I

 

Какое нынче Рождество!

Нет, это никуда не годится. Тут следовало бы начать иначе. Ах, какое же нынче Рождество! Вот теперь совсем другое дело.

Право, и не припомнишь такого чудесного Рождества на своём веку. И погоды выдались ровные, с большими да чистыми снегами под синим небом. А люди! Нет, вы только взгляните на эти душевные, светлые лица с приятственными улыбками! При встрече каждый так и норовит расцеловать тебя, с горячей нежностью похлопать по плечу и, глубоко вобрав свежей прохлады, запеть что-нибудь эдакое.

На городской площади теперь рождественская ярмарка, и все куда-то спешат, идут, решительным шагом ступая вдоль разукрашенных витрин, вездесущих гирлянд и огоньков. Но самое интересное в гуще кипучей толпы, где всё наливается задором, весельем, молодостью! Взять хотя бы вот этого конопатого лохмача, что, решив выказать молодецкую удаль перед дамами, влез на высоченный ледяной столб, а теперь тужится, пыжится и проклинает ту минуту, когда эта дьявольская мысль взбрела в его непутёвую голову. Трудно бедняге. Раздетый по самый пояс, битый час висит он раскорякой на трескучем морозе под несдерживаемый гогот публики. «Баста!», – залихватски проплывает во всю ивановскую слащавый бас: то здоровый детина с исполинской бородой и лукавым прищуром задумал недоброе; и вот, из ватаги любозрителей вылетает кованый сапог, лениво проносится над раззявами и бьёт прямо в цель: несчастный, чертыхаясь, летит кубарем, а люд разражается в три ха-ха.

 

Но всё не то! Вот, вот, что манит глаз, ласково щекочет под носом, пьянит, дурманит! И попробуй только дать слабину, как ты уже наглухо заключён в окружение рождественских ароматов. Всё смешалось в пахучем дыму: и запах свежего сена, кваса, мёда, и дух копчёного балыка с жареным кроликом, и благодать мясистых пирогов, пряников, да маслянистых ватрушек. Раздолье для гурмана! И всюду палатки, лавки, торговые ряды... На небольшом холмике величаво возвысилась блинная, где пять старушек, кое-как примостившись на прогнувшейся скамье, бойко завлекают прохожих. Не унывает и булочник; лихо расправляясь с товаром, предлагает он всякому встречному поперечному бублики, рогалики, баранки, да непременно с сюрпризом в виде фирменной начинки, бес знает, какого содержания, но чертовски вкусной. Неумолимо пыхтит мясная лавка. Хозяин её – плечистый великан – вздумал задать огня и с самодовольной улыбкой пустил в ход вертела, шампуры, противни. Яркие огни площади поблёкли в дымке жареного марева; невольно придёшь в замешательство, оказавшись здесь. Но внезапно, откуда ни возьмись, из тумана покажется образ чернокудрой гадалки с аляповатыми позолоченными бусами на шее, томно и пленительно взглянет она на тебя, задумчиво переберёт в руках карты и также незаметно растворится в белой мгле. Не успеешь очнуться, одуматься, как хмарь развеется, и перед взором предстанет скоморох, выделывающий разные глупости. И на душе вновь покойно.

 

Семейные пары, отоварившись, степенно возвращаются восвояси. Немного же сомлевшие холостяки с развесёлым свистом направляются в бани. Бани! Вот, где воспаряет душа человеческая! После бани народ становится на порядок добрее, сердечнее и, очистив тело, готов очищать душу. Ближе к вечеру весь город, облачившись в лучшие одеяния, покидает дома и идёт в храм, что на Владимирской горке.

Покуда город пустует, где-то в глубине самой большой из его улиц, на самой её окраине совершается нечто совершенно немыслимое. Три молодые барышни, запершись на пропахшем сыростью и плесенью чердаке, потушив свет и плотно занавесив окно, решаются на весьма опрометчивый и, более того, греховный поступок. С заговорщицкими лицами расселись они перед большим зеркалом, зажгли свечу и поставили её у подножия рамы. «Суженый-ряженый, приди ко мне ужинать», – пролепетали они хором и, затаив дыхание, уставились на свои отражения. При свете слабого огня глаза их затуманены, полны юного очарования и надежды на чудо. Пламя свечи вытянулось, поклонилось во все стороны, запрыгало, заиграло. Чудо... Как близко оно уже подкралось! Навострило усики, подобрало ножки. Факелок чуть слышно затрещал и, уловив какое-то третье дыхание, вспыхнул, разгорелся с новой силой и бросил на зеркало язык прожектора, объявив мерзкое насекомое, настоль мерзкое, что и вообразить нельзя, а если вдруг и привидится оно в каком-нибудь хмельном бреду, то непременно кричи караул. Неистовым воплем покрыло свечу, в кромешной тьме кто-то на кого-то навалился, отдавил мизинец, и чернота разверзлась раздирающим сердце звоном битого стекла и осыпающихся осколков. Эхва!

 

К закату дня дома полны людей. Хозяйки возятся с дичью, хозяева вальяжно восседают во главе стола в ожидании скорой трапезы, дети их разоделись в странные, но милые наряды и улизнули прочь из дому в поисках душевных подвигов. Нет предела гостеприимству русского народа в рождественский день! Заходи в любой дом, и ты не только не сыщешь тумаков, но будешь принят по-свойски, даже если ты последний бродяга, а ежели повезёт, получишь крылышко рождественского гуся. До самой полночи по дворам носится ребятня с хоругвями в виде звезды, распевая колядки, и получает в ответ пустяки, вроде петушков на палочке. Немного загодя до окончания сочельника кто-то возвестил о появлении Вифлеемской звезды, и весть эта эхом промчалась по городу и ушла дальше – в его окрестности.

После полуночи праздничные огни горят ещё ярче, отражаясь в замёрзших водах Волги, а под огнями стелется, окаймлённая поникшими вётлами, заснеженная набережная. Неспешно прогуливаются по ней молодые пары, неспешны и их милые беседы. Да и к чему суета; в такие дни чувствуешь, что жизнь наконец задалась и теперь ничто не нарушит её мирного хода. И будто бы в согласие с этим тихо кивает высокая кудрявая ель. Таинственен её нарядный вид в бледном отсвете молодого месяца.

 

 

 

 

II

 

Шёл второй час ночи, и духовой оркестр в зимнем саду кончил третью партию, когда на пересечении Успенской и Соборной улиц, в назначенном пункте – у рождественской ёлки – встретились два старых приятеля: Савелий Валерьевич и Валерий Валерьянович. Они не виделись год и вот теперь, после крепких дружеских объятий, решили зайти в трактир.

Когда-то, лет десять назад, это были два закадычных университетских товарища, чьей дружбой можно было восхищаться. Многие даже находили что-то схожее в их чертах. Но с годами всякое сходство пропало, и теперь, глядя на них, оставалось только удивление: что могло объединять столь разных людей?

Савелий Валерьевич был роста впечатляющего. Высокий до небес, он был высок и духом: верил в некие высшие идеалы и не мог не следовать им. Но ещё больше поражало в нём редкое сочетание хитрости и невероятной душевной открытости. После университета он уехал в столицу, и уже к тридцати годам дослужился до интересного чина, а заодно присмотрел небольшое именьице за городом. Порывистая, отчасти даже бунтарская, но чувственная его натура сыграла с ним довольно любопытную штуковину: он влюбился в популярную среди богемных кругов балерину – даму из аристократической семьи, весьма капризную, но необыкновенно красивую. Любовь эта делала с ним примерно то, что делает приступ лихорадки с человеком в предсмертной агонии. Тут было всё: и ревность, и высокопарные жесты, и слёзы. Однажды дело даже чуть не дошло до поединка, но, к счастью, обошлось. Он искренне верил, что женщина – это крепость, которую надо покорить, во что бы то ни стало завоевать, тем самым доказав ей свою любовь. И путём неимоверных усилий завоевал. А теперь удерживал, проявляя завидную бдительность. На родине Савелий Валерьевич бывал редко, но регулярно: приезжал каждый год в рождественские праздники с женой. Всегда поселялся в гостинице на широкой Соборной улице и после праздничного вечера, оставив супругу в номерах, уходил на встречу с другом юности. Нынешний его визит был пятым.

