«Будет война, как Страшный Суд...»

К 75-летию начала Великой Отечественной войны

Эссе

Ифлийцы

В 1941-м отец, студент московского Института Философии Литературы Истории (ИФЛИ), досрочно получает диплом. Все старшекурсники тогда получили дипломы досрочно. Было не до учёбы …

Вспоминают ифлийцы:

«…все в едином порыве поехали в ИФЛИ. Мы все там съехались, и стояла наша латинистка Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек – она была человеком строгим, сухим, очень деловым, – она стояла на лестничной площадке и плакала навзрыд, у неё градом по лицу текли слезы. Мы все в недоумении:

– Почему вы плачете?

– Дети мои, – она говорила нам «дети», – вы не знаете, что такое война. А я пережила Первую мировую войну. Это ужас. Это начинается страшнейшая эпоха.

А мы, конечно, все думали: ну что война, мы так сильны, через неделю-две, через месяц всё будет кончено. Но этот образ рыдающей на лестничной клетке Грабарь-Пассек – вот это для меня первый образ войны» (Лилия Лунгина – она станет известной переводчицей).

«22 июня мы готовились к последнему экзамену и часов около двенадцати услышали во дворе необычный шум. Мой товарищ, увидев, что двор общежития забит студентами, как-то удивительно спокойно сказал: «Ну, значит, война». Он включил радио — и мы услышали выступление председателя Совнаркома В.М. Молотова. Мы, конечно, направились в институт. Там уже вовсю шёл митинг. Никогда в жизни не приходилось мне слышать более мощного и проникновенного звучания «Интернационала» и широко известной в те годы песни Ганса Эйслера «Заводы, вставайте!». Помню, как Павел Коган, автор знаменитой «Бригантины», провозгласил: «Да здравствует Советская Германия!».

«После митинга стали составлять списки добровольцев и затем толпой двинулись к райвоенкомату. Подходим: у подъезда земля усеяна вырванными из военных билетов листками. Это постарались студенты, не хотевшие воспользоваться правом на отсрочку от призыва» (Леонид Гаряев).

***

Поэт-ифлиец Семён Гудзенко, доживший до Победы, посвятил Великой Отечественной такие трагические строки:

<...> Снег минами изрыт вокруг

и почернел от пыли минной.

Разрыв —

и умирает друг.

И значит — смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черёд,

За мной одним

Идёт охота.

Будь проклят

сорок первый год —

ты, вмёрзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,

что я притягиваю мины.

Разрыв —

и лейтенант хрипит.

И смерть опять проходит мимо <...>.

(«Перед атакой», 1942)

Его однокашник по ИФЛИ, поэт Давид Самойлов с печалью писал об их товарищах, не вернувшихся с войны:

Перебирая наши даты,

Я обращаюсь к тем ребятам,

Что в сорок первом шли в солдаты

И в гуманисты в сорок пятом.

А гуманизм не просто термин,

К тому же, говорят, абстрактный.

Я обращаюсь вновь к потерям,

Они трудны и невозвратны.

Я вспоминаю Павла, Мишу,

Илью, Бориса, Николая.

Я сам теперь от них завишу,

Того порою не желая.

Они шумели буйным лесом,

В них были вера и доверье.

А их повыбило железом,

И леса нет – одни деревья.

И вроде день у нас погожий,

И вроде ветер тянет к лету...

Аукаемся мы с Сережёй,

Но леса нет, и эха нету.

А я всё слышу, слышу, слышу,

Их голоса припоминая...

Я говорю про Павла, Мишу,

Илью, Бориса, Николая.

(«Перебирая наши даты»)

***

Из рассказов папы:

«Когда началась война, нас записали в комсомольский истребительный батальон, который должен был вылавливать диверсантов в Москве. Мы также помогали отправлять в эвакуацию женщин и детей, готовить к отправке разные грузы».

По состоянию здоровья (бронхиальная астма) папа на фронт не попал, хотя неоднократно обращался в военкомат с просьбой о направлении добровольцем в действующую армию. Некоторое время он оставался в Москве, позднее – получил направление и уехал преподавать новую историю стран зарубежного Востока в Сталинабад, где год проработал в местном педагогическом институте.

