За Победу! / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

В соседней квартире жил мой товарищ Володя. Я часто бывал у него, мы дружили. Его отца звали Сергей Иванович, этот человек был очень интересен мне. В отличие от других взрослых, он разговаривал с нами, как с равными. Внимание взрослого человека в шестнадцать лет дорого стоит. В его вопросах никогда не звучало высокомерия, он мог запросто спросить нас с Володей:

– «Не хлебом единым» читали? Ну, и как?

Мы читали эту книгу и спорили о ней, нам нравилось, что Сергею Ивановичу интересно наше мнение. Правда, выслушивал он его не всегда внимательно, постоянно куда-то торопился.

Лицом он был смугловат, чем-то похож на цыгана, горбонос, скуласт, глаза серовато-стального цвета. В хрипловатом прокуренном голосе чувствовалась властность человека, привыкшего отдавать приказания. Володя любил отца, и мне он нравился, даже когда вёл себя в семье неподобающим образом. Это случалось нередко, Сергей Иванович сильно пил. До нашей квартиры долетали звуки скандалов: возмущённый голос его жены – Зинаиды Алексеевны, его самого – низкий, басовитый, – и дребезжащий, надтреснутый, – бабушки Анны, матери Зинаиды Алексеевны. Володя называл её «бабулей».

Моя мама укоризненно качала головой: «Разве так можно?», отец говорил: «Это не наше дело».

По праздникам у них собирались гости. Выпивали неумеренно, на следующий день я помогал Володе выносить на помойку многочисленные пустые бутылки из-под коньяка и водки.

Когда застолье переходило к песням, равным Сергею Ивановичу не было. Он обладал мощным красивым голосом, хрипловатость придавала голосу особенную проникновенность. Прижав большую смуглую ладонь к широкой груди, Сергей Иванович, всегда обращался к кому-то из женщин, неотрывно глядя в глаза.

Постойте, мисс, не уходите,

я расскажу, как жизнь моя горька,

а у меня больная мама, помогите,

она умрёт, когда придёт весна!

Я запомнил эти строки и, став взрослым, разыскал оригинальный текст, он был несколько иной, Сергей Иванович, по-видимому, отредактировал его под себя, как ему больше нравилось. Песня трогала до слёз, было жаль Сергея Ивановича, его больную маму и всю его несчастную жизнь. Но мне было известно, что жизнь Сергея Ивановича отнюдь не горька, он отлично устроился в отделе снабжения крупного предприятия, всегда был при деньгах, а мама его, по словам Володи, умерла давным-давно, ещё до войны.

Слова другой песни, которую Сергей Иванович любил исполнять, я найти не смог. Запомнилась строчка, которую он проговаривал особенно пронзительно, протянув к слушателям руку со сложенными щепотью пальцами:

Не надо ждать, не надо ждать!

В этом призыве было страстное требование мужчины к женщине, не медля, ответить на любовь. В избыточной искренности звучало что-то неприличное.

Однажды я возвращался домой трамваем поздним вечером и увидел Сергея Ивановича с посторонней женщиной. И он, и она были выпивши и неприлично громко смеялись, не обращая внимания на других пассажиров. Потом женщина присела к Сергею Ивановичу на колени, и он обнял её за обширную талию. В этот момент он наткнулся на мой недоумённый взгляд. На следующей остановке они поспешно вышли.

Я сообщил об этом случае Володе, он, нисколько не удивившись, сказал:

– Да, батя может, он такой…

Мой отец не пил вообще, пьяным я его никогда не видел, у него болел желудок, и вообще алкоголь ему не нравился. И гости у нас бывали редко, почти не бывали, то ли приглашать было некого, то ли родителям не по душе были застолья. Отец мало читал, о книге «Не хлебом единым» даже не слышал. Более неподходящих друг другу людей, чем Сергей Иванович и мой отец, придумать было трудно.

Отца призвали в армию в 1938 году, он прослужил до 1969-го, выйдя в отставку в звании майора. При этом военную службу не любил, говорил, что она делает человека тупым. Он участвовал в боевых действиях на Халхин-Голе, прошёл всю Великую Отечественную, закончив её взятием Кёнигсберга.

Тот случай, о котором я хочу рассказать, произошёл в 1970 году. Отец недавно уволился и привыкал к штатской одежде, раньше он ходил только в военной, другой не было. Ему полагались отрезы из зелёного сукна, мама шила мне из них брюки. И зимняя шапка у меня до десятого класса была серая, военная, со следом от кокарды. Не говоря уже о широком ремне от офицерской портупеи, который я особенно ценил.

Девятого мая 1970 года исполнилось двадцать пять лет Победы, отца пригласили с утра на встречу ветеранов и он надел штатский пиджак с наградами. Маме совершенно не понравилось, что он продырявил его двумя орденами Красной Звезды. Отец никогда не носил юбилейных медалей, называя их «бляшками», надевал колодку с медалями «За боевые заслуги», «За оборону Киева», «За оборону Москвы», «За взятие Кёнигсберга», «За победу над Германией».

Как и все фронтовики, он не любил рассказывать о войне, однажды я сильно пристал с расспросами, и он сказал: «Ничего там хорошего не было, горело всё». В то время я уже прочитал книгу Константина Симонова «Живые и мёртвые», и война меня интересовала. Я порекомендовал эту книгу отцу, он прочитал и сказал, что там всё правда. Оказалось, что в 1941 он отступал по тем местам, которые описаны в этой книге, и даже вывел из окружения под Вязьмой колонну из пятнадцати машин. Я спросил: тебя за это наградили? Он ответил, что в 1941-м, да и в 1942-м, никого не награждали, не до того было, награждать начали в 1943-м, когда окончательно перешли в наступление.

Девятого мая 1970 года, вернувшись со встречи ветеранов, отец переоделся в полосатую пижаму и лёг на диван отдохнуть. В выходные он спал днём. А я пошёл к Володе.

У них День Победы праздновали вовсю, Сергей Иванович пел что-то военное. Он был командиром разведроты, уволился сразу же после войны в звании капитана. Я подумал, что у него также немало наград, и спросил об этом Володю. Володя ответил, что награды были, и много, но исчезли, украдены или ещё куда-то делись, он точно не знает. После войны Сергей Иванович два года просидел в тюрьме. Я спросил Володю: за что? Оказалось, за хулиганство, кого-то избил. «Да, батя может, он такой…». Может быть, из-за судимости его и лишили наград, но Володе неудобно было об этом говорить.

Володя и я сидели на кухне, прислушиваясь к звукам торжества, как вдруг вошёл Сергей Иванович.

– Как дела, мальчиши? – спросил он и, не дожидаясь ответа, обратился ко мне:

– Где отец?

– Дома. Спит, наверное.

– Как это спит? Зови его. Пусть обязательно придёт.

Я понимал энтузиазм Сергея Ивановича, но был уверен, что отец не согласится прийти, он вообще тяжёл на подъём, даже во дворе в домино никогда не играет, а уж, чтобы пойти в компанию малознакомых людей, так это вообще безнадёжно.

– Я скажу ему, но если откажется, не обижайтесь.

– Он не откажется, – сказал Сергей Иванович.

Отец по-прежнему дремал на диване, положив ладонь под щёку, мама с бабушкой что-то готовили на кухне. Я осторожно тронул отца за плечо, и сказал:

– Тебя Сергей Иванович зовёт. У них там День Победы празднуют.

Отец открыл глаза и спросил:

– Сильно зовёт?

– Сказал: обязательно.

– Много там народу?

– Порядочно.

– Что ж, надо идти, если зовёт.

Такого ответа я не ожидал, мне было странно, что отец согласился. И я подумал о том, что совсем не знаю своего отца. Когда я родился, ему было тридцать семь, для близкого духовного контакта возраст чересчур велик. Да и не любил он излишних откровений.

