Без инфаркта и паралича

21/11/2015  Товарищ Микоян, революционер, партийный деятель, несменяемый чиновник и редкий для России тип практика, а не мечтателя, родился 120 лет назад — 25 ноября 1895 года в Тифлисской губернии. Его биография — не тайна, в ней нет ничего особенно героического. Но с его именем связан как минимум один вопрос, требующий внятного анализа. Попробуем и мы объяснить политический феномен Анастаса Ивановича.

Одно перечисление должностей, в разное время занимаемых Микояном, могло бы занять добрых две трети этой статьи. Но толку от послужного списка мало. Да, был наркомом снабжения, рулил пищевой промышленностью. Еще отвечал за внешнюю торговлю с 1938-го по 1949-й (в том числе в страшные годы войны). И так далее. 

Что нам это дает? А ничего. Деятель советской эпохи, да мало ли у нас чиновников. Называли его именем улицы и комбинаты, но это было в порядке вещей. Ступил на стезю революционера, затем служил, ходил каждый день на работу, пил, наверное, кефир. Но как же так вышло, что человек, начавший карьеру при Ленине, спокойно, избежав опалы вождей, закончил ее при Брежневе, став героем завистливых прибауток: от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича? Анекдот про умение скользить между струйками во время дождя — тоже посвящен ему.

У Микояна, как и у других высших руководителей, было предостаточно возможностей погибнуть и сгинуть без следа. Говорят, он был верный сталинец. Но мало ли верных убирал сам Сталин — ведь незаменимых у нас нет. Микоян был очень полезен — это правда, но и полезность не объясняет долгой политической карьеры. Многих упорных подручных Иосиф Виссарионович не пожалел, соратников умершего вождя, в свою очередь, не привечал Хрущев. И только Брежнев решился-таки подвинуть Микояна, хотя тот еще долго оставался членом ЦК КПСС, уважаемым аксакалом. 

Все уходили: умные, полезные, талантливые, подхалимы и приспособленцы, яркие и тихие, фронтовики и работники тыла. Но Микоян продержался дольше всех. Почему? Кем был Анастас Микоян? Хранителем.

В государстве, компании, в любой организованной структуре есть человек, которого проще описать, чем назвать по должности (в трудовой книжке может быть записано что угодно). Он каждый день занят тысячей мелких дел, иногда никому, кроме него, не заметных и не ясных. Он вечно тут и там, носит какие-то бумажки, считает гвозди, придумывает план-график или готовит что-нибудь на подпись, организует встречу или просто сидит и внимательно конспектирует. Он помнит о рыбе (именно с подачи наркома пищевой промышленности в СССР в 1932-м появляются рыбные дни), думает про самолеты, которыми занимается младший брат Артем (МиГ — это «Микоян и Гуревич»), читает рекламные слоганы (чтобы лучше продавать товары народного потребления), помнит великое множество нюансов. Он почти не участвует в политических баталиях — но не из страха и не потому, что не имеет позиции. Просто, извините, некогда.

Он — это воплощенное равновесие. Кто такие Хранители, становится ясно, если без идеологических шор посмотреть именно на Микояна, которого сейчас многие помнят не по должностям и выступлениям, а по микояновской колбасе, остающейся вечным предметом спора, когда речь идет о качестве жизни в Советском Союзе. Удивительно, но колбаса, ставшая к 70-м годам естественным украшением ежедневного рациона трудящихся, — продукт не самый простой в производстве, особенно массовом. Нужны технологии, логистика, упаковка, сбыт, ведь не на деревьях же она растет. Обыватели не слишком утруждаются лишними размышлениями, но для того, чтобы заветная «Докторская» попала на стол советского человека, нужны были и электричество, и транспорт, и дороги, и склады — сложная, дорогая в обслуживании инфраструктура. А это — всего лишь один завод, тот самый «Первый московский колбасный», запущенный в декабре 1933-го. 

Представим себе Советский Союз не как «тюрьму народов» или же «лучшее место для простого человека», а как логистическую задачу, над которой десятилетиями трудятся сотни тысяч человек. Поезда и самолеты должны приходить и приземляться в срок, городам нужны тепло, свет, продукты в магазинах, работающие театры и открытые с раннего утра школы. В зной, мороз, дождь и град все должно крутиться-вертеться.

Гражданская война, пятилетки, большие стройки, съезды, Великая Отечественная — чиновники приходили и уходили, работали хорошо или плохо, допускали типичные для бюрократии ошибки, с трибун гремели заверения догнать и перегнать, но в среднюю школу города Костромы нужно было привезти учебники, а в детский дом Саратова — кровати. Научный институт в Ленинграде требовал реактивов, в Хабаровск дай хлеб, в Грозный доставь молоко, в Тюмень — рыбу. Каждый день, без перерывов, без поблажек: необходимы были миллиарды маленьких дел, триллионы документов, уходящих ранним утром «на места».

И нужен был кто-то, выведенный из-под идеологического удара, человек, знавший, кто именно что и когда должен делать, с кого спросить, кому и какое распоряжение отдать. Таким гарантом стабильности системы и был Микоян. Он не политик, а чиновник, бюрократ, и это невероятно важно. Он сломал главный русский стереотип, над созданием которого корпели такие титаны, как Гоголь, Достоевский и Лев Толстой.

Был, как мы все помним, Акакий Акакиевич Башмачкин, мелкая сошка, человечек жалкий даже в своем посмертном бунте: является с того света, пугает, но нам все равно не страшно. Старик Мармеладов — еще один пример, чиновники из «Воскресенья» — снова лыко в строку. Только Алексей Каренин высится над суконными мышами, но ему это мало помогает — автор предпочитает Левина.

О том, что по чиновничьей стезе продвигались Грибоедов и Тютчев, оба весьма далекие от образа Башмачкина, в советское время было принято умалчивать. В XIX веке не могло существовать иных бюрократов, кроме забитых несчастных маленьких людей. Даже Петр Столыпин по инерции воспринимался или как душитель свобод, или как идеолог русского промышленного бума, но не был ни тем, ни другим. Знаменитые слова о «двадцати спокойных годах» — это крик не политика, а Хранителя: да не лезьте вы, дайте расставить по полочкам. Столыпину не дали, Микояну удалось. Ибо за ним очень долго стояла тяжелая фигура: Сталин со своей гениальной аппаратной прозорливостью понял, какой ценный кадр вырос в его окружении. Именно Микоян — наиболее красочная иллюстрация к еще одной знаменитой фразе Иосифа Виссарионовича: кадры решают все. 

А мог ли знаменитый нарком как-то повлиять на важнейшие общественно-политические события эпохи? Удивительное дело, но герой наш удержался у кормила не потому, что изменял своим принципам. Известно, к примеру, что на первом этапе коллективизации он позволил себе даже критиковать генсека, о его участии в репрессиях нет никаких изобличительных данных, кроме, пожалуй, сомнительной записки Ежова, требующего якобы «по просьбе т. Микояна» расстрелять дополнительно 700 заложников. Верить этому нет никаких оснований: зло, как известно, всегда стремится обрести в союзники человека незапятнанного. Но как ни был осторожен Анастас Иванович, позднее он-таки рискнул выступить против ареста Лаврентия Берии и ввода войск в Венгрию. Нет, он не боялся. Просто внутрипартийные склоки мешали заниматься делом.

Микоян оказался последним из Хранителей. Не важно, хорошим он был человеком или не очень, не имеет никакого значения, нравится ли нам бюрократия — есть посты, на которые нельзя назначить, должности, не отчуждаемые от человека. Система должна работать. Потом мы разберемся, что с ней так или этак, осудим задним числом или придумаем подвиги. А сегодня, здесь и сейчас, все должно быть доведено до автоматизма, и советский автоматизм, выкованный бессмертным наркомом, продержался так долго, как мог: пожалуй, за счет него мы до сих пор и можем играть в «рынок». Он, правда, дает сбои почти всегда, когда дело касается вещей чуть сложнее колбасы, но пока советское наследие не растрачено до конца...

Анастас Микоян — это история не о человеке, а о том, почему система всегда побеждает антисистему, почему стоит хранить то, что есть. Его вакансия остается пустой с 1978 года, и, хочется верить, вот-вот ее кто-нибудь займет. Это будет означать, что есть передышка и можно перестать беспокоиться о том, что огромная конструкция рухнет нам на голову, как это уже случалось в 1917-м и в 1991-м.