«Осень, моя ты кудесница…» / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Я тебя излечу, мой храм

Неприветливый край земли с шалашами из шкур ягнят,

Свет пытался тебя вскормить молоком ясных дней, но зря.

Там, где вечная тень хребта, где тимьян одурманил птиц,

У подножья горы волшба расползлась и туман повис.

Пало племя твоих сынов, как отары больных овец.

Я ж вернулась туда, где дом под покровом беды исчез.

Ноги помнят песок и соль, прах, развеянный на ветру.

Я тебя поперёк и вдоль, будто палубу, обойду.

На лианах, как флаги, сны выгорают от тёмных чар.

Что ни шаг, то сильней слышны скал обрывистых голоса.

Не пытайся меня спугнуть переливами горных рек.

Я осилю идущей путь, я летящей взлечу наверх.

Воет волком на звёзды стог из соломы былых времён.

В разлитой темноте никто хлеб ацтеков не жнёт давно.

Я тебя излечу, мой храм, изгоню будто беса хворь…

И в обиду гостям не дам, от которых исходит зло.

За порталом из шторма в рай были тучи и капал дождь.

Мой корабль, как кость застрял в горле птицы, не протолкнёшь.

Я вернулась, земля, прости, что так поздно, но как смогла…

На вершине твоей горы будет снова гореть маяк.

И торговцы вернутся в порт, и волшба обернётся в снег…

Даже там, где тимьян цветёт и рассеянный луч померк,

Птицы станут, как прежде, вить на деревьях гнездо к гнезду.

А я буду тебя любить… Хотя, нет, я и так люблю!

Детище Петра

В ожерелье мест, где дворцовый храм

достаёт до звёзд,

Петербург — брильянт в золоте оправ

и холодный лоск

утренней зари в зеркалах Невы,

в мачтах кораблей.

Петербург как сон, где застыли львы

у ступеней вверх.

Он волнует ум беспокойством волн

финских берегов,

трелью соловья, золотой луной…

Если нет — враньё!

Здесь стихами льёт самоцветный дождь

на бульварный лист

нежность и порок, холод и тепло,

и уносит ввысь.

Крепостной острог, древний равелин

— детище Петра…

Галерейный ряд вековых картин

продолжает звать

городских гостей в царский Эрмитаж,

что ни новый день,

и на зов прийти, до мурашек прям,

хочется и мне.

Чтоб на Невском ночь, будто шаль, легла

на покатость плеч.

Чтобы яркий свет медных фонарей

смог меня обжечь

эйфорией чувств, поглотить лучом,

ввергнуть в снежный ком…

Чтобы Петербург мы с тобой вдвоём

обошли пешком!

Гипноз не волшебство

Гипноз не волшебство, гипноз — твои глаза

И бархатным ручьём скользящий взгляд по коже,

Когда на небе звёздный пазл ещё не сложен,

А не зажечь на кухне свет уже нельзя.

Цветочный чай обижен, что его не пьют,

Остыл как поздний август за москитной сеткой.

А на губах пожаром ласковым и терпким

Твой поцелуй находит чаемый приют.

Мгновений нити спутаны порывом рук

К покровам, в коих чувства словно волны бьются.

Мой океан твоим стучит и умолкает пульсом,

Мурашки верх над безмятежностью берут.

На грани осени малиновый закат

Безмолвно гладит против шерсти спины крышам.

Гипноз не волшебство, гипноз — без слов услышать

Всё то, о чём в кино красиво говорят.

Вековыми песками Кафы

На сапфировом побережье

август

дышит закатным небом,

сквозь разлитое в море солнце

поднимает с мечтами

невод.

Мне вернуться назад бы

в полдень,

под сонливую тень навеса,

отрекаться,

как от престола,

от написанной зноем пьесы

по ролям,

на двоих,

с рефреном,

с чередой генуэзских башен…

Только, как ни крути,

но в осень

у фонтана каштан окрашен.

Август

душу макает в краски

айвазовской палитры штиля.

Чайки

крылья в закат алтарный,

опалённые, опустили.

И замедлило время поступь.

Не бежит,

а течёт пломбиром.

У ночного кафе оживший

амариллис

раскрылся синий.

