«И опять напрямик…» / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

***

За плечом у ангела-хранителя –

Белый свет. Храни его, храни.

Пусть он знает, в мире не одни

Он и я. Тем жизнь и удивительна,

Что не ясно, то ли вечный бой

За меня ведёт броня живая,

То ли я от мрака закрываю

Ангела-хранителя собой.

***

Цвела Атлантида. И шли по реке корабли.

И с музыкой тёплой ложились ветра на причалы.

Жила Атлантида. Великая. В центре земли.

И гостя любого как старого друга встречала.

Теперь говорят, что всё было иначе, но я

По лицам чинуш, по их едкому, сальному тону,

Всё понял – скрывают. Была Атлантида моя!

Сидят и боятся пускать на руины Платона.

Вывозят леса. Драгоценные. Красных пород.

Пылят большегрузы, сминая асфальт по дорогам.

Была Атлантида. Её многоликий народ

Теперь забывает, но всё ещё помнит о многом.

Её захлестнуло. И смыло. И будто бы нет.

Руины заводов как древние замки вдоль трассы.

Лишь память о прошлом сменяется звоном монет,

Становится байкой для сытого «среднего» класса.

Прощай, Атлантида… Один у обрыва стою.

Крикливая чайка кружит над волной одичало.

Я слушаю ветры. Лишь ветры правдиво поют

О том, что однажды всё снова начнётся сначала.

Так что же, не нам обживать край житейских стремнин,

На старых фундаментах фермы и фабрики строить?

Привет, Атлантида! Быть может, я твой гражданин,

Предрекший вслед многим рождение нового строя.

Была Атлантида. И будет. Иначе нельзя.

Иначе мы предали все начинания предков.

Горячие ветры, над гладью речною скользя,

Поют нам о прошлом. Свежо. Неразборчиво. Редко.

***

Беспросветное времечко,

Да сосед-хитрован...

Зацелованный в темечко,

Шёл по жизни Иван.

Обобрали наивного.

Был раздет и избит.

Сколько видывал дивного?

Сколько было обид?

Горе жгло и корёжило

На потеху врагам.

Меж похмельными рожами

Вёл Господь дурака.

Раны прежние зажили,

Поутихло в душе.

Кто там плёткой охаживал?

Он не помнит уже.

Крест с распятым Учителем

Покачнулся на миг...

Улыбнулся мучительно,

И опять напрямик.

***

Хмельные речи лезут на язык:

О премиях, о конкурсах и планах.

Но первый тост не вышибет слезы.

Он самый незатейливый... и странный.

А вот второй... Признания звучат

И пьёт поэт коньяк, притворно морщась.

О тех, кого на свете нет, сейчас

Мы третью опрокидываем. Молча.

Опять горланит шумная толпа,

Деля людей на «наших» и «не наших».

Судьба снимает поварской колпак –

Она не зря заваривала кашу.

Сейчас допьём – и ну её хлебать.

Писать стихи и грезить о высоком.

Кому-то – свет и свежие хлеба,

Кому-то – водка горевейным соком.

Бог весть, что будет, где найдём ответ

И что придётся испытать при этом,

Чтоб без зазренья совести поэт

Мог сам себя именовать поэтом.

Леонид

Памяти поэта

Л.Н. Чашечникова

Закрыта книга, но строка звенит.

Так меч простора просит, в ножнах лёжа.

Не древний царь спартанский Леонид

Владел клинком, но сельский мальчик «Лёша».

А путь его был долог и тернист:

Сквозь сумерки времён, навстречу свету

Шел молодой, весёлый баянист,

Наш Лёнька – выпускник из «культпросвета».

До самой смерти гол был как сокол.

Ленивую размеренность разрушив,

Сквозь масло будней остро шёл глагол,

Заточенный, чтоб жечь сердца и души.

Вскипала, раскаляясь добела,

Поэзия, замешанная с кровью.

Судьба же «Николаича» вела

То в Астрахань, то вовсе в Подмосковье.

А строчке нет покоя. Всё звенит.

Всё требует, чтоб я прочёл и понял.

Как будто ждёт почивший Леонид

Того, кто вложит меч в свои ладони,

Чтоб слово обожгло живым огнём

И в ясности звенящей укрепило…

А русские поэты день за днём

Подмоги ждут. И гибнут в Фермопилах.

***

На дороге в Тифлис – два вола, запряжённых в арбу.

А навстречу коляска с кудрявым, смешливым поэтом.

Позже он убеждал себя, дескать, про всё позабудь...

Но до смертного часа в подробностях помнил об этом:

Как скрипели колёса, как жарко курился рассвет,

На полнеба алел, словно свежая рваная рана.

«Вы откуда?», – спросил у смурного возницы поэт.

Тот взглянул отрешённо и вымолвил: «Из Тегерана».

По накрытому тряпками грузу скользнул острый взгляд,

И напуганный Пушкин, страшась и желая ответа:

«Что везёте?» – шепнул. И как будто качнулась земля,

Оглушённая страшным известьем: «Везём Грибоеда».