Семья их тогда разделилась: мать Анна Васильевна, больной брат Владимир и сестра Елизавета (она окончила первый курс искусствоведческого отделения ИФЛИ) уехали в эвакуацию в Уфу, а отец Владимир Алексеевич приехал туда позже.

В мае 1942 года Елизавета Головкина в Уфе была призвана в ряды Красной Армии. Тётя воевала на Сталинградском фронте в зенитной артиллерии. Потом – на Белорусском и Прибалтийском фронтах.

После Великой Отечественной тётя Лиза вернулась в родную Москву, окончила искусствоведческое отделение МГУ, много лет проработала в журнале «Художник».

В апреле 1943 года в Уфе после тяжёлой болезни умер Владимир Алексеевич, мой дед. Кладбище то после войны срыли. Могила деда не сохранилась.

В 1944-м бабушка, папа и дядя Володя вернулись из эвакуации в Москву.

Из воспоминаний мамы:

«Переболев в Сталинабаде брюшным тифом, в конце 1942 года Алексей Владимирович попадает в Башкирию. Будучи ограниченно годным, в качестве запасного стрелковой роты он работает с военными документами. С 1944-го года А.В. Головкин в Москве, где ведет работу в архивах и прежде всего, в Военно-историческом архиве МВД СССР»

«Будет война, как Страшный Суд...»

Из жития преподобного Феодосия Кавказского (1841-1948)

В 1931 году в Минводах появился странный старик. Ему уже было за девяносто лет, а он ходил круглый год босиком, в цветной крестьянской рубахе и с деревянным иерейским крестом на груди. Под насмешливые взгляды прохожих играл с детьми, откликаясь на прозвище дедушка Кузюка.

По слухам, старик этот вернулся из тюрьмы. Почти все считали его сумасшедшим.

Но мало кто знал, что под обличьем юродивого скрывался знаменитый старец иеросхимонах Феодосий (Кашин), бывший настоятель монастыря Положения пояса Богоматери на Афоне, учёный монах, свободно говоривший на четырнадцати языках.

Дети любили доброго старичка, у которого всегда были припрятаны для них леденцы. Он шутил и балагурил, рассказывал им загадочные притчи, часто говорил с самим собою.

На милостыню, которую ему подавали, юродивый покупал не только конфеты ребятишкам. Он кормил хлебом птиц, строго приговаривая:

– Пойте, только Бога знайте!

Мог и кошкам насыпать крошек:

– Ешьте, только с молитвой!

Глядя на это, окружающие качали головой:

– Совсем из ума выжил старик...

А старец Феодосий, принявший подвиг юродства, между тем проповедовал, назидал, необычными речами приоткрывал завесу будущего, творил чудеса. Он ведь понимал, что теперь ему уж не дадут нигде построить храм.

Ночами в домике своём перед святыми иконами старец часами молился о спасении Отечества и народа русского, так же, как прежде, принимал страждущих, исповедовал, причащал.

В доме старца одна комната была жилая. В другой – помещалась домашняя церковь, где дедушка Кузюка превращался в строгого старца.

***

Он предсказал Великую Отечественную войну, сказав своим духовным детям:

– Будет война, такая же страшная, как Страшный Суд. Великое множество людей погибнет – такие недорогие они стали для Бога, совсем про Него забыли... Молитесь же Богу и просите у Него смерти с покаянием, ибо ужасы неизбежны...

Есть свидетельство, что накануне войны старец освятил землю и велел своим послушницам разбросать её под Новороссийском в тех местах, где впоследствии шли наиболее ожесточённые бои.

***

Во время Великой Отечественной войны чудеса он являл особенно часто.

Однажды юродивый подбежал к детскому саду, закричал:

– Гули-гули, за мной, деточки, бегите за мной!

Он побежал в сторону, высоко задирая ноги. Дети со смехом бросились за ним; чтобы вернуть их, выбежали воспитатели.

Когда все они отдалились от здания на изрядное расстояние, раздался ужасный взрыв: это в детский сад попал немецкий снаряд. По милости Божией никто не погиб.

***

Множество подвигов и чудес, совершённых старцем, скрыто от нас. Но об одном из них люди до сих пор хорошо помнят.

Это произошло в первые годы войны. В Минеральных Водах больница тогда находилась рядом с железной дорогой.

Из воспоминаний железнодорожника:

– На рельсах стояли три вагона со снарядами. Идёт дедушка Кузюка, одной рукой сжимает крест, другой толкает вагоны.

Железнодорожник подумал:

– Ну, дед чудной, сдвинуть ли ему такую махину?!

И вдруг глазам своим не поверил: вагоны, как игрушечные, сдвинулись с места.

Чуть позже на то место, где они раньше стояли, упала бомба, не причинив больнице вреда…

***

Во время Великой Отечественной войны старец Феодосий был одним из самых ревностных молитвенников о победе нашей страны над фашизмом, постоянно молясь о здравии защитников Отечества и об упокоении погибших воинов, тем более что Господь открывал ему имена некоторых из них.

«Вот что такое искусство!»

На здании Малого театра есть мемориальная доска, посвящённая лётчикам эскадрильи, которая была построена в годы Великой Отечественной на личные средства прославленного коллектива.

В рабочем кабинете художественного руководителя театра, народного артиста СССР Юрия Мефодьевича Соломина висят портреты В.Н.Пашенной и её учителя А.П.Ленского.

Юрий Мефодьевич любит вспоминать один из рассказов Веры Николаевны. В годы Великой Отечественной войны их фронтовая бригада ездила на Север, на нашу военно-морскую базу. Спектакль «На бойком месте» Островского они сыграли специально для трёх летчиков, которые готовились лететь бомбить Берлин.

«Вот что такое искусство!»– с гордостью восклицает Юрий Мефодьевич. – И ещё Вера Николаевна всегда повторяла: «Ты должен оставить кусочек своего сердца на сцене». Именно ради этого и стоит работать».

А первый «гонорар» – кусочек сахара, что получил за выступление в госпитале в своей родной Чите в годы Великой Отечественной войны, Юрий Соломин запомнил на всю жизнь.

Сердце хирурга

День памяти и скорби 22 июня 2008 года стал последним в земной жизни легендарного русского хирурга-долгожителя, академика РАМН Фёдора Григорьевича Углова, большая часть жизни которого прошла в городе на Неве. В октябре ему должно было бы исполниться 104 года.

Фёдор Григорьевич пользовался словом так же легко, как скальпелем: первая его книга «Сердце хирурга», где он вспоминает и Великую Отечественную войну, вышла в 1974 году. Книга эта разошлась по стране полумиллионным тиражом.

Потом появились: «Живём ли мы свой век», «Человек среди людей», «В плену иллюзий», «Самоубийцы», «Человеку мало века»….

– Я никогда никому не завидовал, не сплетничал, не злословил, — говорил академик.

Он любил повторять:

– Врач послан больному от Бога и должен лечить его с Божией помощью.

***

Именно с Божией помощью во время Великой Отечественной войны, как потом в мирное время, Углов спас сотни человеческих жизней – и жителей блокадного Ленинграда, и бойцов, раненных на фронте.

Фёдор Григорьевич все 900 дней Ленинградской блокады был начальником хирургического отделения госпиталя.

Он оперировал в тяжелейших условиях – во время налётов, при недостаточном освещении, на пронизывающем холоде …

Подвиг, равный ратному!

Зёрнышки блокады

Летом 1941 года часть сотрудников Ботанического института имени Комарова Академии наук СССР в Ленинграде эвакуировали в Казань. Но многие предпочли остаться и под разными предлогами избегали эвакуации.

Ныне в Ботаническом музее РАН в героическом городе на Неве представлены архивные документы и уникальные экспонаты, свидетельствующие о мужестве учёных.

Так, в дневнике медпункта института имени Комарова значатся списки доноров. И за тот же период в справках о дистрофии мы встречаем те же фамилии.

***

Каждое утро в Ботаническом институте собиралось много народу. Жители города приходили сюда, чтобы послушать лекцию о том, из каких растений можно сварить суп или сделать салат, какие растения обладают целебными свойствами.

А в Ботаническом музее постоянно работала выставка съедобных растений.

В стенах института защищались кандидатские и докторские диссертации по фундаментальным научным темам.