Аммониты целуют ноги

вековыми песками Кафы…

Феодосия,

море,

август…

Я от осени отрекаюсь.

Печь из строчек хлеб

Нишу с пустотой в келье хлебных рос

обжигает свет.

За окном узор виноградных лоз

святостью задет

пламенных молитв, горестных стихов,

благодарных слов…

Отдала Христу пару пустяков

– приняла любовь.

Солнечная тень погружает миг

в круговерть времён.

Помню, был июль, а потом сырых

наволочек лён

пригласил дожди то ли на обед,

то ли погостить,

и писались в стол, а быть может нет,

что ни ночь, стихи.

Буквы как зерно, как рассада боль,

как вода слеза.

С улицы домой, маете назло,

май принёс кота,

рыжего, в огнях, в золотом цвету,

в белых сапогах,

и стихи, как хлеб, я на стол кладу,

чтобы с ним вкушать.

Мельница тоски меркнет по утрам,

что ни новый день.

И давно прощён в праведных стихах

подколодный змей,

притеснитель душ, кто и глух, и слеп,

от кого ушла

много зим назад печь из строчек хлеб

и кормить кота.

Свет

Я сотку тебе свет, мой друг.

Без станка и волшебной пряжи.

Из обыденных слов сотку.

Такой лёгкий, как пух лебяжий.

В нём запахнет весной миндаль.

В нём снегами сойдёт опасность.

Я последнее б отдала,

Лишь бы ты не грустил напрасно.

Я добавлю к той чистоте

Межсезонного неба омут,

Лик сикстинской мадонны, крест,

Чтобы горем ты не был тронут.

Колокольчиков синих звон

И альпийской лаванды шёпот

Я вкраплю, как святой огонь,

В полотна невесомость, чтобы

Ты услышал, как дышит степь,

Как орех молодеет грецкий,

Как умеет о светлом петь

Тишина обожжённым сердцем.

Жираф

Время рыжих звёзд опрокинет грусть

на безлунный холст.

Нарисую свет, и лучом коснусь

непроглядных вёрст.

Пальма, саксофон, на песке следы…

Здесь прошёл жираф.

Бархатный как блюз, как табачный дым

и гавайский джаз.

Пятится волна. Кружевной подол

блещет серебром.

Сенегальский дуб яблоней расцвёл

на холсте моём.

Я рисую бриз, облака, баркас

и вчерашний дождь.

Ты меня в шале, неба не стыдясь,

на руках несёшь.

То про пыл вождя, то про чёрных дев

рассуждаешь вслух,

то про лунный Чад шепчешь нараспев,

то кричишь «люблю».

С кисточки лазурь окропила тьму

в окнах на залив.

Мой волшебный бог, я к тебе прижмусь,

голову склонив.

Я рисую миг, щебетанье птиц,

мраморную даль.

Губ твоих огонь, саксофон на бис

и чуть-чуть печаль.

В яблоневый флёр джинном золотым

спрятался жираф.

Бархатный как блюз, как табачный дым

и гавайский джаз.

Не в комоде дело

Я тебе напишу

предрассветным лучом

на дубовой нетленности сорок аккордов,

и ты с маленькой арфы

смахнёшь как алмазную пыль

пережиток спокойных времён,

чтоб коснулась весна

сквозь квадратные окна без штор и без тюлей

стыдливо и гордо

лунных стен,

грозовых облаков, пустоты и комода,

который хранить обречён

паруса кораблей в никуда,

крики чаек

над гаванью самого звёздного лета…

Ты тоскливо сыграешь на арфе

свой сказочный сон

про жирафа и каменный грот,

где, дробясь и качаясь

на звонкой волне,

тишина тишине до конца не допета,

и в песочных часах

оттенённый таинственной ночью

песок неспроста не течёт.

свет вольётся струёй

ниагарских каскадов

в разбитую чашу вчерашнего счастья.

за спиной

белых крыльев рассеянный шорох

тебя привлечёт ненадолго к окну…

И я буду стоять,

и смотреть на тебя,

и читать по глазам, что ты хочешь остаться

в этом призрачном доме

со старым комодом,

набитым мечтами, ещё на чуть-чуть.

Может быть, на полёт

первой ласточки

над не приласканной пустошью брошенных улиц?

Золоченая арфа издаст

то ли скованный стон,

то ли сдержит непрошенный всхлип…

Этих стен

в грозовых облаках отрекаясь,

свой дом ты сильнее обычного любишь,

да и взгляд твой печальный

сегодня сильнее обычного, вижу,

бездомно тосклив.

В живом саду

Здесь, на земле,

Где в лунную поверхность тёмных улиц

Твои шаги как в воду окунулись,

Досадно мне,

Что не вернуть

Цветенье скошенной снарядом вишне,

И о войне упоминать излишне,

Когда в дыму

Окурки крыш,

Когда поля вынашивают пустошь,

И в городских глазницах тоже пусто,

А ты молчишь.

Зажат февраль,

Как между молотом и наковальней.

Час от часу печальней и печальней

Ты смотришь вдаль.

Скворечник пуст

У чудом уцелевшего забора.

Пернатым отчий дом уже недорог

Ни на чуть-чуть.

Скворцов отряд

Несёт весну на крыльях словно знамя

Куда-то мимо, спешно и упрямо,

Не в этот сад.

Скажи, когда

Протянет солнцу молодняк вишнёвый

В молитве праведной свои ладони,

Пройдёт беда?

Когда вокруг

Распустятся набатом горицветы,

И будет пустошь в свежий цвет одета,

Не станет мук?

Дождусь ли я

Спокойствия и соловьиных трелей

В краю, где даже звёзды потускнели

В неровен час.

Не стану ждать

Твоих ответов, Ангел, я устала

Ночь начинать с конца, а не с начала,

И глядя в сад,

Жалеть о том,

Что и скворечник пуст, и ветки голы,

И скорбью наполняет альвеолы

Тревожный вдох.

Не обессудь.

Я знаю, день настанет, мой тихоня,

Скворцы о мире вишням растрезвонят

В живом саду.

Светлая осень

Синее небо бездонное в пикселях дыма и бед

Сжалось, упало, напомнило сердцу о светлой тебе.

О золотой, как воротины солнцем изъеденных скал

В час, когда море расстроенно лижет вечерний причал.

Звонкими брызгами грезятся слёзы слепого дождя.

Осень, моя ты кудесница, что же глядишь не стыдясь

Зеленью глаз симиренковых, пламенем рыжих рябин

В сердце, прошитое реками тихих надежд и молитв.

Что принесёшь ты, красивая в локонах спелых полей?

Сколько печалей под ивами выплачет тот, кто больней

Битый бичами постылости, ранен немилостью в грудь,

Кто у Всевышнего выпросил веру в ладонь зачерпнуть.

Осень, моя ты Матронушка, грустно и радостно мне.

Вечер закатом дотронулся крыш на церковном дворе.

Зеленью глаз симиренковых, пламенем рыжих рябин

Будни суровые свергнуты, и мы вот-вот победим.

Оживай, возрождайся, вспыхивай

Я воскресла из пепла яблони,

и по новой руками зяблыми

полумёртвым и полувыжившим

в одночасье вяжу бинты.

Под расколотым небом ужаса

белый снег с чёрным страхом вьюжится —

поднимайся, боец израненный,

тебе нужно вперёд идти.

Стылый воздух пронзило выстрелом,

а ты должен, обязан выстоять,

даже если другой не выстоит,

устремив в никуда свой взгляд.

Знаешь, ворон, вздымая крыльями,

в своей чаще и сердце выклюет

и стервятнику, и могильнику,

даже если слабей в сто крат.

И ты сможешь с врагами справиться,

я вколю тебе кубик здравицы,

дозу веры и две везения —

день закончится словно сон

снегопадом, на поле минное

опустившимся мягко сплинами

по отцовской веранде с рейками

и до боли родным крыльцом.

Ничего нет на свете вечного,

город смотрит на снег увечьями,

на ресницах солёных изморось,

на губах приглушенный стон.

Оживай, возрождайся, вспыхивай

покалеченной стрессом психикой,

Я не ангел, не врач, не знахарка,

но ты будешь

опять спасён.

Художник Илюс Хасанов (из открытых источников).