На дороге в Тифлис, на изломе горючих времён,

Два следа от повозок в пыли раскалённой белели.

Так двух гениев – каждый великим талантом клеймён –

Параллельными курсами в вечность вели параллели.

Но ни пыль, ни пурга не меняют истории суть.

По кровящей неоном столице из «Внуково» едут

Похоронной процессией. Спросят: «Кого там везут?».

Но ответ всем известен, конечно: «Везут Грибоеда...».

***

Из тьмы на свет стремятся единицы.

В политику играет – большинство.

Мне поле обездоленное снится,

И желтоватый свет через ресницы –

Свет из пшеничной юности его.

Проснусь, а всюду снова делят власть.

Орать готовы и махать руками,

Друг друга клясть и заливаться всласть

О том, из-за кого беда стряслась.

А поле зарастает сорняками...

Никто не сеет истины зерно,

Со звонким «…ля» нашла коса на камень.

Как любят власти рассуждать умно!..

Но от речей их сделалось темно

Над полем, что кормило нас веками.

***

Лишь позовут свергать царя,

Поманят троном –

И вновь кровавая заря

Над тихим Доном.

Хоть нет от правды ни следа

В заморской мантре,

Уйдёт на киевский майдан

Безусый Андрий.

Потом: нацгвардия, Донбасс

И встреча с батей.

А дальше «Сынку!» хриплый бас.

А дальше... Хватит!

Но сквозь года и города:

«Я слышу, сынку!»,

И не ответит никогда

Остап из цинка.

Вот только кровь на всех одна

И горечь дыма.

На тех и этих тишина

Неразделима.

Смешает повести финал

И быль и небыль.

Ждёт тех и этих тишина,

Земля и небо.

После паводка

Вымокло в посёлке дачном, кажется,

Каждое худое деревцо.

И берёза, что когда-то саженцем

Привозили из лесу с отцом.

Думали – пройдут десятилетия

И под этим деревом родня

Будет наше вспоминать наследие,

Называть прапрадедом меня.

Обхватила грязь сапог резиновый,

И шипит: «попробуй, отними!».

Споря с новоявленной трясиною,

Я спешу к берёзе напрямик.

Под ногами хлюпкий август плещется.

Чуть не вскрикнул в тот же миг, едва

Углядел, как истово трепещется

Над водой зелёная листва.

Странно эта ветка многолистная

Смотрится в болотистой глуши.

Раз берёза умудрилась выстоять,

Значит, будем сеять. Будем жить.

Горел дачный домик за пару аллей от меня.

Постреливал шифер, и дым устремлялся к зениту.

Соседка твердила: «Поди, подожгла ребятня...».

Ага, развлекаются... Не ребятня, а бандиты.

Как будто почуяли: людям теперь не до дач,

Изжёванных паводком этим мучительным летом.

Бесхозные домики будут – судачь, не судачь –

Ломать и сжигать, и гортанно смеяться при этом.

Как взявшие спички лисички, что к морю гурьбой

В известном стишке направлялись, чтоб выжечь стихию.

Мне кто-нибудь скажет: «Вот лучше б следил за собой...

Послушать тебя, так они поголовно плохие...».

Соседка твердит: «Что ж теперь, со шпаной воевать?

У этих вояк – нос сопливый и школьные ранцы...».

А в домике дачном осталась стоять лишь кровать.

Точнее, две спинки и чёрный от копоти панцирь.

***

«Смерти нет», – повторяет в бессонье душа.

«Ночи нет», – заходящее солнце ей вторит.

Как боится душа разучиться дышать,

Так светило страшится, что выгорит вскоре.

«Ночи нет...», – солнце крутит наш маленький шар.

«Смерти нет...», если каждый продолжен в потомке.

Но взрослеет душа, чтоб понять не спеша,

Что сама для себя – лишь потёмки.

Шелестят по архивам шаги и тома,

Заполняются храмы просящими чуда.

Понемногу собрав от души и ума,

Понимаю себя и немного... Иуду.

Он на всё был готов ради звона монет,

Но не много ли нас нынче этим болеет?

А душа всё твердит: «Смерти нет, смерти нет»...

Снова солнце взойдёт, осветив Галилею.

Снова солнце взойдёт, осветив Назарет.

«Ночи нет» – солнце верит трудам Галилея.

***

Летит. Кружится. Падает. Врастает

В сугробы у замёрзшего окна

Январский снег, а серенькая стая

Таскает из кормушки семена

Подсолнечника. Добрая старушка

Их сыпала. До солнечного дня

Теперь протянут птицы.

«Где же кружка?», –

Нелепо тянет срифмовать меня,

Но за окном: ни кружки, ни старушки.

От щедрых подношений ни следа.

Ещё слетают бойкие пичужки

К дышащей паром форточке, но там

Царят иные запахи. Врастает

В сугроб не этот снег, но прошлый год.

Поминки отшумели, и пустая

Квартира словно новой жизни ждёт.

А снег идёт. И в этой снежной гущи

Блуждает беспокойная душа.

И кормит птиц, поющих для живущих

На всех без исключенья этажах.