Бусы для Верочки

На порог родной мне б взойти сейчас, подарить себе добрый тихий час... – в такие строчки выплёскивалась иногда накопившаяся усталость от бесконечных дел и проблем, от работы – от жизни, в общем, от ритма её неудержимого. Но «вырваться» к родителям (светлая им память) с годами удавалось всё реже. А они жили себе и жили в дальней дали, терпеливо ожидая стука в окошко (я всегда приезжала к ним ночью – так ходил тогда поезд мой).

Четыре километра от станции – почти бегом... Я бежала домой! Дверь обычно открывал отец, а потом уж и мать выходила навстречу. Торопливо накрывала на стол, хоть и поздний час. Отец колготился: «С дороги дитё! Сейчас мы...». Только теперь я по-настоящему понимаю, что испытывали они в такие минуты. Нет, не радость – другое, особое это чувство – Родительское. Поужинав, укладывались спать – не так, как в детстве, но... очень похоже. И это было только начало радости моей душевной – впереди была целая ночь! Отец подвигал стул к дивану поближе (не упустить ни словечка бы), и уходил спать лишь за полночь. А мы с мамкой... Всё дальше от житейских тем, всё выше – на орбиту воспоминаний! И начинались её рассказы...

Светом в сердце увиделась мне в одном из них – юной совсем – моя родная бабушка, донская казачка Вера Михайловна Галушкина. Верочка. Так звали её в родном хуторе. Всего один из жизни день, но – какой день...

Словно вижу я и сейчас в вековой дали...

...как на взмыленном от долгой скачки коне врывается в хутор казачий вестовой. Словно слышу голос его – строгий, взволнованный: «Выдвинулись из станицы ваши казаки!.. Велели ждать своих! Велели всем ждать своих!

Высыпали за плетни казачки да дети малые, со всех концов бежали навстречу вести радостной. Растревожила она всех. Обрадовала...                                                                                                       

Не спешили радоваться лишь старики: никогда доселе не упреждали казаки семьи свои о возвращении, а тут, поди ж ты, –  загодя – вестовой?.. Замирая сердцем, выскочила на улицу и Верочка. Постояла с соседками замужними – не об чем гутарить, свои мысли в сердце девичьем. Забежала в дом, расцеловала сестрёнку, под руку подвернувшуюся. И с той самой счастливой минуточки не находила места себе – всё бежали ноги куда-то, а руки ловкие столько за день дел переделали!

И ночью не сомкнула глаз – всё в окошко поглядывала. Темно там. Тихо. Притаился хутор в ожидании... своих.   

Но вот – на зорьке ранней – загорланил чей-то петух! За ним другой, третий, и пошла из двора во двор перекличка – весна на дворе! И, словно криком петушиным разбуженный, засерелся несмело рассвет сквозь занавески мережанные...  

Поднялась с постели мать. Вот как ловко заправляет она в потёмках кровать: все складочки на подзорнике на ощупь расправила, подушки взбила и – одна на одну – ровнёхонько! Вот тихонько в сени открыла дверь. Слышно, как ополоснула там лицо водою студёной. И, осторожно по половицам скрипучим ступая, мимо – к иконам прошла.

Долго молилась там, белея в мутной темени рубашкой длинною. В тихом шёпоте различалось лишь привычное, с маличку в разум впитанное: «Отче наш... Спаси, сохрани и помилуй, Господи... Оборони, Царица Небесная... Во имя Отца и Сына и Святого Духа...» А ещё – имена, имена... Перечисляя деток своих, за спиною тихо посапывающих, просила, чтоб Хранил всех «от бед и печалей, от болезней и скорбей, от тяжких обстояний, от всякого зла и греха».                                                                                                                                                                                        

Слышит средь родных имён и своё имя Верочка. А в молитве за упокой души – имя отца своего, «раба Божия Михаила», в тяжёлом бою пулей убитого, в чужих краях захороненного... Вот осенила себя крестным знаменем в последний раз, поклонилась, коснувшись рукою пола холодного, и, неторопливо одевшись, вышла на баз – управляться. И лишь захлопнулась за матерью тяжёлая дверь, выпорхнула из постели Верочка и, занавески раздёрнув, впустила, наконец, белый свет в тёмную горницу!                                                                                                                                                                                        

Крепким утренним сном ещё спали младшие сёстры её, на печи – братик Ванечка. На приступку поднялась, попробовала ладошками кирпичи, под утро почти остывшие, поправила одеяло на нём, маленьком...                                  

А спустившись, открыла сундук с нарядами девичьими. Вынула юбку с оборками, кофту новую. Развернула шаль... Да тут же и сложила обратно всё. А достала с самого дна бусы бордово-красные – подарок Мити в день морозный тот – памятный, когда исполнилось ей семнадцать лет. Враз из окошка тогда углядела его! На крыльцо несмело взошёл – под валенками звонко снежок похрустывал... Мать на базу увидал, засмущался, здороваясь. А в хате – с порога детишки к нему! Им – гостинцы горкой на стол! А ей...  бусы эти от груди достал – тёплые...

Улыбалась Верочка мыслям своим, неумело сзади замочек застёгивая. Любовалась на себя в этих бусах в зеркале: «Так и встречу его... без шали... – виднелись чтоб. Взглянет на них – улыбнётся ласково. А пока... » А пока положила бусы на место и, косу заплетая тяжёлую, босая вышла на ледяное крыльцо.                                                                          

От самой кромки земли полоской алою подымался над степью казачьей долгожданный день... Ох, и тянулся же он для всех – за часом час, за минутой минута... Не раз выходила за ограду хутора Верочка: хорошо просматривался оттуда шлях, змеёю стелющийся по серой, только-только начинающей оперяться весенней степи. Подолгу стояла там на холодном ветру, вглядываясь в даль бесконечную. 

Но отряд казаков, возвращающихся после тяжёлых сражений – за какую-то свою, непосильную для девичьего разума казачью и человечью правду! – замаячил в степи лишь на исходе дня...                                                                                       

Вышли все встречать – и стар, и млад. Расцветили платками да подолами зеленеющий взгорок казачки. Стояли, держа кто за руки, а кто на руках детей малых. Негромко старики поодаль гутарили.                                                                                                                                                                     

Поглаживая морду коню, неразлучному своему товарищу, задумчиво поглядывал на шлях Стёпка, Митин младший брат. Отслонился чудок, лишь пристроилась Вера рядышком. Покосившись, задержался взглядом невольно: красивая уж дюжа нонче... Из-под нагольной овчинной шубейки выглядывает, глаз синеву оттеняя, кофта белая – у самого горла пуговка на ней расстёгнута. А на шее нитка бусин красных – каждая, как крови капелька. Знал он бусы эти, видел, как братушка привёз зимним днём из станицы их и, как сидя у окошка потом, на свету любовался да в ладонях (кубыть живые они!) всё грел...   

Не обращая на Стёпку внимания, глядела Верочка поверх голов вдаль, на ленту живую, тёмную, медленно – очень медленно! – приближающуюся...

Долго стояли молча, каждый о своём думая. Но вот погладила она шею коню, зачем-то подпруги проверила... и – вдруг! – захватив пальцами своими тонкими прядь гривы его вместе с поводом, обернулась к хлопцу – решимость в глазах: «А пособи-ка, Стёпушка!». И опомниться Стёпка не успел, как упругим толчком перекинув ногу через круп лошади, уже сидела она в седле, разбирая поводья. Молча подогнал он стремя под размер ноги её. Отпустил с Богом.  

Не раз скакала Верочка и раньше на покладистом Орлике, но сейчас по команде её пошёл неохотно он, чуял будто: торопиться незачем.                                                                                                                                    

Ласково по шее коня похлопывая, осторожно объезжала она удивлённо поворачивающихся в её сторону хуторян. Осуждающе поджимали губы казачки, чуть заметно переглядывались старики: «Огонь-девка!» Увидав её верхи, мать шагнула вослед... Но, сокращая путь, уже направила она коня по девственной, никогда не знавшей плуга донской степи. Вышли на самый простор её!.. Огляделась Верочка... Скоро, скоро совсем украсится земля цветами лазоревыми, покроется травами буйными, пахучими...                                                                                                            

То ли радостно, то ли тревожно – не разобрать! – билось сердце в груди. До самых косточек чичер пронизывал, хлестал по глазам безжалостно! Но сквозь марево слёз различала уже силуэты казаков, лошадей, и – телеги, телеги, телеги...                                                                                       

Ещё не понимая, почему, стала сдерживать коня разгорячённого. Подчинившись, Орлик перешёл на шаг. Медленно сближались они – одинокая наездница и отряд смертельно уставших от боёв, истосковавшихся по семьям, по жизни мирной на родимой земле, хуторских казаков. Вот уж видит она их хмурые лица, упрямо опущенные головы лошадей, тянущих тяжело нагруженные телеги.

Давно приметили и они её, летящую по степи молодую, во всё праздничное наряженную казачку. Но никто не выказал радости ей, никто не улыбнулся приветливо. Всё ещё отбиваясь от тяжёлого предчувствия, встряхивала удилами Верочка, шептала губами одеревеневшими: «Ну же, Орлик, ближе... Ближе! Узнает нехай... окликнет...» Вот уж рядом они совсем...                                                

Но, всхрапнув, встал вдруг Орлик как вкопанный. Без команды Верочкиной. Захолонуло сердце в груди. Сошла, дрожащей рукой его оглаживая. Не сразу успокоился конь, не сразу перестал пятиться.

В тяжёлом молчании проезжали мимо казаки. Конных мало совсем. Больше – на телегах. Убитые и раненые. Вздрагивали от тряски безжизненные тела, покрытые рогожами да шинелями. Свесив ноги, измученные и смурные, сидели вдоль бортов раненые. Поначалу вглядывалась в их лица Верочка, потом...  

Потом окаменело стояла, провожая взглядом хлюпающие в дорожных лужах колёса телег, переборы грязных лошадиных копыт. Не окликал никто. И лишь один казак с соседней улицы – узнала она его – склонившись с седла хрипло выронил: «Там Митяй твой... Верочка». Проследила взглядом: указывал он на головную в обозе часть, давно уж мимо неё проследовавшую...                                                                                                                                                                   

Словно гулюшка на холодном ветру, непокрытую голову под ворот шубейки спрятала, и встал Митя в глазах – живой!.. («Да ить на два годочка всего-то постарше её был!») Улыбнулась ему, далёкому, и пошли...                                                                                                                                   

Как в тяжёлом сне, из которого никак не выбраться, уходили всё дальше они... от обоза того – страшного.    

Но и в дальней дали – то ли бабий крик, то ли... вой!.. – прямо к Небу вознёсся горнему! Замерла. Оглянулась: в хутор родной –  лентой чёрною – Горе входило горькое.                                                         

Приклонилась Верочка без сил к морде Орлика, и потянулась рука к подарку – дорогому для неё,  бесценному... Да тряхнул вдруг конь головой! – оборвалась нитка тонкая! На колени упав, огляделась вокруг: словно капельки крови по стерне поразбрызнулись, за будыльями позапрятались... её красные бусинки... Принялась собирать – слёзы застят! Да и туча чёрная, белый свет заслонив, понадвинулась.                                                                                                                                                                                          

Бусинку за бусинкой из травы прошлогодней выхватывала, в мягкой зелени пальцами озябшими отыскивала – в горсточку бережно складывала... Всё складывала и складывала...

Вот уж день угас. Ветер... будто силушки своей устыдившись немеряной, успокоился. И на землю, от горя притихшую, упали крупные капли дождя. Редкие поначалу. Потом – чаще... чаще! Чаще!!! И – содрогнулось небо раскатисто!                                                                                                                                                                           

Тяжело, слово ей не семнадцать лет, поднялась Вера на ноги. Охватила взглядом темень грозную, беспросветную да и... открыла ладошку – вдруг! – дождю холодному, напористому. И закапали бусинки её – навсегда уже, насовсем – в сырую землю весеннюю.

А за серой стенкой дождя не видать пути, и нет сил совладать с собой – с места сдвинуться!                                                                               

И пошёл тогда Орлик вперёд. Боком тёплым своим согревая, поддерживая, повёл к людям её – по родной земле, по донской степи – к горю общему, неизбывному.

***

– Спишь, никак? Спи. Завтра ехать тебе опять.

– Нет, не сплю. Что потом было, ма? О чём ещё рассказала...  Верочка?

– А что – потом. Похоронили. Каждый своего, а то и – ... своих. Крику было...  – Солнце, устрашась, ушло. Надолго... А как сдюжила она свою печаль, так, окромя Бога, никому и неведомо. Спи. Скоро уж светать начнёт.

– Не спится...  В поезде высплюсь. 

Но замолчала мать. Уснула. Спят родители мои. И мне бы надо, но...

Вот скреготнула веткой яблоня в окно – это ветер под утро проснулся. Тёплый, наверно... Весенний!.. И за тихою грустью вослед (наяву иль во сне уже?) думы светлые... Скоро, скоро совсем – как и век назад! – зацветут тюльпаны в нашей степи – «цвяточки лазоревые». А чуть позже... заволнуется поверх зелёных трав вековечный ковыль седыми прядями...  Всё знает он. Всех помнит.

Фирма F3studio.ru предлагает корпусную мебель для всех комнат – гостиная, ванна, кухня, прихожая… Витражные и деревянные фасады – и всё за смешные деньги. Качественная, оригинальная мебель по доступным ценам – выгодное и редкое предложение. На мебель даётся гарантия, работа от дизайна до доставки и сборки. А для оптовых покупателей – приятные сюрпризы.