Повести о том, как я продал литературу

Преподаватель и его зуб

«Начертательная геометрия» – дисциплина непростая, требующая развития пространственного мышления. То плоскости нужно вращать так, чтоб их проекции (горизонтальная, фронтальная или боковая) превратились, к примеру, в прямую линию, то помучиться с вертикалом, перпендикулярами к поверхности и прочим занимательным и, без сомнения, нужным инженеру. Изучается она чаще на первом курсе в осеннем семестре, в самом начале пути к технической грамотности конструктора, проектировщика, расчётчика. Не знаю, как теперь, но в начале нулевых, когда мне привелось постигать «начертательную геометрию» в ВУЗе, на практических занятиях студенты выполняли задания в специальных тетрадях. От руки. Карандашом, ластиком, циркулем, линейками и транспортирами.

Практические занятия вёл у нас бойкий и шустрый дядька, который, судя по всему, давно «земную жизнь прошёл до половины». Темп задавал он в соответствии со своим характером – резво объяснял задание и отвечал на появлявшиеся тут и там вопросы недопонявших науку учащихся. Достучаться до него было непросто. Те, кто нарушал некоторое подобие дисциплины в аудитории, получали угрозу удивительную: «Так! Рисую напротив тебя зуб!» – помечал преподаватель в журнале с оценками успеваемости. Не знаю, как выглядел зуб моего преподавателя там, на листах разграфлённого журнала – мне видеть его не довелось. Может, это был «белый клык» «тамбовского волка»? Или резец саблезубого тигра? В любом случае, как я помню, никто не был разорван этими зубами. Но каково! Преподавать и не растерять своих зубов!

Как изобрести радио с женой

Так получилось, что к последнему классу школы я оказался практически наедине с наукой: общался со сверстниками мало, да и то исключительно по учёбе. Готовился к поступлению в технический ВУЗ, получал стипендию от костромского депутата и предпринимателя, который награждал лучших учеников школ районов и городов нашей области. Заботливые педагоги каким-то только им ведомым образом выдвинули на почётную должность стипендиата меня. Более того, в этом звании утвердили, что вызвало, естественно, многочисленные смешки и насмешки со стороны одноклассников, которым довелось видеть телерепортаж с торжественной встречи с меценатом в городской администрации. Но это мне теперь очевидно, что, быть может, не был я самым достойным замечательной награды, а тогда всё казалось мне совершенно справедливым и как бы само собой разумеющимся.

Осенью пришло время изучать на уроках истории видных деятелей начала двадцатого века. Мне поручили подготовить рассказ об Александре Степановиче Попове. В домашней библиотеке я отыскал книгу из серии «от сохи до робота» или что-то вроде. Готовился. К занятию был подготовлен. Читал долго, настойчиво, упорно. Устали все. Но всё же был момент, который порадовал моих школьных соучастников сего словесного буйства.

У нашего замечательного изобретателя радио жена была человеком удивительным и, к тому же, прекрасно образованным. Учёный часто прибегал к её знанию иностранных языков при переписке с заграничными корреспондентами, а также при переводе научных статей. Желая сказать об этом, я сформулировал сие несколько забавно: «Александру Попову очень повезло с женой: она знала несколько иностранных языков и переводила мужу тексты». «Да-а, повезло…» – протянул с иронией парень со второй парты. Хихиканье, последовавшее за этим замечанием, долго не унималось. Видимо, одноклассники находили тогда везенье в другом. А я и по сию пору в чём-то завидую человеку, который с женой… изобретал радио.

Автограф времён, которые не выбирают

Не скажу, что часто доводилось мне брать автографы. Нет. Чаще свои подписи оставляли на страницах книжек и сборников (стихотворных, в основном) их дарители. Расписаться на память – их инициатива, против которой восставать неудобно и неприлично как-то, посему непротивление толстовское злу заменялось в этих случаях моим эгоистичным, но весьма разумным, как мне кажется, непротивлением добру. Добра у меня за писательские годы накопилось порядочно, но сейчас я не об этих дорогих светлыми намереньями своих авторов и их отзывчивостью на тягу мою к прекрасному дарах. Если я и помню оставленные мне автографы, то почему-то только два: видимо, самые первые и потому главные для меня, самые важные, ценные и дорогие.

Как есть среди подаренных мне книг два тонких сборника самой дорогой для меня поэтессы. Не стихи дороги, а руки, теплота которых осталась на той единственной бандероли, полученной от этой девочки много лет назад. Мы часто не ценим тепло или более в силу возраста не нуждаемся в нём. Но тогда, когда мне было нужно женское внимание, как мне казалось, более всего, она давала мне незаслуженно много. И именно с её словами я жил на дне, с её теплом и заботой. И совсем не важны те, кто не обделил меня скромным вниманием после, когда в чём-то мне начал сопутствовать успех. Это была взрослая игра с крупными и серьёзными призами, теми, не за которыми я шёл в литературу. И я не был счастлив со всем этим добром и обилием виртуального или реального общения. Никто из последующих не стал синонимом света и подлинного чувства. И только с той милой девушкой мне было весело, интересно, хорошо. Только в ней я находил всё лучшее человеческое и женское: материнское, девичье, сестринское.

Впрочем, вернёмся к автографам, к которым, как и к людям, в ту пору я умел относиться очень серьёзно. Первый из них оставил в потрёпанном  блокноте в мои восемнадцать лет космонавт Сергей Крикалёв. А второй остался на страницах номера журнала поэзии «Арион» с подборкой стихов Александра Кушнера, который выступал перед собравшимися в зале в Липках.

Удивительно интересный рассказчик, привносящий свой педагогический опыт работы в школе в лекции, читал нам стихи, говорил об их жизни и судьбе, о себе самом. Скажу честно и откровенно: практически ничего из рассказанного им тогда я не помню теперь, но свой бег по коридору к комнате за журналом, принесённым второпях в опустевший актовый зал за подписью, вспоминаю очень ясно и чётко. Торопился я не один: новая знакомая из Елабуги тоже боялась не застать мэтра в помещении, где проходили встреча и творческое общение. Мы успели – автограф автора знаменитых текстов остался памятью о временах, которые, по Кушнеру, не выбирают. И можно ли после таких добрых успехов считать их негодными или неподходящими?.. Спасибо.

Невиданное доселе падение студентки

В годы студенческие путешествовать поездом мне приводилось немало и нередко, а вот до того я был нечастым путником и заядлым домоседом, потому самые первые поездки на поездах дальнего следования помнятся особенно чётко, до мелочей. Зимой 2003 года, в январе, трое школьников из Шарьи отправились в Кострому на торжества, организованные для стипендиатов торговой группы. С нами проводили игры, экскурсии, дозволили откушать в приличном ресторане. Но припоминается почему-то совсем иной эпизод, дорожный. После нескольких часов ночного пути в плацкартном вагоне пришло счастливое время сойти с корабля на бал. Мы двинулись в тамбур, где скопилось несколько выходящих на перрон. Он оказался переметён и заснежен. Всё же, все, в основном, справлялись с небольшими сугробами и снежными заносами. Перед нами, тяжело переставляя гружёную сумку, медленно и осторожно спускалась по ступенькам выдвижной лестницы девушка, в которой мы почему-то убеждённо находили студентку одного из тамошних ВУЗов. У меня в ту пору к заветной поре студенчества был пиетет с примесью восторга, потому за движением сей персоны видной (в ярком зелёном пальто) я следил с юношеской непосредственностью и вниманием. Но, видимо, у наледи на ступенях отношение к спускавшейся было иное – она опустилась в сугроб, поскользнувшись. Хохота не было – все присутствовавшие были великодушны, милосердны и добры. Впрочем, как помню, никто из свидетелей невиданного мной доселе падения студентки не догадался подать ей руку. Тогда, когда она ещё очень нуждалась в помощи и отзывчивости. Мы упустили момент, и, как я понимаю теперь, не первые в её судьбе. Это было заметно по тому, как недолго она надеялась на чью-то подмогу – «рванулась, встала на ноги, ринулась и пошла»… Практически, по Маяковскому. Нашему мастеру хорошего отношения к лошадям. А мы в том январе, как, наверно, и сейчас, и к людям не всегда готовы относиться настолько чутко и поэтически. Особенно смотря на их невиданные падения. В наших ещё очень немного видевших тогда глазах...

Вурдалак в карете скорой помощи

День лицейского братства впервые я отметил участием в конкурсе чтецов стихов Пушкина, учась в шестом классе сельской школы в нижегородской области. Я оказался 19 октября возле нашей школы, у ворот, ожидая медицинский УАЗик-«буханку» местной амбулатории, на борту которого под слоем краски проступала бывшая когда-то здесь надпись «скорая помощь» (машина до деревни с десяток лет прослужила в городе). Сопровождала нас учитель русского языка и литературы, человек с богатой биографией и, в какой-то мере, сложной судьбой.

Выступление в библиотеке райцентра прошло для нас неплохо: высоко оценены оказались старания провинциальных ребят. Не тщетные, конечно. Я читал «Узника». Выбор, естественно, банален и совершенно предсказуем. Но с меня тогдашнего и этого было достаточно. Я, увы, не был способен в то время прочесть письмо Татьяны из «Евгения Онегина» или что-то подобное по масштабу и текста, и эмоции, и чувства из «мужского» пушкинского  репертуара.

Помню, как после торжественного мероприятия наша тройка бродила по парку, скверу и глазела на витрины уличных киосков.  С подгузниками, тампонами для женщин и прочими широко разрекламированными по ТВ в 90-е товарами. Впрочем, не та потеха над «памперсами» детей, коими мы были, а избранный сотоварищем текст великого классика удивил меня осенним днём более всего. Это было стихотворение про упырей. И если понимать, как преображает нас то, что мы читаем, говорим, то, о чём мы думаем в данный момент, что мы держим в памяти, то можно сказать страшное… Я ехал в «скорой» с вурдалаком… И это в десять лет! «Страшно, аж жуть!»

Как я продал литературу

В 19 лет я, скажем так, перестал быть студентом по собственному желанию, но безумен не был вопреки мнению многих. По крайней мере, я не настолько потерял рассудок, чтоб не предпринимать попыток жить дальше, устраивать свой талант в стройной системе мироздания. Увы, в 20 лет до открытия в себе недюжинных литературных способностей, принёсших в этот мир много радостей, горестей, странностей, развязности и стоицизма, а также совершенно неописуемого, немыслимого, нелепого, было довольно далеко. По сей причине искал я себя в видах деятельности столь далёких от моего призвания и чуждых моей природе бессребреника, что и вспомнить странно, удивительно, но не грустно, конечно, ибо опыт – всегда «сын ошибок трудных». Пушкина не ослушаемся… Так вот. Просматривая газетку рекламных объявлений своего уездного города, я натолкнулся на заметку о приёме на работу торговцев книгами. Наш начальник терпеть не мог, когда мы называли себя «распространителями». Он считал, что распространяют инфекции, грипп, ВИЧ и т.д., а мы «реализуем». Против сего термина парень, ставший главой представительства книготорговой фирмы в нашем городе в совсем ранние (для поста и должности) лета, не имел ничего. После однодневной стажировки 2-3 дня я работал самостоятельно. На большее меня тогда, увы, не хватило. Огромные трудовые мозоли на ступнях не оставили мне шансов стать героем труда в тот раз. Впрочем, позже мне тоже всегда что-то мешало, да... Но я о другом: о том, как я продавал литературу. И продал. Зарплату за один из рабочих дней я взял не деньгами – купил одну из тех книжек, коими торговал: «Великие чудеса света». Купивших у меня товар было несколько: я не так плохо работал. Но запомнил только одну, ключевую и очень важную, сцену. Я заходил в подъезд и звонил во все двери подряд, надеясь, что хоть кто-то из жильцов откроет, выслушает  мою агитацию, купит книгу. И хозяйка одной из квартир впустила меня, дала высказаться в прихожей, понимающе и что-то умалчивая, сострадательно быстро бросилась к кошельку, шустро вытащила купюры и приобрела одно из самых дорогих бывших у меня в сумке изданий. Я, конечно, радовался и говорил о том, что «надеюсь, книга будет Вам полезна». А она кивала и только сказала: «Просто у каждого – свой хлеб»… И, видимо, лишь хотела помочь мне сделать так, чтоб он и у меня был свой. Хотя бы хлеб, который, как известно, «всему голова»… И в её головушке был царь. Добрый и милосердный… Ко мне. Спасибо ей, что помогла продать травник. Так я продавал литературу…

Случайная связь на Почтамтской

Петербург часто исполнял мои мечты. Той пёстрой от рыжего листопада осенью, сплошь забрызганной дождём и грязью, дни мои были размерены и неспешны: я приехал в Петербург пожить несколько неделек в своё удовольствие. И практически ни в чём из желаемого себе не отказывал: музеи, литературные мероприятия, магазины с книгами, кинотеатры. Прибыл туристом и отбыл им же – непримечательным и тихим. Этакий сторонний наблюдатель Северной столицы. Примус, правда, не починял – не было сего предмета под рукой. Но случайно вступил в связь. Прямо в центре города, недалеко от Исаакиевской площади. Связь была близкой и недолгой. Так может поступить каждый, кто купит билетик и вступит на порог музея связи, пройдёт неторопко по его замечательным залам, проглядывая экспозицию: от почтовых карет и рожков до телевизоров и мобильных телефонов. Особенно связь интересна, видимо, детям и малышам – их тут, под крышей музея, много, как и взрослых, сопровождающих ребят на истинном пути к вершинам технического знания и просвещения. А вы всё ещё мечтаете о случайных связях в Питере? Ну, вот я практически дал вам адресок… Адрес истории, адрес эпохи, адрес памяти.

Как Семёныч нам печенье продал

Отпроситься с урока в туалет на пять минут – удача для школьника порой огромная. Порой тяжкой муторных занятий, звонков, тетрадок и задачек из учебников и сборников. Если же с «биологии» отпускали пару человек сосчитать количество берёз в школьном дворе и рассчитать таким образом плотность (среднюю) их посадки, то счастливчиков иронично с наигранной завистью оскорблял весь класс, напутствуя таким образом вернуться после конца занятия. Не быть дураками, так сказать.

Я учился прилежно и «пестики-тычинки» уважал вопреки своим сверстникам. Вернее, большинству из них, ибо среди тех, с кем я ездил на областные олимпиады, были и увлечённые ботаникой, зоологией, анатомией. Один из них ныне, не свернувши с правильных, по нему, и трудных, конечно, дорог, стал теперь кандидатом медицинских наук, чему я искренне рад был, узнавши. А тогда меня отправляли на лесоведение, на биологию, на географию и другие предметные олимпиады.

Однажды в начале учебного года, который тогда, в отличие от предыдущего 1998-го с забастовкой профсоюза педагогов, начался вовремя, а не 23 сентября, учительница биологии собрала группу из 5-6 школьников и отправилась с нами на озеро в пригороде за промышленной территорией деревообрабатывающего предприятия. Мы забирали пробы грунта и воды, разжигали костёр, готовили какую-то немудрёную снедь на нём. Было красиво и спокойно.

Накануне мы с сестрой зашли возле своего дома в продуктовый магазин, чтоб купить что-то съестное, яства с собой в дорогу. Биолог говорила о каком-нибудь десерте к чаю и лёгкой закуске. Мы выбрали недорогое овсяное печенье и остались довольны и покупкою, и собой. Магазин, кстати, назывался не то «У Семёныча», не то ещё проще, пуще того: «Семёныч». Так он практически собрал нас в путь, продав печенье. Печенье, в котором мы распробовали вкус «унылой поры, очей очарования». Овсяный, как казалось тогда, вкус осени…

Как мне не хватило решимости в первый раз

В детстве я какое-то во многом счастливое время находился в очень близкой дружбе с сестрой. Я пытался старательно не быть глупее её, но получалось это, увы, редко. Родня моя больше и быстрее читала, обыгрывала меня в шашки, шахматы, умела рисовать красивые акварели, могла решиться расписать картинками с медведями и прочими зверятами дощатые стены предбанника. Я не мог. Не получалось у меня. Не знаю, не то это недостойное хорошего брата поведение моё, не то достоинства несомненные родственницы, но что-то в детстве мешало мне уважать себя искренне в присутствии сестры – я злился, срывался и от того чувствовал себя виноватым, но не понимал, в чём именно.

Первые районные олимпиады мы с ней стали посещать классах в 5-6-ом. Помню, как смешно переживали близкие, как выступит дочь. Каков же был их восторг, когда практически с каждой встречи со сверстниками, с интеллектуального состязания, девочка возвращалась с победой или хотя бы очень неплохим результатом. Я в те годы не совсем адекватно воспринимал себя, но полон был дешёвой бравады, заимствованной у старших, потому, сидя в классе школы уездного города в ожидании объявления результатов олимпиады по математике, больше всего переживал, как же я пойду за наградой. Но! Ни третье, ни второе, ни хотя бы последнее из названных, первое, место мне, естественно и естественнонаучно не досталось. В дороге домой я думал о сём странном происшествии. Невероятном ещё утром, когда я был полон решимости. Как оказалось, для победы одной её бывает мало. Вот так мне не хватило решимости в первый раз…

Как я помог разжать ноги в кинотеатре

Я никогда не был киноманом. Нередко захаживал на огонёк кинопроектора, проникал в темноту зрительного зала, располагал своим временем в кресле мягком и удобном, окатывался волнами мощного звука современных аудиосистем. Да, но мало ходить в кино, и пытаться разобраться в режиссёрских замыслах, в языке тела и мимики актёров, в хитростях и премудростях искусства создания света, в мастерстве оформителей, художников и прочих специалистов цеха. Нужно долго учиться смотреть фильмы, воспринимая цитаты в них, отсылки, аллюзии, контекст исторической или литературной эпохи, в которой действующие лица проживают свои роли. Меня не хватило на то, чтоб стать столь насмотренным (как и начитанным) зрителем. Но самые первые посещения хороших кинозалов влюбили меня в культуру их. И вот та история про разжатые красивые женские ноги в кинотеатре случилась со мной в «Авроре» в Петербурге на Невском в начале 2000-х.

Тогда к юбилею старейшего в городе кинотеатра была приурочена ретроспектива отечественных картин. В частности, показами фильмов Никиты Михалкова закрывали год. Мы были одеты в соответствии с декабрём – на ногах девушек были зимние сапоги.  На моих – ботинки. Рядом со мной сидела знакомая студентка. Чтобы разжать ей ноги в тёмном кинозале, я должен был раздвинуть… Но в том-то и дело, что мне мешал мужик с кресла, перед ней стоявшего. Да, он отлучился в туалет – приятельница расслабилась и вытянула ножки, сунув их в просвет между спинкой кресла и сиденьем. Засмотрелась, и, когда он вернулся на место, носки ботинок (сапожек) её оказались зажаты между двумя частями кресла перед нами. Кажется, я даже не нашёлся, как утешить её боль. Но невнимательного к соседям по залу  мужика мы тогда одолели. А моё равнодушие к зажатым и сдвинутым ногам – лишь ненадолго. Фильм был хороший. Очень. Такое вот кино.