***

Поздно вечером 15 ноября 1942 года на территории Ботанического сада взорвалась мощная фугасная бомба. Лишь одна оранжерея чудом уцелела.

Всю ночь учёные спасали растения, перенося их в оставшуюся оранжерею и разбирая по квартирам. А всего за время войны на Ботанический сад упало свыше 100 бомб и снарядов.

***

Замерзая в лютые военные морозы, учёные не сожгли ни одного образца хранящейся в музее древесины! Ни одно зёрнышко из огромной коллекции семян не было съедено.

А если в какое-то дерево на территории Ботанического сада попадал осколок снаряда, ему тут же, как раненому, делали перевязку, замазывали трещину варом.

…Вспоминается и история с вавиловской коллекцией пшеницы. Многие из тех, кто охранял её во Всесоюзном институте растениеводства (ВИР) в блокадном Ленинграде, умерли от голода, но не взяли из неё ни одного зёрнышка.

Благодаря их подвигу эти спасённые сорта пшеницы накормили после войны миллионы людей.

Низкий поклон учёным военной поры!

На берёзах кровь алеет…

Мы едем на Ржевский полигон, что в Ленинградской области, где в декабре 1937-го, возможно, оборвалась земная жизнь «Русского Леонардо» – священника Павла Флоренского и других Соловецких узников.

День зимний короток, а я вместе с тремя родственниками «врагов народа», среди которых внук отца Павла – профессор Павел Васильевич Флоренский, всего-то на один день и приехал из Москвы, чтобы почтить память погибших семь десятилетий назад.

Поэтому наш автобус, который любезно предоставила нам школа народного искусства святой царственной мученицы Александры Федоровны, где сегодня изучается духовное наследие отца Павла Флоренского, едет без остановок.

***

Но так уж, видно, было угодно судьбе, что мы почтили в этот день и память жертв Ленинградской блокады.

Слева от шоссе, нежданно для нас, вдруг возникла в окнах автобуса, словно до боли знакомые кадры документального кино, – легендарная Дорога Жизни.

На возвышенности, вопреки суровой зиме, тянулся к солнцу «Цветок жизни», оправдывая изображённые на его каменных лепестках и лицо улыбающегося мальчика, и слова знаменитой песни: «Пусть всегда будет солнце…».

Рядом с этим памятником – плита с надписью: «Во имя жизни и против войны. Детям – юным героям Ленинграда 1941-1944 годов».

***

В нашем автобусе – минута молчания, во время которой словно истончается грань между прошлым и настоящим.

…Скорбно склонились в почётном карауле у мемориала белоствольные берёзы. На их голых стволах алеют капельки крови.

Неужели лучи неяркого солнца в этот декабрьский день в самом деле проникли из настоящего в прошлое, высветив на берёзах страшные зарубки от мин и снарядов – и по сей день живые, кровоточащие раны?!

Приглядываюсь…

Да это же пионерские галстуки!

Символизируя связь поколений, они повязаны на голых стволах берёз, словно на худющих ребячьих шейках.

Повязаны их нынешними ровесниками из питерских патриотических клубов в память о недетском мужестве, стойкости юных ленинградцев.

Повязаны в благодарность взрослым, до конца боровшимся за жизнь каждого ребёнка блокадного Ленинграда…

***

Да, одни дети, которых, спасая, вывозили по Дороге жизни на Большую землю, стали взрослыми, спустя годы приезжают сюда сами. Или, выполняя родительский наказ, побывали здесь хоть раз в жизни их дети и внуки.

Другие так и остались маленькими, беззащитными в том роковом минувшем.

…В состав знаменитого мемориального комплекса, сооружённого в 1968-1975 годах Ленинградским Пионерстроем совместно со строителями Главленинградстроя здесь, на третьем километре, Дороги Жизни, входят также аллея Дружбы и траурный курган «Дневник Тани Савичевой», состоящий из восьми стел – страниц её блокадного дневника.

– Здравствуй, Таня! – мысленно обращаюсь к ставшей бессмертной благодаря советскому патриотическому воспитанию девочке из вечности. – Мы ведь писали о тебе и твоих сверстниках сочинения в школе, говорили на классных часах…

Вот и встретились!