Поэтические пародии / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Рейтузы

Муза в розовых рейтузах,
С непокрытой головой,
Полезай, подруга, в кузов
Санитаркой фронтовой.

(Александр Люлин)

Чьи-то музы в платьях, блузах,

А моя так просто ах! –

Ходит в розовых рейтузах,

На высоких каблуках.

Я писал, бывало, бодро

(Правду-матку говорю),

На обтянутые бёдра

Каждый день теперь смотрю.

Сладко сердцу, ярко глазу,

Я теряюсь, как никто,

Мысли путаются сразу,

Представляется не то.

И уже душою маюсь,

И не думаю совсем,

Ну, короче, отвлекаюсь

От больших и вечных тем.

И, прилепленный к рейтузам,

Понимаю всё сильней:

Чтоб стихи звучали, музам

Одеваться бы скромней.

Предвидя последствия

Я с гениями водку не пила
И близко их к себе не подпускала.

(Юнна Мориц)

Буря мглою небо крыла,

И менялась я в лице.

Как-то было мне уныло,

Вижу: Пушкин на крыльце.

«Вот закуска, вот чекушка, –

Достаёт пакет поэт, –

Выпьем, Юнна, где же кружка?»

Отвечаю: «Кружки нет.

Кстати, пью я из стакана,

А по правде, дорогой,

Не могу я пить так рано,

А тем более – с тобой.

Это, Саша, очень важно,

Выпью, ты опять нальёшь,

С вами, гениями, страшно:

Приставать ещё начнёшь.

Увлекусь, с собой не ладя,

Вы-то встали – и ушли,

На живот большой мой глядя,

Что да скажет Натали?»

Умереть послезавтра

И всё-таки в борьбе за Слово

Не важно, как я назовусь,

Но важно, что воскресну снова

И воскрешу с собою Русь.

***

Не умру ни сегодня, ни завтра, –

Ещё долго я буду любить,

(Иван Переверзин)

Не умру ни сегодня, ни завтра,

Календарной страничкой шуршу.

Я, пожалуй, умру послезавтра,

Только эти стихи допишу.

Умереть мне нисколько не страшно,

Ну, подумаешь, жил средь людей!

Слёзы, сопли – всё это не важно,

Что воскресну – вот это важней.

Как положено, шапки снимите,

Помяните меня средь берёз,

Называйте уже как хотите,

Можно ласково: Ваня Христос.

И снова о любви

В любви вовеки не умру,

И что мне бесов рать!

Я с женщин денег не беру,

А мог бы, мог бы брать.

(Лев Котюков)

Она проснулась поутру,

Открыла кошелёк.

«Я с женщин денег не беру», –

Её предостерёг.

В окне звезда. Привычный вид –

Расправлена кровать.

Стараюсь, а внутри свербит:

«А мог бы, мог бы брать!»

О как трудился я, горел,

Ручьями пот стекал,

Но вот однажды посмотрел –

Не выдержал и взял.

Червонец мятый, божий дар,

Считай из чепухи.

Подумал: чем не гонорар

За эти вот стихи?

Преступление и наказание

Да простит меня Бог и Природа,
В ком и символ, и смысл естества,
Я ворую Слова у народа,
Не стыдясь своего воровства.

(Владимир Молчанов)

Это гены такие, порода,
По-другому уже не бывать,
Я ворую Слова у народа,
А ведь мог бы и не воровать.

Жаль народ, но привычка сильнее,
Благо совесть утихнет к утру.
Он богатый, а я победнее,
Потому у него и беру.

И к тому же народу я родный,

Никогда не предъявят мне счёт.
Знаю, знаю характер народный –
Не поднимется, стерпит народ.

Я вчера возле Слова крутился
(В нём загадочный образ сиял),
Всё курил, ну, короче – крепился.
Видит Бог: не хотел, но украл.

Слово к Слову – вот сборничек новый,

Снова слава, почёт до седин,
И пришёл, не стерпел участковый:

«Одевайтесь, – сказал, – гражданин!»

Маясь уходом

Когда умру, о сколько будет слёз!
И сколько слов! И сколько возлияний!

(Надежда Мирошниченко)

Писатели, правление, родня,

Сбежится люд, барышники с базара,

И понесут притихшую меня

По улицам родного Сыктывкара.

И к образу поэта как штрихи

Появятся – ни много и ни мало –

На плюшевых подушечках стихи –

О как трудилась, сколько написала!

А сколько слов приятных и речей,

Как много всё же о себе не знала!

И сладость слов – что на душу елей.

Подумаю: зачем я умирала?

И прокурлычут громко журавли,

Прислушаюсь: всё слёзы и рыданья,

И вот уже бросают горсть земли.

Последние мгновенья расставанья!

Но голоса знакомые слыхать,

Замечу, эти были не речисты.

«Тебя нам будет очень не хватать!»

И догадаюсь – это пародисты.

Загадка Ильича

Ночью к стенке я поставлен,
Словно белый офицер.
Приговор читает Сталин,
Взявший душу на прицел.
Говорит, что я бесценен,
Хоть и вражеский поэ,
У него товарищ Ленин
Отбирает пистолет
И кричит: «Поэт он крупный,
Недоступный палачам,
Мы его с Надеждой Крупской
Изучаем по ночам!»

Владимир Скиф

«Капитал» в шкафу пылится.
На столе горит свеча.
Крупской по ночам не спится,
Нету сна у Ильича.
Томик мой любовно гладя,
Вождь зовёт её в кровать:
«Ну, ложись, товарищ Надя,
Будем Скифа изучать».
«Я в литературе дока, –
Говорит она в ответ, –
Знаю Пушкина и Блока,
Фета помню, Скифа – нет».
Надя сердится, похоже,
На издательский товар
И на всякий случай всё же
Надевает пеньюар –
До колен, полупрозрачный,
Тонкий, словно из дождя,
Взгляд бросает многозначный
На раздетого вождя.
Шевелит губами Ленин, –
Вроде как стихи зубрит,
Говорит, что я бесценен,
«Вот так глыба!» – говорит.
Да, у баб свои запросы.
Крупская лежит, ворча.
Ну, какие тут вопросы
О потомстве Ильича!

Перемещая эпитет

Скажу тебе душою всей –
Аз есмь пиит Руси великой …

Здесь сам Бобров меня читает
И вскользь цитирует Крупин!

(Сергей Сметанин)

О нет, наверное, недаром

Меня в пииты занесло,

Мне руку жмёт Мединский с жаром

И восторгается зело.

Кому вареники и сало,

Кому – плотва и караси,

Вон сам Швыдкой за два квартала

Снимает шляпу: «Гой еси!»

Река. Ступаю по граниту,

И не отбиться мне от муз.

Донцова чмокает в ланиту:

«Друзья, прекрасен наш союз!»

Мне так спокойно с этой кликой,

И только б всуе не взболтнуть,

Что любо от «Руси великой»

К себе эпитет пристегнуть.

Свой парень

Я вчера нашёл тот старый томик
На забытой полке, среди книг.
Те года, любовь, безлюдье в доме,
Женщина – припомнились на миг.

Я ей локон гладил осторожно,
А она шептала горячей:
«Здесь же Анна Снегина… Как можно
Предаваться нежностям при ней?..»

(Анатолий Аврутин)

В памяти следы былой эпохи,

Каждый год, и день, и каждый миг,

И любовь, и сладостные вздохи –

Всё прошло, признаться, среди книг.

Было мало мебели в светёлке

И, припомню, простенько весьма,

И куда ни глянешь – полки, полки,

А на полках разные тома.

Благодарен канувшему веку,

Женщины – о слёзы и дурман!

Приводил их, как в библиотеку,

И сажал на старенький диван.

Вот ноги коснулся осторожно,

Женщина сдержаться не смогла:

«Здесь же Анна Снегина, как можно!..» –

И с коленки руку убрала.

Тишина, романтика столетий,

Всё располагает посему.

Смотрит Гоголь с полки, как бы третий,

Мне уже неловко самому.

Мучился от праздников до буден

И пришёл я к женщине домой.

Посмотрел на полку я – Аврутин!

С этим можно, это парень свой.

В тумане

Зачем пишу я строки эти,
Признаюсь, брат, не знаю сам.
Гляжу в окно, там бомж в кювете
Бутылки ищет, дует ветер,
И пустошь вторит небесам...

(Николай Зиновьев «Строки»)

Нет, я не вышел на дорогу,

Да и чего мне делать там?

Опять пустыня внемлет Богу,

А пустошь вторит небесам.

Гляжу в окно, там всё другое,

И шёпот слышится везде,

Как что-то тайное такое

Там говорит звезда звезде.

И ветер за окном не свищет,

В кювете бомж, как страшный сон.

Увы, он счастия не ищет,

Смотрю, чего же ищет он.

Ушёл с бутылкою, далёко,

А я, как истинный пиит,

В окне белею одиноко,

Потом перо моё скрипит.

Пишу, пишу – была б охота,

Туману, как всегда, нагнал,

О только бы в тумане кто-то

Не разглядел оригинал!

Вот такие части

Наши ноги – часть дороги,
Наши ноги – часть земли…

(Виктор Давыдков)

Наши руки – часть разлуки,

Хоть вцепись, а хоть ори,

Дальнозорки, близоруки,

Все мы разные внутри.

Не укрыться от напасти,

Что-то спрятано на треть:

Как проснусь, так вижу части,

Нет бы целое узреть!

