Картина маслом
Приятен глазу белый цвет,
и я, весь в чёрное одет,
как неопознанный объект
пересекаю: а). Проспект;
b). Тротуар; Тропинку – с);
газон с бордюром на торце...
Пересекаю (сквозь дома)
дворы, знакомые весьма,
затем – соседние дворы,
где не бывал до сей поры,
кусты, мосты, торговый ряд,
пересекаю всё подряд,
вокзал, газон один ещё –
он с тротуаром совмещён,
фонтаны, улицу, опять
газон, киоск «Союзпечать»,
эпоху, звёздочку в окне,
Петра на бронзовом коне,
театры, площади, музей,
врагов, приятелей, друзей,
свободным шагом, на бегу,
пересекаю, как могу,
любовь, которой много лет,
любовь, которой больше нет,
и – выхожу на белый свет.
***
Пока ещё разводишься, но мир
уже теряет прежние приметы.
Повылезли, затёртые до дыр,
на божий свет, как на ориентир,
в твоём шкафу дремавшие скелеты.
Не различимы двери в темноте:
одна, другая комната, и будто
пельмени закипают на плите
чуть медленнее, хуже, и не те
желания оправдывают утро.
Не знают пары свежие носки,
изжога от спиртного и солений,
от воли и безволия тоски,
и больно так, что рушатся виски,
но в целом жить намного веселее.
***
На пустыре
возводят новый дом:
прораб явил отменную смекалку
когда похмельный чувствуя синдром
захватывал обсчественную свалку
мы строим дом
для вежливых ребят
не говорил но рисовал с натуры
его слова звучали аккурат
как на уроках постлитературы
на крыше дома будет город-сад
разбиты парки выправлена ловко
проспекта узловатая верёвка
потом добавил будто невпопад
мы строим дом и нет пути назад
в руках у нас винтовка
***
Захотелось очень-очень
стать простым чернорабочим:
в пять утра вставая с койки,
думать о масштабах стройки,
на которую к шести
нужно будет подгрести.
Вира, вира! Майна, майна!
Как дела идут? Нормально!
Я без прав и полномочий,
шнырь, батрак, чернорабочий,
спецодежду нацепив,
излучаю позитив.
Без опасности работа,
как обеды без компота.
Здесь на каждом механизме
есть клеймо: угроза жизни.
Хоть с утра пол-литра вмажь,
но прослушай инструктаж.
Слишком строгие порядки
на строительной площадке.
Даже топая к сортиру,
поклоняюсь бригадиру –
за усердие хочу
быть похлопан по плечу.
От зарплаты до зарплаты
широченный взмах лопаты.
Можно о литературе
размышлять на перекуре,
просекать бла-бла, сиречь,
понимать пустую речь.
Никакой теперь обузы,
типа вороватой музы,
что умеет на излом
брать за письмен-
ным столом.
Идеальная жена
У кого глаза большие?
У тебя глаза большие.
Мы проснулись рано утром
и глаза тебе зашили.
У кого болтливый рот?
У тебя болтливый рот.
Мы проснулись рано утром –
сделали наоборот.
Кто развешивает уши?
Ты развешиваешь уши.
Утром скручивали вместе –
покороче и поуже.
Кто суёт повсюду нос?
Ты суёшь повсюду нос.
Сколько раз средь бела дня
он обнюхивал меня,
до испарины трудился
и работал на износ?
Носа нет. Закрыт вопрос.
***
Перекрестись, едва
покажется там вдали
жёлтая голова
Сальвадора Дали.
Или вот: из кустов
с глазищами наголо
выглянет сразу сто
его жёлтых голов.
Даже меня учи-
ли, так реагировать на
вспыхнувшие лучи
подсознания, сна.
***
Знала розовая панда
мой секретнейший секрет.
Даже в том, что это правда –
ничего плохого нет.
Дело было ближе к маю,
точно помню, как во сне,
прошептала: «Понимаю!» –
панда розовая мне.
Всё невольно изменилось.
Колокольцами звеня,
поменяли гнев на милость
окружавшие меня.
Правда-правда, был опорой,
хоть и ростом очень мал,
зверь невиданный, который
мои тайны понимал.
Правда-правда. Полуправда.
Но куда девалась вдруг
эта розовая панда,
этот самый лучший друг?
***
К служителям официальной церкви
питаю нежность, равную любви:
терпимы ритуалы и расценки –
услуги в пересчёте на рубли.
В каком бы храме ни был, замираю
при виде позолоченных икон.
Стремления к заоблачному раю
нижайший провоцируют поклон.
Ряды старушек, свечек батареи –
молитвой церковь русская полна,
а вкруг неё курсируют цыгане,
как менеджеры среднего звена.
Да, грешен, да, на исповеди не был,
признаться честно, дьявольски давно,
но верю в то, что мне кусочек неба
дарован будет Богом всё равно.
***
Я бы встал
и пошёл, кабы знал куда…
Ключевая внутри у меня вода
тяжела, потому берега круты –
не ведут коридоры к воде кроты.
Берега-то вокруг, а вода – в кругу,
не желая того, расплескать могу.
***
«Nel mezzo del cammin di nostra vita»
Dante Alighieri
«Бессонница. Гомер. Тугие паруса»
Осип Мандельштам
С трудом дочитывать Гомера,
считать страницы до конца...
Какая блажь, обман, химера,
где знаний собственная мера
не стоит битого яйца!
Глушить бессонницу, глазами
съедая текст, сидеть в тиши,
как будто на морском вокзале
сдаёшь единственный экзамен
успокоения души.
Мозги опилками да ватой
под утро полнятся сильней.
И первый круг, и круг девятый,
с какой бы ни граничил датой,
всегда был списком кораблей.
***
Внутри меня живущий демон
был занят всю неделю делом:
спиртное пил за семерых,
гоняя демонов твоих.
Нехватка сна, плохая пища,
глаза чернее пепелища –
мой демон выдохся, затих
в ногах у демонов твоих.
***
Хорошо ли живёшь, Коломбина,
с этим самым, который тебе
вроде мужа? Хотя бы любима?
Он такой же, как я – кобелина
с карамелью на верхней губе.
Он такой же. Из нужного места
руки, ноги растут, голова...
Нас обоих лепили из теста
площадного почти что протеста
и слепили – раскусишь едва.
Наши мысли – предмет укоризны:
это будет черта, а не штрих,
за которой хоть раз окажись мы –
переполнит приятие жизни,
где мы делим постель на троих.
Поиск точного слова бесплоден.
Что тут скажешь, подумаешь тут?
Мастера живописных полотен
карнавальное шествие плоти
зафиксируют и продадут.
***
Насвистеть вселенной в уши,
дескать, я пишу нетленку,
и лежать себе, уткнувшись
лбом в обшарпанную стенку.
Несменяемая поза...
Оседлав гнедую лошадь,
призрак авитаминоза
пересёк мою жилплощадь
рысью, по диагонали,
без особого азарта.
Стрелки на часах догнали
отступающее завтра.
Хуже бездны только днище.
Недвижим вторые сутки,
телом слабый, духом нищий,
но пока ещё в рассудке.
Улыбающийся призрак
лошадь вялую стреножил.
Всадник следующий близок,
произвольно осторожен.
Бледный конь его ступает
легче жертвы общепита,
и похожа на стопарик
тень гранёного копыта.
Я лежу, белее смерти,
не дышу, к стене припёртый,
потому что всадник третий
показался и четвёртый.
Где-то между этажами,
пока ехали, шумели.
Был один из них в пижаме,
хоть и должен быть в шинели,
а другой в шинели ехал,
но хотелось-то – в пижаме...
В общем, было не до смеха
где-то между этажами.
Вот они, как жили-были,
друг за другом на маршруте:
– Разномастные кобылы,
аккуратней маршируйте!
Никакой теперь удачи
и глобальных невезений.
Явит значимость иначе
Апокалипсис весенний:
в облачении прекрасном
Божий агнец куролесит...
Хороша картина маслом
и художник интересен.
***
Зависим от времени суток,
по радуге, как по мосту,
души обезличенной сгусток
опять покидает Москву,
свою расписную обитель,
жилище – какое уж есть,
чтоб цельные цепи событий
на свалку эпох перенесть,
вернуться очищенной, куцей
по радуге той же – назад.
Пусть новые цепи куются,
ложатся на старый фасад.
***
Печаль моя, закатная печаль,
на прошлое смотрю благоговейно:
там женщина, зовущая на чай,
нальёт мне обязательно портвейна.
Душа (согласно принятым клише)
мужала, зрела, полнилась, крепчала.
Потрафить как взрослеющей душе,
известно было с самого начала.
Теперь всё по-другому, так и знай,
и, помня о теориях Эйнштейна*,
хотя бы приблизительно, линейно,
(*для рифмы упомянут, невзначай),
держи в уме, что пить я буду чай,
когда зовёшь на рюмочку портвейна.
Комментарии пока отсутствуют ...