 

Валерий Валерьянович тоже когда-то любил рваться лебедем ввысь к облакам, но исключительно в одиночестве, без созерцателей. Он был из того рода мечтателей, которые, если и вздумали предаваться струящимся эфирам, то делали это исподтишка, дабы не прослыть чудаками. Первый год университетской жизни Валерий Валерьянович с головой провёл в стенах библиотеки: тонкая его природа неохотно сживалась с новой обстановкой и требовала уединения. Но иногда – обычно по субботам после занятий, когда все студенты отправлялись кутить – сырые стены библиотеки сменялись просторным университетским парком – излюбленным местом одиноких, неприкаянных душ. Там, в самой глубине сада, на подступах к озеру, где торжественно спят жаровые сосны, Валерий Валерьянович, сам того не заметив, ненароком познакомился со смуглой институткой. Отныне редкий вечер обходился без дружеских встреч с юной цыганкой. А со временем к их союзу примкнул и Савелий Валерьевич. Бог знает, через какие испытания прошла эта дружба, но только спустя годы, на исходе студенчества, когда уже был сдан последний экзамен и все собирали чемоданы, Валерия Валерьяновича вдруг перекосило от мысли, что он навсегда расстаётся с милой подругой. И, решив, что так дело не пойдёт, женился на ней и увёз к себе. Теперь он жил в доме на ухабистой Успенской улице, воспитывал с женой троих детей, служил в конторе, где занимался такими мелочами, о которых и сказать стыдно, носил большую каракулевую шапку, скрывая под ней лысину, и если интересовало его ещё что-то в жизни, то это, пожалуй, только стоимость ведра кабачков на Базарной площади.

Собственно, в сторону Базарной площади и лежал путь наших товарищей. Прямая, бесконечно длинная дорога, по которой они шли – Савелий Валерьевич небыстро, но раздольно, а Валерий Валерьянович грузно и с надрывом – спускалась вниз и уходила вдаль, в темноту, в безлюдье. Чтобы хоть как-то скрасить долгую стезю, друзья заговорили о любви. И то ведь верно, о чем же ещё, как не о любви, говорить в такой изумительный день!

 

– Ах, какое же нынче Рождество! Не находишь, Валерий Валерьянович?

– Отменное Рождество, Савелий Валерьевич! Небось, в столице тоже снегу намело?

– Намело! И как намело! Даже больше, чем в том незабвенном году, когда я повстречал мою голубушку. Помнится мне, тоже было Рождество. Вышел я ввечеру развеяться, походил, поблуждал по округе без цели, без дела, и уже засобирался домой, как увидел её! Она плыла, нет, летела, парила по льду! Посмотрел я на неё и понял: она – та самая, моя единственная и ненаглядная. Шесть лет минуло, а я всё не налюбуюсь ею.

– Да, дорогой друг, с супругой тебе определённо повезло. А как сейчас Анастасия Станиславовна? Она приехала? Отчего ты не взял её с собою?

– Ох, голубчик, приехала, вот только, верно, устала. Целый день в дороге. Пускай отдохнёт, она ведь и дома редкий раз позволяет себе le repos[1], – тут надобно заметить, что за время столичной жизни у Савелия Валерьевича возникла прескверная привычка вставлять во всякую фразу иностранное словцо, причём делал он это зачастую невпопад. – Всё какие-то репетиции, выступления… Пёс бы их побрал. Ты лучше расскажи, как там твоя Ада Адамовна? Отчего ты сам пришёл без неё?

– Ох, куда уж там! Трое детей. За всеми уследи, всех накорми, всех уложи, да сказку расскажи, куда уж там!

– Это конечно… Трудно, наверно, живётся?

– Когда как. Любовь согревает, а это главное.

– Тоже верно. Но ты… – Савелий Валерьевич достал огромную папиросу и стал раскуривать.

– Да, Сава?

– Ты прости меня, любезный друг, но то, что ты называешь любовью… Какая же это любовь? Сколько лет вы уже с Адой Адамовной?

– Да уж десять лет как.

– И ещё университетские годы…

– Я тебя не понимаю.

– Не обессудь, Валерий Валерьянович, но ты просто привык к ней. Привык, понимаешь? А любовь, ежели, конечно, она у вас была…

– Позволь, батенька, но ты не прав. К тому же ведь и вы с Настасьей Станиславовной знакомы не один день, однако ж, ты  уверяешь, что любовь ваша незыблема!

– Именно! Как точно ты заметил – незыблема! Именно, друг мой дорогой. Ведь настоящая любовь, возникнув однажды, никогда не пройдёт! Взять хотя бы для примеру… твоё пальто.

– Пальто? А при чём же здесь пальто?

– А при том, что стал ли бы ты покупать пальто, если, скажем, оно тебе было бы мало или же, напротив, до чрезвычайности велико? А если это старомодное пальто? Или хлипкое пальто, сшитое из габардина? Или, – Савелий Валерьевич неловко скособочился, – если пальто весьма тёмных тонов, в то время как нынче принято носить пальто бежевого цвета или с кремовым оттенком?

– Ну, ты, Савелий, не сравнивай…

– Правильно! Ты бы выбрал то пальто, которое пришлось бы тебе по вкусу, которое было бы тебе впору, и… словом, выбрал бы хорошее пальто. Вопросы вкуса, Валерий Валерьянович, ещё никто не отменял. А у меня вкус отменный.

– Глупости всё это.

– Не скажи. Я как увидел Анастасию Станиславовну, долго не думал. Смекнул мгновенно. Да и чего думать, ежели сердце поёт?

– Стало быть, ты веришь в любовь с первого взгляда?

– А разве есть иная любовь?

– Не знаю, Савелий Валерьевич, не знаю. Мы с Адой Адамовной несколько лет друг к другу присматривались.

– А я что говорю! Привыкли – вот и всех делов! А ежели любишь, то чего думать, чего присматриваться? Пока будешь соображать, птичка упорхнёт. А чтобы этого не случилось, надо бороться за неё. Подумать только, какие испытания я ради неё прошёл, какие капризы исполнял, какие безумные поступки совершал! Вижу однажды, идёт она под ручку с одним canaille[2] и целуется. Я как увидал, у меня голова пошла туманом и в глазах поплыло. Подхожу, значит, пристально на них смотрю, а она глядит на меня так томно и в ус не дует. Я, разумеется, стал возмущаться, говорить разные обидные речи, а она отвечает мне так, мол, если любишь меня, вызови его на дуэль, докажи мне свою любовь.

– И ты, конечно же…

– И я, конечно же…. А как же иначе?! Que femme veut – dieu le veut[3]! Так было во все времена, и от этого никуда не денешься. Но этот трус сбежал, только его и видели. Так что я своего добился. Отстоял, как говорится, честь. И теперь по праву называю Анастасию Станиславовну своей супругой. А вот ты, Валерий Валерьянович, смог бы пойти на такое?

– Что ты, Сава, это же авантюра! Нет, никогда бы не решился на это.

– Вот!

– Скажу тебе больше, Савелий Валерьевич, у нас с Адой никогда бы не вышло подобного вздора. Потому что она уважает меня, а я уважаю её.

– Эх, Валерий Валерьянович, молод ты ещё, слишком молод! Многому тебе ещё учиться. Жену надо любить, а не уважать!

– Одно другому не мешает.

– Мешает и ещё как! Одно другому противоречит!

Тем временем товарищи подошли к трактиру со странным названием «Перекрёсток», хотя никаких перекрёстков ни вблизи, ни поодаль не было и в помине.

– S’il te plaî, mon ami[4], – сказал Савелий Валерьевич, пропуская вперёд приятеля, крепко затянулся, бросил окурок и вошёл следом.

– Здравствуйте, – застенчиво произнёс Валерий Валерьянович, входя и снимая шапку.

– Ах, вот она наша аустерия! Сколько лет знаю её, а ничего в ней не меняется! Garçon! Je veux une table pour deux![5] 

Зала, украшенная в стиле боскет, приняла гостей в девять пар глаз. За столиком у стены, сдвинув стулья, сидело семеро игроков в баккару. У другой стены, опустив голову на стол, уставленный кружками, дремал бродяга. И в самом конце, у входа в кухню, медленно хлебал щи ссутулившийся старик. Навстречу пришельцам вышел усатый юноша, принял пальто и усадил Савелия Валерьевича и Валерия Валерьяновича за свободный столик.