Встал я к зеркалу поближе,

Тут живот, как часть весов,

Там спина, а то, что ниже, –

Часть селитры и кустов.

Вон язык как часть фигуры,

Часть Парнаса и свечи,

А ещё – макулатуры

(Тоже части, но печи).

Родионовне

Родная Родионовна, шепни
Мне хоть одну заветную быличку.
В кануны полнолуния есть дни,
Когда вступают души в перекличку.
Коль хочешь, принесу тебе вина;
Ты с кружкою рассядешься, как сваха.

***

– Ну как ты добрался, хороший? –
Спросила жена с-под кукушки.

(Владимир Подлузский)

Темно и грустно в брежневской лачужке,

И день увесь я пил, кажися, чай.

Я выглянул под вечер с-под кукушки

И закричал: «Старушка, выручай!»

Пейзаж, замечу, с подлинником схожий,

И снова буря крыла небо мглой.

Чужая няня, одуванчик божий,

Перекликалась ласково со мной.

Мы выпьем с ней, как с доброю подружкой,

И я сказал, не чувствуя вины:

«Ты приходи, но со своею кружкой,

Ведь у меня всё больше стаканы.

Хотя б одну заветную быличку

Мне одному шепни, и все дела.

Не откажи и спой мне про синичку,

Что тихо-тихо за морем жила.

И не забудь, конечно, про девицу,

Как за водой ступала поутру…»

С надеждою смотрю я на десницу,

Когда же та потянется к перу.

И – потянулась! Тот позыв извечен,

Бумаге я доверил мемуар

И подписал с-поднизу – «Зимний вечер».

В. В. Подлузский. Коми. Сыктывкар.

Запамятовала

Его я целовала горячо,

С ним, только с ним! Навеки. Я решила!

Всё помню. Всё!.. Припомнить бы ещё,

К кому я это, собственно, спешила.

(Алла Мережко)

Всё помню. Всё!.. Брехали дружно псы,

И планов я настроила немало.

Высокий лоб. Роскошные усы.

А собственно, кого я целовала?

Потом я помню тёмный сеновал,

Как паспорт я листала на рассвете.

Но кто мне это, собственно, сказал,

Что он женат и у него есть дети?

Ещё я помню взгляда чистоту.

Всё, этот мой! Навеки. Я решила!

В прикиде белом, нацепив фату,

К кому я это, собственно, спешила?

Да мне ли о несбыточном тужить!

Другой в костюме модного фасона.

«Как звать тебя?» – успела лишь спросить

Под сладостные звуки Мендельсона.

Готовку, стирку помню и теперь,

Как сковородкой замахнулась в споре.

С носками и сорочками, за дверь

Чей чемодан я выставила вскоре?

Все имена затёрты, впору выть,

Картины лишь всплывают в беспорядке.

А может, стоит одного любить,

Коль с памятью такие неполадки?

Польщена весьма

Январь со мной любезен, как весна.

Краса мурашек серебрит мне спину.

И, в сущности, я польщена весьма

Влюблённостью зимы в мою ангину.

(Белла Ахмадулина)

Со мной любезны очень сентябри,

Скажу ещё – любое время года

И даже суток; что ни говори,

Но самородков чувствует природа.

Подагра, диатез – болезней тьма,

И я терплю беспамятство горячки.

Мне нравится, что матушка зима

Так влюблена во все мои болячки.

Да что зима – мне даже пища льстит!

И я опять терплю, хоть очень больно.

Влюблённостью горчицы в мой гастрит,

Признаться, я до чёртиков довольна.

Спросите о поэзии меня,

Воистину бессмертны эти темы:

Краса запоров, сладость ячменя,

Уже рукой подать и до поэмы.

Я польщена собою и сама,

Меня и флюс и грыжа вдохновляют,

И только тем не польщена весьма,

Что лишь врачи стихи мои читают.

Предатель

Провалены явки, затёрты пароли,

Нас вывели ловко на чистую воду,

А я всё никак не отвыкну от роли,

А ты всё воюешь за нашу свободу.

(Вероника Сенькина)

Масштабные планы, престижные роли,

Накрашены губы, открыта коленка,

И я для тебя сочинила пароли:

По первости «Чтиво», а после – «Нетленка».

Пароль прошептав, прошмыгнёшь ты в квартиру.

В глазок посмотревши, я дверь запираю.

На стрёме давно я, настроила лиру

И, страстно дыша, всё читаю, читаю,

Что ты не свободен, а я-то несчастна,

И часто вздыхаю в плену междометий.

Но вот постучали – и громко, и властно.

Нас двое в подполье, откуда здесь третий?

Пунцовыми стали на лбу бородавки.

Неужто мой тайный пришёл почитатель?

Жена на пороге. Провалены явки!

И я процедила сквозь зубы: «Предатель!».