На распутье
Постоянно полустанок, ветер серый и бездомный,
На пустой платформе с Таней стынем мы, пожитки сжав…
Оказалось – на распутье я живу в стране огромной;
Из туманно-желтой мути приближается состав.
Сразу люди набежали, гомон, давка, суматоха,
От корзин, от спин железных тесно, душно, сзади жмут.
То ли в Киев, то ли в Полоцк? Не в Смоленск ли? Видно плохо…
Постепенно понимаю, что опять не тот маршрут.
Нам сойти… Но остановки нет. В мелькании названий
Поезд катит всё быстрее, отторгает наотрез
Нас оттуда, где в предвечном, грозном, розовом сиянье
Косогор, дымится баня,
Круг луны, застывший лес,
Конь пасётся вороной.
Дом родимый за спиной.
Из ранней эротики
Что это – магия или магнит?
Облик мой твой отпечаток хранит…
В зеркале встречу, отпрянув назад
Чуждый мне наглый и выпуклый взгляд.
Биоконтакт или так, волшебство?
Наэлектризовано всё существо
Неотвратимей, чем к минусу плюс
На поругание тороплюсь.
Точность расчёта, природный ли дар?
Разум тревожит предчувствие чар…
Чую загадку, постигнуть хочу!
Бабочка, притягивающая свечу.
Луна склоняет лик
Ксении
Сжимает сердце тревога –
Неизвестного гостя ждём,
Что медлит сейчас у порога
Перед тем, как войти в этот дом.
Ветер ломает стены,
С улицы тянет стынь…
Выйди на свет из тени,
Одеяло с лица откинь.
Но глубже окно и шире,
Тучи скользят как дым…
Всё повторяется в мире,
Но каждый – неповторим.
Как много веков когда-то
Луна склоняет свой лик…
Матери имя – свято!
Входящий всегда велик.
Домик первого съезда
О.А.
Чуть ночь – начинаю вдоль зданий уснувших скитанья,
След тянется к речке замерзшей – на том берегу
Дом первого съезда и первое наше свиданье…
Но лёд под ногами ползёт – перейти не могу.
Мне кажется там, в своём стареньком, узком пальтишке--
Я в памяти бережно странный фасон берегу--
Навстречу бежит, улыбаясь, безусый мальчишка
Дом первого съезда пылает костром на снегу.
Но вянет огонь, вдалеке разлетаются тени,
Будильник вот-вот тишину просверлит словно дрель.
Ты стонешь во сне тяжело от меня через стену,
На том берегу и за тридевять снежных земель.
В машине
И ты включил магнитофон,
Молчим, а он за нас рыдает,
А за окном осенний сон
С ветвей под музыкой стекает.
Мой бывший муж! Ужель всё зря?
Все те метанья, всплески, слёзы
Летят листы календаря,
Судьба ложится под колёса.
Живою тлеть – таков мой срок,
Увы – неправеден мой ропот…
И рвёт узлы тяжелый рок,
Те, что связал тот первый Сопот.
Но вспомни, вдумайся, услышь
Мотив знобящий песни старой:
«Во чистом поле белый кшиж» -
Поют Чырвоныя гитары.
И слёзы радости во сне,
(Заснуть совсем – моя бы воля!)
Ты возвращаешься ко мне…
О, белый кшиж во чистом поле!
Пигмалион
Н.П.
Своды темных коридоров,
Вечно споры возле лестниц
О новаторстве в искусстве
или вроде что-нибудь…
Там однажды он заметил
В новом профиле – нелепость,
А во взгляде беззащитность
И таинственную суть.
Со старинного портрета –
Форма рук, оттенок кожи,
Отпечаталась на сердце –
И в смятении погиб:
Где-то виденная прежде –
И она, и не похожа,
И тревожит тонкой шеи
Вопросительный изгиб.
Только речь её невнятна
А движенья слишком вялы,
Только робок, неуверен
Спотыкающийся шаг.
Сока жизни, тока крови,
просто дерзости в ней мало -
Как она не понимает,
что задумана не так?
И, закон её постигнув,
чует он броженье силы,
Лишь влюблённому доступно
вдохновение творца.
Как на воздух из неволи –
удивительно красива,-
Вышла – стер он поцелуем все ненужное с лица.
Первая подруга
Тане Андреевой
Я вижу – ты перед полётом,
Одета в радужное что-то,
А жизнь исполнена чудес!
Ещё со мной, но смотришь мимо,
Причастная к недостижимой
Крылатой стае стюардесс…
Всё не опомнюсь от испуга:
Моя любимая подруга:
Свет доброты твоей иссяк…
Пусть - отделённые простором,
Друзья – незримая опора –
Не подпускают к сердцу мрак.
Но в небе падает завеса,
Твое лицо у стюардессы,
Ты охраняешь наш полёт…
Та, что осталась самой близкой,
В моей душе навечно в списки
Тебя включил Аэрофлот.
Ермака покоряет сибирь
Н.П.
И теперь мне поступок тот дивен –
Больно смело я выбрала путь:
Под повальный, невиданный ливень
Без плаща со ступеньки шагнуть.
Примеряли Москву как обновку
( А в глазах – затаённая стынь),
Не спеша обошли Третьяковку,
Сад Нескучный, Донской монастырь.
Чтоб острее почувствовать корни,
Побродили босыми меж плит:
Что травою засеяно сорной –
Всё равно не забылось, болит.
А земля эта близкая, злая
Не щадила – колола и жгла.
А любовь ли была – я не знаю,
Но полнее потом не жила.
Но с тобой – необузданным, вольным –
Я вдохнула российскую ширь:
Где-то Разин гуляет по Волге,
Ермака покоряет Сибирь.
Пробужденье
Пусть в почки сложены листы,
Под скорлупой прижаты крылья,
Но для рожденья красоты
Осталось сделать сверх усилье.
И наступает ночь забот,
Гроза, и гром грохочет где-то,
И переходит ливень вброд
Границу между тьмой и светом.
И сон навалится как груз.
На дно реки сознанье тянет,
Лишь на мгновение проснусь
Когда тревожно вскрикнет Таня…
С утра прохожие бледны,
Но чистый свет на встречных лицах:
Ликуют листья, зелены –
Мы все как доноры весны
Им помогли довоплотиться!
Под фонарём
У остановки – свет фонарный,
Он не живой, не свет в окошке,
Но лица встречных благодарно
К нему слетелись словно мошки.
Глаза от голода блестящи,
Но дочка ждёт нехитрый ужин.
И всё спасенье – в настоящем,
Когда ты здесь кому-то нужен.
Чужая страна
Чужая страна – как мельницы трансвеститы
Стоят пропеллеры в чистом поле,
Они ловят ветер, на добычу которого
Пока не наложенj ограничений.
Чужая страна изрезана автобанами
Но машины вытесняются велосипедами.
Разумны и бережливы граждане-жители.
Ухожены и огорожены домики-садики.
Чужая страна – но березы и сосны
Почти родные, как в Белоруссии.
На смену враждебности и предубеждению
Взошли симпатия и понимание.
Рудин
Русские лишние люди –
Это не барская блажь:
Нет, не Онегин, но Рудин
Вот удивительно наш.
Нет не Печорин, но Рудин.
Бедности горькой в когтях.
Ибо бюджет его скуден –
Часто обедал в гостях.
Нет, не Обломов, а Рудин –
Идеалист, книгочей.
Речь произносит и чуден
Взор его в блеске свечей.
Благоухает жасмином
Южная русская ночь…
Поздно. Опять по равнинам
Мчится в кибитке он прочь.
В той мировой круговерти
Спутались судьбы идей.
Рудин. Полшага до смерти
Множества лишних людей.
Нет, не погиб он в Париже
И, если верить молве,
С красным полотнищем вышел
К белому дому в Москве.
Выстрел тяжелых орудий,
И, как рассеялся дым,
Знамя поникло, и Рудин
Тихо скончался под ним.