– Чего изволите? – спросил официант и протянул меню.

– Так-так. Нам, пожалуйста, два галантина и графинчик крюшона. Согласен, Валерий Валерьянович?

– Нет, нет, Савелий Валерьевич, какой, в самом деле, крюшон? Мне чаю. И… что тут есть… хотя нет, я сыт, только чаю! Чаю побольше. Несите самовар!

– И парочку бомбошек, – ухмыльнулся Савелий Валерьевич.

– И парочку бомбошек, – поддержал Валерий Валерьянович.

– Ничегошеньки тут не изменилось, – оглядываясь по сторонам, сказал Савелий Валерьевич. – Ровным счётом ни-че-го. И город преобразился, и люди, а тут всё по-прежнему. А помнишь, как мы сюда захаживали лет десять назад?

– Как не помнить, Сава.

– Как любили выпить морсу по летним утрам?

– Конечно, помню.

– Эх, были дни! А теперь… часто ли ты тут бываешь?

– Не совсем. Даже, наоборот. И зачем? Ада Адамовна готовит прекрасные блюда.

– Ада Адамовна… Я помню Аду.

– Скажи, Сава, только честно, ведь она тебе тогда, в университете, тоже…

– Пожалуйста-с, – произнёс официант, располагая заказ на столе.

– Oh, mersi! Mersi bien! Bon app[6], Валерий Валерьянович!

– И тебе того же.

– Превосходнейший галантинчик! А вот музычка у них дрянная. Под такую англез не станцуешь. Ах, англез, – рассмеялся Савелий Валерьевич и задумался, прожёвывая кусок, – помню, помню. Помню тот предновогодний вечер в университете, когда ты вызвался танцевать с Адой Адамовной, а танцевать, как выяснилось-то, не умел. И мне пришлось отдуваться за тебя.

– Да…

– А ведь ты называл ее другом.

– Называл.

– Как же ты умудрился жениться на друге? Разве можно влюбиться в друга?

– Влюбиться нет, но полюбить – ещё как можно. Разве любовь не есть высшее проявление дружбы?

– Хм…

– Видишь ли, – отставил в сторону пустой стакан Валерий Валерьянович, – я убеждён, что любовь начинается именно с дружбы. Все остальные виды любви, а главным образом любовь с первого взгляда – не что иное, как обыкновенная влюблённость. Самая же настоящая и искренняя любовь может возникнуть только между друзьями.

– А по мне, так любовь разбивает дружбу. Она противоречит ей, как противоречит любви сама дружба.

– Нет, Сава, ты не прав. Полюбив друга, мы не разбиваем дружбу, а, напротив, достигаем высшего предела этой дружбы. И знаешь, почему?

– Не знаю. Мы с Анастасией Станиславовной никогда не дружили, а между тем наша любовь есть самая настоящая.

– Это не любовь, но всего лишь влюблённость. А вот пример настоящей любви – мы с Адой Адамовной. Во-первых, много лет мы с ней шли рука об руку, многое вместе пережили, помогали друг другу в самых разных житейских обстоятельствах.

– Мы вместе с Анастасией Станиславовной пережили не меньше.

– Да, но главное вот что: объединившись в союз под названием «дружба», мы с Адой Адамовной были движимы общими интересами, мыслями, родственными характерами. Мы сблизились с ней, прежде всего, духовно.

– Родственные души? – иронически улыбнулся Савелий Валерьевич.

– Да! И когда нашим родственным душам стали тесны дружеские рамки, возникло истинное чудо под названием любовь! В её настоящем, первозданном смысле!

– Узнаю тебя, Валерий Валерьянович. Тебе всегда нравились разные поэтические штуковины. Только не верю я в эту чепуху. Любить… но за что? Только за нетленную душу?

– В том-то и дело, Савелий Валерьевич, что всякая другая любовь – это любовь по расчёту. На кону всё, что угодно: красота, ум, доброта, да мало ли чего ещё! Но ведь, будучи друзьями, нам совершенно неважно, какими выдающимися способностями обладает наш друг. А это значит, что если мы полюбили друга, мы полюбили его душу, то есть его сущность. Его, а не что-то в нём!

– Как бы ты не разочаровался, – почти шёпотом произнёс Савелий Валерьевич.

– Так что любовью нельзя разрушить дружбу. Ею вообще нельзя ничего разрушить, если это действительно любовь. – Заключил Валерий Валерьянович и, немного погодя, добавил про себя, – а, может, дружба это есть маленькая любовь? Или любовь – большая дружба?

– L’amitié est une preuve de l’amour[7]?.. Да ну, ерунда какая-то. Эх, ничегошеньки ты не мыслишь в амурных делах, Валерий Валерьянович.

– Взаимно.

– Но как бы то ни было, в сущности, любовь есть самое светлое и прекрасное чувство в этом мире, – сказал Савелий Валерьевич, разливая крюшон.

– У меня кум от любви третий год в жёлтом доме веселится, – проговорил доселе спавший вострошарый пропойца. И вновь уронил голову на засаленный рукав фуфайки.

– За любовь! – возгласил Савелий Валерьевич, стремительно встал и поднял бокал с такой порывистостью, что несколько красных капель полетели прочь.

– О, за любовь! За любовь! – хором посыпались клики из-за соседнего столика и семеро игроков, не отвлекаясь от карт, опрокинули по рюмке.

Старик, который всё это время кушал щи, пуская слюну через беззубый рот, тоже приподнял стакан.

В дальней стороне зала появилась печальная бельфам в пышных атласных платьях и с гитарой в руках, медленно и осторожно взошла она на дощатый настил, тихо опустилась на греческий стул и запела нечто такое, отчего вся публика мгновенно погрузилась в пронзающие душу форманты колоратурного меццо-сопрано. Голос нежно и грустно отзывался в хрустальных бокалах, вольно вздымался и сливался с лёгкой прохладой, вызывая у всех присутствующих приятное головокружение:

 

Из разбитого фиала
Всюду в мире разлита
Или мука идеала,
Или муки красота.

 

Возвращались приятели уже молча, каждый думая о своем. И только дойдя до высокой рождественской ели, на пересечении Соборной и Успенской улиц, они распрощались; Савелий Валерьевич направился в тёмные проулки Успенской улицы, а Валерий Валерьянович вышел к просторной Соборной улице.

Да-да, дорогой читатель, невольный свидетель развернувшейся драмы, ты не ошибся, именно так: через несколько минут Валерий Валерьянович, тихо, с оглядкой, поднимался по мраморной лестнице гостиницы, в одном из номеров которой его дожидалась Анастасия Станиславовна; а Савелий Валерьевич осторожно ступал на порог маленькой, но чистой квартирки, которую к его приходу тщательно прибрала Ада Адамовна, а заодно и препроводила всех троих детей к бабке в деревню.

На востоке робко моргала денница, по земле, разгоняя чёрные тени, стлался трескучий морозец. Улицы давно опустели. Где-то вдалеке бродячий пёс завёл одинокую песню.

Рождественская ночь кончилась.

 

 

III

 

Да… Давно это было. Нет уже ни Успенской, ни Соборной улицы. Давно канула мохнатая ель в холодных водах красивого залива. Никто не вспомнит и о трактире «Перекрёсток». Навеки погасли рождественские огни России. Но только, как и две тысячи лет назад, витает на ночном небосклоне яркая звезда.

Случается, на исходе декабря, проносится она и надо мной. И тогда, закрыв глаза и склонив седую голову, уношусь я мыслями в неведомое время; и миражом встаёт передо мной моя молодость. Тогда белые пески видятся мне большими чистыми снегами, высокий минарет обращается в зелёную красавицу, а сквозь свист жаркого ветра слышится песня моей юности:

 

Замело тебя снегом, Россия,

Запуржило седою пургой

И печальные ветры степные

Панихиды поют над тобой.

 

И вспоминается мне далёкая родина, и счастливое время, в которое я знавал Савелия Валерьевича и Валерия Валерьяновича.

Да и кто их, признаться, не знавал, коли живут сии два господина в душе каждого честного молодого человека.

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование