

Горе да печаль.

И со мною мой отец.

И со мною брат.

Час проходит. Наконец

У дверей стучат.

И поют из-под земли

Наши голоса

Арсений Тарковский

Отец, я отпуск взял к исходу сентября…

Сентябрь высок! А жизнь течёт к исходу.

Осенняя листва, желтея и горя,

Снимается с дерев и облетает в воду…

Отец, я – тень твоя. Незримо за тобой

Иду тропою к ведьминому кругу.

Попросим у владычицы лесной

Грибов открыть по лесу и по кругу!

Попросим – на краю своей судьбы…

Вовсю сияет солнце! Ниоткуда

Нам по опушкам – белые грибы,

Тугие грузди в ельнике у пруда…

Отец, ты – тень моя. Я чувствую спиной.

Вся жизнь моя уже течёт к исходу,

И облетает жёлтою листвой,

И – золотит серебряную воду…

Памяти брата

Здорово, брат мой Анатолий!

Здорово, лучший старший брат!

Я рад! Колись в кругу застолий,

Чем беден ты и чем богат…

Колись до дна и вылей душу.

Её со дна не соберёшь…

Ты не боялся – я не струшу.

Я раньше умер, ты умрёшь, –

Когда земли родной не станет.

Исчезнут род, страна и мир…

Но мы пришли сегодня к маме

На ужин званый, знатный пир!

Смотри: стеной стоит Серёга!

Ты слышишь, лучший старший брат?!

Его судьба, его дорога –

Всё, чем ты беден и богат…

Рука к руке стоят Марина

И Саня – немец и педант.

Спокоен будь за дочь и сына,

Они им мать, отец и брат, –

А брат твой – я, что куст бурьяна,

Смотрю на всю мою семью.

И как-то сдуру, как-то спьяну

Не попаду в свою ладью.

Её давно на перевозе

Толкает вёслами Харон.

Я много лет и много вёсен

Стою на грани двух времён –

Между крутыми берегами

И тёмной мёртвою водой.

…Но мы пришли сегодня к маме,

И ты не мёртвый, а живой!

Присядем, брат мой Анатолий.

А старший брат наш – Николай.

Ты больше кушай на здоровье,

И за здоровье – наливай!

На смерть Николая

Расступились бы, добрые люди,

Потому как высокой горой

Пир земной подают нам на блюде,

Перемешанный чёрной золой…

Вот он, город, весь город любимый!

Здравствуй, город, любимый и злой.

Как беглец отовсюду гонимый,

Он приехал проститься с тобой…

Хоть жалели, не звали, не ждали

Здесь ни брат, ни сестра и ни мать,

Волны поезда мягко подняли,

Только жёстко, наверное, спать?

Очень жёстко, и что тебе снится,

Лёжа смирно в гробу молодым?

Что уж не к кому и прислониться

Ни душою, ни телом худым.

Что уж не к кому и прислониться,

Кроме жёсткой доски гробовой.

Повиниться, прижаться, забыться

Головой, головой, головой…

Вы садитесь же, добрые люди,

Пусть душа прогремит как гроза.

Мы проводим её и… побудем.

И… посмотрим друг другу в глаза.

***

Александру Дорину

В мироздании времени нет

Есть щемящее слово – утрата…

Ни секунд, ни минут и ни лет.

Есть пронзительный миг невозврата.

Это всё ощущалось тобой,

Открывалось и явно, и тайно.

Диктовалось землёй и судьбой,

Диктовалось никак не случайно.

Это знала живая вода.

Всё сбылось – до последнего вздоха.

Ты спокойно ушёл в никуда,

И уходят судьба и эпоха.

Ночь перед дуэлью

Михаилу Лермонтову

Господь един, и мир – огромен.

И ночь темна и велика.

Мрак переливами стозвонен

Над грозной высью Машука.

Ты в ад смотрел и в бездны рая.

В объятьях связей, как оков,

Друзей усмешкой унижая

И превращая во врагов.

В бою не струсивший ни разу,

Ты дрался яростней и злей.

Стал непокорному Кавказу

Одним из лучших сыновей.

А ночь темней, мрачней и глуше.

Чтоб тьму и злобу превозмочь,

Мы все посмотрим в наши души,

Как он смотрелся в эту ночь!

***

Побеждённым в Гражданской войне,

Белым и Красным, посвящаю…

Я в жизни никогда не видел моря.

Нет, только раз, в семнадцатом году.

От вспышки на серебряном шевроне

Споткнулся на кронштадтском тонком льду.

Тупые бескозырки за щитками,

И прямо в лоб хлестал огнём «максим».

И больно. И подумалось о маме…

И той, которой имя не спросил –

Изящная, в коричневом берете,

И светлыми косичками до плеч.

И самая красивая на свете!

Её и отыскать, и уберечь,

Я шёл не крайним в юнкерской атаке,

Тугие пули вжикали у ног.

Последнее, что помнилось во мраке –

Не уберёг…

***

Памяти Льва Болдова

«Ну, да, читал». Мне этого довольно.

«Я? Не знаком». Не помню, кто спросил,

А на душе и радостно, и больно:

Ведь есть ещё поэты на Руси!

…Открыл газету. Что-то не спалось.

Там сообщенье о его уходе…

И – будто сердце вдруг разорвалось

В груди  и небе.

Его горьком своде…

Я прошу

Я хочу, чтобы мир не заметил

Моего из жизни ухода.

Пусть рассвет будет ясен и светел.

И обычною будет погода.

Я хочу, чтобы люди спешили

На работу в трамваях и авто.

Я хочу, чтобы всё совершилось,

Чтобы было Сегодня и Завтра.

Я хочу, чтобы было привычным

Просыпаться спокойно и сладко.

Я хочу, чтоб всё было обычным,

Чтобы шло всё обычным порядком…

Предо мной – ледяная остуда

Между безднами ада и рая.

Но позвольте, ещё я побуду:

Полежу, никому не мешая…

Три бездонно глубокие ночи.

Три безмерно высокие дня.

Вы сюда приходите, кто хочет,

Постоять, посмотреть на себя…

Мир высоким и благостным будет.

На исходе же третьего дня

На внезапные слёзы убудет –

И убудет ещё до меня.

Между волей земной и острожной

Веют взмахи невидимых крыл.

Бренный прах опустить осторожно

В нашу землю – её я любил.

Я прошу,

если это возможно…