Материнская доля

 

Перед сном Мария Егоровна читала книгу. И вдруг глухой удар в стекло – голубь, похоже, садился на подоконник, а порывом ветра его кинуло в раму. Она отложила книгу и задумалась. По соседней улице прогромыхал трамвай, рассыпая в гулкой ночи серебряные шарики искр. «Какую-то весть принесла на крыле птица», – обожгло догадкой и сразу захолонуло сердце: третья неделя пошла, как нет письма от сына…  Прощаясь, Андрейка обещал в неделю раз писать обязательно и вот уже почти год своё слово держал. До последнего времени… Не случилось бы чего.           

Мария Егоровна рожала сына, когда ей было уже под сорок. Много она передумала, принимая такое решение. Знала, что разбивает семью Алексея Ивановича, у которого дочь уже замуж вышла. Также знала, что удержать его около себя будет трудно, но страх перед вечным одиночеством переборол. Появившись на белый свет, единственный и неповторимый, сын заслонил собой весь мир. Рассеялась смутная неопределённость одинокого существования. Работа и друзья отодвинулись на второй план, а материнские заботы и родительская ответственность поглотили её целиком. Детский сад и пионерские лагеря, уроки в школе и болезни – всё позади. Теперь, вот, сын служит в армии, а она вышла на пенсию и ждёт его. Она бы всё отдала теперь за то, чтобы посмотреть на свою кровиночку хоть через щель в заборе, где он теперь служит. Посмотреть, как он выглядит, и успокоиться, но чтобы он не знал и не видел, как разрывается материнское сердце.

Ночью ей снились какие-то ужасы и кровь. «Кто-то кровный прибьётся к дому», – сказала бы её мать, покойница. Мария Егоровна решила так же, как только открыла утром глаза, и в груди снова защемило. Она встала с постели, походила по комнате, но предчувствие и тревога не отпускали. В халате, не причёсываясь даже, она спустилась к почтовому ящику. Из газет выпало письмо. Здесь же, на лестничной площадке, она вскрыла конверт. Но – что это? Узкая бумажка и казённый машинописный текст поплыли перед глазами размытыми линиями. Мария Егоровна ухватилась за перила и прижалась грудью к холодному металлу. Больные ноги подкашивались.

По лестнице, перепрыгивая через ступеньку и размахивая пластиковым пакетом с буханкой хлеба, поднималась соседская  девочка Оксана.

– Тётя Маша, вам плохо? Я позову маму.

– Не надо, Оксаночка. Ты лучше прочитай вот это, я без очков не вижу, – Мария Егоровна дрожащей рукой протянула письмо вместе с конвертом.

Оксана быстро пробежала глазами несколько строчек и, обняв Марию Егоровну за плечи, почти крикнула:

– Тётя Маша! Андрей приезжает, то есть проезжает через наш город на восток.

– Когда, миленькая?

– Завтра, тётя Маша. Он тут всё высчитал, но просит уточнить по телефону на вокзале прибытие поезда по расписанию, чтобы не ждать, если будет опаздывать.

Слёзы, застывшие было в глазах Марии Егоровны, пролились радостным дождём на Оксанины щёки и губы. Она целовала соседскую девчонку, как родную дочь, за такую радостную весть. Тень от чёрного крыла беды сместилась в сторону, и круглая сияющая мордашка Оксаны походила теперь на выглянувшее из-за туч весеннее солнышко. Где-то глубоко в душе остался осадок, но тяжесть эта была светла. Оксана помогла ей подняться на третий этаж.

Уже в квартире, на диване, положив рядом таблетки валидола, Мария Егоровна дважды и трижды перечитала письмо, где Андрейка сообщает, что закончил в Севастополе школу младших командиров и следует для дальнейшей службы на Тихий океан. В конце он извинялся, что письмо отпечатано на машинке: готовили документы в секретной части, заодно отшлёпал одним пальцем и письмишко домой. А ещё ниже приписал он от руки: «Мама, принесите на перрон что-нибудь вкусненькое и, если будут деньги, то купите – существенное». Мария Егоровна сразу поняла, что имел он в виду под «существенным». Вот, засранец… И знала, что купит и принесёт, но сама для себя делала вид, что не понимает смысла этого слова. Вкусненькое – это понятно: толчёная картошка с жареным луком на сале и притомлённая в духовке до коричневой корочки сверху. Она обязательно приготовит картошку в чугунке, доставшемся ей в наследство от матери: и вкус особый, и тепло держит долго. Этот чугунок – единственная вещь из старого отчего дома в пригороде, которую Мария Егоровна взяла на память о частном доме. Пусть и Андрейке напомнит он о бабушке.

Закипела в квартире работа. Мария Егоровна вымыла окна, протёрла всю мебель, в комнате сына поставила букет сирени. Приезжает сыночек – радость какая! Сбегала в кооперативный магазин, купила копчёной колбасы и конфет, напекла пирожков с капустой и грибами. Картошку приготовить решила завтра перед отъездом на вокзал. Спать легла пораньше, когда за открытым окном во дворе ещё шумели ребячьи голоса. Спала спокойно, без снов, и встала утром с восходом солнца.

Приготовив всё и собравшись, Мария Егоровна сверила часы по радио и вышла из дома за два часа до прибытия поезда. Во дворе она присела на лавочку поправить тяжёлую сумку, где в махровом полотенце был укутан чугунок с горячей картошкой, а сама засмотрелась на самодельный турник, вкопанный когда-то Андреем. Из подъезда вышла Оксана с портфелем в руке и подошла к Марии Егоровне.

– Добрый день!  Передайте Андрею привет от меня.

– Здравствуй, Оксаночка! Передам, обязательно передам… А может быть... – и осеклась, поймав себя на мысли, что ревнует её к сыну и не хочет, чтобы кто-то отнимал у неё скупые минуты встречи.

– У меня экзамены, тётя Маша. Счастливой вам встречи.

– Удачи тебе, Оксаночка!

Мария Егоровна села в трамвай у церкви и, глядя на игру солнечных зайчиков на позолоченных куполах и крестах, мысленно перекрестилась. Раньше она как-то не прислушивалась к перестуку колёс. А сейчас обрадовалась, что села в трамвай. Она представила, как вместе с сыном они несутся навстречу друг другу по рельсам. «Встре-чай, встре-чай, всре-чай», – выстукивают колёса поезда дальнего следования. «Жду те-бя, жду те-бя, жду те-бя», – выговаривает в ответ трамвай. Горячая картошка через сумку обжигала колени.

На вокзал она приехала за час до прибытия поезда, зашла к дежурному по вокзалу и справилась – приходит по расписанию на первый путь, стоянка двадцать минут. Она выбрала место на перроне за будкой мороженицы, откуда были видны убегающие на запад рельсы, и стала ждать. Когда объявили по радио о прибытии поезда и из-за далёкого семафора стал приближаться и увеличиваться на глазах лобастый электровоз, вместе с ним на Марию Егоровну надвигалось и росло волнение. «Только бы не заплакать, это всегда не нравилось Андрейке». Замельтешили перед глазами зелёные вагоны с потёками пыли на стёклах, видимо застал в пути дождик. Улыбающиеся лица в окнах замедляли свой бег, суетились и исчезали в глубине вагонов. Мария Егоровна, не увидев родного лица, кинулась в хвост состава, но, оглянувшись, обрадовалась – из первых вагонов высыпали на перрон ребята в тельняшках. Вокруг всё стало полосатым, мелькали бескозырки, ленточки, золотые якоря. Мария Егоровна, пристально вглядываясь в лица, продвигалась вдоль состава.

– Мама!

Она оглянулась и опустила тяжёлую сумку на асфальт.

– Сынок! Наконец-то нашла! Какой ты стал взрослый…

Андрей обнял мать и, сухо ткнувшись губами в щёку, отступил на шаг, чтобы видно было его в рост. Широкие рабочие ботинки-прогары (это слово Мария Егоровна знала по письмам) и жёсткая рабочая роба ладно сидели на нём. Он был без головного убора. Стрижка короткая и аккуратная, как у всех его товарищей. Что-то изменилось в его облике, и стоял на земле он прочно, широко расставив ноги. Андрей снова приблизился к лицу матери, и она облизнула сухие губы.

– Принесли, мама?

Она утвердительно закрыла глаза. Андрей, через плечо поглядывая на офицера, стоявшего в дверях вагона, тихо сказал:

– Отдайте это вон тому матросу в бескозырке, я сейчас приду…

Мария Егоровна улыбнулась товарищу Андрея, достала из сумки пакет, в котором была уложена вокруг бутылки колбаса, а сверху – пирожки, и виновато протянула подошедшему матросу. А сама высматривала: куда же отлучился сын?

У входа в вокзал стояли в кружок школьные друзья Андрея – из тех, кто получил отсрочку или освобождение от воинской службы по болезни. Они тискали Андрея по очереди, хлопали ладошками по нашивкам на погонах изо всей силы. Андрей улыбался всем, но не давал сдачи. Он внимательно смотрел в сторону. У шершавой стены вокзала, заложив руки за спину, стояла девушка, которую Мария Егоровна видела впервые. Андрей протянул девушке руку, и она пошла навстречу – круг плотно замкнулся. Мария Егоровна видела только широкие спины, да затылки парней. «Молодцы, ребята, что пришли. Узнали же как-то. Пусть посмотрят, какой красивый в форме Андрейка мой, не хуже других… У них там свои разговоры, я подожду в сторонке, ещё успею. Почему же я раньше не видела эту курносую девушку?» Её толкали пробегающие пассажиры, но она не обращала на это внимания, потому что была счастлива и светилась радостью.

Но время неумолимо напомнило о себе голосом диктора: до отправления поезда осталось две минуты! Подбежал Андрей, прижался на секунду к щеке матери и стал быстро спрашивать:

– Не болеете, мама? Как ваши ноги? Не вздумайте выходить на работу. Я сразу же напишу по приезде на новое место. Зайдёт Груля, отдайте ему три кассеты.

Мария Егоровна глядела на сына и не могла наглядеться, ничего не говоря и не отвечая на вопросы. Поезд медленно тронулся. Андрея окликнул командир с двумя звёздочками на погонах. Мария Егоровна пошла следом за составом. И только когда красный фонарь на последнем вагоне скрылся из виду, она хватилась, что не отдала чугунок с картошкой. Она долго смотрела вослед поезду и не уходила, будто могла что-то изменить.

На привокзальной площади Мария Егоровна осмотрелась вокруг: ребят не было видно. Она и не хотела сейчас с ними встретиться, села в подошедший трамвай, поставила тяжёлую сумку на колени и расслабилась. Перестук трамвайных колёс не складывался в подходящие по настроению слова. Её неотвязно мучил другой вопрос: что же она забыла сказать Андрейке? Шевельнулась было зависть к той рыженькой девочке, что ожидала его на перроне, но прошла. Как он смотрел на неё, как смотрел…  «Но что же я хотела ему сказать?» – думала и не могла вспомнить Мария Егоровна. И почему у него такие сухие губы?.. Взрослый стал, совсем взрослый… Наконец-то вспомнила: она же хотела рассказать, что на прошлой неделе заявился его папенька, но она не пустила его на порог… Подпиравшие слёзы вырвались наружу – так освежающий дождь падает на горячую землю.

 

 

Самурайское чудо

 

Работал Митин в деревне наладчиком по малой механизации: чинил насосы в скважинах, автодоилки, поилки и разные там транспортёры на скотных фермах. Смекалист он был от рождения и, хотя «академиев» не кончал, постоянно придумывал и изготавливал необходимые в животноводстве механизмы. Даже если черенок к вилам насадит, то каждый изгиб на нём так повернёт, что неохота «струмент» из рук выпускать – работал бы и работал. Навильник подцепишь на полкопны – держится и рук не выкручивает, когда ставишь стог. «Бери больше, кидай дольше», – только и скажет Митин. Или вот ямку под столбик выроет, так засмотришься: стенки гладенькие, форма правильная, донышко ровное – закапывать не хочется. Всё он делал обстоятельно и с любовью. И почти всё у него получалось. Всё, кроме домашней работы и рыбалки. Дома ситуация простая: не ценили его способности. А с рыбалкой заковыка сложнее. Чем только не потчевал он рыбу: луговыми червями, хлебом, сыром, кашей перловой, – не идёт и всё. Стоит рядом сопливый пацан и таскает язей запросто. Вроде слово знает какое-то. А тут не берёт и всё…

Решил Митин подойти к этому делу с другой стороны – с технической. Ведь успех рыбалки гарантирует что? Насадка. С неё и начал Митин. Надоели эти черви: то копай их, то храни, корми-содержи, а на крючок насадишь – не шелохнётся. Соорудить бы такую насадку, чтобы ни есть, ни пить не просила…

И решение пришло гениальное. Он вспомнил, как загадочно ведёт себя один материал, когда его в воду опустишь. На этой основе надо сделать механического червяка. Осуществить задуманное из подручных средств было просто. Митин разобрал старый английский замок, вытащил из него маленькие цилиндрические пружинки и вставил в них эластичные хлыстики из того самого загадочного материала. Затем обтянул пружинки шкуркой от ливерной колбасы, натолкал внутрь спичкой ржаной муки и завялил на солнышке. Получился вылитый выползок, словно только что из навозной кучи.

Не терпелось проверить свою идею. Митин опустил в тазик с водой «секретное изделие» и через минуту не смог его поймать – акробат, да и только! Утром понёс на работу в мастерские показать мужикам, послушать их отзывы.

– Смотрите, братцы, что японцы вытворяют! – Митин разжал кулак и повёл открытой ладошкой по кругу. – Механическая насадка для рыбной ловли. Если перевести на русский: выкрутасик называется. Свояк купил на толкучке в городе. Ну-ка, братцы, тащите воды, посмотрим на его выкрутасы.

– Не может быть, чтобы этот сухарик шевелился, – засомневался тракторист «Кировца».

– Раз заграничный, то должон дрыгаться, – авторитетно заявил кладовщик инструменталки дядя Гоша.

Мужики были ошарашены, когда на вид сухой стручок, который Митин бросил в кружку с водой, вначале выпрямился, потом задёргался и выпрыгнул из кружки на грязный бетонный пол.

– Вот это хотенчик! Не слабо! – выкатил глаза  прыщавый практикант из ПТУ.

– Во! Шустрые самураи и до нас электроникой достали, – шумно выдохнул кладовщик и полез в карман за очками.

Самые нетерпеливые в толпе предлагали разрезать и посмотреть: что же там внутри за механизм?  Но Митин резко возражал:

– Что вы, что вы… Импортная вещь, дорогая, беречь надо, – он завернул «заморское чудо» в тряпицу и больше никому не показывал.

Изобретательство – словно трясина: если попал одной ногой, то затянет и другую. Митин понимал, что рыба в азарте схватит жёсткую насадку и, разобравшись, сразу выплюнет. Нужно мгновенная подсечка. И он придумал автомат-сторожок. На устройстве пружина взводилась на три вида поклёвок: на чебака, на щуку и на акулу. Митин изготовил опытный образец из подручных средств и вечером по холодку решил провести домашние испытания. Он расположился в огороде, воткнул устройство рядом с огуречной грядкой, взвёл сторожок в боевое положение «на акулу» и осторожно стал распутывать леску, ворча на жену: «снова куры ходили по верстаку… нет никаких условий, говорил же ей: не выпускай, закры…».

– Ты опять хреновиной занимаешься, Митин?! – крикнула жена, неожиданно подойдя сзади.

Митин вздрогнул от резкого её голоса и нечаянно дёрнул за леску.
Устройство сработало. Стальной прут толщиной в палец во всю мощь пружины ударил жену по ноге. Она взревела белугой и двинулась танком на мужа, но Митин не дрогнул. За свою идею он готов был положить жизнь.

– Занялся бы лучше каким делом, горе-рыбак! Вон крыша в пригоне протекает, некому починить… Уже несколько дней Зорька приходит из стада без молока – выдаивает кто-то. Ругалась вчера с пастухом, клянётся, что ничего не видел. А ты с этими железяками возишься каждый день, и всё без проку!

– Где он теперь пасёт коров?

– В займище.

– Завтра у меня выходной, пойду на рыбалку, там рядом, заодно и пригляжу за коровой, – сказал Митин с надеждой сменить тему разговора.

– Рыбалка твоя, одних мульков ловишь. Еслив кошке бросить, и то мало.

– А помнишь щуку? Ты ещё радовалась, скакала, как коза по берегу.

– Ну, одну и поймал за всё время на ту заразу, за что двадцать рублей вбухал, – ответила жена, вращая правым кулаком у предполагаемого удилища.

– Не зараза, а спиннинг называется.

– И эту канитель городишь, – Наталья пнула устройство подсечки и почесала больное место на ноге.

– Не канитель, а «самолов Митина», – обиделся автор.

– Скорее дуролов бездельника. Думаешь рыбу перехитрить? Как бы не так. Еслив она в воде плавает, дак глупее тебя, получается?

– Но ты молодец, Наталья. Я долго думал о названии: «самолов» ведь уже было. Теперь запатентую как «Дуролов Митина» – просто и сердито. Но молодец, здорово! Застолблю изделие и продам японцам за миллион… этих, ну как их, ихних…

– Держи карман пошире. Ты уже получал за свои изобретения по десятке. Накормил  досыта семью, умник.

– Здесь десятка, да. Зачуханная деревня, что с неё взять? А там – мировой уровень. Па-тент! Денежки пачками, крест-накрест заклеены. Куплю иностранную лодку с мотором, девок катать буду по речке… Потом посмотришь…

– Сам смотри. Только не выпади из той заграничной лодки, кавалер в драных штанах.

Не поняла жена шутки, и Митин спустился с небес.

– Завтра вот проведу полевые испытания на речке. Готовь, для начала, сковороду побольше, – сказал он.

– Еслив поймаешь, Ваня, то снег выпадет.

– «Еслив, еслив!» Давай спорить, что попадётся крупная рыбина! – снова стал заводиться Митин.

– На что спорим?

– Как притащу на полметра хвост, ты мне поставишь бутылку. Согласна?

– А еслив не поймаешь?

– Тогда я куплю тебе самую дорогую коробку шоколада, – пообещал Митин.

– У меня уже сейчас во рту стало сла-а-дко, Ваня, – улыбаясь призналась Наталья и по-мужски двинула кулаком в плечо мужа. Шутя и любя, конечно.

 

…С утра было пасмурно. Свежий ветерок доносил звуки просыпающейся реки и прогонял остатки сна. С противоположного берега кричала перепёлка – это настраивало на удачу. Развернув на песке закидушку и наживив на крючок свою механическую насадку, Митин забросил снасть. Он установил пружину в первое положение и стал ждать поклёвки. От нечего делать сидел у самой кромки воды на корточках, разглядывал своё отражение в реке и корчил рожицы. Его курносая пипка на рябом лице при набегающей слабой волне искажалась: то сползала пятнистой лягушкой на высокий и загорелый лоб, то вытягивалась лодочкой вниз к волевому подбородку.

Поклёвки не было.

К обеду из-за туч выглянуло солнышко. Митин вытянулся на тёплом песке в затишке и задремал. Хлёсткий щелчок подсечки подбросил его на ноги. Леска подрагивала, и каждый рывок из речной глубины отзывался в сердце сладкой болью. Рыбацкое счастье, предчувствие добычи описать трудно. Когда Митин осторожно выбрал упругую леску до конца – наступило разочарование. За крайним крючком у самого грузила тащилась по мокрому песку почерневшая коряга. Больше забрасывать закидушку не хотелось, тем более, что к воде стали подходить коровы на водопой и подъехал на сивой лошадёнке пастух.

– Здорово, сосед?! Нарыбачил что? Поди, стерляди натаскал мешок, – спросил он.

– Здравствуй, дядя Петя. Какая тут рыбалка, одни палки цепляются… Да и рыба залегла. Засеверило, да и вода какая-то мутная…

– Слушай, сосед, придумает же твоя Наталья, будто бы вашу корову кто-то выдаивает. Скажет же! Вон она, ваша Зорька, залезла в воду дальше всех – от паута прячется.

– Да говорила мне она… Бабы есть бабы. Не обращай на неё внимания, дядя Петя, – ответил Митин, но сам бросил сматывать леску и пошёл посмотреть на свою скотину.

Коровы, напившись воды, стали выходить из речки и потянулись на зелёнку. Пастух помчался на лошади их заворачивать от потравы. Одна только Зорька стояла за кустом густого ивняка по самый живот в воде, помахивала хвостом и задумчиво жевала жвачку. Митин подошёл поближе и позвал:

– Зорька! Ты чего прохлаждаешься? Иди скорей в стадо!

Корова, услышав голос хозяина, очнулась от дремоты и рванулась к берегу, раздвигая воду, словно катер. С живота у неё струйками стекала вода, а следом за ней тянулась толстая палка и, кажется, даже зацепилась за вымя. «Надо отцепить скорей, чтоб не поранилась скотина», – только  подумал Митин и в этот же момент с ужасом разглядел: у коровы за соском вымени тянулся по траве… здоровенный налимище! Широкая налимья пасть продолжала сосать с причмокиванием набухшее вымя коровы, и крупные капли молока стекали по жабрам.

Митин стоял как парализованный и не знал, что же ему делать. Зорьке, похоже, стало больно держать на воздухе жадного и тяжёлого «дояра», она взбрыкнула задней ногой так, что налим отлетел в сторону и затрепыхался в пыли. Он резко изгибался дугой, всё ближе продвигаясь к спасительной кромке воды.

– Не-е-т  уж, ворюга… не уйдёшь, хищник проклятый! Молочка нашего захотел? Дармового? Я тя щас оприходую, – Митин бросился на налима, сел на него  верхом, а он скользкий зараза, вырывается и уже хвостом бьёт по отмели. Изловчившись, Митин ухватился за жабры и навалился на вора всем телом…

Домой Иван шёл уверенной походкой посередине улицы. На плече он придерживал  толстую палку из лозы, на которой у него за спиной раскачивался огромный  налимище, задевая липким хвостом о штаны. И чем ближе Митин подходил к дому, тем больше одолевали его сомнения: «Сказать или не сказать жене про Зорьку? Наверное, не стоит… Пойдёт байка гулять по деревне – не отмоешься. Интересно бы про другое узнать: водятся или нет налимы в Японии?» Когда Митин поравнялся с продовольственным магазином и на крыльцо высыпал народ, решимость молчать окончательно окрепла, отчего нестерпимо зачесался нос.

 

 

Гамбургские деликатесы

 

На полянке, заросшей гусиной травкой, у пожарной каланчи на окраине села я ожидал попутную машину. Солнце и ветер сделали своё дело, и дорога подвяла после вчерашнего дождя. От земли шло испарение. Я сидел на лавочке и смотрел вокруг, представляя себе ту местность, куда спешил. И не подозревал даже о том, что придётся быть свидетелем необычной крестьянской работы.

Два мужика привели на поводу четырёх резвых жеребчиков, привязали их к стоящей поодаль тракторной тележке, закурили и стали кого-то ждать. С другой стороны поляны, у берёзовой рощи, стояла конюшня, за ней располагался сеновал с почерневшими скирдами прошлогоднего сена.

Лёгкой пружинистой походкой подошла женщина средних лет с полевой командирской сумкой через плечо, а на руке у неё по-деревенски висело небольшое ведёрко. Она что-то сказала мужикам и несколько раз ткнула рукой в то место, где были вбиты в землю короткие колья.

Мужики подвели к этому месту гнедого жеребчика, и не успел я глазом моргнуть, как они его подсечкой опрокинули на спину и буквально пришили к земле верёвками, привязав к кольям ноги в растяжку.

Женщина опустилась на колени там, где хвост лошади веером рассыпался по траве.   Через несколько минут жеребчик забился в судорогах, так бьётся окунь, снятый с крючка и брошенный на лёд, потом дико заржал. Вернее, не заржал, а истошно завыл, но по-своему, по лошадиному. И крик этот был ужасен. Остальные лошадки, кося испуганно глазом, непрерывно фыркая, топтались и рвались с привязи рядом.

Из сарая, прилепившегося к каланче, выбежал заспанный старик с красным ведром в правой руке на отлёте, постоял минуту, почёсывая рубаху на животе, потом швырнул ведро на землю и сел рядом со мной на лавочку. Я понял — дед находился на ответственном дежурстве в пожарной команде. Свалявшиеся в сивую куделю волосы на голове мешали ему изобразить на лице серьёзный вид.

– Я то подумав горит шо… Трошки замечтавси, а тута крик, – обратился дед ко мне, как к старому знакомому,  хотя  виделись мы с  ним впервые. – А то, оказывается, кановалы шумят, язви их забери.

– А что они делают, дедушка? – спросил я, поглядывая за отпущенным жеребчиком, что убегал прочь, широко разбрасывая задние ноги.

– Оскопили, красавца, язви их, – сплюнул под ноги дед и уже помягче добавил: – Бегит дурачок и не чует, шо он вже мерин, а не жеребец! Ох, сурова штукенция – жись… А ты подходь поближе, внучок, сам побачишь. Я курну здесь, мне пост не трэба кидать.

Послушав старика, я подошёл к месту распятия следующего жеребчика в тот самый момент, когда ветеринарный врач, эта деревенская «жрица», запустила пальцы в разрезанную предварительно полость в паху очередного поверженного красавчика и… явила на божий свет сущность жеребца – пару недозревших яблочек, окраплённых  кровью.

Самое ужасное было впереди. Кастрирование только начиналось. Своё дело «жрица» исполняла мастерски и с удовольствием профессионала. Обычная работа сельского ветеринара со стороны показалась мне жестокой расправой над божественным созданием природы. Неужели нет другого метода вместо зверского выкручивания на отрыв связующих нитей?! И как завершение потрясшей меня картины стал баскетбольный бросок «жрицей» предмета удаления в ведёрко, стоящее поодаль.

После операции рана была облита йодом и смазана чёрной мазью. Мужики отвязали растяжки. Несколько секунд жеребчик оставался без движения. В углу широко раскрытого тёмного глаза несчастного животного накапливалась горкой слеза, и в этой крупной капле отражалось низкое небо с уплывающей грозовой тучей.

Вернувшись к деду, я молчал, потрясённый воочию увиденным зрелищем. В моих ушах застыл звук конского храпа и прерывистого фырканья. И дед, предугадывая мой вопрос, пояснил:

– А як же? Шо рвать больней – верно, но зато рана добре заживляется. Ольга наша с понятием. Девка толкова, дай бог ей здоровья…

Дальше дед, смешивая украинские слова с русскими, высказал свою точку зрения относительно божественного создания природы. Я перескажу своими словами дедовы рассуждения: «Лошадь, совершенное по красоте животное, обязана прежде всего этим человеку. На племя всегда оставляют жеребца на выбор – по всем лошадиным заслугам, не ждут случайных естественных совпадений. По-крестьянски  кропотливо и настойчиво столетиями создавалась эта рукотворная красота лошади. Красота и сила на пользу человеку».

Я внимательно слушал деда и не заметил, как напротив, на полянке закончилась работа. Мужики ушли в сторону конюшни. За сеновалом на гриве темнел табун лошадей. Из села доносилась частая барабанная дробь – заводили трактор. Техника приходила в движение после распутицы.

Уставшей походкой мимо нас шла теперь обыкновенная деревенская женщина – сельский ветеринарный врач. Она поздоровалась. Из-под плотно повязанного платка у неё выбилась седая прядь волос. На обветренном лице, словно ранней весной на взгорке, сиреневыми пролесками цвели её глаза. Открыто улыбаясь, она шутливо обратилась к деду:

– Ну что, Петрович?! Не нужна тебе моя помощь?

– Надоть було раньше это зробить, Оленька! Ось я вже мерин и так, по старости… Вот кабанчика моего надо подложить, язви его. Я зайду до вас затра.

От таких шуточек у меня пробежали мурашки по всему телу. А когда ветеринарный врач с ведёрком в руке отошла на приличное расстояние, дед Петрович, глядя ей  вослед, задумчиво произнёс:

– У ту войну, парубком, пришлось мне попробывать той деликатэс у хозяина ресторации в Гамбурги…

– На что намекаешь, дед?

– Семенники жеребячьи – ридко вкусно блюдо, внучок! Немчура их умеют готовить… Ох и вк-у-у-сно! Помница у плену було дило, нас вроде рабов ему выдали – хозяину. А он держал ещё вроде подсобного хозяйства коней – бауэр. Вот. Нас було трое, горемык… – только начал рассказывать дед историю плена из своей нелёгкой жизни, но подошла долгожданная попутная машина, и пришлось уехать.

И только когда застучали разболтанные борта моей попутки на засохших комках дорожной грязи, я пожалел, что не довелось выслушать до конца исповедь бывалого человека. На душе осталось ощущение, словно что-то потерял я на зелёной полянке.

Из кузова грузовика долго была видна деревянная каланча, а рядом на лавочке застывший силуэт деда Петровича с его невысказанной историей. И вот еле заметная сутулая фигура деда превратилась в тёмную чёрточку. Издалека он был похож на чёрный обрезок рельса, висящий на углу пожарного сарая. Не тронешь – не зазвенит.

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование