Самосуд / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

пожар.jpg

– Тамара, отвори!!! Не слышишь что ли?! – не жалея ни своих рук, ни соседской двери разгорячённо стучала баба Люба. – Спишь что ли?! Просыпайся! На дворе и десяти нет, а ты заперлась, как городская. – Баба Люда снова забарабанила в дверь.

– Вот оглашенная! – на веранде загорелся свет, и, ступая так, что половицы под грузным телом прогибались и занудно скрипели, вышла Тамара Петровна. – Ну, чего надо? Разоралась тут.

– А ты что, спишь что ли?! – баба Люба по раскрасневшемуся лицу подруги догадалась – опять Тамарка к браге пригубилась. Вот какая – не даст выстояться.

– Тебе какое дело, сплю я или чего другое делаю? – подбоченилась Тамара Петровна. – Говори, зачем пришла?

– Дай сначала отдышаться. – Из груди бабы Любы вырывались надрывные хрипы, она, как рыба, то и дело открывала рот и втягивала в себя воздух. Когда дыхание у неё стало более ровным, она попросила:

– Дай испить чего.

Пока баба Люба в охотку, небольшими глотками, пила белый домашний квас, Тамара Петровна молчала, но как только пустая кружка коснулась поверхности стола, спросила:

– Говори, зачем пожаловала. Чего чуть дверь с петель не снесла?

– Чего-чего! – потянула баба Люба, затем выдала: – Знаешь, что эти окаянные из красного дома сотворили? Не знаешь. Всё спишь. Ни до чего тебе дела нету, – упрекнула она подругу, которой это и вовсе не понравилось.

– Ну и сплю. И что? Это ты всё по чужим огородам шастаешь. Где что лежит приглядываешь. А мне что? У меня всё есть, – осадила Тамара Петровна подругу.

– Где мне за тобой угнаться. Тебе сын в прошлом годе машину навоза привёз и песку тоже. В этом – террасу обещал починить, – запричитала баба Люба. – Вон доски на чердаке выжидают своего срока. А я одна. На всём свете одна-одинёшенька. Помочь некому, вот и бегаю, как неприкаянная… – Она всхлипнула и тыльной стороной ладони провела по глазам, словно хотела смахнуть слёзы. Но их не было, они давно выплаканы.

– Ладно, чего ты?! – пожалела её Тамара Петровна и миролюбиво попросила. – Говори уже. Не томи.

– Пошла я, значит, на ту сторону, – начала баба Люба, – сначала по дальней дороге, через тот вход, а вертаться решила через этот. Ты знаешь, тут короче. – Она подождала, пока подруга кивком головы подтвердит это, и продолжила. – Подхожу к красному дому. Гляжу, напротив дома прямо около забора, где они недавно песок с гравием держали, потом всякий хлам, стоит сарайчик. И когда успели? Два дня назад проходила, ничего не было, сегодня стоит. Ну, думаю, окаянные, где сарай удумали поставить. Потом пригляделась, это и не сарай. Уборная! Из вагонки. От дома провод кинули, фонарь повесили, чтобы, значит, на толчке сидеть было светло. У меня так всё и зашлось. Что же это на белом свете делается. Совсем люди совесть потеряли. Бога на них нет.

– Не пойму я что-то, – Тамара Петровна поняла всё, но поверить не могла, главное, не хотела. – Где, говоришь, себе уборную поставили?

– Непонятливая ты, Тамара! – вновь упрекнула её подруга. – Да, считай, прямо на могиле.

У Тамары Петровны подкосились ноги, она тяжело опустилась на табурет, рука стала искать на столе пузырёк с таблетками.

Теперь уже себя упрекая в безалаберности, что не подготовила подругу к страшному известию, баба Люба подскочила, зачерпнула воды и протянула подруге. Тамара Петровна приняла таблетку нитроглицерина, запила водой, посидела и тихо уточнила:

– Может, Люда, ты в потёмках перепутала что.

– Нет, Тамара. Я долго там стояла, всё смотрела. Правда это, – запричитала как по покойнику в доме баба Люба.

Частный мастер по изготовлению печатей и штампов ИП Исаев Илья https://pechati-solncevo.ru предлагает свои услуги. Изготовление печатей происходит по разным технологиям. Готовые изделия доставляются по Москве в пределах МКАД. Более подробно ознакомиться с продукцией мастера можно на сайте. Там же оформите заказ.

***

Два года назад поле, которое когда-то засеивали то пшеницей, то горохом, иногда и клевером, отдали под дачное строительство. Чему удивляться?! Места хорошие, привольные, от Москвы недалеко, всего восемьдесят километров. Кругом лес, речка мелководная, в засушливое лето ручеёк, но есть запруда. Её соорудили местные мужики для ребятишек, но давно это было. Раньше там плескались дети, теперь и взрослые – приезжие. Местной молодёжи в деревни не осталось, одни старики доживали свой век в родных краях.

Чуть снег сошёл, поле разбили на участки. К осени напротив пустеющей деревни вырос новый дачный посёлок. Дома были разные – деревянные, кирпичные. Каждый новоиспечённый владелец земли строил себе хоромы в соответствии со своим достатком и вкусом. Особенно быстро возводился на краю поля дом из красного кирпича. Строительство шло споро, с размахом. Это вызывало у местных жителей не столько зависть, сколько беспокойство. Дом строился недалеко от братской могилы советским солдатам.

В деревни таких могил было две. Одна на краю деревни, вторая через шоссейную дорогу на поле. В том бою за деревню полегло много солдат, очевидцы говорили – на поле разразилось чуть ли не целое сражение. Немцы отступили, захватив с собой трупы товарищей, за ними вдогонку заспешили советские солдаты, оставив на буром снегу освободителей. Кто их хоронил, деревенские не знали. За несколько дней до прихода советских войск местные жители все, как один, были выгнаны немцами из домов, построены в шеренгу и под конвоем направлены к ближайшей железнодорожной станции, где стояли вагоны для отправки в Германию. Но советские войска опередили фашистов, и вновь женщины, дети, старики зашагали по той же дороге, только назад – домой.

Деревня встретила жителей пожарищами, скелетами русских печей и двумя братскими могилами с наскоро сколоченными дощечками с фамилиями погибших солдат и офицеров. И были на дощечке, что на поле, две скорбные надписи – Неизвестный.

Ох, как голосили, словно по своим убитым мужьям и сыновья, местные бабы на этих могилах, особенно над могилой, что на поле. Неизвестный. Как же так – жил-жил и вдруг без имени, без отчества, словно и не рожала его мать, словно не было у него ни родных, ни близких. «Несправедливо это. Там хоть и все равны, – рассуждала мать Тамары Петровны, тогда ещё четырнадцатилетней девочки, – но всё одно – плохо без имени». И начинала голосить: «Как же мы за вас, наши соколы, молиться будем, и как же матери и жёнки ваши узнают, где вы сложили свои головушки…»

Неизвестных солдат было так жалко, что поклялись Тамара с соседкой Любой, ухаживать за могилами, будто там лежат их родные старшие братья.

После войны братская могила на поле для Тамары Петровны стала ещё дороже. Не вернулся с войны отец, погиб и схоронили его в братской могиле, но только в чужой польской земле.

Баба Люба замуж не вышла, не нашёлся жених. Все кто был старше – не вернулись с войны, что помоложе на неё не смотрели: девок хватало. Осталась баба Люба одна, и стала она на могилу к Неизвестному ходить, как к своему убитому жениху. Из двух Неизвестных она выбрала последнего в списках. Буквы «неизвестный» у него легли неровно, как-то кособоко, рука, видно, дрогнула у писавшего…

«Вот, – думала баба Люба, – совсем не повезло тебе, мой касатик. Ох, горемычный ты, горемычный». И казалось ей, что она действительно знала его, любила, и он отвечал ей взаимностью.

В пятидесятые годы на братских могилах установили обелиски с красными звёздами, в шестидесятые над могилой, что в деревне, установили памятник – Скорбящей матери. На поле стал возвышаться Воин, в одной руке которого автомат, в другой – венок своим погибшим товарищам.

***

Когда поле отдали под дачное строительство и землемер разделил поле на участки, вбив колышки в метрах пятнадцати от покосившейся ограды братской могилы, двух самых бойких старух – бабу Любу и Прасковью Лазареву (Тамара Петровна тогда болела) деревенские направили в поселковый совет. Прождав полдня главу поселковой администрации, женщины получили от него заверения: «Не беспокойтесь. Ничего с могилой не станет. Согласно генеральному плану застройки земельного участка, выделенного под дачный кооператив “Лесная сказка”, забор пройдёт в пятнадцати метрах от ограды. Мы что? Сами не понимаем, что это за место?!»

Деревенские успокоились и стали наблюдать, как строится дачный поселок.

Хозяйка быстровозводимого кирпичного дома не полюбилась деревенским. Рыжеволосая, крашеная, средних лет, не сказать, чтобы толстая, но какая-то бесформенная, с какой стороны не посмотри, везде ровная, с круглым лицом – показалась местным жителям заносчивой и высокомерной. Прозвали её «толстомордой», и частенько судачили меж собой деревенские бабы:

– Видала вчера толстомордую. Идёт, вышагивает. Земли под ногами не чувствует.

– Поздоровалась хоть?

– Да Бог с тобой, у неё язык быстрее отвалится, чем «здрасти» нам сказать. Как же? Она городская, мы – неумытое сельпо. А как выйдет в огород в одном тряпье, смотреть противно.

– Что ты? Это ещё хорошо. Я здеся видела её в одном лифчике и трусах. Сиськи пудовые – то и гляди вывалятся, жир так и торчит из-под трусов так и торчит. Срамота смотреть.

Дом толстомордая построила быстро, вскоре был установлен забор вокруг участка, но только не в пятнадцати метрах от могилы, как было обещано. В пяти. Деревенские опять поехали в поселковую администрацию. Там пообещали приехать и разобраться. Действительно, через некоторое время приехал сам глава. Походил, посмотрел, поговорил с хозяйкой кирпичного дома, зашёл к ней в дом… И уехал. Забор остался стоять.

«Откупилась», – решили деревенские и больше к власти не поехали. Зачем? Правды не найти. Посудачили, посудачили и успокоились – времена тяжёлые. Выжить бы и то хорошо.

Вскоре строительные работы красного дома полностью завершились. Началось строительство гаража, затем бани.

– И откуда только деньги берёт?! – возмущались между собой деревенские. – Нам на хлеб не хватает, а она и дом строит, и сын приезжает на большой ненашенской машине, и дочь вся разодетая. Вот как время повернулось! Всю жизнь горбатились, думали, на старости лет поживём, отдохнём. Не вышло. Теперь живут хорошо только такие толстомордые.

***

Тамара Петровна тяжело встала и прошла в большую комнату. Вернулась, одетая во всё чёрное.

– Пойдем, Люба, посмотрим, что эти фашисты удумали.

До кирпичного дома они шли молча. Тамара Петровна прерывисто, с хрипами, дышала, баба Люда с опаской посматривала на подругу – как бы опять не стало плохо с сердцем.

Когда они подошли к братской могиле, совсем стемнело. В кирпичном доме на втором этаже горел свет, и была слышна музыка.

– Вот окаянные! Бога на вас нет! – в сердцах прокричала баба Люда и погрозила кулаком в темноту.

– Тише ты, – зашипела на неё Тамара Петровна.

Из новых ровных досок вагонки, метр на метр, может быть, чуть больше, пахнущая лаком, уборная была установлена в двух шагах от ушедшей наполовину в землю, облупившейся ограды. Три шага и нога уткнётся в еле выступающую над землёй каменную плиту.

– Да… – протянула Тамара Петровна.

– Вот видишь, я правильно сказала, ты говоришь – перепутала. Я как увидала, так сразу и поняла, только сначала не поверила, – суетилась баба Люба вокруг Тамары Петровна, которая стояла не шевелясь, о чём-то сосредоточенно думая.

– Ну-ка, пойдём, – Тамара Петровна, резво словно молодая зашагала в деревню. Баба Люба за ней еле поспевала и, задыхаясь, шептала:

– Тамар, куда ты? Куда? – но Тамара Петровна ничего не отвечала, лишь, как казалось бабе Любе, прибавляла шаг.

За полночь, когда и деревня, и дачный посёлок спали, женщины вернулись к кирпичному дому. Стараясь не шуметь, они при помощи топора отломали несколько досок от забора. Если баба Люба в небольшой лаз проникла легко, то Тамара Петровна с трудом. Она обливалась потом, невыносимо шумело в голове, горело под левой лопаткой, спина никак не сгибалась, невыносимой болью парализуя всякие движения, но, сжав губы, Тамара Петровна пролезла в узкий проём. Крадучись принесли несколько досок из кучи строительного материала, аккуратно сложенного в нескольких метрах от уборной, и обложили ими злосчастное строение.

Баба Люба проворно – и откуда только такая лёгкость и ловкость могли взяться на восьмом десятке лет – взяла канистру с керосином, быстро обошла уборную со всех сторон, тщательно обливая сухие доски жидкостью. Когда она вылила последнею каплю керосина и для верности постучала по дну тары, Тамара Петровна зажгла спичку, секунду подержала в руке, словно раздумывая, правильно ли она делает, – бросила.

Женщины заворожено смотрели, как беспощадные языки пламени охватывают строение, и вот уже уборная полностью скрылась в пламени и дыме. Первой очнулась баба Люба:

– Тамар, побёгли!

Тамара Петровна, как неживая, протиснулась в лаз и, спотыкаясь, из последних сил пошла в деревню. У бабы Любы наоборот, словно выросли крылья, она споро шла впереди подруги, часто огладывалась и, обращаясь к Тамаре Петровне, говорила:

– Ты погляди, как горит! Так им и надо окаянным. Что удумали?! Окаянные!!!