Отец женился в тридцать один год, три года после войны был холостяком, как он жил это время, что делал, неизвестно. Мама в первые годы после женитьбы готовила ему отдельно – протёртые каши и супы, потому что желудок его был совсем негодным и ничего другого не воспринимал. Отец почти не рассказывал о себе, но я видел в альбоме его фронтовые фотографии с надписью на обороте: «Боевому другу. Помни!» Отец за рулём машины-полуторки. Отец, – пилотка на затылке, – на пригорке в лесу. Отец с фронтовым другом, старшиной Матвиенко. Я знал этого человека, он несколько раз приезжал к нам.

Я думал, что отец наденет пиджак с наградами, который так и висел на спинке стула после прихода со встречи ветеранов. Отец не стал его надевать, полосатую пижаму сменил на брюки и белую рубашку.

За праздничным столом было тесно, гости громко разговаривали и пытались что-то, вразнобой, петь. Когда отец вошёл, Сергей Иванович жестом приказал какому-то толстому мужику потесниться на диване, чтобы освободить место. Зинаида Алексеевна принесла чистую тарелку и вилку. Отец положил на тарелку немного салата и половинку маринованного огурца. На столе было вполне достаточно чистых рюмок и фужеров, но Сергей Иванович принёс два гранёных стакана. Из серванта достал непочатую бутылку «Столичной», сорвав зубами жестяную «косыночку» с горлышка, налил оба стакана под поясок. Властным движением руки потребовал от гостей тишины, все мгновенно смолкли.

– Саша, за Победу! – сказал он, протягивая свой стакан к стакану отца, и мне показалось, что его глаза блеснули слезами.

– За Победу!

То, что он назвал отца по имени, прозвучало для меня непривычно, но в тоже время как-то естественно, эти два совершенно разных человека вдруг показались мне чем-то похожими и близкими друг другу.

– За Победу! – глуховато сказал отец, осторожно прикоснувшись краем своего стакана к стакану Сергея Ивановича, в его голосе я также почувствовал скрытое волнение.

Я не верил, что он выпьет водку до дна, думал, отхлебнёт для приличия и поставит стакан на стол, не мог мой непьющий отец поступить иначе, но он, не спеша, как-то обстоятельно, осушил стакан, потом, тоже неторопливо, взял с тарелки огурец и захрустел им.

Сергей Иванович, выпил, не закусив.

Потом отец стал есть салат. Гости по-прежнему молчали, может быть, ожидая, что теперь фронтовики приступят к воспоминаниям. Ожидал этого и я, ведь Сергей Иванович форсировал Днепр, а отец защищал Киев и Москву. Но ничего подобного не произошло, оба сидели молча. Потом отец, коротко попрощавшись, ушёл. Я немного задержался разговором с Володей и застал отца вновь дремлющим на диване в его обычной позе, с ладонью под щекой. Я хотел потихоньку выйти из комнаты, но отец, окликнув меня, сказал:

– Тебе попадётся когда-нибудь представление сорок четвёртого года к награждению меня орденом Красной Звезды, там вписано между строк, от руки: «Лично уничтожил двух немцев», это командир батальона вписал для верности, чтобы орден наверняка дали. Так имей в виду: я их не убивал.

Просьба показалась мне неожиданной и странной.

– Разве кто-то покажет мне этот документ? Он же секретный.

– Так имей в виду: я их не убивал, – повторил отец, словно не услышав мои слова, и закрыл глаза, давая понять, что разговор на эту тему окончен.

Через сорок лет, когда отца давно не было в живых, я разыскал это представление в интернете. Там действительно были вписаны от руки между печатных строк слова о двух уничтоженных немцах, но почему отец был так уверен, что я увижу этот документ, и почему ему так хотелось, чтобы я знал правду, осталось для меня загадкой.

Пройдя страшную войну, и Сергей Иванович, и мой отец, умерли не своей смертью: отца сбила машина в семьдесят два года, а Сергей Иванович задохнулся от дыма в горящем складе, где он, пенсионер, подрабатывал ночным сторожем, – в шестьдесят.