1.
На часах четыре утра. Ветерок по-хозяйски откидывает прозрачные занавески, впускает утреннюю прохладу в дом. Один шаг на балкон – и вот он, божий мир! Перекликом птичьим растревоженный оживает лес... – до него от нас рукой подать. А правее и дальше, дальше, по горизонту, прорисовывается обрывистая крутизна правого берега Дона. Сам могучий батюшка-Дон под ней – лишь синей полоской издали. И над всею необозримостью земли донской – Небо... Чистое! Ни облачка. Июль месяц нынче. Самая макушка лета. День потихоньку убывает, а жара... Жара прибывает! Кукушка, говорят, умолкает (может, от жары такой умаявшись?) И впрямь... не слышно её сегодня. Зато соловей-виртуоз... на старом тополе пристроившись, такие коленца выписывает! – душа от восторга мрёт... По народной примете, он перестаёт петь строго после Дня святых апостолов Петра и Павла, 12 июля. Так ли это? Надо бы, наконец, проверить. Эта мысль посещает меня в июльские дни уже не первый год. «А ему, соловью, до моих мыслей, дел и проблем... нет никакого соловьиного дела, – думаю я, укладывая в пакет всё необходимое для поездки на дачу, – исправно даёт он свои сольные концерты. В положенный срок».
Ну, вот. Всё готово. Чашечка кофе, и выезжаю незамедлительно: нужно успеть по прохладце ненадолго остановиться у давно знакомой шелковицы. Вино из её ягод получается вкуснейшее!
2.
...По дороге не встретилась ни одна живая душа. Вот и моя одинокая «подружка». В народе это дерево называют тутовником, но мне больше нравится нежное – шелковица... Место для парковки здесь всегда свободно. Слегка сворачиваю с дороги и попадаю под густой раскидистый шатёр. Свежо, росно... Могучая крона ещё дышит свежестью от недавно ушедшей ночи. На листьях крошечными бриллиантиками подрагивают капельки росы. Каким-то чудом держатся они и на острых кончиках травы, на удивление, всё ещё живой и сочной под плотным тёмно-зелёным покрывалом листвы. Протягиваю руки к веткам, и пошла работа: одна ягодка – в рот, горсточка – в ведёрко. Тихо... Ни один листочек не шелохнется. И лишь чувство покоя в душу – тёплой волной...
Но вдруг! – странное ощущение: я здесь не одна... То ли веточка не под моей ногой хрустнула, то ли... Ставлю ведёрко, оборачиваюсь и... не верю своим глазам! Рядом со мной – словно из травной полянки выросший – мальчик... лет четырёх от роду. Худенький. Одет опрятно, чистенький весь. Смотрит мне прямо в глаза – серьёзно?.. грустно?.. – не разобрать. Кто он? Почему здесь? Да в такую рань? Рядом ни одной жилой дачи. Давным-давно, ещё в девяностые, все домики тут были заброшены, потом разграблены. Только садовые деревья на месте старых усадеб живы ещё кое-где, да одичавший виноград по земле целыми полянами стелется. Откуда забрёл он в эти далеко не безопасные места?
Одна другой тревожней мысли голове, но – улыбаюсь: «Привет..»
В ответ он лишь пальчиком росинку – с листа. Молчит. Смотрит. Ни робости, ни удивления. Протягиваю горсточку ягод: «Хочешь? Угощайся». И вдруг... он склоняет голову над моей рукой, и эти ягоды прямо с ладони – язычком, неторопливо – одну за другой... Совсем не жадно, но с каким-то особенным, свойственным только детям, наслаждением, – так и слизнул все. Потом – ещё и ещё... Я смотрю сверху на его белобрысую макушку, и от такой высочайшей, нежданно-негаданно подаренной мне степени доверия, почему-то... комок в горло! Присаживаюсь, чтоб глаза – в глаза:
– Кто ты?
– Я? Лёха.
– Лёша, значит?
– Не... Лёха я, – убеждённо и, как бы вразумляя меня: – только так.
– Ты здесь один, что ли... Лёха?
– Да.
Кладу руки на худенькие его плечики:
– Где живёшь? С кем?
