Февраль 1917 года. Томск. Улицы полнятся возбуждёнными, радостными толпами людей, с красными бантами на лацканах пальто. Реют красные знамёна. Звучат революционные песни. После свержения самодержавия, в обществе господствуют либеральные настроения, все ждут  значительных перемен к лучшему.

А в частях русской армии проходят митинги. Перед солдатами выступают ораторы самого разного толка. И прилично одетые господа, и волосатые интеллигенты, и ещё какие-то крикливые личности. Наперебой болтают о свободе, равенстве, братстве, народовластии, о войне до победного конца.  Властители дум зовут в светлое будущее, ко всеобщему счастью, которое с неизбежностью постигнет, последующих за ними. Звучат туманные намёки на Учредительное собрание, должное воздать каждому от общего пирога.

Однако народ и армия устали от войны. А тут надо успеть к дележу общего пирога. Желательно хапнуть кусок пожирнее. Демократия же, братцы!

Поэтому речи ораторов из числа большевиков, требующих немедленного мира, национализации заводов и фабрик, справедливого решения земельного вопроса, воспринимались с гораздо большим воодушевлением. Зёрна давали дружные всходы. Пороховая бочка бессмысленного и беспощадного русского бунта, вот-вот, громыхнёт в очередной раз.

Искрила у фитиля пороховой бочки газета «Правда», после свержения самодержца, появившаяся в Томске. Ох и сладок запретный плод! Простой, доходчивый язык изложения, что называется – беседа на равных, злой сарказм в отношении Временного правительства, помещиков и капиталистов, снискали огромную популярность газете. Предстоящая экспроприация экспроприаторов грела душу благодарных читателей.

Первая в мире революция из ряда цветных, увенчалась полным успехом – развалом страны и армии.

Жизнь пошла в разлом. За Февральской революцией последовала  Октябрьская. Затем в Сибири объявился Верховный правитель – Колчак Александр Васильевич с его правопорядком.

Почему в 1904 году старший лейтенант Колчак Александр Васильевич сражался с японцами, уверенный, что перед лицом внешнего врага русские должны забыть обо всех своих разногласиях? И почему в 1918 году адмирал Колчак уже сражался с русскими, убеждая самого себя, что для борьбы с революцией можно пойти и на союз с японцами? Против русских вместе с кем угодно – с теми же японцами, французами, американцами, чехами. Что определённо шло в разрез с патриотическими принципами адмирала. Это несоответствие до конца дней мучило его. Это же несоответствие сегодня мучает и заводит в тупик комиссии по реабилитации.

Если бы Александру Васильевичу кто-либо сказал, что, став у кормила власти, он тем самым приблизит торжество революции, адмирал бы, вероятнее всего, счёл того сумасшедшим. Уж кто-кто, а он делал всё, что бы выкорчевать в Сибири, на Урале, в Поволжье и на Дальнем Востоке корни большевизма. Но в том-то и заключается  чёрный юмор истории, что действия адмирала привели к результатам, совершенно противоположным.

 

Голословно? Приведём свидетельства современников. В 1919 году в Париже вышла книжка либерала Зензинова В.М. – «Из жизни революционера». Вот что он пишет: «Свергнув демократическую коалиционную власть и вступив на путь реакции, правительство Колчака, хотело оно того или не хотело, в величайшей степени укрепило позиции большевиков в России, так как после такого переворота никто не посмеет возразить большевикам, что в лице правительства Колчака они борются не с контрреволюционерами».

Генерал Брусилов А.А. в своих воспоминаниях пишет: «Однажды мне келейно был задан вопрос: буду ли я поддерживать Керенского, в случае если он найдёт необходимым возглавить революцию своей диктатурой? Я решительно ответил: “Нет, ни в коем случае, ибо считаю в принципе, что диктатура возможна лишь тогда, когда подавляющее большинство её желает”. А я знал, что кроме кучки буржуазии, её в то время никто не хотел…. Тогда мне был предложен вопрос: не соглашусь ли я сам взять на себя роль диктатора? На это я также ответил решительным отказом, мотивируя это простой логикой: кто же станет строить дамбу во время разлива реки – ведь её снесут неминуемо прибывающие революционные волны».

То ли Александр Васильевич Колчак этого не понимал, то ли понимал, но решил, что любое действие во время разгула стихии, пусть неправильное, пусть обречённое на неудачу, лучше пассивного бездействия? Но с фактами не поспоришь. Призванный сплотить силы контрреволюции и задушить большевизм, он, помимо своей воли раздробил эти силы и, гася пламя революции, разжёг пожар, в котором сгорели все его надежды. И тут уже не важно: понимал ли, либо сознательно обманывался.

Да и наш народ, понимая или не понимая,  сознательно или бессознательно свой выбор сделал. Вот смотрите, в сентябре 1919 года, в разгар боёв за Омск, в Красную Армию влилось 24 тысячи новых бойцов из крестьян, а Колчак в это же время вынужден был бросить 24 тысячи солдат на подавление у себя в тылу крестьянских восстаний. Бросили солдат на подавление, и что? А вот давайте и посмотрим, что…. Что, собственно, произошло в селе Ново – Кусково Томской губернии с одной из таких рот особого назначения?

Великий Сибирский тракт, соединивший довольно сносным сухопутным сообщением Москву с Иркутском, появился на карте Российской империи, на заре восемнадцатого столетия. Это был в то время самый протяжённый тракт в мире. И самый оживлённый. По нему сразу же хлынули в неведомые, но по слухам, сказочно богатые края, купцы и промышленники, землепроходцы и рудознатцы, служивые люди и всевозможных мастей проходимцы. И у каждого имелся свой интерес, свои вожделения. Своё, если хотите, Эльдорадо призывно манило. Свой Клондайк грезился.

 

Уныло скрипели телеги и дроги переселенцев, весело заливались бубенцы лихих почтовых и купеческих троек, зычно гикали бравые ямщики фельдъегерей, свистели бичи и… кистени. Великий Сибирский тракт, ко всему прочему, снискал, впрочем, вполне заслуженно, авторитет ещё и самого разбойного тракта. Частенько, неосторожные путники, да и осторожные, чего уж греха таить, тоже, отдавали богу души через проломы в головах. Однажды здесь исчез даже царский золотой обоз, следовавший в Москву под усиленной воинской охраной.

Была у этого, поистине великого тракта и ещё одна характерная особенность, очень отличавшая его от остальных дорог и магистралей. Вне зависимости от  времени года – и в летнюю жару, и в зимнюю стужу, в весеннюю распутицу, и в осеннее ненастье – висел над ним скорбный звон кандальных цепей. От вольнодумства, проявлений разного рода преступных наклонностей суды присяжных привычно отучали непутёвых подданных Российской империи проверенным и универсальным средством - сибирской каторгой. Если, конечно, деяния обладателей преступных наклонностей не карались смертной казнью. Партии колодников, подгоняемые окриками конвойных, одна за другой уныло брели в места не столь отдалённые. В юдоль печали и слёз  -  по дороге в один конец. Для многих…

Собственно, согласитесь, на тракте с убедительной яркостью и выпуклостью подтверждалась незыблемая универсальность правил жизненной лотереи: одним на роду прописали клондайки, другим, увы, кандалы.

Но ничто не вечно под луной. Пришёл конец и золотому времени Великого Сибирского тракта, с появлением Транссибирской железнодорожной магистрали. С её могучими стальными конями извозным лошадёнкам тягаться оказалось не под силу. Тракт начал постепенно хиреть, приходить в запустение. А в период колчаковщины, он и вовсе обезлюдел. По нему мало кто отваживался ездить, и теперь уж точно не из боязни разбойных людей, кои к тому времени здесь, почти что, перевелись.

На тракте можно было легко нарваться на карателей, а радетели белой идеи, если воспользоваться современными клише, прочно обосновались на первой строчке рейтинга 1919 года в номинации: Разбой на большой дороге. У закоренелых бандюганов и партизан с зачётными вистами дело обстояло значительно туже. Годились, разве что, на роль  стажёров, не более. Правда, из некоторых стажёров в нашем, печально знаменитом ведомстве, году к тридцать седьмому, выпестовали настоящих монстров.

 

Вот по этому-то, уже изрядно подзахиревшему Великому Сибирскому тракту, воскресным июльским днём 1919 года, в восточном от Томска направлении, следовал конный воинский обоз.

Обоз растянулся почти на полкилометра. Погода стояла жаркая и сухая. И, если, передние телеги начинали двигаться чуть быстрее, на задних, сразу становилось нечем дышать от поднимаемой пыли. Впереди и по сторонам обоза следовало конное боевое охранение. Для этой цели имелось достаточное количество верховых лошадей. Командир роты поручик Баранов в походе делал всё возможное, чтобы не утомить роту и уберечь от внезапного нападения партизан. На ночёвки выбирал небольшие деревушки, сразу после остановки выставлял секреты вдоль поскотины. И с этого момента, ни одна живая душа не могла покинуть деревню. Правда, в неё беспрепятственно впускали всех и каждого, тут же доставляя к ротному, учинявшему самоличный допрос запоздалому путнику на предмет выяснения: Кто он? Откуда и куда следует? По каким, таким делам?

Преимущественно местным мужикам и бабам, возвращавшимся с сенокоса, ибо сенокосная страда была в самом разгаре, приходилось отвечать на жёстко поставленные вопросы. Ну, а если попадались чужаки, их запирали на ночь в холодную, и староста получал наистрожайший приказ отправить их на утро под конвоем сотского в волостную милицию для досконального выяснения личности.

Сам Баранов вместе с другими офицерами останавливался на ночлег у местного старосты или батюшки. Наутро, чуть свет, был уже на ногах, проверял посты, порядок в расположении, строго взыскивая с унтеров и офицеров за обнаруженные упущения.

Невесёлые настроения царили и среди других солдат и унтеров роты. Даже пили, если удавалось расстараться спиртным, мрачно, с надрывом. Не было слышно ни смеха, ни весёлых шуток и прибауток, обычно, изобильно сдабривающих речь православных при честной компании.

На третий день пути, рота вступила в пределы Ново-Кусковской волости. Дорога виляла меж берёзовых и осиновых околков, одетых в сочный, зелёный наряд. В знойном небе плавали белесые, кучерявые облачка. Солнце стояло в зените и палило нещадно. От буйного разнотравья шибало пряным, духовитым настоем, а от обоза – конским потом и дёгтем. В прохладе леса, на все голоса насвистывали и нащёлкивали, его пернатые обитатели. В траве, до звона в ушах, трещали кузнечики. В музыку природы вплетался и тонкий комариный звон, и густой гул неотвязных паутов. Всякая живая тварь пела свои песни. Жизнь кипела во всём великолепном многообразии её проявлений.

 

Впрочем, и среди штабных офицеров тоже царили не самые бодрые настроения. В губернии разгорался пожар партизанской войны. В Томске активизировалось большевистское подполье. Не радовали и вести с фронта. Красные опять наступали. Они овладели Челябинском, форсировали Тобол и неудержимой лавиной накатывались на столицу Верховного правителя – Омск. Поводов для раздумий больше, чем достаточно. Вдобавок, недавние союзнички, чехословаки, в самый критический момент вышли из игры и гнали свои эшелоны на восток, планируя окольными путями, через моря и океаны вернуться на родину.

Степан Сгибнев ехал в середине обоза. Думал о превратностях судьбы. Жизнь, ещё такая недолгая, уже не впервой круто повернула.                                                                      

Родился он 22 декабря 1898 года в многодетной крестьянской семье двенадцатым по счёту. Замыкающим. Отец, Михаил Павлович, умер от скоротечной чахотки, когда Стёпе исполнилось четыре года. Здоровье главы семьи подорвала каменоломня, где подрабатывала и вся семья Сгибневых, дабы свести концы с концами. Благодаря стараниям матери, Степану удалось окончить трёхклассную церковно-приходскую школу, программу начального образования он осилил за два года. С десятилетнего возраста самостоятельно стал зарабатывать на хлеб. Сначала мама определила его мальчиком в магазин одного из томских купцов, а как подрос немного, пошёл работать на скотобойню и, от судьбы не уйдёшь, оказался на каменоломне, сведшей в могилу его отца.

Детства, в общепринятом смысле этого слова, у Степана Сгибнева, практически не было. Типичная судьба типичного крестьянского пацанёнка. Развивающаяся промышленность нещадно пожирала труд, в том числе и детский. Дикий капитализм, по-российски, порождал и социальную базу для последующих революций. Предупреждения 1905 года не услышали….

В январе 1917-го Степана призвали в царскую армию, направив в Томск, в учебную команду. Там и застала его Февральская революция. С её половодьем митингов и красивыми байками о свободе, равенстве, братстве, народовластии и о войне до победного конца.

Четыре брата из семьи Сгибневых одновременно служили в армии. Летом Степана, младшего из них, по решению гарнизонного комитета, в числе ему подобных солдат, отпустили домой на период сенокоса. Обратно в полк, он уже не вернулся. Самодемобилизовался и его старший брат, приехавший домой на побывку после ранения.

 

Ссыльный большевик из рабочих, проживавший в то время в Заварзине – Мефодий Пиротинский организовал кружок из бывших солдат, куда вошли и братья Сгибневы. У Мефодия водилась разнообразная литература. Подпольная. Сладость запретного плода? Пожалуй, да. Но и талант рассказчика. Всё – таки идеологический работник – товар штучный. Подтвердить? Легко. Дипломированные политработники времён развитого социализма, почище Кашпировского, вгоняли гражданские, а в особенности солдатские аудитории, в ступор сладких сновидений. Догмы в стиле – Учение имярек современно, потому что оно верно, интерес убивают. Напрочь.

Ну, это будет позже. В эпоху развитого социализма. А вот для членов кружка, в количестве 12 человек, речи Пиротинского догмами не казались, слышались откровениями. В соответствие с модой, организовались в красногвардейскую дружину, командиром боевой единицы избрали Василия Сгибнева. Оружие для дружинников – американские винчестеры, раздобыл Пиротинский.

Боевое крещение Степан Сгибнев получил в Томске, в мае 1918 года, при защите Дома Свободы от белогвардейских мятежников. Мятежников удалось разбить, однако радость победителей оказалась недолгой. Поступило сообщение, что со стороны станции Тайга на Томск движется эшелон белочехов. Навстречу ему спешно выслали  сводный отряд в составе двух взводов – пулемётного и артиллерийского. Молодого красногвардейца Степана Сгибнева, показавшего себя молодцом при защите Дома Свободы, включили в отряд, поручив командовать пулемётным взводом.

Бойцы изготовились к встрече белочехов на станции Богашёво. Первый блин ожидаемо обернулся комом. Началось с предательства пушкарей. Те выгрузили из вагона лошадей, затем, не сказав никому ни слова, с места в карьер, ускакали в неизвестном направлении. Бегство канониров произвело тягостное впечатление на оставшихся красногвардейцев.

Молодой взводный Степан Сгибнев стойко перенёс удар в спину. Остатки отряда развернули брошенные орудия в сторону ожидавшегося неприятеля. Уверенность командира, его шутки и внушительный вид пушек приободрили бойцов. Но вот с белочехами случилась незадача. Информация оказалась ложной, эшелон их не появился. Зато появился другой – со стороны Томска. С белогвардейцами. Завязался неравный бой. Степан залёг за пулемёт и успел, нажав на гашетку, дать несколько очередей, тут-то его чем-то и долбануло по голове. Он потерял сознание…

Очнулся он уже в Томске, в здании бывшего Дома Советов, который белые заняли под штаб. Из разбитой головы и носа сочилась кровь. Рядом лежали другие раненые красногвардейцы. Жестокая плата за безрассудство. Революционный азарт – штука хорошая, но без знания азов военного дела – бесполезная, а иногда и вредная. Урок в дополнение к урокам политграмоты. Да, Наполеон мог, ввязавшись в драку, уже в процессе сражения вырабатывать тактику, но то – Наполеон. Хотя, без поражений не бывает побед…

 

Первоначально всех пленных красногвардейцев мятежники собрали в Доме Советов, с наступлением сумерек повели в Центральную тюрьму. Под усиленным конвоем. За сплошным кольцом солдат, шедших с винтовками наперевес, сразу образовалась чрезвычайно агрессивная толпа, состоявшая из купчиков, лавочников, владельцев доходных домов, чиновников, желторотых гимназистов из состоятельных семей и прочей «благородной» публики. Находилось в разношёрстной, пёстрой толпе и немало приличных с виду господ и шикарно одетых дамочек.

Черносотенная свора алкала крови и зрелищ. Толпа орала, улюлюкала, материлась, напирала на угрюмый конвой, требуя немедленной расправы над пленными.

Степан Сгибнев ещё не оправился от контузии и шёл, опираясь на чью-то руку. У него зверски болела голова, перед глазами плавали огненные круги. Он отчётливо сознавал нависшую над ним и его товарищами по несчастью опасность. Чаще и чаще, то камень попадал в одного из конвоируемых, то трость или зонтик доставали чью - то спину. Слабые стонали, злые и сильные забористо и отчаянно матерились.

Сгибневу поневоле вспомнилась подобная сцена из книжки «Гибель Парижской коммуны», прочитанной им уже после Февральской революции. Фантасмагорическое сходство с описываемым в романе трагическим эпизодом самосуда, устроенного великосветскими дамами и господами, над истекающими кровью коммунарами, заставило Степана поёжиться. Французские аристократы и аристократки, мнящие себя сливками общества, отбросили  манеры, безжалостно кололи зонтиками, стеками беззащитных, окровавленных революционеров, стараясь попасть в самые чувствительные места, причинить побольше страданий перед смертью. Ах, как благородно!

Угроза потери власти и капиталов превратила дворян в отвратительных хищных зверей, готовых вцепиться в глотку быдлу, посмевшему вякать о равенстве!

Шабаш ведьм из «Гибели Парижской коммуны» материализовался на улицах Томска. Обернулся страшной явью.

Положение пленных красногвардейцев с каждой минутой становилось всё более  угрожающим. Начальник конвоя, поручик Стрижов, ограничивался лишь вялыми увещеваниями:

– Господа, попрошу без эксцессов! Образумьтесь, господа…

 

Но вошедшие в раж «господа» не обращали на его слова ни малейшего внимания. Дело, наверняка, кончилось бы самосудом, если бы не одно обстоятельство. Среди пленных оказался бывший подпоручик Кузьмин, в свое время учившийся вместе с поручиком Стрижовым в коммерческом училище. Кузьмин протолкался к начальнику конвоя, бесцеремонно ухватил того  за ремень со словами:

– Слушай, Стрижов, если собираешься допустить самосуд, попрошу заранее учесть – первым сдохнешь именно ты. Задавлю, как последнюю падлу. Понял? Мне, как ты, наверное, догадываешься, терять особо нечего.

– Володька? – удивился Стрижов, без радости узнав в рослом пленном своего старого однокашника. – Но ты-то, как очутился в этой компании?

– Не твоего ума дело! – отрезал Кузьмин. – Заруби себе на носу мои слова. Если, конечно, жить хочешь.

Стрижов хорошо знал по коммерческому училищу, что Кузьмин слов на ветер не бросает. При редкой физической силе, он обладал и весьма решительным характером. Поэтому сомневаться в реальности опасности не приходилось. Начальник конвоя заозирался по сторонам, ища место поспокойней. Однако ретироваться подальше от опасного соседства не удалось, – толпа прижала его вплотную к пленным. Пришлось «вспомнить» обязанности, прописанные в «Уставе караульной службы», касающиеся сопровождения в пути следования колонны пленных.

– Господа! А ну, прекратить безобразничать! – срывающимся голосом потребовал он. – Не вынуждайте к крайним мерам!

Для острастки пальнул вверх из нагана. Конвойные, видя разительную перемену в настроении начальника, тоже принялись напирать на толпу. Энергичные меры сопровождающих подействовали на представителей «почтенной публики» отрезвляюще. Они резко ослабили напор на колонну, после второго предупредительного выстрела Стрижова, начали с глухим ропотом расступаться в стороны и понемногу рассеиваться. Кровавая трагедия, неминуемо должная разыграться на сумеречных улицах Томска, не случилась.

Пережитые страхи, испытанный ужас от осознания собственной беспомощности перед лицом разъярённой толпы запомнились Степану на всю оставшуюся жизнь.                          

Русские продолжали убивать русских. Степан постепенно свыкся с мыслью, что мир, сейчас зарешёченный, скоро перестанет для него существовать вовсе. Первоначальное отчаяние сменилось апатией.

 

Затем – неожиданный кульбит судьбы. Всех арестантов призывного возраста отделили от остальных, стали водить в церковь, где проповеди батюшки наставляли на путь истинный заблудших божьих овечек. Засуетились офицеры из гарнизона – арестантским мордам толково разъяснили, что единственный путь к истине – служение Верховному правителю.Ах, простите, если не возникло желания служить адмиралу? Вдруг? Ну, тогда, пожалте, тоже за порог камеры, там вас ждёт свобода! В белых одеждах и с косой на перевес. Для не совсем понятливых – пуля в башку! Да, выбор, не позавидуешь, но это всё-таки какой-никакой выбор…

В ночь, под наступающий 1919 год тюремных рекрутов отконвоировали в гарнизон, где Степана Сгибнева зачислили рядовым в 46-ой полк. Так, по воле судьбы, он снова оказался в белой армии. Но теперь он уже твёрдо знал себе цену и цену, происходящему на просторах Сибири действу. Согласитесь, мало, кто в его годы смотрел смерти в лицо и через прорезь «Максима» и через тюремную решётку. Наивный крестьянский паренёк остался в далёком прошлом. А прагматичный, умудрённый своеобычным опытом, немного циничный молодой человек затаился и ждал оказии для перехода к красным.

Превратности судьбы, вспоминаемые Степаном, и привели его на дорогу в Ново-Кусково.

Мы же пока поразмышляем о процессах. Объективных и субъективных. А пищу для размышлений снова поищем в документах.

27 марта 1918 года Томский военно-революционный штаб выпустил разъяснение по поводу обложения контрибуцией местных капиталистов. Первый пункт коего скрупулёзно констатирует: «…Местными капиталистами за последнее время забрано из местных банков под различными предлогами свыше ста миллионов рублей. Требуемые с них пять миллионов являются лишь одной двадцатой частью суммы и отлив их в кассу Совета вредно отразиться на состоянии промышленности и торговли не может…». Ничего не скажешь, учёт и контроль просто образцовый.

В заключение, ультиматум буднично предлагает упорствующим отправиться на работы в рудники.

Не напоминает шариковское: Отобрать и поделить? Принялись сеять идеи, а хлеб кто сеять будет? Пушкин? Легко прогнозируется и результат. Александр Сергеевич надежд не оправдал. Вскорости, 24 мая 1918 года тот же орган власти в городе вводит военное положение и доносит до сведения всех граждан:

1. Никакие сборища на улицах не допускаются и будут рассеиваться с применением вооружённой силы.

2. К лицам, оказывающим сопротивление и не подчиняющимся приказаниям воинских частей и патрулей, будут применены самые решительные меры, вплоть до расстрела на месте.

Всё, дальше ехать некуда. Последовала неуклюжая попытка оправдать собственную беспомощность продовольственным кризисом. Вспомнили про умирающих без молока и хлеба детей. Про увечных воинов. Вряд ли искренне. Ведь, распределяя контрибуцию, о детях и увечных воинах даже и не заикнулись. Вспомнили, вдруг, и про посевную. Зачем? Подвели базу под очередную экспроприацию и приступили делить монастырские запасы. Совет 25 мая 1918 года постановляет, что «…решил взять излишки продовольствия, четыре коровы, три лошади для работ в огородах приютов и для больных воинов, возвратившихся с фронта, взять две коровы и часть капусты, крупы и муки…».

 

Попутно Губернский исполнительный комитет преподал служителям культа урок политкорректности: «…Монахи и священнослужители обязаны водворять мир и спокойствие в исстрадавшейся стране, а они, наоборот, руководясь корыстью и злобой, стали мутить бедноту, женщин, неразумных подростков. Они ударили в колокол, предназначенный церковью для возвещения только благих вестей, они ударили, чтобы поднять на ноги народ, чтобы пролилась человеческая кровь. Они пустили слухи, что Совет рабочих хочет отобрать драгоценности и даже иконы. Это обман, ложь, гнусная клевета...».

Народ, что клевета не поверил. Несколько попозже убедился, что правильно не верил. Первое в мире государство рабочих и крестьян отделило церковь, в том числе и от большей части, принадлежащего патриархии имущества. Правда, не в этот раз, а несколько попозже.

Напоследок, постановление предупреждает, «…что военным силам отданы строгие распоряжения, вплоть до применения оружия, а потому он (Совет) слагает с себя всякую ответственность за все те мероприятия, которые будут применены в случае неисполнения настоящего постановления…».

Будто в воду смотрели. Сложили всякую ответственность, хотя и не по своей воле. Власть перешла к Временному сибирскому правительству. Вооружённые силы этого самого правительства и захватили Стёпу Сгибнева со товарищи. Объективно? Субъективно?  В краткосрочной исторической перспективе, похоже, субъективно. В долгосрочной, выходит по всему – объективно. Это по поводу власти.

Судить историю? Боже нас упаси! Мы же понимаем, что сослагательных наклонений сия дама не признаёт. Хотя… Хотя Россия является одним из основных претендентов  на попадание в книгу рекордов Гинесса (дался нам этот Гинесс) по непредсказуемости прошлого. Меняется политическая мода, меняются и оценки. Примеры? Пруд пруди. Но ограничимся несколькими наиболее яркими. Николай Второй и Столыпин проследовали из разряда людей, мягко говоря, нехороших в разряд, опять же, мягко говоря, хороших. Ленин же и Сталин проследовали в обратном направлении…

Набившие оскомину штампы? А в какую категорию прикажете отнести командира томского восстания подполковника Пепеляева Анатолия Николаевича? Февральская революция застала Пепеляева на фронте. Несмотря на постепенное разложение армии, он держал свой батальон в постоянной боевой готовности и при этом не впал в немилость у солдат. При Керенском Анатолий Николаевич был произведён в подполковники.            

После Октябрьской революции совет солдатских депутатов батальона, которым командовал Пепеляев, избрал его командиром батальона. Но случился Брест – Литовский мир. Осознав бессмысленность дальнейшего пребывания на фронте, Анатолий Николаевич отбыл в Томск.

В губернской столице подполковник встретил своего давнего друга, капитана Достовалова, который ввёл Пепеляева в тайную офицерскую организацию. 27 мая 1918 года началось вооружённое восстание  против большевиков. 31 мая в Томске была установлена власть «Сибирского правительства» Петра Вологодского. Пепеляев эту власть признал и создал по её поручению первый Средне-Сибирский стрелковый корпус, во главе которого и встал.

Карьерный рост, даже для тех бурных лет, впечатляющий. В двадцать семь лет он становится самым молодым генералом Сибири. Солдаты называют его «Сибирским Суворовым». Не велика ли честь? А вот и не знаем. Было взятие Красноярска, Верхнеудинска, Читы. Уже при Колчаке занял Пермь, взяв в плен около двадцати тысяч красноармейцев. Расстрелял? Перепорол? Угадали, как же! Распустил по домам. Вот вам и ярый белогвардеец.

Ну, а в штыковые в полный рост-то, кто хаживал? Каппелевцы, конечно, усмехнёмся снисходительно, вспомнив попутно Анку с Петькой. И… и не угадаем. Это ноу хау Пепеляева. Безумие? Или смелость и бесстрашие? А ультиматум Колчаку после сдачи Омска, с требованием самого тщательного расследования бегства белых частей из города?

В случае невыполнения Анатолий Николаевич грозился арестовать адмирала. Тоже безумие? Или всё-таки смелость и бесстрашие?

Идеализировать Пепеляева мы не собираемся. Тем более, что дальше удача покинула генерала. Навсегда. Военные успехи белых закончились, началось неорганизованное бегство.

А мы вернёмся в Ново-Кусково, где расквартировалась рота Баранова. В тесной горнице дома Сухачева Александра Ивановича, тускло освещаемой висячей, лампой, густым слоем плавал сизый табачный дым. За столом, уставленным бутылками с мутноватым самогоном и деревянными чашками, с немудрящими деревенскими закусками, допоздна засиделась небольшая холостяцкая компания. Унтер-офицеры: Иосиф Хабаров, Фёдор Романцев, Николай Серебряков, Николай Силко, Николай Новиков, ротный фельдшер Александр Башкатов и рядовой Степан Сгибнев живописно расположились вокруг накрытого стола.

 

Компания, как компания. Ничем, для тех лет, ни разу не примечательная. Странновато, пожалуй, выглядел, самогон, ещё по первому разу разлитый по стаканам, и остававшийся стоять не тронутым. Согласитесь, грубейшее нарушение традиций русского застолья.

Сотрапезники смолили самокрутки, не жалея самосада, и оживлённо переговаривались негромкими голосами (и снова грубое отклонение от канонов широкой русской пьянки), поглядывая на хозяйскую половину избы. Участники тайной вечери явно опасались быть подслушанными.

Обсуждался замысел. Замысел восстания, которое должно было начаться с ликвидации больничного караула. Для этой цели и создали специальную ударную группу, под началом Степана Сгибнева. Но вот, к часовым запросто, на кривой кобыле не подкатишь. Необходимо знать пароль. Иначе, будь ты даже трижды специальная группа, подойти к караульному помещению не удастся. Лезть на пролом? На авось? Сколько прекрасных замыслов авось-то и загубило.

Поэтому постарались учесть малейшие детали. Тем более что расклад сил до последнего времени, по-прежнему, оставался не в пользу заговорщиков. Их насчитывалось всего тридцать восемь человек. Тогда как, кулацкие добровольцы с офицерами обладали практически тройным превосходством.

Да, среди личного состава насчитывалось и немало насильно мобилизованных солдат и унтеров, которые, как справедливо полагали заговорщики, должны примкнуть к восставшим. А вдруг, бабка скажет надвое и пиши – пропало. Не выкажут солдатики желания бунт поддержать? Потому-то и намечалось, в первую очередь, ликвидировать больничный караул, представлявшийся мятежникам наиболее организованной боевой единицей.

По плану восстания, сигналом к выступлению должны были послужить выстрелы в районе больницы. Причём, каждая из групп имела своё, чётко определённое задание.

Предусматривались планом и, кой-какие, военные хитрости, обманные меры. К примеру, дабы сбить с толку офицеров и кулацких добровольцев, заговорщики, с началом стрельбы принимаются кричать: «Тревога! Партизаны наступают!» Выскочившие на улицу идейные борцы за белое дело, тут же и уничтожаются. Причём, желательно, холодным оружием, во избежание случайных жертв среди мирных жителей.

 

Пароль? Пароль разузнали у Мишки Егорова, денщика командира роты.

Обсуждать стало нечего, и за столом воцарилась гармония – зазвенели стаканы: сперва выпили за победу красных над колчаковцами, потом – за мировую революцию, следом – за успех задуманного восстания. После каждого тоста за столом становилось оживлённее и оживлённее.

Пошли разговоры. Сгибнев в подробностях рассказал про неудачное восстание в Томске, в котором Степану довелось поучаствовать.

Подытожил – нельзя испытывать судьбу, полагаясь на случай, сказочное везение вечно продолжаться не может.

…Группа Степана Сгибнева выступила последней, но действовать  ей предстояло первой. Время выдвижения выбрали, рассчитывая к наступлению сумерек занять исходные позиции. Шли молча. Студёный порывистый ветер пронизывал насквозь лёгкие форменные тужурки из шинельного сукна, слепил глаза колючей снежной крупкой. Широкая деревенская улица была тиха и пустынна. Нигде ни души. Село будто вымерло. Собаки взлаивали в отдалении с, нагоняющим тоску, подвывом, с роковой безошибочностью предвещая появление покойника, или покойников.

Степан шёл, не замечая ничего вокруг. Даже пронзительного, по-зимнему сурового, холода. Волнение, охватившее его, изливалось изнутри лихорадочным жаром. Он вспотел. Слишком большая ответственность свалилась на него перед самым выступлением.

Задача перед ними стояла, на первый взгляд, чёткая и ясная – ликвидация караула в районе больницы. Дополнительными инструкциями, регламентирующими тактические ходы группы в той или иной конкретной ситуации, их не снабдили. Предоставив разрешать проблемы, по мере их возникновения, самим, сообразуясь с собственным боевым опытом и разумом. Безоговорочное доверие, с одной стороны, радовало Степана, с другой – давило непомерной тяжестью ответственности. В случае неудачи делить вину будет не с кем, спрос за неправильные решения с одного человека, с него, Степана Сгибнева.

 

Сильно смущала жестокая необходимость ликвидации часовых. К сожалению, физическое уничтожение часовых, в данных обстоятельствах, единственно приемлемый вариант. Любым способом. Рассусоливать и жевать сопли времени не будет. Если на посту окажутся кулацкие добровольцы, задача значительно облегчалась – прикладом по балде и делу конец. Если насильно мобилизованные… Сгибнев не хотел проливать невинной крови. Но нет у него права и рисковать судьбой восстания. А, вдруг, тот же насильно мобилизованный солдатик, сдуру, возьмёт и поднимет тревогу? Переполошится караул, начнётся стрельба, шансы, как минимум, выровняются, значит, смело ставь крест на успехе всего восстания. Ведь, по-прежнему, заговорщики находятся в значительном численном меньшинстве.

И не надо обладать богатой фантазией, чтобы представить себе участь, которая ждёт участников переворота, в случае их поражения. Наглядный пример, – расправа над молодым ксеньевским мужиком, которому пропустили обе руки через льномялку, раздробив кости на мелкие кусочки. Жуткие муки, перенесённые несчастным, нормальному человеку просто невозможно вообразить.

Теперь пришло время реванша, пора вернуть должок колчаковцам. Для себя он твёрдо решил: или, или. Или победить, или погибнуть. Третьего не дано. Ещё раз оказаться в шкуре пленного, нет уж, увольте, лучше сдохнуть.

Больница стояла на довольно высоком взгорье. В окружении белоствольных берёз. Её бревенчатые, крашеные яркой охрой и крытые железом корпуса выглядели опрятно и даже чопорно на фоне печального, предзимнего запустения. Левее, по тому же взгорку возвышался добротный особняк доктора Ламисакова, под высокой железной крышей, не уступавшей больничным. Он высокомерно довлел над почерневшими кособокими избёнками деревенской улицы, притулившейся внизу у самых Соколов. Её именовали на селе, почему-то, Матершинной.

Степан Сгибнев со своей, сравнительно малочисленной группой шёл в открытую. Прямо на часовых. Так было предусмотрено планом восстания. Когда дорога, проходившая прямо у самых ворот больницы, вывела их на взгорок, раздался резкий окрик:

– Стой! Хто идёт?

– Свои! – как можно спокойнее отозвался Степан.

 

Слева возвышалась больница, справа уходил вниз крутой склон Чулымского поймища, под которым чернел густой ельник. В ельнике и находилась засада, ей вменялась задача боевой поддержки группы Сгибнева, при атаке на караульное помещение. Конечно, и в любой другой момент, если того потребуют обстоятельства. Подстраховка в военном деле лишней не бывает. Заранее трудно угадать, как будут развиваться события. Появление резерва, неожиданное для противника, в истории войн решило судьбу многих сражений.

– Пароль? – потребовал часовой, отделяясь от ворот, под защитой которых он спасался от непогоды. Штык его винтовки холодно блеснул в сторону заговорщиков.

– Шомпол, – сообщил Сгибнев, в свою очередь потребовав: А отзыв?

– Боёк.

Часовой, видно, успокоился. Повесив винтовку на плечо, безбоязненно пошёл навстречу заговорщикам. Сгибнев смотрел на него с большим облегчением, довольный, что в самом начале не придётся губить невинных, брать грех на душу. Он сразу узнал часового, к ним направлялся кулацкий доброволец Губанов.

– Ух, озяб совсем, – посетовал он, подходя. Деловито осведомился: И куда это, вы такой компанией наладились? На ночь-то, глядя.

– На Кудыкину гору, – с усмешкой сообщил Яков Янгель.

– А я сурьёзно спрашиваю, – осерчал Губанов, спуская с плеча винтовку, – для вашего сведения, нам приказано никого из села не выпускать без особых пропусков. Понятно?

– Даже своих?

– Всех без разбору. Своих тожеть. Откуда кому знать, что у кого в башке? Можеть, вы в бега наладились?

– Ладно, Губанов, не строжись, – поспешил успокоить бдительного часового Степан, – в секрет нас направили. Вам в подмогу. Иначе, как бы нам стал пароль известен? Говорят, партизаны на село напасть собираются.

– Партизаны?.. – осевшим голосом переспросил Губанов. – Ты что, сурьёзно? Врёшь, поди?

– Спроси у Баранова, если нам не веришь.

– Ах, мать честная! Надоть начальника караула предупредить. Эй, Иван! – кликнул он подчаска, фигура которого маячила у забора больничного кладбища, начинавшегося сразу за больничными строениями.

– Чего тебе? – отозвался простуженный голос с той стороны.

– Ходи сюды!

Вскоре подошёл и подчасок. Этот тоже оказался из кулацких добровольцев. Сгибнев облегчённо вздохнул. Наступила ясность. Гора упала с плеч. Мучиться угрызениями совести, по крайней мере, на первом этапе операции, явно не придётся. Украдкой оглядев подчинённых, понял, напряжение и их отпустило, ждут сигнала к действию.

– Зачем звал-то? – недовольно поинтересовался подчасок у часового. – И что за базар, ты тут устроил? Устава не знаешь?

– Засунь устав себе в одно место! Ты вот послухай лучше, что ребята сказывают….

Однако договорить Губанов не успел, а его подчасок так никогда и не узнал, что «ребята сказывают». По знаку Сгибнева на их головы обрушились приклады заговорщиков, и они мешками рухнули на мёрзлую землю. Не издав ни звука.

– Ну а теперь – в караульное! – скомандовал Сгибнев и коротко свистнул, давая знать засаде.         

 

Начальник больничного караула младший унтер-офицер Мотов «воспитывал» дневального. Любимым занятием, надо сказать, высокого воинского начальника (высокого, в смысле роста), являлось  вправление мозгов подчинённым на место, известное ограниченному кругу высоких воинских начальников. Унтер рьяно старался соответствовать  поговорке: «В армии, как в дубовой роще – все дубы и все шумят». Особенно в подпитии. В данное время, он уже успел наведаться к сестре-хозяйке больницы, с коей у него налаживались амурные дела, угостившись почти целым стаканом чистейшего, словно слеза, крепчайшего, словно первач, медицинского спирта. Покладистая дебелая сестра обещала ждать его с наступлением темноты в приёмном покое. Многообещающая ночь в жарких объятьях пышногрудой нимфы добавляла энтузиазма начальнику караула. Коротая время, в ожидании предстоящих любовных ласк и безумных утех, строгий службист, с удвоенной энергией бросился на поиски и искоренение упущений, во вверенном его неусыпным заботам караульном помещении, решив для начала подзаняться воспитанием дневального, к которому имел основательные претензии.

– Я тебе что, хрен твоей морде, балалайка, что ли? – допытывался он у молодого худощавого солдата, стоявшего у выходной двери с независимым видом. - Отвечай, когда – Никак нет!

– Что значит, «никак нет»?

– Не балалайка.

– Так почему ж ты, хрен твоей морде, мне сёдни, опять сапоги не почистил?

– А такого, даже в царском уставе не было записано, чтоб дневальный сапоги кому-то чистил.

– Что?! Ты смотри, какой грамотный выискался! В уставе ему не записано! – до глубины души оскорблённый в лучших чувствах, возмутился унтер. – Ну, погоди, хрен твоей морде, я из тебя эту дурь вышибу. Ты у меня пообрёхиваешься, хрен твоей морде!

– Никак нет!

– Что опять, «никак нет»?

– Не отбрёхиваюсь.

– Молчать, хрен твоей морде!

Караульные свободной смены коротали время, всяк по своему. Одни задавали храпака на деревянных нарах, укрывшись форменными тужурками, другие резались в подкидного дурака, третьи чинили обмундирование. Но звуки громкого воспитательного процесса заставили свободную смену оставить нехитрые занятия и полностью сосредоточиться на прослушивании бесплатного концерта. Даже храп прекратился.

– Ты из каковских будешь-то? – пытал, между тем, перегародышащий унтер дневального. – Поди, из фабричных? Только среди них, ить, такие грамотеи водются.

– Деревенский я…. – хмуро пояснил дневальный.

–Небось, богато жил, что мои сапоги почистить брезгуешь? – с едкой иронией подметил Мотов.

– На чужого дядю всю жизнь монтулил, – сдержанно возразил «воспитуемый», зло скосив зеленоватые глаза на привередливого «воспитателя».

– Я б такого работничка и дня не держал!

– А я к тебе и не подумал бы наниматься. Если бы, не приведи господь, судьба свела, так красного петуха пустил бы!

– Что?! Да как ты смеешь так со мной разговаривать, хрен твоей морде?! – взорвался Мотов. – Я тебе покажу красного петуха! Ты сам, видать, красный, хрен твоей морде! Затесался тут!..

Судя по накалу страстей, бурный разговор грозил обернуться крупными неприятностями для дневального, но в это время с треском распахнулась дверь, и в караульное помещение ворвались заговорщики, моментально взяв под прицел винтовок, опешивших караульных. Незадачливый дневальный едва успел отскочить в сторону, давая им дорогу.

– Всем оставаться на местах! Руки вверх! – сурово приказал Сгибнев, занимая, меж тем, позицию с наганом наготове у ружейной пирамиды.

Запоздало, по вполне понятным причинам, среагировав, унтер Мотов метнулся к двери, но дорогу ему преградил более расторопный дневальный.

– Куда, сволочь?!

Рука, по-прежнему, высокого воинского начальника, скользнула к кобуре, однако, снова бдительный дневальный оказался быстрее, перехватив запястье одной рукой, с помощью другой ловко заломил верхнюю конечность унтера за спину.

– Молодец, парень, – одобрил Николай Чернов, обезоруживая сникшего начальника караула.

– Вот ты и ты, – ткнул наганом Сгибнев в сторону ещё двух кулацких добровольцев, – Выходь сюда, в одну компанию с Мотовым.

Покорно повиновавшись, ни на кого не глядя, двое встали рядом с унтером.

– Слухай, Сгибнев, ну а нас-то остальных, чего на мушке держите? – вдруг вознегодовал один из караульных, степенный рыжеватый солдат. – Мы ж такие ж, как и вы, так принимайте в свою компанию. Нам ить, тоже не по нутру, власть колчаков, мать её, разъети-то. Вместе и будем крушить христопродавцев. Верно, ребяты?

– Верна!..

– Правильна!.. – дружно загалдели остальные караульные.

– Ну, раз такое дело, разбирайте оружие! – просиял Сгибнев.

– А с этими троими, что делать будем?

– В распыл их!

– К стенке!

– Вот и распыляйте!

– Да как же так, братцы?! За что?! Ить, мы ж вам ничего худого не сделали, – запричитал один из обречённых, – да я, ить, тоже за вас, за обчее дело… Жена ж, дети малые… Помилосердствуйте!..

– Молчи, сука! – зло оборвал его Илья Горшков. – Лучше вспомни, как изгалялся над людьми, когда ездил с бахмеевцами. Сам же рассказывал.

– Да врал же я всё! Вот, ей-богу!

– Не божись! Знаем мы тебя, как облупленного.

– Вы за нас кровью умоетесь, хрен вашей морде! – подал голос и младший унтер-офицер. – Изменники! Иуды проклятые!..

– Кончай базлать! – оборвал его Степан. – Марш на выход!

Троих изгоев вывели во двор и поставили у бревенчатой стенки караульного помещения. Больше никто не причитал, не взывал к милосердию, осознав очевидную бесполезность унижений. Лишь унтер напоследок выкинул фортель, завопив: «Измена». Но грохнувший выстрел оборвал крик на полуноте. Вслед первому, торопливо бабахнули ещё несколько выстрелов, и трое быстро приговорённых свалились замертво один на одного…

– Вот тебе и хрен твоей морде! – ткнул прикладом безжизненное тело уже невысокого воинского начальника, недавний дневальный. – Доорался, гад! – и, вскинув винтовку на плечо, потребовал: Давай, Сгибнев, командуй дальше. Хто там, у нас на очереди?

– Айда, к штабу! – коротко распорядился Степан…

 

…Жестокость порождает жестокость, кровавое колесо Гражданской войны продолжало неумолимо утюжить Россию, оставляя за собой страшный след человеческих страданий и смертей, причём, с той и другой стороны. Разум покинул сражающихся, оставив первобытное животное стремление, чтобы не быть съеденным, съесть первым, то бишь – не ты убьёшь, так тебя. Судопроизводство упростилось донельзя. Согласитесь, военно – полевые суды и трибуналы, причём, опять же, с той и другой стороны, только при серьёзном умопомутнении можно рассматривать в качестве органов, отправляющих правосудие. Посему и естественно, политическая целесообразность, а, по сути, та же месть, правда, в красивой идеологической обёртке заменила правосудие. Итог – интеллектуальную и трудящуюся элиту нации красного и белого цвета нещадно косила женщина, в развевающихся белых одеждах, по имени Смерть.

Подданные Российской империи забыли Бога, перестали бояться Страшного суда. Мудрый патриарх Тихон предал анафеме враждующих. Однако отлучение от церкви одинаково не впечатлило, что не удивительно, красных и, что удивительно, белых. Но ведь, общеизвестно, в окопах атеистов нет. В чём же причина массового грехопадения? Массового духовного пьянства, причём буйного духовного пьянства?

Возможно, Бог приболел, взял отпуск, обиделся на православных, наконец. А тень доктора Фауста, вовремя подсуетилась, закрепив позор Брестского мира заветной фразой «Остановись, мгновенье. Ты прекрасно!», узурпировала место Спасителя в душах русских и с упоением матёрой мазохистки без устали подвигала тех к братоубийству. Возможно, мы и ошибаемся. Вот только рационального объяснения бессмысленной жестокости и беспощадности русского бунта до сих пор не существует. Лепет же елизаветинского вельможи про сбережение народа благополучно растворился во тьме веков. А ведь Иван Петрович Шувалов был, как раз не из тех, кто у нас на каждом шагу…

 

Что было дальше? Новорожденный красный отряд, после восстания, отправился в рейд по нижнему Причулымью. Путь отряда пролегал по незнакомым таёжным местам, с редкими селениями, расположенными по берегам Чулыма и его притоков. Началась суровая сибирская зима. Бойцы зябли, не имея зимнего обмундирования. Ничем не подбитые суконные бушлаты, плохо держали тепло. Грелись в движении. На привалах жались поближе к кострам. Полностью удавалось согреться только на ночёвках в деревнях или на таёжных заимках.

В отряд валом повалили добровольцы. Сначала поодиночке, затем стали вливаться целыми группами, по 15-20 человек. Романтикам и авантюристам дома не сиделось. Отряд рос не по дням, а по часам. На одном из плотбищ освободили роту мадьяр, кои тут же пожелали стать красными партизанами, чтобы вместе с русскими братьями громить белогвардейцев.

Боевой путь отряда закончился в Молчанове 23 декабря 1919 года. Здесь его застало известие о вхождении в Томск частей 5-ой армии Восточного фронта красных, в состав которой он и был вскоре включён в качестве стрелкового батальона. Командовал армией, напомним, Тухачевский Л.Н…..                                                                                          

…А 18 декабря 1919 года части 1-й Сибирской армии с командным составом во главе перешли на сторону красных. Организованно покинули Томск лишь егеря. Кое – какие подразделения просто разбрелись, разбрасывая по дорогам имущество, орудия и обозы. Пепеляев с несколькими офицерами скрылся, бежал по Транссибу. Победы «Сибирского Суворова» остались позади, да и начало блестящей военной карьеры тоже осталось лишь началом.

Тиф и эмиграция – злодейка судьба виновата? А работа извозчиком в Харбине, после столь блистательного взлёта? Даже подумать страшно, что пришлось пережить бывшему командующему. Куда или чего изволите? – и угодливая улыбочка, и пьяные куражи тамошней элиты. Многие ведь вывезли большие средства, эмигранты открывали рестораны, покупали яхты, покупали дома…. А ломовому извозчику Пепеляеву лицезреть крупные планы лошадиных ягодиц до конца жизни? Упасть ниже плинтуса и смириться?

В конце концов генерал сломался, поддался на уговоры бывшего якутского губернатора эсера П.А.Куликовского и занял пост главнокомандующего якутских повстанческих отрядов. На вербовку, формирование ограниченного контингента, его вооружение понадобились деньги. Наши нувориши раскошелились? А то. А то мы не знаем отечественных патриотов!? Деньги дали американцы и англичане в надежде получить доступ к сказочным богатствам крайнего Севера.

 

В добровольческую  дружину, было завербовано 750 человек.

Генерал написал в своём дневнике 27 ноября 1922 года: Я ненавижу рутину,   бюрократизм, крепостничество, помещиков и людей, примазавшихся к революции, либералов. Ненавижу штабы, генштабы, ревкомы и проч. Не люблю веселье, легкомысленность, соединение служения делу с угодничеством лицам и с личными стремлениями. Не люблю буржуев вообще. Какого политустройства хочу? Не знаю. Всё равно пусть будет монархия, но без помещиков, рутины примазавшихся выскочек и с народом. Республика мне нравится, но не выношу господство буржуазии. Меня гнетёт неправда, ложь, неравенство. Хочется встать на защиту слабых, угнетённых Противна месть, жестокость. Хочется принести прощение обид, мир, богатство. Господи, научи меня делать побольше добра….

Искренне писал генерал или нет? Трудно судить. Возможно, просто хотел подстелить соломки в месте будущего падения. А падением, то бишь, полным разгромом дружины дело и завершилось.

Во Владивостоке Пепеляеву отмеряли смертную казнь. Заслужил? Не заслужил? По справедливости, наконец? Вот ведь, какая штука – армия, причём любая армия, это организация, где за всё отвечает командир. Но генерала не расстреляли. Спасибо всесоюзному старосте. Михаилу Ивановичу Калинину, думаем, было чего предъявить на смотринах у Святого Петра. Помог он и Пепеляеву. В январе 1924 года в Чите состоялся ещё один суд, приговоривший генерала к десяти годам тюрьмы. Не бог весть, какая альтернатива? Снова не знаем. А чтобы узнать, нужно побывать в шкуре арестанта, обречённого на смерть.

Мы же полагаем, что речь идёт о благородстве. Это даже не милость к падшим, это дух революционной романтики ещё  витал на просторах первого в мире рабоче-крестьянского государства. А враги вели себя иногда просто по-рыцарски.

Общая же участь остальных дружинников – приговор военного суда.

Первые два года Пепеляев провёл в одиночной камере, в 1926 году ему решением коллегии ОГПУ добавили ещё три года. Наконец, 4 июня 1936 года генерала освободили и направили на поселение в Воронеж. Терпение и труд всё перетёрли? И можно попробовать всё сначала? Пепеляев даже поступил на заочное отделение истфака Воронежского пединститута. Но он уже стал пешкой в чужой игре, пешкой, коей надлежало выглядеть полноценным ферзём. В чьих руках?  Покопаемся в архивах.

Вручая постановление ЦИК СССР об освобождении генералу Пепеляеву, комиссар госбезопасности Гай Марк Исаевич произнёс: 

Вас советская власть слишком жестоко наказала, но теперь вы свой срок отбыли и снова вступаете в жизнь... Мы ценим боевых людей. Конечно, вас можно было бы использовать в армии, но вы, наверное, технически отстали и многое забыли… Ну хорошо мы подумаем, как вам помочь…

В Воронеже Анатолию Николаевичу действительно помогли, предоставили жильё и оформили краснодеревщиком на местную мебельную фабрику. Познакомили с начальником УНКВД по Воронежской области Дукельским С.С., его заместителем Андреевым М.Л., руководителем третьего отдела Лапиным А.Н.. Встречи на конспиративных квартирах  с чекистами стали регулярными. Пепеляева, якобы, готовили к созданию в Воронеже подпольного подставного военного общества, с помощью которого можно было бы выманить из-за рубежа одиозных антисоветчиков. Ну, да, операция «Трест» – дубль два. Только это была ширма, а за ширму генерала не пустили.

За ширмой же из лиц недовольных советской властью создавались боевые дружины. Чекисты и армейская верхушка с полной серьёзностью и основательностью готовились к захвату власти в стране и устранению Сталина. Планировали акцию на начало 1937 года. Без дураков и без авось, всё солидно. Но переворот не случился. Дукельский испугался. Вот вам и без дураков и без авось.

Семён Семёнович поехал в Москву, добился встречи с Иосифом Виссарионовичем и заложил соратников с потрохами. Тот 29 сентября 1936 года  отправил Ягоду в двухмесячный отпуск, якобы для поправки здоровья. А 28 марта 1937 года на квартире в Кремле наркома арестовали. Так Ягода из заговорщика, готовившего государственный переворот, в чём самолично и признался, превратился в арестанта.    

13 марта 1938 года Ягоде, Бухарину, Рыкову и ещё пятнадцати подсудимым вынесли смертный приговор. Лапина, в числе других чекистов, расстреляли в Воронеже.

Дукельского наградили орденом Ленина и назначили председателем комитета по кинематографии. Мучили ли его угрызения совести? Уверены, что нет. Совесть, бесспорно, и при отсутствии зубов может загрызть человека. Да вот беда, при отсутствии человека клыки совести бессильны и напрочь бесполезны.

Пепеляеву же пришёл черёд превращаться в ферзя. Его арестовали в августе 1937 года и отправили в Новосибирск, где и завершилась комбинация.

 

В докладной записке начальника Управления НКВД Новосибирской области тов. Горбача Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину от 10 декабря 1937 года, Пепеляев уже предстаёт руководителем повстанческой к.-р. организации, которая планировала вооружённое свержение Советской власти в Сибири в момент войны Японии против СССР. При этом, новосибирский чекист всерьёз полагает (если уж совсем всерьёз, то, наверняка не полагает, но делает вид) что, сидя в Ярославском изоляторе генерал вполне успешно руководил сибирскими повстанцами. И нынче – то, при современных средствах связи и передвижения, задачка мало перспективная. А восемьдесят лет назад и вовсе не решаемая.

Далее в записке говорится о 15203 человеках, что уже арестовано и осуждено. Все они общим чёхом записываются в РОВС («Русский общевоинский союз»). И, на всякий случай, делаются туманные намёки на широко разветвлённую повстанческую организацию, охватывающую 17 лагпунктов. Есть, есть ещё над чем работать. И в конце бодренько: Продолжаем дальнейшую ликвидацию….

Ну а для придания должного веса мифической организации и, следовательно, должного же веса (не мифического) заслуг товарища Горбача в глазах вождя потребовались фигуранты калибра генерала Пепеляева.

В записке, а с сопроводительной резолюцией Ежова обернувшейся меморандумом утверждается, что Пепеляев связался с японскими военными кругами, сибирскими областниками с целью создания на территории Сибири буферного государства. Свержение Советской власти намечалось,  в  момент военного нападения Японии на СССР. Ну и конечно, после свержения Советской власти, Японии обещано предоставление сибирского рынка, концессий, леса, угля…. 

Дальше знай переписывай материалы из решения трибунала 5-й армии 1923 года по делу «Сибирской добровольческой дружины» и выше крыши оснований для применения расстрельной – пятьдесят восьмой статьи УК РСФСР. Пепеляеву А.Н. её и вменили. С контрой разговор короткий.

Иосиф Виссарионович наложил резолюцию: Ежову. Всех бывших офицеров и генералов по записке Горбача нужно расстрелять».

Только вот контра-то эта откуда взялась?

Вопрос, понятно, уместный. А чтобы на него ответить, уместно повнимательнее приглядеться к РОВС. В 1924 году барон Врангель создал в Париже «Русский общевоинский союз», объединивший белых офицеров – эмигрантов. Известно, что РОВС имел на территории СССР свою агентуру. Известно также, что на территории Сибири подразделений этой организации создать не удалось. А при отсутствии врагов и саботажников, как звания и ордена работникам органов получить? Правильно, злоумышленников надо выдумать!

И выдумали. Начальник УНКВД ЗСК Миронов С.Н. (его сменил Горбач) 17 июня 1937 года направляет в крайком ВКП(б) справку, из которой следовало, что в Запсибкрае раскрыта совместная кадетско-монархическая и эсеровская организация, состоящая из эсеров, бывших белых офицеров, священников и «кулаков». Так «Союз спасения России», организация, подчинённая РОВС, появилась на свет.

В июле 1937 года Миронов велел начальникам оперсекторов все «повстанческие» организации с участием бывших белых офицеров и «кулаков» оформлять как ячейки РОВСа. Начальники оперсекторов взяли под козырёк, и за дело принялись бригады следователей. Тысячи участников Союза – фантома были арестованы, опрошены, изобличены взаимными показаниями, почти все признали свою вину, почти все были расстреляны. Ну да, первые два – три дня арестованные отказывались подписывать протоколы, как правило. И, как правило, лишившись еды и сна, подвергнувшись внутрикамерной обработке, подписывали, даже не читая. Хотя читать им и не предлагали, как правило.

Нельзя не отметить, что организация РОВСа, в свою очередь, была скалькирована с канонов 1920 – 1921 годов. Тогдашний полпред ВЧК по Сибири Павлуновский И.П. сфабриковал версию об общесибирской повстанческой «бело-эсеровской» организации Сибирского крестьянского союза, состоявшей из эсеров, бывших белых офицеров и «кулаков». Успех того дела вдохновлял местных чекистов много лет. К уму даже апеллировать не стоило, просто добавляй нужную «прослойку» и тачай дела…                        

 

Вот так распорядилась революция двумя томскими генералами. Один – Пепеляев Анатолий Николаевич блестяще образован, потомственный военный, представитель армейской элиты, но в бурное время перемен растерялся. Оказался чужим среди своих, но и не стал своим среди чужих. А ведь будь он и те многие офицеры старой армии, попавшие под каток репрессий, в начале Великой Отечественной в рядах наших войск, катастрофы первых дней войны наверняка удалось бы избежать.

Второй – Сгибнев Степан Михайлович выходец из народа, мало образован, но смекалистый, от природы умён, что называется, был никем – стал всем. Он-то и пережил вместе с нашей армией все поражения, без которых, собственно, и не было бы Великой Победы. А в августе 1945 года генерал-майор Сгибнев Степан Михайлович, будучи командующим 293 стрелковой дивизией, принял капитуляцию и личное оружие японского генерал – майора Намуры…

 

 

 

Метрологическая лаборатория необходима для проверки и калибровки средств измерения, чтобы поддерживать их в полном соответствии с нормами и стандартами, а также и с Федеральным законом N 102-ФЗ. Для обеспечения качественного контроля создана передвижная высоковольтная лаборатория. Лаборатория располагает автомобилем, эталонной базой и актуальной нормативной документацией.

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование