На углу «Дерибаса», или Повесть о школе, которой нет

I

– Ну-ка руки из карманов вынули!

1982 год. Поздний ноябрьский вечер. Пустая троллейбусная остановка. Дождя нет, но всё кругом кажется мокрым и стылым. Я и мой школьный товарищ Евгений стоим навытяжку перед остановившим нас нарядом милиции. Они смотрят на нас настороженно, но без особой враждебности. Обычные, два не очень молодых мента казаха, которым довелось нести дежурство в этот промозглый вечер. Мокро и холодно, да и набегались они за день, видать, достаточно. Народу на улице практически нет. Я и Женька попались им после распития бутылки яблочного вина, рубль двадцать за бутылку, неподалёку от нашей школы №41, что была тогда в Ленинском районе города Алма-Аты, столице Казахской ССР.

– Ну и чё вы тут делаете? – устало спрашивает один из ментов с лычками сержанта. Вопрос явно для проформы, потому что и так всё ясно. Если бы нас задержали утром или днём, он бы наверняка добавил «молодые люди», и вопрос бы звучал более «цивильно»: Что вы здесь делаете, молодые люди? Но, поскольку дело было поздним вечером и сержант устал, он эту часть вопроса просто опустил.

Когда тебя задерживает милицейский патруль с бутылкой вина в руках, а тебе нет ещё и семнадцати, вариантов развития событий может быть два. Первый, если менты злые и ты попался им, что говорится под «горячую», они быстренько тебя забирают в отделение, звонят родителям, пишут рапорт в школу, комитет комсомола и т. п. Могут и «п...лей» дать слегка, если начнёшь сопротивляться или «борзо» им отвечать. При втором варианте, если менты попадались более-менее человечными, тебя после недолгого пуганья всё же отпускали под торжественное обещание «никогда в жизни» ...

В ту ноябрьскую ночь 1982 года патрульные милиционеры не выглядели особенно кровожадными. Усталые дядьки в погонах, которым лишь бы смену оттянуть да домой или в общагу к жене и детям. И приготовившись уже было уныло затянуть: «Дяденька, простите, отпустите!», меня вдруг повело немного не туда.

– Товарищ сержант, вы нас простите, – начал я, – но мы с другом немножко выпили, потому что сегодня умер наш дорогой Леонид Ильич Брежнев. Мы, как и все советские люди скорбим по его кончине и хотели помянуть его немного.

Не глядя на Женьку, я почувствовал, как тот замер и оцепенел. Такого оправдания он явно не ожидал. Растерялись и менты. Переглянулись, как бы спрашивая друг друга: Что делать-то? И действительно, задерживать нас, даже не отрицающих факт выпивки, а поминающих уход советского лидера, просто и по-народному скорбящих? Тогда же как полагалось: умер генсек – народ должен три дня траур отмечать, официально разрешённый причём. Умер член Политбюро – один день. Всё по закону, вроде бы. А вдруг начальство неправильно поймёт, партком там, профком какой-нибудь? Признает факт задержания политически недальновидным? Глупость, конечно. Я и сам не представлял, что выдам такое, и весь скукожился в испуганном ожидании.

– Ну хорошо, – наконец опомнился сержант, – мы вас сегодня отпускаем. Раз уж повод такой... Только давайте сразу по домам, и чтобы мы вас больше здесь не видели. Быстро! – и козырнув, оба направились по сырой, промокшей улице.

– Да мы не... Спасибо, товарищ сержант!

Уходил прочь гнилой ноябрьский вечер, уступая дорогу промозглой ночи. Заканчивался месяцноябрь, уступая место холодам и снегу. Вместе с ним заканчивалась и целая эпоха в жизни страны, о которой мы, тогдашние шестнадцатилетние пацаны, имели весьма слабое представление. Самой же школе оставалось чуть меньше десяти лет, перед тем как окончательно исчезнуть с карты города.

II

Средняя школа №41 была построена в Алма-Ате в середине 30-х годов прошлого века. Двухэтажное розовое здание с двойными лепными колоннами, широкими лестницами и высокими оконными проёмами возвели на углу тогдашних проспекта Коммунистического и улицы Ташкентская. После основания школу назвали именем пролетарского поэта и трибуна Владимира Маяковского и никогда более не переименовывали.

Как, например, другую городскую школу №56, тоже построенную в середине 30-х годов. Та тоже начала своё существование в 30-х годах будучи названной сначала в честь Мирзояна, потом, в 50-е – Пушкина, и, наконец, с конца 60-х носит имя академика Сатпаева. В те времена у каждой школы были общественные кураторы или шефы, как они тогда назывались. Чем «круче» шефы, тем лучше считалась школа. Куратором 56-ой школы, например, была Академия Наук Казахской ССР. Видимо, и получила имя академика школа та «элитная» в расчёте на то, что выпускникам её теперь одна дорога – в академики. Если следовать этой логике, все выпускники 41-ой должны были поэтами стать что ли? Чтобы развернувшись перед массами восхищёнными, зажать в кулаке затухшую папироску и продекламировать голосом зычным и слегка простуженным:

А вы ноктюрн сыграть смогли бы

На стыках водосточных труб?

Или:

Нет на свете прекрасней одёжи

Чем бронза мускулов и свежесть кожи…

Эх, Маяковский, Маяковский. Владимир Вы наш свет, Владимирович… Такие «перлы» играючи сочиняли, а вот за сифилисом бытовым не углядели… Но это я не со зла, он мне действительно всегда нравился, как поэт и как личность. Я по нему даже сочинение в школе писал, а позже в университете – курсовую.

Портрет поэта был нарисован в огромную величину на стене перехода, соединяющего старый корпус нашей школы, где находились библиотека, учительская, директорский кабинет и пионерская комната с новым, построенным в начале 70-х годов. Великий «агитатор, крикун и глашатай» строго взирал на нас, обитателей школы, в течении нескольких лет. Когда я уже был в старших классах, портрет тот замазали синей краской, оставив только голую стену странного цвета со всё проступающими через него пронзительными глазами поэта.

Так вот, качество шефов зависело от того, кто в школе учился и заканчивал. В той же 56-й школе учились в большинстве не простые дети, а «мажоры», то есть дети академиков и высокопоставленных партийных и советских чиновников. Жили они неподалёку в одном из самых престижных в городе районов «Тулебайка», по имени одноимённой улицы, где в одном из домов когда-то жил сам Кунаев. В своё время её закончили дочь президента Казахстана Назарбаева и множество других именитых выпускников.

Другую «элитарную» школу №25 заканчивал когда-то давным-давно (в 1964 году) лидер российской ЛДПР Владимир Жириновский и первый министр иностранных дел Казахстана Токаев. Шефы у 25-ой были ещё «покруче» – сам Комитет Государственной (позже Национальной) Безопасности Республики Казахстан! Старожилы алмаатинцы утверждают, что между школой и зданием КГБ существует некий подземный ход, соединяющий оба здания.

Даже уроки физкультуры здесь проводили не как все нормальные школьники в обшарпанном спортивном зале или на пыльном футбольном поле, а на республиканском стадионе Динамо, что прямо через дорогу. Выпускником ещё одной алма-атинской центральной школы №15 (с усиленным английским уклоном), кажется, был известный бизнесмен, миллионер и оппозиционный политик Булат Абилов по кличке Бутя. Он и сейчас, вроде бы, среди её шефов, помогая ей морально и материально.

Ну а что же 41-ая школа? – спросите вы. А я вам отвечу: – Да ничего!  Ни могущественных шефов, ни именитых выпускников, ни стадионов республиканского значения или тем более тайных подземных переходов. Впрочем, подземный переход там всё-таки был, но для простых пешеходов. Нас, пионеров, как-то в году 1974-ом вывели и поставили туда встречать цветами и пионерским салютом кортеж генсека Брежнева. Ждать его пришлось часа два, а промчался он мимо нас за две минуты в кавалькаде правительственных «Чаек» и «ЗИЛов». Я тогда уже  заметил, какой он старенький. Голову полуседую из окна высунул и ручонкой помахивает устало.

Кстати, о Ташкентской. Улица эта существовала в Алма-Ате давно. Однако называлась она по-другому и получила своё общеизвестное название лишь после Ташкентского землетрясения в 1966 году. Начиная с середины 80-х годов, это была уже и не Ташкентская, а улица имени 50-летия Октября. В 90-х годах её опять переименовали. На этот раз в честь казахского исторического деятеля Райымбека. Однако в широких массах улицу и по сей день называют Ташкентской.  Она разделяет «квадраты» города не только географически, но и по их социально- имущественному положению. Квартиры выше Ташкентской всегда ценились при обмене и продаже куда выше, нежели точно такие же за её чертой в нижней части города. В 70-80-е годы сказалось подобное различие и на «контингенте» нашей школы, смешав под одной крышей отпрысков «интеллигентов» и «пролетариев». Научные и культурные работники, академики и артисты, отдававшие своих детей в нашу школу, в основном жили в уютных, «элитных» кирпичных домах старой постройки. Вроде зданий, где размещалась на первом этаже кулинария или Дома Мебели. Госслужащие попроще, вроде моей семьи, жили в типовых панельных многоэтажках там же, на «верхней» стороне Ташкентской, в квадрате улиц Маметовой, Панфилова и Фурманова.

С «нижней» стороны улицы, минуя железнодорожный вокзал Алма-Ата 2, в школу шли жители менее комфортных «шанхаев»: частных застроек и старых зданий ещё со времён Сталина и Хрущёва. Заселены они были по большинству «пролетариатом»: водителями самосвалов, работниками мясокомбината и автобаз, железнодорожниками и разного рода мастеровыми. Такого разделения «классов» позднего социализма не было в «элитарных» 56-й, 15-ой или 25-ой школах, расположенных в центральных привилегированных районах Алма-Аты. Tе районы назывались ещё «центровыми» или «центрами».

III

К началу 80-х бытие нашей школы определяли её положение между районами побогаче и победнее, а также всеобщая «криминализация сознания», охватившая весь город. Очень моден был тогда среди школьной молодёжи культ «зоны», широко пропагандируемый «блатными» и разного рода «отсидевшими». Популяризация тюремной лирики (песен и прибауток), законов (понятий) и жаргона, а также быстро прогрессирующая наркомания среди подростков в алма-атинских школах привели к неслыханной ранее жестокости и агрессии. На смену играм в «асыки» и «лянгу» в младших классах, пришли новые – в «банды» и «районы» в старших. Даже значение слова «пацан» изменилось вдруг, превратившись в титул, который надо было заслужить.

«Расцвела» буйным цветом молодёжная наркомания. Если в 70-х годах желающих «раскумариться» устраивали пачка чая на стакан кипятка (т. н. чифирь), таблетки от кашля (кодеин с димедролом) или просто клей с ацетоном, то в 80-е годы анаша и гашиш стали наркотиком номер один среди подрастающего поколения благодаря быстрому одурманивающему воздействию и лёгкости приобретения. Возле школы в те времена стоял ряд гаражей, за которыми можно было видеть сидевших на корточках пацанов, пускавших по кругу «косяки». Накуривались также в квартирах, парках, подъездах и даже на крышах жилых домов.

Использовались для этого папиросы «Беломорканал», табак которых перемешивался с анашой и вручную забивался в «косяк». Даже были правила специальные вроде того, что нельзя было пепел стряхивать, когда накуривались. «Косяк» пускался «по кругу» пока его содержимое само не сваливалось на землю. Были и такие, кто начинал с «плана» (анаши и гашиша), а заканчивал внутривенным «герычем», подсев при этом на «ширево» капитально. «Наркоши» бродили по району небольшими группками по два-три человека, выпрашивая (а иногда и вымогая) мелочь у малолеток, чтобы «похавать» или «доширнуться». Хотя многие пацаны на Дерибасе и сами были не прочь разделить «косяк»-другой, хронических «наркош» всё же было мало. Практического толка от них не было, так как в «бакланах» и разборках они не участвовали по причине физической слабости и полнейшей наркозависимости. Даже мысли и разговоры у них были только об одном. Периодически они исчезали, садились в тюрьму, ложились в больницу и даже умирали от передозировки. Но на месте убывших вскоре появлялись новые «наркоши».

Чтобы добыть денег или наркотики районные пацаны не гнушались ничем. Участвовали в квартирных кражах или отбирали добротную импортную одежду и обувь у т. н. «чертей» и «быков», тогдашней разновидности «лохов». Эти несчастные к районным бандам не принадлежали, постоять за себя не могли, а потому никакой реальной физической защиты не имели. Популярна была среди пацанов процедура отбирания вещей у таких вот «чертей» и «быков» без применения физического насилия. Называлась она «накатывание» (или, как вариант «скатывание»).

В процессе «накатывания» тебя мирно и даже вежливо просили дать поносить джинсы, импортную рубашку, «адидасовские» или «пумовские» кроссовки кому-нибудь из местных пацанов. При этом обговаривался и срок возврата, и даже повод, мол на дискотеку иду с «крысой» (девчонкой), а надеть-то и нечего. Вещь, разумеется, в назначенный срок владельцу не возвращалась, а причины для этого находились самые разные (менты забрали, порвал или кровью испачкал при драке, родители выкинули и т.п.). Эта «волынка» могла тянуться бесконечно, пока история не затихала сама собой. Если пострадавший жаловался родителям или учителям, то те джинсы или туфли сразу же исчезали. Чтобы через месяц-другой опять появиться на ком-нибудь из пацанов. Иногда их продавали барыгам, чтобы раздобыть «филок» (денег), предназначенных для «грева» (снабжение куревом, чаем или анашой) пацанам, отбывающим срок «на зоне». Иногда их просто обменивали на «солому» (наркотики). Однако, чаще всего, украденные вещи занашивались до дыр пацанами из районной банды. Частенько  на глазах у самого пострадавшего. За это его какое-то время физически не притесняли, а наоборот поощряли, объясняя ему, что он де «настоящий пацан». Пока история не повторялась опять…

Считалось, что пацанов было «накатывать», что говорится, «западло». Вещь либо возвращалась в срок, либо дело заканчивалось дракой и вовлечением «стариков» в своеобразный суд чести. И теперь уже сам «накатавший» мог быть «опущен» в «быки» или «черти». Кстати, словами этими («бык» или «чёрт») нельзя было называть никого из пацанов даже в шутку. Невинная цифра «шесть» подверглась всеобщему «остракизму» по ассоциации с «шестёрками» на «зоне».  Брошенное по пьянке или неосторожности слово воспринималось как оскорбление и грозило физической расправой, зачастую массовой и опять же «опущением» и изгнанием из рядов пацанов. Запрещалось также говорить неуважительно о родителях. Даже тогда, в эпоху матерей-одиночек и разбитых семей, отец для каждого пацана был почти богом, а мать так вообще святая. Подобный «кодекс чести» был во многом позаимствован из тюремно-блатного мира, но соблюдался беспрекословно. 

Ещё одно правило было тогда на нашем районе железным. Самый никудышный пацан всегда стоял в шкале моральных и прочих ценностей выше, чем любая девчонка, даже самая умная и красивая. «Базарить» за честь и достоинство девчонки, как бы дорога она ни была, было «западло». Опять же сказывалось влияние суровых тюремных нравов. Тем же, кто «впрягался за крысу», грозило физическое и моральное наказание вплоть до потери пацановского статуса. Девчонок же на районах обычно не жаловали и называли «крысами», «биксами» (металлические медицинские ящики для кипячения шприцов), «тёлками» или «козами». 

IV

Междоусобицы и «бакланы» начались в нашем городе примерно в начале 70-ых годов. Первоначально разборки шли на уровне пацанов, проживавших в доме, где, например, находились кафе «Снежинка» или магазин «Пионер», с такими же пацанами со двора, где был расположен магазин «Кругозор». Если магазина или кафе в доме не было, то двор тот назывался по каким-нибудь заметным внешним признакам.  Вроде «Белые Дворы» против «Жёлтыx».

В 80-е картина изменилась. Вместо дворов появились «районы», то есть несколько объединённых дворов. На южных окраинах Алма-Аты таким районoм был Горный Гигант, на северной Шанхай и Малая Станица. На восточной границе города находилась Крепость (Парк Культуры и Отдыха имени Горького), а банды со Спутникa и Сайранa соперничали за влияние на западе Алма-Аты. В центре за сферы влияния «воевали» ещё примерно пара десятков крупных подростковых группировок, среди которых можно выделить ДOC, Вигвам, Штаты, Дерибас, Новый Свет, Салем, Золотая Орда и ряд им подобных. Огромный квадрат города от улицы Гоголя и проспекта Сейфуллина до ВДНХ и улицы Саина пытались «поделить» т. н. Кизы, Багдад, Тастак, Ертек, Халифат и ещё несколько аналогичных пацановских банд.

Своеобразным центром или «штаб-квартирой» любого района или банды обычно считалась местная школа. Наша 41-ая школа была тоже этакой «столицей» района, называемого Дерибас, как и одноимённая улица в городе-герое Одессе. Символическиe границы алма-атинского Дерибаса тех лет можно было провести по квадрату улиц Ташкентская, Коммунистический проспект, Маметовой и Фурманова. За улицей Фурманова, где стоял кинотеатр Октябрь, начинался район под названием Новый Свет. С другой стороны школы – за Коммунистическим проспектом начиналась территория соседнего района, называвшегося Аэрофлот, по причине близости девятиэтажки, где первый этаж занимали Кассы Аэрофлота. При относительно небольшой территории дерибасовцы могли выставить примерно от полсотни и больше человек для участия в разборках и «бакланах». К тому же Дерибас, считавшийся районом крепким и агрессивным нередко заключал «альянсы» с другими близлежащими районами против своих постоянных «противников».  

Такими долгое время были пацаны из района, называвшегося Салем, в центре которого, находилась «элитная» 56-ая школа. Она располагалась в «квадрате» улиц имени Тулебаева, Джамбула, Шевченко и Фурманова. Были ещё походы в соседний Аэрофлот (90-ая школа неподалёку от Касс Аэрофлота), районы Золотая Орда (школа №54, что возле ЦУМа на тогдашней улице Горького, a сейчас Алма-Атинском Арбате), Квадрат (школа №15, на проспекте Сейфуллина угол улицы Гоголя) и Драм (120-ая школа недалеко от русского Драмтеатра имени Лермонтова). Многолетнюю неприязнь Дерибас питал к ДОСу (Казахская школа №12, недалеко от Парка 28-ми Гвардейцев-Панфиловцев), Крепости (школа №19 в ЦПКиО имени Горького), Вигваму (Школа №39 на улице Комсомольской) и ряду других «центровских» школ города.

Походы эти случались обычно в дни советских праздников и знаменитых школьных дискотек. Ночных клубов тогда не было. В бары и рестораны нас не пускали. Танцевальные вечера, балы и дискотеки проводили в городских школах нечасто, примерно раз-два в полгода. Толпы пацанов в такие вечера направлялись по вечерней улице в соседнюю школу на «разборки» с такими же старшеклассниками из враждебного района. Под пальто-плащи прятались деревянные или металлические палки («дубаки» или «дрыны»), цепи и ножи («блуды»). Уже в конце 80-х стали на разборки таскать и мелкокалиберное оружие, пистолеты, называемые «дурами».

Если пацан с Дерибаса попадался случайно на чужом районе, то он рисковал быть избитым, лишиться денег, джинсов или кроссовок. И это ещё не самое плохое, что могло произойти. Однажды нашего пацана даже слегка подстрелили на территории ЦПКиО то бишь Крепости. Какие-то кодексы чести ещё существовали когда-то давно, может быть, в 60-70-х годах, и пацана могли не тронуть, если был он, скажем, с девчонкой, провожая её до дома. Или если вражда была очень «кровной», дрались с пойманным обидчиком до первой крови и «раз на раз». Однако к началу 80-х кодексов чести стало меньше, а жестокости больше. И часто драка, начавшаяся как бы по-честному, превращалась в массовое избиение одного целой толпой. Дрались дерибасовские и с приезжими казахами из общежитий. Мамбетами, как мы их тогда называли. Такие драки случались чаще всего стихийно, когда приезжие по своей простоте что-то не так сказали пацану, толкнули его или просто дали по морде. Он конечно, бегом на район, и, кого нашёл, все неслись в парк, где мамбеты любили гулять, и восстанавливали справедливость на глазах мамаш с колясками, мужиков-шахматистов и прочего праздного люда.

…И вот толпа доходит до соседней школы, когда дискотека уже в самом разгаре, и засылает «разведку» в грохочущий спортивный зал. Передовой отряд «раскумаренных» и отвязных пацанов ведёт себя до неприличия нагло и вызывающе, пинаясь, толкаясь и даже плюясь в танцующих. На них обращают внимание местные пацаны и «забивают стрелку» о месте и времени сражения. Бывает, что и первые «схватки» происходили здесь же на танцплощадке, пока драчунов не выталкивали из зала. Учителя, комсомольские активисты и дружинники чаше всего старались в районные «бакланы» не лезть и воюющие стороны не разнимать. Через полчаса две толпы встречаются в каком-нибудь парке или на футбольном поле, и вся наэлектризованная и подогретая водкой и «соломой» энергия выливается в короткую, но яростную драку. Кто с кем конкретно, не понятно в полутьме, обычно двое-трое разделываются с одним из противников и бросаются на следующего. Сама драка длится какие-то минуты, а вспоминают её потом месяцами, а то и годами.

Так же «бакланят» пацаны на Старой или Новой площадях в вечера народных массовых гуляний. Чаше всего «битва» заканчивалась появлением милицейских патрулей, и после истошного крика «Менты!» толпы разбегались и пытались россыпью вернуться на район. Или же просто раствориться в массе праздного и подвыпившего народа. Задержанных доставляли в местные отделения милиции, где по слухам висели тогда в 80-ых «альтернативные» карты районов Алма-Аты (Ленинского или Алатаусского и других), помеченные на зоны влияния пацановских банд.

Чаше всего драки заканчивались синяками, лёгкими порезами да разбитыми головами. Но случались и смертельные случаи, как после печально знаменитой драки Дерибаса с Золотой Ордой во дворе 54-ой школы. Случилась она весной 85-ГОТОВО, когда кого-то в массовой драке, причём абсолютно случайно там оказавшегося, пырнули ножом и забили до смерти. Последовало долгое разбирательство, все милицейские и городские власти встали, как говорится, «на уши».  Двое «бойцов» Дерибаса были тогда арестованы иосуждены лет на десять.

Одним из тех несчастных стал пацан из 41-ой школы. Когда-то давно, в раннем детстве он снялся в двух Казахфильмовских кинокартинах. Фильмы приобрели всесоюзную известность, и юные актёры, в них снявшиеся, в один день проснулись знаменитыми. Позже, в старших классах он примкнул к Дерибасовскому «движению» и стал ходить на разборки. Одна из которых закончилась для него трагически. Отсидев весь срок, парень вернулся на район и вскоре покончил с собой. Судьба его поразительно напомнила другую трагическую жизнь подростка и «звезды» популярных советских телефильмов «Кортик» и «Бронзовая птица». Он тоже погиб в 90-х, но уже в России, когда война шла между криминальными бригадами.

V

«Черти» и «быки» считались изгоями района. Разница между ними была скорее условная: «черти» – обычные советские школьники, не связанные понятиями и существующие лишь для того, чтобы пацаны на них «наживались». Среди «быков» попадались и бывшие пацаны, «разжалованные» за какие-то серьёзные проступки. Например, если не уследил за «метлой» или «базаром», то есть ляпнул про другого пацана.  A потом стал отказываться от своих слов, то есть «завосьмерил», как говорили тогда. Сурово наказывались трусость и малодушие. Но наиболее строго карались жалобыментам, родителям и учителям на других пацанов. Такого не прощалось никому.

Внутри каждого района существовала своя «иерархия», этими изгоями управлявшая. Самый младший состав включал т. н. «молодняк» (или «щеглы»): школьники средних (6-8-ых) классов в возрасте 12-13 лет. Всерьёз их пока не воспринимали, но на боевую смену рассчитывали. Хотя были на районе и такие «щеглы», что даже в том нежном возрасте могли дать фору своим более старшим товарищам. Как Вовчик и его одноклассник Игорёк, которые будучи лишь семиклассниками однажды напившись-накурившись «захватили» милицейский «бобик». Предварительно выбросив из него ментов. Оба впоследствии выросли в большие «авторитеты» на районе, сходив несколько раз на «зону». Вовчик, выйдя из тюрьмы без одной почки и на костылях, продолжал ещё долго наводить ужас на обывателей района.

Над «молодняком» в табели о рангах стояли «пацаны». Самый многочисленный и боеспособный отряд любого района. Начиная с 14-15 лет (8-9 классы) и вплоть до окончания школы пацаны дрались с соседними районами, накатывали «чертей» и «быков», курили анашу, пили водку и портвейн. Если приходилось, сидели в ментовке или шли на «зону». Многие из них «завязали» с районными делами сразу после окончания школы. Те же кто остался, поднимались в табели о рангах на более почётную ступень, превращаясь в т. н. «стариков». Сами «старики» (или «старшаки») в возрасте от 19 лет и старше, в походы против других школ ходили редко, осуществляя в основном общее руководство.

Были у нас на Дерибасе и такие «старики», которые были очень недовольны состоянием духа у подрастающего поколения и проводили с ним жёсткую «политико-воспитательную» работу.

Вплоть до нанесения телесных повреждений. Одного из наиболее неистовых «стариков» звали на районе Бала, что по-казахски означает «мальчуган». Хотя он был «мальчуган» ещё тот… Я расскажу о нём подробней, потому что без него история нашего района первой половины 80-х была бы неполной. 

В конце нашего десятого класса (весной 1983 года) он «откинулся» с «зоны» после нескольких лет отсидки. Был он физически очень сильный, после «зоны» озлобленный, а когда выпивал, то терял голову окончательно. И вот, видимо с «бодуна», посчитал Бала, что мы, пацаны, слишком «борзые» и недостаточно почтительные к таким как он «старикам». И повадился он нас «воспитывать», то есть попросту избивать. Сначала «принимал на грудь» основательно и ходил по району, отлавливая «пацанов», и бил, чтобы мало не казалось. Не забуду никогда как он меня «благословил» в первый раз.

…В тот майский вечер мы мирно сидели на одной из наших «точек», ожидая остальных пацанов. Находилась та «точка» во дворике двух домов прямо напротив школы. Времени было часов шесть вечера, и я с двумя своими приятелями наслаждался хорошей погодой, сигаретами и просто ощущением расслабленности, которую всегда приносит с собой поздняя алма-атинская весна. Вдруг послышались возбуждённые голоса вперемешку с матюгами, и во дворик, где мы сидели, пошатываясь ввалился Бала ещё с каким-то парнем года на два старше нас. Были они выпивши уже порядочно, хотя на ногах держались твёрдо. Ощущение приятной расслабленности при виде этих двух как-то притупилось, но ещё не исчезло окончательно. Я вообще немного напрягаюсь внутренне каждый раз, когда вижу сильно пьяных взрослых мужиков в опасной близости от себя. Сказались, видимо, смутные детские воспоминания, когда, так же пошатываясь, отец вваливался домой на исходе дня и начинал нас «гонять» с матерью по всей двухкомнатной квартире. Ночью мы лежали с ней в обнимку, дрожа от страха, когда он нас материл из соседней комнаты, и тихо ждали, когда он заснёт.

– Ну чё, бродяги? – пошатываясь возник перед скамейкой, где мы сидели, Бала, – совсем нюх потеряли?

– Бала, а это чё за козлы, б…? – подходя поближе, внёс свою лепту в общую беседу и его собутыльник.

– Да это «щеглы» наши местные, ох…и совсем. «Стариков» не уважают.

– Ну так давай от…м их здесь на х…, и п…ц, б…!

Нельзя сказать, чтобы в таком «тоне» с нами совсем раньше никто не разговаривал. Всё-таки мы были не барышни кисейные, а уже «проверенные» пацаны Дерибаса. «Старики» тоже могут быть не в настроении, – думал я, хотя внутри у меня как-то всё сжалось от страха и недобрых предчувствий. Как-то уж больно агрессивно и недружелюбно эти двое были настроены тогда. 

– Да ладно, Бала, чё ты в натуре, – начал миролюбиво один из нас, парень по кличке Тошка. Я даже примерно знал, как он закончит, типа мы просто здесь сидим с пацанами, то да сё. Я бы и сам так ответил. Недоуменно, но в то же время с почтением. Всё-таки он был нашим районным «стариком», которых полагалось уважать. Но закончить Тошка не успел, так как Бала, подойдя поближе, просто «боднул» его головой своей в переносицу.

– Да х…ли ты делаешь?  – вскрикнул я, при этом глядя не на Балу, а на Тошку, пытающегося остановить потоки крови из разбитого носа. – Ну на…я, а? – как-то даже просительно сказал я, поворачиваясь к нашему обидчику.

– Чё? Чё ты сказал? – переключился на меня Бала, хватая за воротник рубашки. – Да я вас тут всех щас поубиваю, б…! – и опять повторил видимо не на шутку тревожащий его тезис, что «щеглы» совсем «оборзели».

А в это же время его собутыльник начал сверху вниз отвешивать оплеухи пацану, сидящему на той скамейке вместе со мной и Тошкой в тот злополучный для нас троих вечер. Мы даже не пытались сопротивляться, просто прикрывались от ударов этих двух обезумевших уродов. Так и начался на районе Большой Террор, и имя Балы, уже было позабытое, стало скоро нарицательным как символ нашего тогдашнего ужаса перед ним. Тот факт, что он «старик», да ещё и отсидевший, отметал малейшую идею сопротивления. Просто пацаны теперь старались к нему на глаза не попадаться. Особенно, когда он был в сильном подпитии. То есть почти каждый вечер.

А «бодательное» движение головой с последующим ударом в лицо и переносицу стали его фирменной «коронкой». Я наблюдал такое неоднократно. Вот стоит он и с кем-нибудь вроде бы довольно миролюбиво беседует. А между тем потихоньку подходит к своему собеседнику поближе. А потом: бац! И бьёт чугунной своей башкой в лицо, ослепляя и шокируя соперника путём боли и шока. Пока тот очухается, Бала его спокойненько «добивает». Он позднее устраивал этакие показательные «бои без правил», выводя нескольких пацанов против одинокого и оступившегося «старшака». И даже сколотил себе из них собственное «войско», с которым ходил по ночному району, избивая парней и вполне взрослых мужиков.

VI

Известно было, что в «центровских» районах менты боялись задерживать подвыпивших и накурившихся «мажоров» – сынков больших начальников. Но дикого и неистового Балу они опасались, видимо, по другим причинам. И всё же был он скорее исключением из общей массы «стариков», которые пацанов не слишком «терроризировали».

На Дерибасе таких как Бала называли «зехер», от тюремного глагола «зехерить». Пришло к нам это слово задолго до появления Балы, но характеризует таких как он абсолютно точно. Зехерить это значит внушать ужас своим беспределом. Это когда окружающим неясно, только псих ли ты или же просто на грани белой горячки. «Зехерами» могут быть только люди, у которых «поехала крыша» и нет мыслей о том, что будет потом, завтра. А также полностью отсутствует жалость к себе и другим. Может, таких как они били до беспамятства в детстве и вместе со страхом отбили у них и все другие чувства, включая страх, боль или инстинкт самосохранения. А, может, в тюрьме их «прописывали» с особенным усердием, после чего убедились, что жалость в этом мире чувство вредное и абсолютно лишнее. Добавьте сюда выпитые куболитры водки и скуренные тонны анаши – такую «крышу» уже не просто унесёт, а сорвёт вместе с мозгами.

Когда я увидел Балу впервые, я был в шестом или седьмом классе, а он уже старшеклассником. Учителя его называли не только по фамилии, но и по имени, некоторые из них при этом подхалимски хихикали. Был он до своей «отсидки» этакой сорвиголовой, но в то же время довольно обаятельный и с учителями разговаривающий дружелюбно-вызывающе. Пожилые школьные дамы таких «орлов» любят, а учителя-мужчины стараются с ними не связываться. Потом записался я на секцию волейбола при школе и пришёл вечером на тренировку в спортзал. Ребята там тренировались постарше, и я как самый младший и бестолковый просто смотрел. Я уже понял тогда, что волейбол это не моё. Ну вот, Бала тоже присутствовал на той тренировке. Играл он здорово, отчаянно как-то, но здорово. Руки у него были очень сильные уже тогда, и чувствовался в нём избыток огромной, неуправляемой энергии. А под конец, когда все устали, он вдруг ловко взобрался по канату до самого потолка. И не просто взобрался, а под самым потолком схватился за крюк, на который канат был подвешен, и повис на нём. А потом, повисев, начал на крюке взад-вперёд раскачиваться. Никакого даже намёка на страх или усталость он при этом не проявлял. А спортзал был высокий, не ниже уровня четырехэтажного жилого здания.

Случай тот я вспомнил годами позже, когда увидел, как один из «щеглов» по имени Даулет, живший на пятом высоченном этаже в Доме Мебели, точно так же раскачивался на руках, но уже держась за поручни своего балкона. И он как когда-то Бала не показывал при этом ни малейшего страха, а скорее даже наоборот, дикий восторг. А было тому Даулету лет, может быть, самое многое десять. Вовчик с Игорьком «зехерили», когда ментовский «газик» захватывали и когда терроризировали своих одноклассников, а позднее ещё полшколы.  Придёт вот такой Даулет в младший класс и первым делом наведёт ужас на своих ровесников. Потом из него вырастает сначала Вовчик, а потом и сам «великий и ужасный» Бала. Вот такая эволюция по-дерибасовски получается.

VII

Почему пацаны примыкали к районным бандам? Во-первых, подросткам были интересны понятия, жаргон и прочие элементы «блатной» романтики. Ничего подобного ни школа, ни комсомол предложить не могли. Во-вторых, мы ощущали себя частью тайного мощного «ордена», где один был за всех и все за одного. В-третьих, являясь самыми рьяными максималистами в обществе, мы, подростки, видели мир чёрно-белым, то есть только хорошим или плохим. По причине незрелости и недостатка жизненного опыта. Такое разделение ценностей Дерибас и его «культура» предлагали нам с момента присоединения к банде. Если поступаешь по понятиям, то ты пацан и тебя все уважают. Если же смалодушничал, струсил – то дорога тебе в «черти» или «быки». Нельзя было быть «полупацаном». Tы либо с нами, либо мы против тебя.

По району пацаны не ходили толпами по сорок человек, как в походы, а передвигались мобильными группами по 5-6 человек. Группы были сколочены по дворовому или спортивно-командному принципу. У нас было несколько точек на Дерибасе, где и протекала пацанская жизнь. Одна прямо напротив школы во дворе жилых домов, где мы пережидали или прогуливали уроки. Другaя в скверике на углу Коммунистического проспекта неподалёку от памятникa казахскому герою Амангельды Иманову. В глубине скверика стояло довольно много широких скамеек, где мы «зависали» часов до десяти-одиннадцати вечера. После дискотек и дней рождений частенько можно было там в поздние часы найти одного-двух «перебравших» алкоголя или перекуривших анаши пацанов, приходящих в себя на свежем воздухе. Менты там появлялись нечасто. Иногда, правда, обыскивали и изредка забирали в отделение. Чтобы на следующий вечер мы опять там появились.

Зимой, в лютый холод на улице недолго посидишь, и потому любили мы забираться в большие и тёплые подъезды. Как в здании Кулинарии на Маметовой или Доме Мебели на Коммунистическом. Вели мы себя там скромно и вежливо. Cо всеми входящими-выходящими здоровались и на стены не мочились. Если «накуривались», то при этом выходили на улицу, чтобы «раскумарило» сильнее, когда заходишь внутрь. Поэтому из подъездов нас выгоняли редко, только когда мы сильно уж громко смеялись или же в шутку начинали драться между собой. Однако наряды никто из жильцов не вызывал. Хотя, может, просто побаивались и не хотели связываться. В подземные переходы мы предпочитали не соваться, так как «скрутить» (ещё говорили «свинтить») нас там могли быстрее чем в парках и подъездах. Переходы были негласной ментовской «территорией».

Так же, как и парк перед бывшим казахским Драмтеатром, впоследствии ТЮЗом. Как-то осенью там убили парня какого-то. Даже не убили, а одежду сняли и избили зверски при этом. Он сам умер от переохлаждения, пролежав в кустах всю ночь. Мы к этому никакого отношения не имели. Однако менты озверели и ловили всех, кто собирался в том парке по вечерам, включая девчонок. За кем-то даже домой приезжали ночью на милицейском «бобоне». Многих долго, в течении нескольких месяцев, таскали на дознавания и допросы. Хотя со временем история затихла, к ТЮЗу мы ходить перестали надолго.

Однажды вечером пришёл на нашу точку в парке крепыш казах в длинном кожаном плаще, по виду небольшой, но начальник из местного РОВД. Он был менее любезен, чем обычные патрульные милиционеры:

– Я, – говорит, – через час сюда опять подойду и если хоть одну из ваших рож увижу здесь, то не обижайтесь! Отп…жу! – И повторил ещё раз с удовольствием: От…жу! – С упором на согласные.

Мы уже наслышаны были от «очевидцев», что менты отдельных «зарвавшихся» пацанов в отделении избивали. Причём, делали это профессионально и со вкусом, не оставляя никаких следов для родителей и адвокатов. Использовались для этих целей небольшие мешочки с песком, свёрнутые в жгуты мокрые полотенца и милицейские дубинки, позже известные как «демократизаторы». Били не по лицу, где могли остаться синяки и ссадины, а по закрытым одеждой местам: почкам, печени, груди, животу. Что-что, а бить людей менты умели и любили. Так что к угрозе той мы отнеслись серьёзно и быстренько убрались восвояси. А вот одному моему приятелю по имени Мирза однажды довелось побывать в роли «гладиатора».

Мирза был весьма колоритной личностью и в драках проявил себя отчаянным и смелым. Длинные руки и ноги при высоком росте давали ему преимущество в дальнем бою, уравновешивая некоторую медлительность, которая свойственна всем высоким бойцам. Как-то весной 83-го нас задержали добровольные помощники милиции – дружинники в парке у кинотеатра «Октябрь». В стране тогда начиналась андроповская борьба за дисциплину, и органы «цепляли» всех, кто слишком свободно себя вёл на улицах или сидел в парке без дела. Тут же отвели в опорный пункт, находившийся в подвале одной из близлежащих жилых пятиэтажек. Ментам, видимо, скучно было сидеть там весь день, и они решили развлечься. И предложили кому-то из нас, пацанов, «помахаться» один на один с кем-нибудь из дружинников. Чтобы использовать нас типа боксёрской «груши». И условие поставили: если наш пацан побеждает, то менты отпускают нас без протокола. Если же их боец – мы пойдём под ответственность «по всей строгости советского закона».

Бойцом с нашей стороны менты выбрали Мирзу. Он был самый рослый из нас и, пожалуй, самый «борзый». Не понравилось ментам, как он им отвечал. С их стороны вызвался на бой молоденький парнишка-дружинник примерно наших лет. Может, чуть постарше. Он всё изображал из себя каратиста. Тогда увлечение карате было всеобщим, хотя и неофициальным.  Эпоха видеосалонов ещё не началась, но кто такие Чак Норрис и Брюс Ли знали все. Был в те годы популярен и наш советский артист-каратист Талгат Нигматуллин из фильма «Пираты ХХ века». Так вот молодой дружинник тоже воображал себя этаким советским Чаком Норрисом либо Нигматуллиным. Попрыгав и покричав для устрашения, он вдруг оказался на полу буквально через минуту после начала драки, наткнувшись на длиннющий «хук» Мирзы. У меня даже голова заболела, когда Мирза ему врезал. Как будто сам получил тот сочный удар. Главный дружинник только плюнул огорчённо, но слово своё сдержал и нас отпустил. Без протокола и звонков родителям.

Довольные и гордые за своего товарища мы тут же побежали в кино. Примерно в том же направлении, где ещё полчаса назад нас задерживали. Воистину, коротка ты, память подростка! Хотя опасности и подстерегали нас там, мы всё же очень любили ходить в близлежащий кинотеатр «Октябрь». Смотрели неоднократно в те годы французский фильм «Зорро» с Аленом Делоном, гедеэровские «Апачи» и «Чингачгук Большой Змей» с Гойко Митичем, индийскую «Зиту и Гиту» и, конечно же, наши «В зоне особого внимания» и «Пиратов ХХ века». А после сеанса шли за мороженым в ближайший киоск, где цены были просто сказочными. Мороженое «Пломбир» стоило тогда всего 19 копеек! Шоколадный брикет «Ленинградского» чуть подороже – 22 копейки, а «Эскимо» на палочке ещё на шесть копеек дороже. Одно из самых любимых моих воспоминаний со времён застоя. Как и то, как мой товарищ «утёр нос» тогда дружинникам.

VIII

Первые предпосылки закрытия нашей довольно рядовой в образовательном смысле школы возникли после нашумевших «разборок» Дерибаса и Золотой Орды в марте 1985 года. Погиб старшеклассник 54-й школы, а двое других из 41-й школы были осуждены на большие сроки наказания. Этому предшествовало долгое расследование и судебное разбирательство. Однако первую партийно-милицейскую комиссию в 41-ую школу прислали только через два с лишним года после той драки и суда. Как ни странно, причинами комиссии послужили декабрьские восстания казахской молодёжи в конце 1986 года на Новой площади в Алма-Ате.

При всей своей внешней несовместимости пацановских «разборок» и выступления студентов против назначения в республику неказахского высшего партийного функционера Колбина было у них что-то общее, которое и стало решающим фактором. А именно, общественно-партийная чистка с подключением республиканской комсомольской прессы.

Сначала взялись за студентов. Осудив национализм и повыгоняв всех кого можно от студентов до преподавателей из многих алма-атинских вузов, власти не успокоились. В январе 1987 года, через месяц после студенческих волнений на Новой площади, газеты опубликовали ряд обвинительных статей против всех, кто каким-либо образом был к этим событиям причастен. Сняли с работы ректора Казахского Госуниверситета, полетели «головы» ряда других начальников. Шум разоблачения стоял большой, но и этого показалось мало.

И тут партийное начальство как будто вспомнило про «районы», «пацанов» и «альтернативные» карты города с обозначенными на них Дерибасом, Салемом и другими «бандами», висевшие в райотделах милиции. Вспомнили и про разборки в 54-й школе, фактах грабежа и вымогательства в ряде других школ, таких как 15-я (принадлежала к «району» Квадрат) и 120-я (Драм), приведшие к самоубийству и попытке к самоубийству старшеклассников, и заслали в ряд городских школ несколько «больших» комиссий. Одну из них прислали и в школу №41, так как упоминание о «подвигах» пацанов Дерибаса встречалось в милицейских сводках часто.  Вслед за комиссией в феврале 1987 года республиканская газета «Ленинская Смена» опубликовала статью «Пацаны», где наша школа упоминалась несколько раз и совсем не в хорошем контексте. Там же в статье завуч и директор нашей школы на всю страну заявили, что они про Дерибас никогда и слышать не слышали и вообще это всё единичные факты нарушений и т.п.

Через месяц после статьи та же газета написала продолжение о «пацанах» и «районах». И опять наша школа упоминалась как нехорошая и «беспредельная». Мол даже анашу здесь в туалетах покуривают... В той же публикации была приведена и выдержка из письма «учеников 41-ой школы», подтверждавших наличие Дерибаса, его негативного влияния на учебный процесс и вообще жизнь старшеклассников. Письмо это заканчивалось так: «Дерибас был, есть и будет. Будь он проклят!». Копия того письма попала и на стол замминистра просвещения Казахской ССР. Что и решило судьбу нашей школы окончательно.

А случилось это в конце 1991 года, после заката горбачёвской «перестройки» на заре «независимого» Казахстана. Тогда школу официально разделили, сделав из одной две. Старое здание, построенное еще в 30-х годах, оставили за русскоязычной, а более позднюю постройку отдали под вновь открывшееся казахское отделение. Однако не прошло и года, как русскоязычную часть прикрыли насовсем, и 41-ая средняя алма-атинская школа имени В.В. Маяковского исчезла. На её месте появилась новая общеобразовательная единица независимой республики Казахстан, объединившая теперь оба здания, спортзал и мастерские. Вскоре казахская школа стала лицеем №147.

С наступлением 90-х и эпохи «дикого» капитализма, сошло на нет и пацановское движение вместе с Дерибасом и другими районами. Вчерашние пацаны стали бизнесменами, рэкетирами, ментами. В руках у них были уже не «блуды», а настоящие «стволы». Кто-то из нашей бывшей бригады по-настоящему «крышевал» ларьки и малый бизнес на территории бывшего Ленинского района. Пацановские межрайонные «бакланы» сменились настоящими криминальными разборками и переделом социалистической собственности. Да и Алма-Ата, то есть Алматы был уже совсем другим городом, с другими порядками, обычаями и хозяевами.

IX

Исчезла наша школа, и чуть позже растворился в дымке истории некогда грозный Дерибас. Иногда гложет обида и досада. Почему наша школа? Ведь такие банды были тогда по всему городу. Hе закрыли же тогда «салемовскую» 56-ю или «крепостную» 19-ю школы. Там-то банды были не слабее чем у нас и «шороху» тоже  наводили немало. Иногда мучает вопрос: может, в нашей школе тех лет что-то ещё было не так? Что-то не срослось или просто вышло из-под контроля?

Чему мы научились «на районе» будучи пацанами? Мужеству, когда ты стоишь в толпе своих пацанов перед другой такой же толпой за секунды до того как начнётся «баклан»? И налившись алкоголем пытаешься показать, что тебе совсем нестрашно? Или, когда «баклан» уже начался и ты видишь, как друг твой упал под ударами, и ты, не думая, что тебе сейчас будет очень больно, бросаешься его выручать? А упав сам и не в состоянии подняться, часто не из-за полученных увечий, а по причине алкогольной неуправляемости своего тела, всё ещё кричишь ругательства в адрес врагов?

Или трусости, когда другого твоего друга, с которым ты только что смеялся и писал скабрезные записки на уроке избивает толпа своих же дерибасовских? А ты не вмешиваешься и стоишь в стороне, потому что бьют его «по понятиям» за то, что он ляпнул что-то, не подумав. И успокаивая себя этим, так и не «впрягаешься» за него, делая вид, что ничего не произошло. 

А, может, мы научились там милосердию и пониманию, отбирая последнюю мелочь у слабаков или снимая с них импортные кроссовки? Или же, толпой налетая на одного, пинками и кулаками пригибая его к земле, ты радуешься про себя, что это не ты лежишь сейчас на земле, закрывши голову и рёбра руками, чтобы тебя не изуродовали и не убили? 

Может быть, мы научились там терпению и великодушию, называя всех девчонок «козами», «коровами» и «крысами», пренебрежительно с ними и о них отзываясь? Пряча в глубине своего неокрепшего сознания болезненное влечение к одной из них?

Всем, кто прошёл через подростковые банды в школьные годы, есть что вспомнить и есть чему стыдится всю оставшуюся жизнь. Не всем, кто был тогда образцовыми пацанами, удалось стать такими же образцовыми друзьями, мужьями, отцами. Просто порядочными людьми. Как и далеко не все «быки» или «черти» из тех далёких лет выросли в полное ничтожество. Вся та шкала ценностей была настолько субъективна и условна, что было бы просто смешно продолжать жить, опираясь на эти ценности дальше, во взрослой жизни. Мы пришли в банды подростками в поисках суровой романтики и риска, спасаясь от фальши и лжи, которые наблюдали в школе, дома, комсомоле, на работе родителей и на экранах телевизоров тех лет. Нашли ли мы то, что искали? А вы спросите у бывших пацанов. Им-то врать себе и другим сейчас причины нет. 

Рекламное агентство «Барс-Медиа» является одним из крупнейших агентств Казани. Если вас интересует реклама на ТВ в Казани, обращайтесь в наше агентство. Мы предлагаем рекламу на радио «Татар Радиосы» и на телевидении Казани, рекламу в сети и на городских мероприятиях. Мы поможем вам увеличить число клиентов, а значит – поднять доходы компании. Всё, что нужно – это написать или позвонить нам.