– Там... – машет ручонкой в направлении... не-по-нят-ном.
И неожиданно:
– Один живу.
– Как это – один... – растерялась я, – а родители? Родители твои где?
Ковырнув носком сандалика что-то невидимое в траве, кинул серьёзный взгляд снизу:
– Папку на войне убили. Ну... воевал когда (в «странных» глазах вопрос: понимаю ли?)
И я... начинаю понимать.
– А мама?
– А!.. там она, в чужом доме.
– Почему в чужом, Лёш?
– Ну-у-у, это куда нас дядь Вася на машине привёз. Печку нам в этом доме почистил... И починил. На секундочку задумался. И вдруг – радостно: – И-и-и... и ещё он нам с мамкой возле дома баню построил!
От слова «мамка» пахнуло детством. Слово-то какое – хорошее... Ещё у древних славян мыслилось оно как кормилица, воспитательница, и совсем не означало пренебрежительную форму от «мама»...
– Значит, с мамой живёшь, – выдыхаю я облегчённо.
– Не... – качает головушкой упрямой, – один живу.
Так. Понимаю, что про парнишку Лёху выяснять необходимо всё до конца:
– Ну... один так один, – меняю я тональность, – ты ж вон... большой уже! И продукты у тебя, надеюсь, есть, и... всё, что для жизни надо – тоже...
По тому, как взглянул, переступив с ноги на ногу, стало понятно, что разговор на равных он принимает. Деловито доставая из кармана какую-то вещичку (по виду – фонарик), дальше отвечает уже охотней, трогательно стараясь соответствовать тому, что «большой»:
– Продукты? Есть. Каши там разные...
– А вот сегодня, к примеру, что себе поесть приготовишь?
– Ну-у-у... кашу сварю. Из риса. Риса много ещё!
– Молодец. А живёшь где?
– Тебе зачем?
– Ну, может, чем по хозяйству тебе помогу. Идти-то до твоего дома далеко? А то, ты ж видишь, я на машине, и мы можем с тобой доехать. Или дойти? Как скажешь.
Чуть помедлив с ответом, он неожиданно просто сказал:
– Да не... тут близко.
– Ну... тогда идём?!
Закрыв машину, мы пошли. Сначала рядом, рука в руке, потом – Лёха впереди, я – за ним. Легонько касаясь веточкой верхушек подсушенной солнцем травы, он уверенно вёл меня какими-то своими, по всему видно, давно знакомыми ему «козьими тропами». Я смотрела со спины на его маленькую фигурку и думала о том, что какая-то очень Правильная Рука привела меня сегодня сюда. На это место. И в этот час...
Переполняло почти непреодолимое желание подхватить его на руки, как когда-то – очень давно! – своих, таких же вот мальчишек-худышек...
Остановился Лёха внезапно. Мы стояли на коротком спуске к хорошо накатанной дороге. И дорога эта была мне не просто знакома – я знала на ней каждую выбоинку, каждый «опасный» поворот. Не оборачиваясь, он показал:
– Во-о-он там...
– Понятно. В дачном посёлке живёшь.
– Ну, да. На дачах...
И вновь я подумала о том, что ведь не в первый раз (знает все тропинки!) уходит из дома этот малыш. Далеко уходит. Один. До посёлка нам нужно было пройти ещё километра три-четыре. Это если по степи, напрямую, а если по дороге, то и – все пять.
– Лёш, если пешком, то идти нам с тобой далековато. Лучше и быстрее будет доехать. Ты сможешь показать, где живёшь? Улицу свою узнаешь?
Пожал плечами. Но тут же, видимо, что-то вспомнив:
– Смогу.
– Ну, тогда вперёд?
Через несколько минут мы уже у дачного поселка.
На окраине я решила остановиться, чтоб выяснить, в каком направлении двигаться дальше. Но, к счастью, выяснять ничего не пришлось. В самом начале улицы пассажир мой вдруг беспокойно заёрзал на сиденье и... попытался открыть дверь. Резко затормозив, я вышла, открыла ему снаружи. Легко спрыгнув на землю, он показал рукой на тропинку, уходящую в заросли низкорослого терновника:
– Туда.
– Хорошо, что не проскочили. Какой же ты молодец!
Оставив машину на обочине, мы пошли к дому моего нового друга. Совсем скоро он остановился перед буйно разросшейся живой изгородью: смородиновые кусты... выше моего роста! Сквозь них просматривается старый кирпичный дом. На позеленевшей от времени шиферной крыше печная труба – немаловажный атрибут дачного жилья. Но... ни настоящего забора, ни калитки – полное отсутствие ощущения безопасности и защищённости. Пытаюсь понять, как к этому дому пройти:
– Калитка-то у тебя где, Лёш?
– Сюда иди, только тут...
Обогнув смородиновый куст, он ловко поднырнул под толстую ржавую проволоку, натянутую на покосившиеся от времени столбики, и, напрягшись, вдруг поднял её двумя ручонками над головой, и – я тоже «поднырнула».
3.
Вот мы и у цели.
Заброшенная усадьба. Запустение полнейшее... Одичавшие, похожие на людей, измученных старостью и болезнями, фруктовые деревья. На уцелевшем кое-где проволочном заборе буйно хозяйничает дикий виноград.
И – теперь уже прямо перед нами – потемневший от времени, но вполне добротный дачный дом, где Лёха живёт... один. Оставленный хозяевами, по-видимому, очень давно, сейчас он выглядит ожившим. Окна аккуратно затянуты солнцезащитной плёнкой. От дерева к дереву протянута бельевая верёвка с новенькими разноцветными прищепками. Во дворе «качок» для добычи воды и железная при нем ёмкость. Поодаль – душевая кабина из свежевыструганных досок (видимо, та самая «баня», которую построил дядя Вася). Входная дверь – настежь... Трепещется на ветру цветастая занавеска.
Оглядевшись, спрашиваю хозяина:
– В гости-то пригласишь? Он вновь – уже знакомо –пожимает плечами. И тогда я спрашиваю прямо:
– В доме мама, Лёш? Он молча кивает, спокойно опровергая этим кивком своё упрямое утверждение, что живёт один. Потом вдруг звонко зовёт:
– Мам!
В ответ – тишина. Лёгким прыжком заскакивает он в дверь и – тут же выбегает обратно. Мамы дома нет. Стремительно облетев вокруг дома и «зарулив» во все закоулки двора, малыш в растерянности останавливается. Присаживаясь на крыльцо, я подтягиваю его за ручку к себе: «Будем ждать маму. Понятно же: она где-то рядом...»
4.
Эта мысль не замедлила материализоваться. Появившись из-за того же смородинового куста, к нам широким шагом приближалась молодая женщина – совсем девчонка: ну, конечно же, это мама! Разгорячённое лицо, поверх ночной рубашки лёгкий халатик – наспех. Лёха кузнечиком скакнул навстречу. Распахнув полы халата, она... так сходу и спрятала в них голову сына – руки крест-накрест! А он и не сопротивлялся: пусть себе обнимает. Сдерживая дыхание и торопливо осматривая сынишку, она чуть слышно выговаривала:
– Опять сбежал... Что ж ты со мной делаешь, Лёшка!..
В мою сторону кивнула приветливо:
– Здравствуйте. Спасибо, что привели.
– Это не я – он меня привёл.
Помолчали. Я смотрела, как поглаживает она загорелой рукой голову сына, и думала о том, что эта девочка, по всему видно, хорошая мать, но вот... не доглядела. Будет ей урок. Разговор не клеился. Да и никакой разговор был больше не нужен: всё встало на свои места. Перед уходом я развернула мальчика к себе (расставаться жаль!..), заглянула на прощанье в чуть улыбающиеся его глаза:
– Мама волновалась, как думаешь?
– Ну-у-у... Да.
– Вот... Оставил её одну, без охраны. Ты защитник мамин или – как? – тянула я время...
– Да, защитник, – ответил он серьёзно, без раздумий.
– Тогда больше никогда не оставляй маму одну (улыбаюсь, наблюдая, как «защитник», повинуясь движению маминых рук, вновь оказывается под полами её халатика). И... к большому дереву теперь – только вдвоём, хорошо?
– Да она спать долго любит! – неожиданно повеселевшим голосом почти выкрикнул Лёшка и, ловко увернувшись, побежал... Обогнув полуразвалившийся, заросший высокой травой кирпичный фундамент он – прямо на глазах! – исчез... Как сквозь землю провалился! Я – к маме:
– Ребёнок где?!
Но на её лице не было тревоги, и удивления тоже не было. Только глаза погрустнели ещё больше:
– В погреб нырнул, где же ему ещё быть. «Бомбоубежище» там у него. Чего только туда не натащил! Всё в игры свои новые играет. Я уж сухой травой пол застелила – сыро там... А в дом не заманишь. Не хочет. Или... не может... в доме быть.
И добавила, коротко проясняя то, что и так давно уже было понятно:
– Из-под Донецка мы. Беженцы. Дом наш там – прямым попаданием...
– А здесь вы... давно?
– Да нет, месяц назад приехали. Серёжины... – мужа моего покойного – родственники приютили. Предлагали пожить у них, но я подумала, что лучше уж сразу сюда: там в двухкомнатной квартире их и так четверо. Теперь тут нам помогают. Чем могут. Спасибо им. Наклонившись, ловко поправила половичок на чисто вымытом крылечке. Огляделась:
– Здесь хорошо. Тихо. А как жить – не знаю. Если б Серёжа был с нами...
Помолчала, по-взрослому очень задумавшись. И вдруг заговорила... громко, «неровно», смахнув ладошкой ручейки прозрачные со щёк...
– Там... значились мы все террористами! Серёжка с отцом – шахтёры потомственные. Мать, всю жизнь проработавшая на местной шахте бухгалтером... И мы с Лёшкой – в первую очередь. Террористы! Все как один. В тот день, когда бомба... мы с ним чуть раньше за калитку... зачем-то... – вот и... уцелели. Чудом! А родителей... достали из-под завалов уже мёртвыми! А Сережа... он погиб за неделю до них. Похоронить лишь его успели... и!..
И дальше о том, как после беды той, «чтоб дитя спасти», решение приняла. Непростое. Как к могилам шла, не видя пути, – попрощаться. И как потом с сотнями таких же «террористов» пересекли они с Лёхой границу России...
5.
...Утреннее солнце – ещё не знойное – степенно поднимаясь всё выше, бережно коснулось земли, высветило все закоулки двора. Будто успокаивая, ласково поцеловало рассказчице лицо, плечи, а она всё говорила и говорила, то вдруг замолкая, то вновь вспоминая пережитое. Я слушала её и думала о том, что уже не с экрана телевизора – в душу, а живым свидетелем оттуда – из самого пекла чудовищной и преступной бойни! – в безоблачный мой июльский день... горе вошло людское. Как... вместилось оно, такое огромное, в молоденькую эту женщину, маму маленького мальчика Лёхи...
– Серёжины фотографии пыталась под завалами найти. Да разве ж... А мы... скучаем за ним! За мамой, за всеми... скучаем!..
Шагнув, я прижала её к себе. А слов по-прежнему не было. Да и нет их в природе, таких слов.
6.
Лишь перед расставанием мы, наконец, познакомились. Олеся позвала сына, и мы попрощались, как родные – так почувствовалось. И уже у смородиновой калитки, подняв мальчонку на руки и договорившись о новой встрече, я ещё раз спросила:
– Так почему ж, ты всё-таки Лёха, а не Лёша?
Заглянув сынишке в глаза, мама ответила за него:
– Так его Серёжа звал. Помнишь папку, сынок?
Утвердительно кивнув, Лёха вновь помчался от нас по своим важным мальчишечьим делам...
Июль, 2014
***
Два года прошло с того памятного дня. Многое изменилось в жизни моих новых знакомых. Прошлой осенью судьба подарила им встречу с хорошим и надёжным человеком. И живут они теперь не в старом заброшенном доме, что на окраине дачного посёлка, а в новом – большом и светлом, здесь, в нашем городе на Дону. Хорошо живут, помогай им, Господи. Этой осенью мой маленький друг пойдёт в школу, и уже сейчас к этому важному событию вовсю идёт подготовка...