Городской портал Голицына https://pro-golitsyno.ru/ предлагает информацию о компаниях города. На сайте можно найти любую компанию, ведущую деятельность на территории Голицына. Справочник размещает все предприятия по разделам с указателем числа компаний, занятых в той ли иной области. На портале можно также ознакомиться с объявлениями, с предложениями по недвижимости и работе.

 

Поставив последнюю точку в уголовном деле, следователь Козлов убрал папку в стол и тяжело вздохнул. Какое-то время он неподвижно сидел, закрыв покрасневшие от усталости глаза. Полумрак, напряжённая тишина делали кабинетное пространство неуютным. Пронеслись мрачные мысли о скотской работе – противно извивалась гадкая сторона человеческой жизни. А ещё это медицинское дело… И угораздило же его пять лет проучиться в юридической академии, чтобы потом копаться в испражнениях социума. Ещё пара таких дел, и его можно будет считать психическим калекой.  

 

Дело, не дававшее ему покоя четыре с половиной месяца, началось с жалобы, которую одна семейная пара положила на стол в приёмной прокуратуры. Их недоношенный ребёнок умер, не прожив и трёх дней после родов, хотя шансы на то, чтобы почувствовать нежные прикосновения матери, у него были. Диагноз «отёк мозга» прозвучал для горем убитой женщины неубедительно, и она решила обвинить врачей в халатности, приведшей, по её мнению, ребёнка к преждевременной смерти.

 

Постановление прокурора о направлении материалов проверки в орган предварительного расследования для решения вопроса об уголовном преследовании не сразу нашло своего исполнителя. На что только не шли сотрудники следственного отдела, чтобы спихнуть незадачливое дело на плечи коллег по цеху. Никто не хотел браться за это, как они говорили, «сырое безнадёжное дело». «Отдайте его Заморышу – пусть тренируется», – отмахивались опытные «следаки» и «опера», тайком называвшие Козлова этим прозвищем из-за его несуразного внешнего вида.

 

И правда – всегда несвежее лицо, мятая одежда, кое-как начищенная обувь составляли его образ. Он производил впечатление молодого человека, заброшенного кем только можно, равнодушного к себе, потерявшегося для всех и не прилагавшего никаких усилий для того, чтобы отыскаться. Он находился на обочине коллективной жизни и этим в полной мере довольствовался, не претендуя на большее. Он был до крайности неинтересным. Но только до тех пор, пока вы не видели его страдающих глаз, полных тоски. Его старались избегать, потому что он вызывал в присутствующих либо чувство вины, либо – отвращения. Год работы в следственном отделе не сблизил его ни с кем.

 

Максим Козлов безропотно принял прокурорское постановление и, найдя в материалах проверки намёки на отсутствие прозрачности в деятельности медиков, возбудил уголовное дело, которое тронулось со старта тяжело, с большой неохотой, скрипя ржавыми шестерёнками уголовно-процессуального механизма. Когда он скромно появился на пороге перинатального центра, служащие приняли его за чьего-то «бедного родственника» и потому проигнорировали так, как можно проигнорировать мимо пробегающую бездомную дворнягу. И даже удостоверение не вызвало у людей в белых халатах должного внимания: они смотрели сквозь красную книжицу на замученного жизнью «мента».

 

Но Козлову это было только на руку – незаметность стала одним из его достоинств. Благодаря ей он просачивался в человеческие тайны словно червь, извлекая оттуда редкие гранулы драгоценной информации. То, что он не вызывал ни у кого опасений, даже у самых боязливых, было его главным оружием. В присутствии замусоленного, тихо говорящего и, по всей видимости, не умного, как думали многие, сотрудника внутренних дел подозреваемые, а к таковым относились все, кто попадал в поле уголовного расследования, расслаблялись и допускали ошибки, моментально схватываемые зорким глазом сыщика. Это были, как любил называть их Козлов, «пробелы», которые он тщательным образом заполнял.

 

По традиции следственная пьеса началась с опроса персонала, причастного к смерти младенца. Козлов намеренно не стал никого вызывать в свои апартаменты, а решил наведываться сам, дабы насытиться атмосферой того места, где могло быть совершено преступление, уловить тонкую нить печальных событий, напасть на след – специфика медицинской отрасли не позволяла заниматься делом на расстоянии. Нахождение на месте уже само по себе давало шанс найти зацепки. Одетый в белый халат, он рассеянно бродил по коридорам клиники и при каждой возможности выдёргивал из трудового процесса, причём не по разу, какого-нибудь работника, вонзаясь в него своими вопросами. Но всё это было не то: он наматывал круги по периферии медицинской отрасли, не имея возможности попасть в её центр, поскольку руководящий состав технично избегал разговоров с непрошеным гостем.

 

И всё же работа делалась. Хоть и медленно, но продвигалась к намеченной цели. На первом этапе, благодаря полученным сведениям о правилах функционирования перинатального центра, удалось собрать статистические данные и провести на их основе сравнительный анализ деятельности аналогичных учреждений города. К радости Козлова, о которой свидетельствовала идеально отглаженная рубашка (первый раз за полгода), выяснилось, что медицинский центр, ставший объектом прокурорского надзора, страдает самой высокой смертностью недоношенных детей по сравнению с другими учреждениями. «К чему бы это?» – спрашивал он себя, приближаясь к стенам клиники и не подозревая, что в этот самый момент из окна третьего этажа за ним внимательно наблюдает особа, к которой он направлялся.

 

Как и следовало ожидать, её, Лидии Иосифовны Штриттер, заведующей перинатальным центром, шестидесятидвухлетней женщины, не оказалось на рабочем месте, несмотря на предварительную запись по телефону. Но Козлов, готовый к подобным сюрпризам, не расстроился – он взял с собой пару уголовных дел на случай долгого ожидания. Расположившись возле её кабинета, он взял курс на измор – не может же она скрываться от него вечно.

 

В половине восьмого вечера она появилась, остановившись перед молодым человеком и взглянув на него так, как будто её старость наступила по его вине. Это был взгляд имеющей власть женщины, привыкшей к безоговорочной капитуляции чужих мнений перед её сокрушительными доводами. Выросшая под поливом советской, антизападной, агитации, впитавшая вкус борьбы с иноземной «сволочью», закалённая политико-управленческими дрязгами, она легко расправлялась с идеологическими врагами. Имея поддержку из «однополчан» в верхних этажах власти, она не стеснялась рубить с плеча, прерывала, так сказать, демократические потуги уверенной социалистической рукой. Всё было на её стороне: возраст, жизненный опыт, профессионализм, пол, авторитет, общественный вес – так что при виде засаленного, сопливого малыша, недавно выползшего из студенческой люльки и уже отважившегося по своей глупости тревожить целый социальный институт, одним из столпов которого она являлась, она и ухом не повела, или, как сказал бы врач, «противоинфекционной» защитой не воспользовалась. Её гражданский иммунитет был настолько силён, что такой вирус, как Козлов, имел шанс только погибнуть.

 

Но всё пошло не так, как планировала Лидия Иосифовна, полагавшая, что достаточно изучила психологический портрет следователя. К её недоумению Козлов почему-то не сделался ещё более ничтожным, как это должно было случиться по общепринятым законам стадной жизни. Классический жанр вошёл в фазу кризиса. Козлов не дрогнул. Напротив, он мобилизовался, так, словно подключился невидимым кабелем к энергии возмущённой старушки. Нельзя сказать, что он расправил плечи, выпрямился, гордо взглянул на неё и сказал что-то типа: «Послушайте, а вам не кажется, что ваше место…» Нет, он поднялся со стула, всё так же сутулясь, и вежливо поздоровался, а в его движениях читалась всё та же чрезмерная зажатость. Единственное, что в нём изменилось, – это его печальные глаза, в которых пробежала искра борьбы.

 

– Я думала, что вы получили от нас всё, что хотели, – сказала, входя в свой кабинет, Лидия Иосифовна, полная желания захлопнуть дверь перед самым носом следователя.

– Я тоже так думал, пока не получил статистику смертности из других перинатальных центров, – ответил Козлов, робко оглядывая чистый кабинет.

– И что же вас смутило, молодой человек? – госпожа Штриттер явно намеревалась лишить Максима возможности чувствовать себя представителем закона, хотела выбить из-под него фундамент, в аренду предоставленный государством.

– Вы стоите на первом месте по количеству умерших, – слова прозвучали для Лидии Иосифовны так, будто были адресованы ей лично. Она негодующе взглянула на следователя.

– Мне хотелось бы услышать ваше мнение относительно этого, – закончил Козлов, делая вид, что не замечает реакции заведующей.               

– Здесь нет ничего такого, что могло бы вызвать у кого-то подозрение. За исключением тех, конечно, – она ухмыльнулась, – кто не владеет должным уровнем знаний в нашей области. – Последовал колкий взгляд. – Поскольку мы являемся передовым центром, к нам везут самых тяжёлых.

– Я учитывал это, но только до тех пор, пока внимательно не изучил листы назначения лекарств.

– И что же вы там обнаружили?

– Вещи, которые заставили меня усомниться в компетенции вашего персонала.

– Не смешите. Что именно вы там нашли?

– Почему умершим новорожденным не назначались лекарства, которые должны были назначаться согласно установленным протоколам лечения?

– А вы что, знаете методику лечения недоношенных?

– Экспертиза установила.

– С этим можно поспорить, – возразила Лидия Иосифовна, но уже не так уверенно. – Таких, как вы сказали, не соответствующих листов назначения – ничтожное количество.

– Если к ним прибавить те, которые соответствуют, но не подтверждаются наличием лекарств в организмах умерших, то количество возрастает настолько, что есть о чём серьёзно задуматься… (Здесь он блефовал.)

– Я сейчас не готова об этом говорить, – вдруг резко оборвала следователя Лидия Иосифовна. – Мне нужно проверить документацию, прежде чем вести с вами речь по столь неоднозначному вопросу.

– Да, конечно. А это поможет вам побыстрее отыскать то, что вам нужно, – Козлов протянул Лидии Иосифовне папку.

– Что это?

– Это материалы, на основании которых у меня возникли вопросы. Надеюсь, вы поможете мне в них разобраться.

Лидия Иосифовна задумчиво смотрела на следователя.

– Мне пора. Спасибо за уделённое внимание.

 

Козлов вышел, а заведующая ещё долго стояла, уставившись в пол.

Возвращаясь домой, Максим прорабатывал фрагменты разговора. Всё говорило в пользу его гипотезы, согласно которой смерть новорожденного наступила в результате если не прямого умысла, то попущения. В начале своего расследования он не планировал прибегать к патологоанатомическому обследованию трупа, надеясь сформировать дело на основании только документальной базы, но его намерениям помешали те самые листы назначения, в которых отсутствовали лекарства первостепенной важности. Поговорив с медсёстрами, обеспечивавшими по ним лечение, а таких он выявил две из десяти, имевшихся в штате, Козлов пришёл к выводу, что они действовали исключительно в рамках врачебных указаний и не способны дать адекватную профессиональную оценку своим действиям.

 

То есть цепочка вела к врачам, выписывавшим злополучные листы назначения. Несмотря на то, что в штате перинатального центра их было восемь, листами занимался только один. Им оказался некий Селезнёв, дядька в годах, похожий на одетого в медицинский халат работника кладбища, имевший страсть к алкоголю и производивший впечатление человека, которому что рецепт от болезни, что рецепт кулинарного блюда – всё равно. Его сумбурные доводы относительно правильности своих взглядов на методику лечения ничего, кроме желания послать его вслед за ушедшими навсегда новорожденными, не вызывали. Было ясно одно – он мешает следствию и делает это намеренно. Иметь с ним дело – значит пытаться пробить головой стену. Без сомнений, это был тупик.     

 

Нужна была новая зацепка. Но где её взять, когда все вокруг против тебя, когда каждый медицинский работник – потенциальный подозреваемый, кандидат в организованную преступную группу. И тогда Максим решил пойти от лиц, на сто процентов выпадавших из этого гипотетического списка. Ими стали те две медсестры, которые любезно предоставили следователю полный отчёт о своих действиях, не утаив ничего, предоставили с таким отношением, словно всё, что они делали, было для спасения малышей в высшей степени необходимо и полезно. Анализ и сопоставление их личностей между собой и, как следствие этого, их тождество, дал повод предположить, что женщины так охотно идут навстречу следствию потому, что не знают об опасности своих действий, то есть искренне заблуждаются. А раз так, то кому-то было явно нужно, чтобы они оставались в неведении относительно последствий. К тому же период их работы в центре был небольшим, всего лишь около года, чтобы посвящать их в тайны, а опыт – не таким весомым, чтобы они могли самостоятельно определить качество лечения.

 

Поэтому следующий вопрос звучал так: если этих медсестёр было выгодно держать в неведении, то есть пользоваться их незнанием в преступных целях, то как заказчик противозаконного деяния, икс, выстроил бы отношения с теми медсёстрами, которые по собственному разумению или с подачи вышестоящих должностных лиц знали о причиняемом вреде? Следовал гипотетический ответ, требовавший проверки: если в первом случае преступник скрывался за чужим незнанием, надеясь на то, что не возникнет обстоятельств для обнаружения его замысла благодаря имевшейся «крыше» на уровне власти, то в другом ему было необходимо прикрыться правильно составленной документацией, чего нельзя было сделать в первом случае, поскольку честные медсёстры не посмели бы нарушить письменное указание. Одна цель – два способа её достижения, два отличных друг от друга варианта использования обстоятельств в свою пользу.

 

Козлов просмотрел документы, связанные с лечением новорожденного, со смерти которого началось его расследование, и не нашёл в них ничего подозрительного. «Странно», – думал он, всё охотнее убеждая себя в том, что уродство предпочитает прятаться за красивой обложкой. Привыкший всё ставить под сомнение и проверять опытным путём, он решил рискнуть, пойти на крайние меры – организовать патологоанатомическое вскрытие трупа. Гипотеза о том, что под правильно составленной юридической маскировкой может таиться потайной ход, ведущий к правде, не давала покоя. Следственный отдел с ужасом наблюдал за «дуростью» Заморыша, нервно хихикая в курилке: «Или он сгорит, или, если ему не дадут по голове, его ждёт карьера блестящего сыщика».

 

Когда результаты вскрытия подтвердили отсутствие химических веществ, необходимых для поддержания жизни новорожденного, отсутствие, ставшее основной причиной смерти, Козлов взял отгул. Ему требовалась производственная пауза – то, что его догадки подтвердились, отразилось на его физическом состоянии нервным напряжением, граничащим с умопомрачением. Три дня затворничества и полуголодного состояния вернули его нервную систему в исходное состояние. Он появился в отделе похудевшим и с азартным блеском в глазах. Впервые в его действиях была замечена решительность. Тогда-то он и появился у Лидии Иосифовны, дабы представить ей наработанный материал и увидеть её реакцию. Она была следующим звеном в цепи.            

 

Лидия Иосифовна просмотрела оставленные Козловым документы и поняла, что, если не принять срочных мер, информация может стать достоянием общественности, а на репутацию её перинатального центра ляжет кровавое пятно. Она связалась с рядом чиновников регионального уровня и попыталась убедить их в том, что следователь Козлов переступил грани разумного поведения и мешает полноценному рабочему процессу, что он наносит своим расследованием колоссальный вред работе центра, создаёт информационную угрозу, прецедент, подкапывает фундамент системы здравоохранения, в результате чего может быть подорван не только её авторитет, но и авторитет всего региона. Представители власти засуетились и «пробили» по своим каналам о том, кому, где, когда и зачем всё это нужно. Ситуация складывалась не в их пользу: оказалось, что прокурор никем и ничем не связан и волен творить справедливость по собственному усмотрению. Это был ставленник от федералов, и только они могли выступить гарантом независимости региональной власти в решении возникшего вопроса. Но то ли не нашлось влиятельных фигур, способных пролоббировать вопрос о прекращении уголовного дела, то ли проблема показалось не настолько серьёзной, чтобы беспокоиться о ней самим и тревожить уважаемых людей из Москвы, то ли никому ничто не грозило, кроме заведующей перинатальным центром, то ли нашлись желающие заработать общественно-политических бонусов на восходящем тренде противодействия коррупции, так или иначе, а Лидия Иосифовна поддержки не дождалась и теперь должна была справляться со своей заботой самостоятельно. Оставалось одно – пригласить Козлова на личную аудиенцию и устроить его до конца несформировавшемуся сознанию агитационный штурм.          

 

А тем временем на другом краю противостояния следственная машина Козлова достигла в своей работе наивысшей точки. Один за другим вызывались на допрос ключевые фигуранты, прямо или косвенно относившиеся к разбираемым отношениям – медсёстры, врачи. Показания извлекались технично, без заминок, ровно и системно укладываясь на свои места и не противореча друг другу; работа с гражданскими лицами, послушными, не знавшими психологических тонкостей предварительного следствия, была в удовольствие; каждый, желая показаться лучше своих коллег, охотно делился сокровенным. Почти все из допрошенных ушли с подпиской о невыезде. Были инициированы несколько судебно-медицинских экспертиз, связанных с эксгумацией и патологоанатомическим вскрытием и показавших аналогичные результаты. Перинатальный центр гудел словно улей. И только Козлов, нервно пожимавший плечами и чаще прежнего моргавший от переутомления, был доволен происходящим.

 

Неизвестно, по мистическому стечению обстоятельств или чисто случайно, но телефонный звонок в кабинете Козлова раздался сразу же после того, как он поставил в уголовном деле последнюю точку и убрал папку в стол. Это была Лидия Иосифовна. Её голос звучал твёрдо, спокойно и звал его на беседу. Максим принял приглашение, пообещав появиться у неё на следующий день. На самом деле он ждал её звонка и хотел до последнего момента, насколько это позволяли нормы процессуального права, не беспокоить её, дать ей возможность самой сделать первый шаг, хотя она была в списке обвиняемых под номером один. Основной удар правосудия приходился на её седую голову – все показания были против неё. Всё это время, пока её сотрудники по очереди навещали казённый дом и возвращались оттуда раскаявшимися в совершении преступлений, она с поразительной стойкостью, без нервных срывов ждала приглашения из органов, при этом продолжая усиленно выполнять возложенные на неё обязанности по управлению центром. Уже находились интересующиеся, которые звонили ей и спрашивали о её делах, на что она мило отвечала, что у неё всё в порядке – её оставили одну, и поэтому она тоже оставила всех. Она отпустила желание спасаться, прекратила поиски нужных людей. Теперь ей нужен был только один человек – следователь Козлов.    

 

И вот Максим стоял в её кабинете полный противоречивых чувств. С одной стороны он был рад, что справедливость торжествует, с другой – сожалел о нерадужном будущем Лидии Иосифовны.

 

Заведующая выглядела уже не такой суровой. Теперь она была мирно настроенной пожилой женщиной, лишённой той деловой спеси, которой щедро одаривала следователя в прошлый раз. Первое, что бросилось Козлову в глаза, – усталость и оттенки разочарования на её старческом лице.  

 

– Должна признаться, вы хорошо поработали, – сказала она доброжелательно, когда Максим расположился в кресле напротив неё.

– Да что я. Это всё эксперты, – смутился он.

– И тем не менее за всем этим стоите именно вы, – она пристально взглянула на гостя.

– Да, такая уж у меня работа, – с сожалением сказал он.

– У всех работа. Но прежде всего нужно быть человеком. Человеком, а не бездумным винтиком.

– Простите? – не понял Максим.

– Нужно мыслить масштабно, широко, системно, мозаично. Самостоятельно, в конце концов. Думаете, вы правосудие творите, со злом боретесь, преступность искореняете? Нет, мой юный друг. Благодаря вашим стараниям, зла, если можно так выразиться, стало только больше, – она сделала паузу, Максим – глоток остывшего чая. – Я отдала медицине всю свою жизнь и, поверьте, знаю достаточно, чтобы самостоятельно принимать решения. Честно сказать, на таких, как я, медицина, в общем-то, и держится. В нашем деле нужно быть очень грамотным специалистом, чтобы не поддаться всеобщей стандартизации. А она повсюду: думающих врачей всё меньше и меньше. А ведь каждый случай по-своему уникален. Вот вы, например, неужели не делаете исключений в своей работе?

– Мой опыт не такой богатый, как ваш, чтобы иметь возможность судить об этом.

– И всё же. Если, предположим, какой-нибудь преступник вам будет симпатичен, неужели вы не добавите в расследование чуточку субъективности, чтобы уменьшить наказание?

– Гипотетически – да, но на деле такого ещё со мной не случалось.

– Чем старше человек, тем больше в нём сентиментальности. Если, конечно, он не идиот. Это называется человечностью. Но вы не думайте, что я сейчас пытаюсь разжалобить вас в отношении себя. Я не боюсь – им, этим продажным собакам, меня не взять. Я всего лишь хочу, чтобы ваш взгляд упал на тех, кого мы здесь спасаем. Я думаю о них. За свою медицинскую практику я вдоволь насмотрелась на то, какими вырастают недоношенные дети. Их трудно назвать полноценными людьми. В лучшем случае они могут совершать простейшие операции по уходу за собой, а в остальном – полный неликвид. И к чему придёт наше общество, если в нём с каждым днём всё больше становится инвалидов, не способных заботиться о себе? А ведь каждому из них требуется не один полноценный взрослый, чтобы оказать ему помощь. Вот о чём нужно думать сегодня. Человечество постепенно превращается в калек. Это, так сказать, социальный аспект.

Лидия Иосифовна взяла какой-то документ, пробежалась по нему взглядом.

– Теперь моральная сторона. Не стоит судить нас. Мы здесь не убиваем. Мы просто не вмешиваемся в волеизъявление природы. Она здесь решает, кому жить, а кому умереть. Если мы видим, что ребёнок безнадёжен, зачем тянуть его, обрекая на страдания? Разве это человечно? Пусть лучше умрёт. Кому-то суждено прожить пятьдесят лет, кому-то три дня – в этом нет ничего ужасного. Ужас наступает потом, когда они взрослеют. Когда лежат как овощи, когда вместо мозга вода, когда ДЦП, когда родители проклинают свою жизнь и тайно думают, что лучше бы он умер – себя бы не мучил и других.           

Максим внимательно слушал и пытался понять, к чему ведёт эта бабушка. Не заговаривается ли она с горя? В таком возрасте можно сойти с ума, нервная система – как у ребёнка.

– Всемирная организация здравоохранения ввела стандарт – спасать новорожденных с весом от пятисот грамм и возрастом от двадцати двух недель, – продолжала Лидия Иосифовна. – Глупо, но, к сожалению, по-другому государственный аппарат мыслить не умеет. Спрашивается, почему не четыреста девяноста девять или четыреста пятьдесят. Вчера мы были врачами, сегодня стали преступниками. Юридические рамки здесь не помогут. Всё это условно: грамм туда, грамм сюда. Это всего лишь правила игры, придуманные кем-то. И придуманные не ради какой-то там морали, а ради собственной выгоды. Совсем недавно было тысяча грамм и двадцать восемь недель. Глядишь, дойдём и до ста грамм. Судя по всему, наука ориентирована на выращивание человека с нуля, а перинатальная медицина – один из путей достижения этой античеловеческой цели. Статистика печальна: девяносто процентов из неликвида вырастают глухими, слепыми, с ДЦП, эпилепсией. Это у них, на Западе, откуда мы бездумно перенимаем чужой опыт, не дойдя до него собственным умом, ещё можно побороться за жизнь – там есть оборудование. А у нас всё на голом энтузиазме. Но страшнее всего то, что всему виной деньги. Современная медицина – это в первую очередь бизнес, как на уровне субсидирования, так и на уровне спасения жизней. Медики всех стран соревнуются между собой, кто из них более изобретателен в лечении, борются за гранды. Наше государство выделяет огромные средства на покупку оборудования для перинатальных центров. Вот только специалистов, готовых на нём работать, нет. Увы, но русские и здесь ничего не могут. На Западе хотя бы всё окупается, у нас же – всё уходит в трубу.

Лидия Иосифовна растерянно помолчала, словно потеряла нить рассуждения, а потом продолжила:

– Прежде чем вы, Максим, направите материалы уголовного дела прокурору, вы должны знать, что не мы убиваем. Нас – убивают. Учёные изобретают, государства инвестируют. Мы – подопытный материал, используемый в научных целях. Вы думаете, они там пекутся о людях? Нет, их беспокоят экономические показатели, статистика. Правительство – это сборище администраторов-цифролюбов. Почему пенсионный возраст поднимается? Потому что некому прийти на смену – человечество вырождается. Так что сегодня ты инвалид, пенсионер, а завтра – трудоспособный.

Лидия Иосифовна замолчала. Её бледное, иссохшее, отмеченное морщинами лицо застыло в ожидании следующей житейской мудрости. Казалось, глаза вот-вот потухнут и она замрёт навсегда с выражением то ли обиды, то ли разочарования.

Максим взглянул на часы: было начало двенадцатого. Посмотрев на серое лицо старухи, он вдруг почувствовал бессознательный страх. Очень захотелось уйти. Убежать! Он осторожно поднялся и неуверенно направился к выходу, ступая так, чтобы как можно меньше нарушать тишину.

– Уходите? – холодно, как из склепа, прозвучало в спину.

Следователь обернулся:

– Да, пора… Спасибо…

– Спасибо вам.

– За что?

– За то, что поставили точку. Я уж не знала, как мне от всего этого избавиться.

– Я подумаю по поводу ваших слов. Может быть, что-то удастся изменить.

– А вы на редкость вежливы, – впервые улыбнулась Лидия Иосифовна.

Максим взялся за ручку двери, но прежде чем открыть её, повернулся. В его взгляде играла злость.

– А знаете, я ведь тоже из этих, как вы сказали, «неликвидных». Причём из ваших неликвидных. Вот уже двадцать четыре года рождаюсь в преодолении и всё никак не могу дородиться. Мешает что-то. Кто знает, если бы вы тогда не помогали мне не выжить, возможно, я бы и не стоял сейчас здесь, посреди человеческих испражнений. Или тогда уж надо было намеренно не дать мне родиться, чем, стоя в стороне, наблюдать, как я борюсь за собственную жизнь. А? Лидия Иосифовна Штриттер.

 

В его жизни это была первая бессонная ночь. Ночь, полная сомнений, тревог, слёз. Лёжа в измятой постели, он тихо выл на безысходность, пришедшую к нему двадцать четыре года назад вместе с первым вдохом.

 

На следующее утро Лидию Иосифовну нашли мёртвой. Она сидела в той же позе, в которой её последний раз видел Максим. Её голова лежала на руках, так, словно она уснула, сидя за столом.

 

Дело не удалось провести незаметно от общественности и уж тем более замять. Нашлись злые языки, которые после судебного разбирательства ещё долго обсуждали грехи покойной женщины. По их словам, она, злая, выжившая из ума старуха, в течение многих лет лишала беззащитных детей жизни. В народе её прозвали «врачихой-маньячихой». И уже никто не помнил её былых заслуг.

 

Максим же больше не смог оставаться в отделе. Поговаривали, будто он ушёл в монастырь. Уж очень ему, не принятому однажды, тяжело было среди людей. Глубоко-глубоко, под изъеденной, сморщенной, задубевшей коркой социального человека жил птенец, который, к сожалению, так и не смог стать красивой, сильной птицей, способной летать и восхищать. Одни не помогли, другие – заклевали.    

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование