 |
          |
|
 | ||
Пускай не быть богами нам |
Чем каждодневно занят человек? Только и делает, что убивает время. Но в итоге время убивает его самого… Сколько было радужных планов и дерзновенных мечтаний когда-то. Однако рационализм всегда брал верх и заставлял отказываться от любых прожектов, которые не сулили жизненной стабильности, но, с другой стороны, не грозились отнять чувства внутренней свободы… Ах это гнетущее ощущение упущенных возможностей и непонимания своего жизненного предназначения! Поначалу кажется, весь Мир у твоих ног. Я хочу, я могу, я сподоблюсь, не устрашусь никаких трудностей и помех. А потом вся твоя бравада, весь максималистский запал сходят на нет. Пролетай себе, журавль, по небу мимо. Мне с полупридушенной синицей в горсти поспокойнее будет… Плохо получалось у Егора Леднева отмахнуться от тоскливых, самобичующих размышлений. Разбередил душевную хлябь ранний утренний звонок. Дал о себе знать лучший друг институтского периода Виталька Калашников. Сколько лет они не виделись и не получали друг от друга вестей? Шестнадцать? Почти полжизни назад, если вдуматься. Когда-то они были веселы, молоды и дерзки – Гарик и Виталёс – не разлей вода и не дураки похватать звезд с неба. А вот кто они теперь? Что собой представляют по прошествии лет? Было удивительно, как Калашникову удалось разыскать Егора. Связей между бывшими институтскими никаких не поддерживалось. Мобильники получили распространение позже, а в ту пору бедные студенты, отираясь возле магазинных витрин, на них только облизывались, как коты на сметану. Мизерной стипендии не то что на подобную роскошь, а вообще, черт побери, ни на что не хватало. Если в кармане и заводилась наличность, то сразу растрачивалась на горячительные напитки, без употребления которых казалось немыслимо заниматься музыкой и панковать… А вообще, больше было удивительно не то, что Виталию удалось разыскать Егора, а само возникновение порыва. С чего вдруг? Что навеяло? Ведь порой лучше оставлять прошлое памяти. Строго говоря, не опошлять воспоминаний возможностью сопоставления с новыми житейскими реалиями. Неформальный образ жизни, рок-н-ролльное неистовство, которое обуревало Гарика и Виталёса в ту заводную молодецкую пору, как теперь видится, вполне оправдывались их постоянной финансовой несостоятельностью. Это только на Западе панк-движение зарождалось в среде отпрысков из богатых интеллигентных семей (в большей степени богатых, чем интеллигентных). У нас же апологетами почти всех неформальных молодежных контркультур, популярных в 90-е, становились нищеброды, бунтари с дырявыми карманами, полуголодные романтики, дезориентированно озирающиеся вокруг себя посреди руин разрушенной, разграбленной, помутившейся разумом страны, поставившей во главу угла тотальное отрицание всей своей истории и культуры. Отсюда-то и проистекал манифест молодых: «Мир сошел с ума, и мы ― всего лишь его отражение». За что судите? Разве заслуга зеркала, когда в него смотрится писаная красавица? И разве вина зеркала, если перед ним, беспардонно отодвинув красавицу в сторону, примется позировать уродец и паяц? В годы студенческого житья-бытья Егор даже не имел возможности купить себе нормальную одежду. Поэтому неформальный стиль – годящиеся для любого времени года хаки, косуха, джинса в пестрых тряпичных нашивках ― себя вполне оправдывал. Вроде как «идейный» рок-н-ролльщик, а с другой колокольни поглядеть – не от безысходности ли ты такой весь, простите, в распопень неформал? Провокационный вопрос, на который и поныне ответить непросто. Наверное, присутствовало некое хитросмешение желаний, средств и возможностей, из коего вытекало определенное решение: позиционировать себя на этом этапе лучше вот так… Ну да бог с ним. Это головоломка, но не первой важности. В чем Егор Леднев точно не сомневался и себе не врал – в своей любви к музыке, в искреннем на тот момент непонимании, как можно жить и не творить! За каждым сочетанием аккорда и слова может таиться такой наивкуснейший глоток свободы, такая революция, такая любовь, такая красота, что дух захватит! И упоительно-тесно дышать от ментального возбуждения будет до тех самых пор, пока не поделишься своим восторгом с ближним… Ближним (или единомышленником), так стало складываться, для Гарика все чаще и чаще оказывался Виталёс (другие друзья, коих было немало, невольно отодвигались на второй план). Жизнь – пускай и немножко диковатая аналогия – все-таки очень смахивает на проходной двор. Люди приходят и уходят. Кто-то из них задержится чуть дольше, угадав твои душевные потребности и сопоставив со своими. Даже если задержался далеко не идеал твоей сокровенной мечты о возлюбленной женщине или лучшем друге – все равно, имея ум, совесть и философский взгляд на окружающую тебя действительность, ты будешь благодарен этому случайному человеку за сыгранную ей/им в твоей судьбе роль. Ведь не было бы их ― могло бы не быть и других… А значит, была бы просто пустота. Гордое, но малодушное прозябание, или, как говорят в спорте, «отбывание номера». «От корма кони не рыщут, от добра добра не ищут» – вот еще один гвоздь в крышку гроба собственной мнительности на сей счет. Народ зря пословиц не складывает. Гарик писал стихи и песни со школы, но дар сочинительства не афишировал. Стесняться плодов своего творчества он перестал после поступления в институт, когда круг общения резко обновился. Меньше стало окружать Гарика личностей скучных, косного склада ума. Зато все больше ― людей живых, креативных, ищущих. На студенческих посиделках до Гарика все чаще стала доплывать по рукам гитара с попутной просьбой что-нибудь «изобразить». Постепенно Гарик обкатал на публике весь свой накопившийся репертуар и не без доли гордости и смущения обнаружил, что слушателей его песни определенно цепляют. Со второго или третьего раза ему уже дружно подпевали. В азарте этого слаженного пения не ощущалось и малой разницы между исполнением творений Егора Леднева или, скажем, Егора Летова… На каком-то одном из таких импровизированных сейшнов на собравшуюся компанию пришлась не одна, как бывало обычно, а целых две гитары. Егора Леднева попросили исполнить его «Lady без Ф.И.О.». Егор ударил по струнам и запел. Полной неожиданностью для него стало зазвучавшее на второй гитаре соло, сходу и очень удачно вписавшееся в конструкцию композиции. Это импровизировал скромный и малообщительный одногруппник Виталий Калашников. Песня благодаря вмешательству Виталия заиграла новыми красками, обогатилась совершенно особенным жизнеутверждающим звучанием.
Мутные лужи, в которых тонут Отблески звезд с моего потолка. Кружка воды поставлена на ночь – так надо. Несколько дней подряд я смотрел На спешащие толпы непонятных людей. Мои глаза просто болят от напряга.
И есть еще ты, Lady без Ф.И.О., Но с большим багажом принципиальных вещей, Из которых при каждой встрече я беру по одной. А сам оставляю свое барахло, Ведь наша жизнь – сплошные базары. А я никогда не умел следить за ценой.
Я – тот человек, который пройдет По твоей жизни, чуть-чуть наследив. Я – тот человек, который уйдет в темноту. Я сам так придумал, и так должно быть, И так будет, я знаю. Сто пудов. То, с чем не шутят, для меня превратилось в игру.
Lady без Ф.И.О., ты сегодня красива Как никогда, но я промолчу Уже в который раз, не понимая себя. Я знаю свою душу на тройку с плюсом, А сейчас мне и вовсе это не важно. Кружка воды под утро уже пуста.
Бог весть какие только мотивы не переплелись в этой песне, чего только не намешалось. Был здесь и намек на панковскую неурядицу, которая случилась с Гариком и его товарищем, когда, расставшись в пьяном угаре на Арбате, они договорились встретиться ночевать на общем адресе в Бибирево. Гарик еще не знал, что товарищ после их расставания бестолково попытается угнать чужой автомобиль и загремит в «обезьянник», с дальнейшим судебным разбирательством. Доехав до адреса, Гарик лег спать, но не засыпал, ожидая товарища и наблюдая мельтешащие отблески на потолке от фар проезжающих мимо машин… Был здесь и подтекст его странной любовной истории с девушкой, давшей номер телефона, но не представившейся. Позже они созвонились, и было несколько незабываемых встреч, но Гарик так никогда и не узнал ее имени… «А сам оставляю свое барахло» – тут вкралось смысловое созвучие, эдакий подкос под Кинчевского «Экспериментатора», кто поймет. Ну и, конечно, «кружка воды» – извечная тема панк-угарного похмелья… Что ж. В тот вечер Егор и Виталик неплохо накачались алкоголем. Егор, если верно подсказывает память, закадрил Олю, а Виталий Свету. У обоих завязались скоротечные, но бурные романы. Оля и Света были близкими подругами с детства, они почти не разлучались, а значит, были обречены почти не разлучаться и их новые кавалеры. На этой теме Егор с Виталием сблизились волей-неволей. Когда Оля и Света безвозвратно испарились из их жизни, Егора и Виталия продолжали связывать музыкальные интересы. Егор был андеграунд-энциклопедистом, талантливым и плодовитым текстовиком, с концептуальным мышлением, с уймой грандиозных идей касательно создания сильной рок-группы, не имевшей бы аналогов. Виталий, в свою очередь, оказался очень интересным, непредсказуемым в плане музыкальных решений соло-гитаристом. Народившийся рок-дуэт они нарекли «Испепелённый», а сами из Егора и Виталия перекрестились в Гарика и Виталёса – так звучало немножко поживей, по-рок-н-ролльнее… Свой первый и последний альбом, классическую сорокопятку, они записали в обычной жилой квартире одного хорошего знакомого. За бутылку портвейна и пачку сигарет знакомый выдавал им ключи от хаты на 2-3 часа в любой день недели, а сам на это время удалялся с граненым стаканом и уплаченной мздой в ближайший парк культуры и отдыха (надо думать, культурно отдыхать). Короче, все были друг другом адово довольны и в полной мере ценили этот неоднократно повторявшийся расклад. Специально для Виталёса купили по объявлению в «Из рук в руки» подержанную электрогитару «Superstar» вместе с примочкой. Примочка – это такое электронное устройство с педалью, для придания музыкальному инструменту индивидуального звукового эффекта. Навыки гитариста + неповторимое звучание его гитары = очень важно! Что касается Гарика – достойного качества ритм-гитара имелась у него в наличии еще со старших классов школы. У других хороших знакомых одолжили на время драм-машину. Таким образом, рок-старт «Испепелённого» очень смахивал на молодое «Кино» Цоя и Рыбы. Не самая плохая ассоциация, если так уж!.. С портвейном и сигаретами для хорошего знакомого, с парой двухлитровых «торпед» пива для себя (нормально распеться), с двумя гитарами наперевес, драм-машиной и двухкассетным магнитофоном «Panasonic», безжалостно забив на институтские лекции, Гарик и Виталёс с завидной частотой заявлялись в свою импровизированную студию для репетиций и записи. Надо признать, то было счастливое время для обоих. Никто не мог запретить им заниматься любимым делом, даже если кто-то и считал, что никакое это не «дело» и что они – обыкновенные оболтусы и фантазеры, много о себе возомнившие. Но ведь как говорится? Мечтать не вредно, вредно не мечтать… Свои песни они записывали на обычные «тэдэкашные» аудиокассеты. Таковых набралось что-то около штук двадцати. А уже с этих двадцати отобрали лучший материал для дебютной сорокопятки. Дальше ― дело техники. Нарисовали обложку, откопировали на халяву в типографии при институте, накупили чистых кассет для перезаписи, изготовили самопальный тираж в полсотни экземпляров, который за несколько дней целиком раздарили друзьям, знакомым и любым желающим. На обложке альбома в первую очередь бросалось в глаза колоритное сердце, по аналогии со стрелой Купидона, пронзенное грифом электрогитары. Но все-таки ключевое место в придуманной художественной композиции отводилось кучке пепла, испускающей три дымно-серых волнисто-изогнутых язычка. С двух сторон к этой кучке слегка склонялись, то ли влекомые согреться, то ли из нетерпеливой охоты попасть в кадр, два черных силуэта с гитарами. При желании, в очертаниях силуэтов можно было угадать Гарика и Виталёса. Гарик – в своей бессменной кепке и с крестом в ухе. Виталёс – с лохматым хаером и характерным орлиным изломом носа. Хороша парочка. Будущие боги рок-н-ролльного Олимпа, не хухры-мухры… …Егор Леднев долго ломал голову, заказывать ему такси или нет, и все-таки решил добираться до указанного адреса с помощью метро и автобуса. Таким образом, отдав себя на попечение переполненному общественному транспорту, глядя на «спешащие толпы непонятных людей» (из «Lady без Ф.И.О.» навеяло), Егор продолжал вспоминать то ли чУдные, то ли чуднЫе институтские времена… Вокалист из Гарика был, мягко выражаясь, хреновый. Но, как автор, он умел расставить нужные акценты при исполнении песни. Майк Науменко – тоже не Карузо, но однако ж… Впрочем, в идеале можно было бы подыскать даровитого вокалиста заместо себя, и ударника заместо бездушной драм-машины, да и басист пришелся бы в скором времени ко двору, а в более дальней перспективе и на клавишника с саксофонистом хотелось бы губу раскатать. Аппетиты росли. Все вышеперечисленное подразумевалось. Развитие группы виделось в радужных тонах. Песен накопилось, не соврать, на десять альбомов вперед. У Гарика был творческий прорыв, перло сказочно. Репертуар пополняли песни все более замысловатые и драйвовые. Но, понятное дело, они еще ждали своей «обкатки», а пока нужно было продолжать продвигать более ранние, проверенные и узнаваемые. Песни были их главным капиталом. Все прочее, чего пока не хватало, казалось делом наживным. Сейчас уже «квартирники» остались в истории. Как знать – может, «Испепелённый» был из когорты последних команд, на ком изжило себя, печально зачахло это культовое «рок-соц-бытовое» явление. Как все соображалось? Опять же, какие-нибудь хорошие знакомые предоставляли квартиру, из нее (ну хотя бы из большой комнаты) выносилась вся мебель. На освободившемся пространстве на корточках, на пятой точке с обниманием коленей или в позе лотоса размещалось человек сорок-пятьдесят. Оставался свободен лишь пятачок возле центра стены. На этом пятачке, в тесноте да не в обиде, устраивались приглашенные музыканты и играли свою эксклюзивную музыку. Ради одной команды в эти позднезакатные для андеграунда времена, конечно, не собирались. По-любому, имела место сборная солянка из нескольких дружественных коллективов, отыгрывающих песни по три-четыре и бодрячком друг друга сменяющих. «Конкуренты» зачастую были и поголосистей и попродвинутей в музыкальном плане, но у «Испепелённого» чувствовалась своя особая «фишка», которая пока еще не сыграла, но все, казалось, впереди... Исполнение немножко коробило слух своей сыроватостью – зато каков угадывался потенциал, какие мощные проглядывали идеи! Гарик и Виталёс отдавали себе отчет в своих временных минусах. В отличие от собратьев по музыкальному поприщу схожего с ними уровня, они не были склонны впадать в безудержную эйфорию от сиюминутных признаков признания. Они рисовали себе более широкие горизонты. И для этого, присутствовало понимание, нужно было хорошенько перетерпеть и потрудиться. Сколько было жарких споров. Сколько приватных обсуждений. Сколько столкновений мнений. Не счесть. Они не просто сочиняли и играли музыку. Они, как два оракула, пытались заглянуть в будущее – как свое, так и всего отечественного и мирового рока. Они шаманили, они пытались вычитать на скрижалях астрального света грядущие тенденции в развитии Рок-н-ролла и… предвосхитить их! Там, в будущем, в зависимости от сиюминутного душевного настроя, им виделись то райские кущи, то гром и молнии… А потом – чем интересней становился у них репертуар, тем больнее посыпались со всех сторон оплеухи и зуботычины. Пришли в ДК своего института, в этакую местную «рок-лабораторию» – получили от ворот поворот. Мол, у нас и так уже перебор с вашим братом. От старых бы поизбавляться, а уж новозалетных нам точно не нужно… Обидно, досадно, но ладно. Собрались на «15 минут славы», на телевидение – но и там забраковали. Телевизионщиков интересовали только фрики, устраивающие дешевый балаган под фанеру для массового отупления пипла. Попробовали пойти на поклон к раскрученным музыкантам, близким по духу: «Дайте испытать себя на разогреве!» Заюлили корифеи. Побоялись связываться с совсем еще неоперившимися юнцами. Им себя уронить нельзя в глазах организаторов их выступлений, вот какое дело… В общем, специально для тупых: чтоб как-то заявить о себе, нужны были связи и бабло, а чтобы появились связи и бабло, нужно было для начала как-то о себе заявить. Замкнутый круг. Куда еще пойти? Куда податься? Какие пороги обивать? Гарик впервые психанул. Он поэт, он не администратор! Он не желает растрачивать себя, ломясь в закрытые двери! Должна же быть хоть какая-то отдача, чтоб запал не иссяк… Виталёс промолчал. Он бы ломился и дальше, но, по существу, был не готов брать инициативу на себя. Гарик голова, вот пусть и думает за двоих… Язвительные языки оказались правы. Рок-н-ролл умер. Ему на смену пришло уродливое чудо-юдо под названием «шоу-бизнес». Вместе с «шоу-кооперативщиной», «шоу-ларечничеством», «шоу-блошиным-рынком»… Команды, музыка которых по-настоящему вдохновляла, чаще всего не выживали, не умели грамотно себя преподнести, попасть в струю. Таланты оказывались на задворках или в небытие. Ломались намного более искушенные. Чего уж спрашивать с двух скромных мальчишек-любителей, продолжавших витать в облаках?.. У Гарика все чаще и чаще начали возникать проблемы в институте. Что ни сессия, то угроза вылета. Уже несколько раз он писал какие-то фантастические объяснительные в деканат, получал свое «последнее сто первое предупреждение» и на время успокаивался, вновь забывал про учебу, продолжал отдавать всего себя главному, как хотелось верить, проекту своей жизни – «Испепелённому». Но в какой-то момент стало ясно, что это действительно может стать последним сто первым… Ну и? А что дальше? Без серьезных планов, без специальности, без маломальского задела на жизнь – в армию, стаптывать кирзачи под хоровую «Марусю» вместо «Lady без Ф.И.О.»? Финита ля комедия. Вернешься через два года к разбитому корыту. Кто тебя вспомнит? Кому будешь нужен? С чего опять начинать? Что доказывать? В Гарике как будто в одночасье лопнула самая драгоценная его внутренняя струна. Он резко поскучнел и посерьезнел. Даже с некоторой завистью, которую сам же не так давно совершенно точно высмеял бы, начал приглядываться к сверстникам, не имевшим тяги лабать на гитаре с утра до вечера, прилежно получающим образование, успевающим подрабатывать по специальности для кармана и для опыта, у которых были пусть и скучные, попсовые, но верные подружки, мечтающие выйти за своих гопарей и ботанов замуж. Люди умеют жить проще, не загоняться, у них все разложено по полочкам, они не изгаляются над своими нервами, не выворачивают душу наизнанку ради рождения очередной «гениальной» рифмы и ее суетливой записи в потертый блокнот… Гарик впервые почувствовал страх перед будущим. Если раньше неизвестность его раззадоривала, то теперь смачными тумаками вгоняла в депрессию. Он, что называется, перегорел. Считается, взросление – процесс постепенный. Ан нет, не всегда. Некоторые взрослеют за считанные дни и даже часы. Выглядит это примерно так: ты выставляешь из души наивного и жизнерадостного ребенка, а на его место заселяешь нового постояльца ― мнительного и занудного обывателя, помешанного на спокойствии и порядке, не приветствующего никакого рода неожиданностей, неопределенностей и волнений. Гарику до мелочей запомнилась та их встреча с Виталёсом. У товарища было хорошее, приподнятое настроение. Он сочинил великолепное соло к новой песне Гарика, и ему не терпелось продемонстрировать свою творческую находку. А вот Гарик отчего-то не излучал былого энтузиазма. Почему? Да потому что заранее решил: это будет их последняя репетиция. «В чем проблема? Ты чего такой тухлый сегодня?» – не выдержал Виталёс. «Надо серьезно поговорить и принять ответственное решение», – ответил Гарик. «По поводу?» «По поводу нас. Нашего, гм… выразимся… музпроекта», – Гарик скривился и откашлялся, словно какая-то горчинка попала ему не в то горло. «Хорошо, давай поговорим», – настороженно отозвался Виталёс. «Но только как реалисты… – сделал предупреждающий акцент Гарик. И, не успев толком начаться, разговор приобрел некий поминальный тон. – Каковы шансы, что мы пробьемся? Что станем востребованы и знамениты? И сколько для этого потребуется времени? Год, пять лет, двадцать?..» «Я не знаю, – пожав плечами, дал честный ответ Виталёс. – Не заморачивался так уж категорично. Думал, мы просто играем, пока нам это нравится, пока в нас это живет…» «А я так не хочу, – уколов Виталёса опустошенным исподлобным взглядом, сознался Гарик. ― Мне нужны гарантии, что я не растрачиваюсь понапрасну. Если мы на сто процентов не уверены, что наша группа в полный голос сумеет заявить о себе, то не лучше ли не искушать судьбу и не прикрыть лавочку сразу? Когда нам стукнет по сорокету, а мы, все такие же ничего не добившиеся, никому в хрен не впившиеся, как два клоуна в обветшалых рокерских лохмотьях, вернемся к этому разговору и решим плюнуть и завязать ― удар будет намного больнее… Понимаешь, о чем я? Сейчас еще не поздно обозвать наш проект грешком молодости, веселой забавой, заслуживающей доброй памяти, и переключиться на что-то более приземленное, но надежное, способное прикрыть по жизни тыл…» Виталёс смущенно призадумался, опустив глаза и ковыряя ногтем мизинца корпус «Superstar». Если бы он тут же рыкнул на Гарика, мол: «Ты что, ошалел? Ты вот так без боя решил сдать позиции?», Гарик, возможно, зарядился бы новым приливом веры в их общее дело. Но в том-то вся и беда, Виталёс повел себя как послушный телок, которому что на лужок попастись, что на бойню под нож – лишь бы задали направление. Единственное, он удивился: кто же даст такие гарантии, которые затребовал Гарик? Но тем самым он, получалось, с Гариком соглашался. Хотя выдвини Гарик совершенно противоположную установку, скажи он, что они не должны изменять своим первоначальным идеалам, и Виталёс с большой долей вероятности под этим бы призывом беспрекословно подписался. Он, как солдат, солдат Рок-н-ролла, готов был по первому приказу ринуться в бой хоть на верную погибель. Но если уж и генералам ничего не нужно, они не хотят командовать и разбегаются, солдат с той же легкостью бросит под ноги оружие, развернется и убредет куда глаза глядят. Склонность к тупому дисциплинированному соглашательству являлась одновременно и достоинством, и недостатком Виталёса. Даже спустя годы у Егора Леднева не сформировалось четкого мнения, быть ли благодарным Виталёсу за его легкое согласие на самороспуск «Испепелённого», или винить за то, что уклонился от ответственности заступиться за судьбу проекта? Что ж, без радости, но и без сентиментального нытья они скрепили принятое решение рукопожатием. В тот же день крепко надрались, как на поминках далекого, мало значившего в твоей жизни родственника. На следующий – вкусно опохмелились, после чего вернули драм-машину хозяевам. Виталёсу Гарик предложил, чтоб тот оставил «Superstar» себе на память. От своей вложенной в покупку электрогитары доли Леднев отказался. Очень скоро явилось понимание, что жизнь после развала «Испепелённого» не закончилась. Даже показалось, гора с плеч… Остались позади раздрай и метания между своими ни на чем не основанными желаниями и легко создающимися из ничего иллюзиями, и все это на фоне унизительного довольствования крохами… Близкое окружение, помнится, слегка опешило: «Чего это вы, ребята, так резко дали задний ход?» Оправдываться, заламывать руки, зеленеть от тоски, силиться что-то кому-то объяснить? Бросьте. Гарик и Виталёс даже испытывали непонятное удовольствие от своего статуса «экс». Пережить распад группы – это все-таки пройти пусть недолгий, но полный впечатлений законченный путь. Порой в какой-нибудь случайной кухонной компании они уже могли позволить себе несколько свысока похлопать по плечам молодых ребят, задумавших сколотить музыкальную группу, и даже поделиться с ними полезным авторитетным советом… Плюс ко всему, руки все еще были на месте, в оковалки не превратились, пальцы, слава богу, не скрючились, и, уступая просьбам страждущих, всегда можно было вспомнить былое, вооружившись парой предложенных к «эксплуатации» гитар. В общем, лазейки подсластить душу никуда не подевались. Хотя подобные посиделки случались все реже. Это объяснялось тем, что в институте наступала дипломная пора, на стороне появились какие-то заманчивые заработки, которые жалко было упускать мимо кармана, а в личном плане досуг приспели скрасить новые прикольные подружки… После сдачи диплома намечался мощный гудеж в институтской общаге. И он, конечно, случился. Только Виталёса на нем Гарик, к своему сожалению, не узрел. Виталёс раньше всех сроков сорвался то ли по распределению, то ли по не имеющему отношения к институту договору в какую-то далекую глушь к черту в зубы, и не увидеться с этого момента им было суждено целых шестнадцать лет. Гарик в тот вечер чувствовал себя не в своей тарелке. Виталёс, подлец, вместе с собой увез всю Егорову душевную гармонию. Отнял уверенность в себе. Любая привычка сильна. А привычка числить себя в лидерах – еще сильнее. Пусть даже ты лидер задрипанного рок-дуэта ― не важно! Так или иначе, Гарик еще совсем недавно что-то решал, был за кого-то в ответе. А сейчас он лидер… чего? Лидер пустоты, лидер своего ментального разупорядочения. «Где ж Калашников твой неразлучный? – несколько раз бросили одно и то же мимо проходящие. – Не с кем сегодня сбацать? А так, чисто, в тему бы пришлось…» И все эти шестнадцать лет, поди разберись, с каких позиций судили о своем совместном прошлом Егор Леднев (Гарик) и Виталий Калашников (Виталёс). Неизвестностью манила встреча, и как-то неосознанно-тревожно было на душе… Добравшись до адреса, указанного Виталием в завершение утреннего телефонного разговора, Егор, расправив на себе дорогой костюм, с непроницаемым лицом зашел в пошарпанный подъезд старенькой хрущевки. Лифт раздражал своим характерным для этого рода домов отсутствием. Пешком поднялся на пятый этаж и с каким-то садистским упорством долго вдавливал клавишу дверного звонка в стену. Дверь наконец отворилась. В открывшемся прямоугольнике дверного проема стоял Виталёс. Вместо шикарной каштановой гривы, волнисто распущенной по плечам или перехваченной на затылке в хвост ― окруживший залысину бобрик. Родимая бородавка, подпиравшая раньше крылышко носа, которой Виталёс всегда так трогательно по-детски стеснялся, бесследно исчезла с лица, оставив после себя след маленького хирургического шрама. Много еще разных штришков бросилось в глаза с порога, и все-таки это был Виталёс, он самый. Хотя и немного пожухший, ссутулившийся. В глазах, однако же, все та же неторопливость, сосредоточенность и характерная лукавинка, хотя натуральной хитрости в нем никогда не было, а больше ваньковатость какая-то прослеживалась… В общем, до боли знакомый и родной человек, с небольшой поправкой на потрепанность временем. А кого оно, время, щадит? Сам-то Егор разве все тот же? Нет, конечно. Никогда не мни себя Дорианом Греем… Подмывало прямо с порога по-мужски обняться, крепко обстучать друг другу бескрылые лопатки. Что б так, как в кино всем нам показывают сцены встреч давних верных товарищей. Но загроможденность и без того тесного коридора этому не способствовала. Неловко протиснувшись мимо Виталия, Егору ничего не оставалось, как пройти прямиком в кухню. Заперев за гостем дверь, Виталий Егора нагнал, и они заколыхались телами в долгом рукопожатии, продолжив под лучшим освещением снимать глазами друг с друга мерку. Егор при этом мысленно ерничал над собой, недоумевая, ради чего нарядился так официально. Виталий-то явно над вопросом своего «фасада» голову не ломал, был одет во все домашнее и даже, похоже, не слишком свежее… Под предлогом посетить туалет, Егор оставил хозяина в одиночестве и не без любопытства поплутал по квартире. Оказалось Виталькино жилье на поверку более чем скромным, уныло-холостяцким. «Снимаешь? – вернувшись обратно, поинтересовался Егор, дабы начать с чего-то разговор. ― Сам-то где постоянно? Откуда пожаловал?» «Снима-аю, не снима-аю, отку-уда да куда-а, – с чудаческой ленцой потягивая слова, задразнился, загримасничал Виталёс, после чего рассмеялся во весь рот, демонстрируя крупную щербину в верхнем зубном ряду. – Ты, что, риелтор? Расслабься, Гарик. Нажми-ка лучше в своей голове «play», пусть в ней заиграет наша музыка…» Егор смутился. Не угадал с порога эмоциональный настрой человека. Не с того начал. Может, даже обидел чем… Виталий без лишних слов усадил Егора за стол. Достал из холодильника запотевший пузырек и большую миску нарезанной селедки в подсолнечном масле, под горкой луковичных колец. Извлек из хлебницы буханку бородинского. Проворно порубил на доске хлеб толстыми мягкими брусками. «Давай-ка за встречу!» Выпили, закусили. Из пронзительно-серых смешливых глаз Виталёса лучилась удовлетворенность свершившимся моментом. Гарик решил подыграть, азартным жестом показал: а не по второй ли, не мешкая? Да кто бы спорил! Повторили. Не дав оклематься после повтора, Виталёс снова разлил по рюмкам. И уж после третьего раза душа, почувствовалось, окончательно размягчилась. «Давай теперь без этих самых!» – крякнул Виталёс, прожевывая селедочку с хрустящим на зубах завитком лука. «Давай без этих самых», – закатив подобревшие глаза, согласился Гарик. На странный манер сформулированная договоренность. Но главное, они друг друга прекрасно поняли. Больше не возникало желания совать нос в особенности быта друг друга: кто, где, как и на какие шиши. Они – Гарик и Виталёс. Они за рамками привычного сознания. Они ― частичка Рок-н-ролла, потерянная во времени... «Ну тогда логичный вопрос, – первым пошел в атаку Гарик, уже четко понимая, какого разговора им по-настоящему хочется. – Как сам думаешь, верно мы тогда поступили, развалив «Испепелённого»? Или все-таки дураки?..» «Честно сказать, не знаю, – улыбаясь одними глазами, ответил Виталёс. – А твое мнение?» «Да я как-то тоже затрудняюсь с ответом, – прикусил губу Гарик. – Красавица-жена, работа непыльная. Или Анталия, или Паттайя в пятизвездочном каждый год. Хм… Могло бы всего этого и не быть». «А у рок-звезд, по-твоему, страшные жены, тяжкая каторга, отдых в Мытищах…» – усмехнулся Виталёс. Как показалось — из духа противоречия. Нарвавшись на сарказм, Гарик малость опешил. В шутку это было или исподтишка? Захотелось как-нибудь уязвить Виталёса в ответ. «Что ж ты без меня в звезды не подался? Кто тебе дорогу перегораживал?» «А что, ты мне, типа, дорогу освободил? – не промолчал и Виталёс. – И я с твоими песнями, как скоморох-одиночка, пошел бы голосить по Руси? Чего городишь, сам вдумайся…» «Влился бы в другую группу, если почувствовал, что не можешь без всей этой движухи, в которую мы так усердно со своим свиным рылом пытались вписаться…» «Я бегунком никогда не был. Мне душой прикипеть необходимо. Мне нравилось, что мы стояли у истоков, были основателями своей группы и хозяевами сами себе. А быть на правах приглашенного на готовенькое, сессионного… Не грел такой вариант». «Хорошо! А что я, по-твоему, не так сделал?» «Да ты все не так сделал!» «С самого начала?!» «Нет! В завершении!» «А у тебя что, – захлебнулся слюной Гарик, – не было права голоса?!» «А у тебя что, не возникло чувства самосохранения? Зачем в одночасье разрушил то, что так кропотливо строил? Почему вдруг решил, что твои идеи должен защищать кто-то другой, а не ты сам? Технически 90% «Испепелённого» – это была твоя интеллектуальная собственность. По совести, только ты мог решать: быть или не быть. Почему ты никогда даже не удосужился допустить, что мне нравится писать соло к твоим песням?! Именно к твоим… Что мне больше ничего другого не надо было тогда?!» Гарик побледнел, осунулся. Взгляд заметался – то суровый, то исподволь нежный. «Тебе, правда, правились мои песни?» «Дуролом! Шестнадцать лет спустя ты задаешь мне такой вопрос!» Егор беззвучно вздохнул и предложил еще выпить. На душе сделалось паршиво, хотя в то же время приятно было обласкано самолюбие… «Но пойми ты! – после опрокинутой рюмки раздухарился Гарик. – Я не хотел рисковать. Может, мне было наплевать на себя в то время. Но какое я имел право наплевать на тебя? Ведь ты очень впечатлительный…» «Я впечатлительный?» «Ты, ты…» «Я?! Впечатлительный?!» «Ты. Впечатлительный». «И что?.. Что из этого следует?» «Не могло ли быть такого, что ты просто-напросто подменял свои мечты моими? А вдруг ты был готов лишь к успеху и, если бы мы его не добились, почувствовал бы себя обманутым? И как бы мне было перед тобой оправдываться? Впору было бы собственную судьбу оплакивать, а тут поди сыщи в себе силы еще перед кем-то ответ держать, кто в тебя на свою беду поверил… Я к такому грузу был не готов. Вводить кого-то в заблуждение, использовать, шагать по головам…» Повисла тягостная пауза. Виталёс набыченно помалкивал, уставившись по вертикали вниз в дно своей пустой рюмки. Чуть смягчившись, Егор продолжил: «Виталька, я очень люблю нашу музыку. Не мою, а именно – нашу! И мы до хрипоты можем спорить, чего бы мы с ней добились, до каких бы высот выстрелили. Но что проку нам превращаться сейчас в Аника-воинов, отравляющих друг друга ненужным бесплодным негативом? Может… давай, проживая свои устаканившиеся жизни, продолжать мечтать, что у нас завертелось бы, закрутилось все супер-пупер? Но мечтать без всяких претензий, а по-доброму… Нам в нашем возрасте разве этого мало?..» «Просто мечтать, – удивился Виталёс. – Мечтать о том, чего не случилось и никогда уже не случится…» «Мы прожили жизнь так, как прожили. Что ж теперь?.. Ни у тебя, ни у меня, увы, машина времени в гараже не припрятана… А тебе не казалось порой, глядя со стороны, что жизнь состоявшихся звезд не приносит им подлинного счастья? Что они в чем-то, может, и выиграли, а в чем-то себя очень сильно обделили?..» «Все дело в том, кем мы были и чего хотели, – вслух задумался Виталёс, пожевывая губу. – Может, мы были не теми, кем хотели. Или нам только так казалось, что хотим того, чего бы нам по-настоящему хотелось бы хотеть…» Виталёс сбил глаза в кучу, поняв, что зарапортовался. «Мы хотели жить! – пьяно воскликнул Гарик в попытке приободрить Виталёса. – Мы не могли сидеть сложа руки на месте. Мы должны были что-то делать. И мы делали! А сейчас мы себя за это судим?! Послушай, почему мы так несправедливы к себе?..» Вопрос без ответа повис в воздухе. А дальше произошло что-то неожиданное и нелепое. Гарик уронил голову на скрещенные руки. Виталёс посмотрел на него удивленным взглядом, но через минуту принял точно такую же позу, забывшись во властно навалившемся хмельном сне. Поначалу могло показаться, они оба дурачатся, решив поиграть в роботов, которым одному за другим отрубили электропитание. Но они не дурачились. …Гарик и Виталёс, как две птицы, взмыли ввысь и полетели навстречу своей несбыточной мечте. Ощущение полета, птичья легкость и беспечность, любовь, даримая небом — как непередаваемо все это было! Внизу колыхалось море рукоплесканий. Девушки, как русалки, выпрыгивали, блистая своей манящей красотой и сверкая чешуйками-блестками модных нарядов, из моря разгоряченных счастливых лиц и вздернутых рук. Под ними проплывал многотысячный стадион, живой людской океан, ожидающий своих кумиров на сцене. Эдакий умопомрачительный «Live Aid» 85-го года, который смотрели два миллиарда человек в ста семидесяти странах мира. Их собственный, выстраданный, заслуженный, счастливый «Woodstock»! Сбывшийся вопреки всем козням неулыбчивой судьбы триумф «Испепелённого»… Руки летели навстречу двум богам с гитарами наперевес, Гарику и Виталёсу, и, не долетая, падали обратно, в дружную жизнерадостную гущу юных танцующих тел… Виталёс, словно ему привиделся тот же самый, один в один, будоражащий сон, что и Гарику, подскочил с табуретки и, выпучив глаза, неистово закричал: «Ис-пе-пе-лён-ный!» Егор Леднев вздрогнул и пробудился. В первую секунду он даже не смог толком сообразить, где находится и что происходит. «Гитару!» – будто борясь с кем-то невидимым, ринулся прочь от стола Виталёс, разбивая кулаками пустоту. Убежав в полной невменяемости в комнату, он, действительно, вернулся с гитарой. И вручил ее Гарику. Егор Леднев посмотрел на инструмент как на какую-то несуразность, изобретение больного мозга. Но, однако же, в руки инструмент взял, не посмел отказаться. «Ис-пе-пе-лён-ный!» – снова зарычал Виталёс, и от его требовательного воинственного клича все сжалось внутри. Кровяное давление ударило Виталёсу в лицо, вокруг глаз и носа оно сделалось кирпично-красным, нездоровым. Гарик, не решаясь больше тянуть резину, запел в полный голос:
Костер догорел. Его пепел красив. Это был я. Огонь дышал мной. Теперь я – птица. Я между небом и землей.
Плохо, хорошо – не нам с тобой решать. Нам гореть, нам с тобой страдать. Всем остальным – жить и умирать.
Я не возьму с собой ничего. Все, что мне надо – это ветер в душе. Но ему там тесно. Он в пути уже.
Есть дорога, которая вперед. Есть пыль, которая в глаза. Забудь про все земное. Мы мчимся в никуда.
Теперь я – пепел. Кто дунет на меня? Теперь я – пепел. Кто дунет на меня?
Испепелённый. Испепелённый. Языки огня танцуют. В сердце вколот нотный стан. Испепелённый. Испепелённый. Ты разбужен будешь лишь дыханьем светлого лица.
А пока тебе гореть. А пока тебе страдать. Всем остальным – жить и умирать.
Теперь я – пепел. Я ветра буду ждать. Чтоб взмыть в небо и птицею летать. Теперь я – пепел. Я ветра буду ждать. Чтоб взмыть в небо…
Весь хмель сошел разом. Спетая в голос песня прочистила мозги обоим весьма быстро и эффективно. Какая-то мистика рок-н-ролльная, рок-целительство… Предусмотрительный Виталик извлек из холодильника новый запотевший пузырь и банку с солеными огурцами. «Надо же, как нас сморило прям за столом», ― удивленно таращил глаза Виталёс, разливая по рюмкам. «Отвык я от водки. Если редко чем и балуюсь теперь, то коньячком хорошим или ромом», – сказал в оправдание себе Егор. «Красиво жить не запретишь, ― усмехнулся Виталёс. – А у меня из-за недосыпа такая тема. Сплю плохо. Ближе к ночи выпьешь для, как говорится, хорошего баю-баиньки – не помогает. А днем пропустишь – и поплы-ы-ыл». «Ну ничего, сейчас-то уже взбодрились! Встряхнула подружка», – Гарик любовно погладил рукой отставленную в сторону гитару. Виталёс как будто даже ревниво проследил глазами за Егоровым жестом. Акустика была из хорошего дерева, с глубоким звучанием, совсем новая. Ощущение, от скуки-одиночества, а может, в порыве внезапной ностальгии, Виталий Калашников обзавелся ею буквально на днях. А уж следующим звеном цепочки – после того, как взбудоражил воспоминания, не только мысленные, но и осязательные, дав припомнить пальцам многочисленные, зажигательные и проникновенные соло собственного сочинения – родилась идея разыскать Гарика… «А что с «Superstar»?» – поинтересовался Гарик. «Да еще как лет десять назад во время переезда умыкнули грузчики, а я поздно хватился». «Обидно», – покачал головой Гарик. «Да не то слово! – сверкнул ледяной жесткостью глаз Виталёс. – Несколько лет мертвым грузом провалялась где-то под слоями пыли, я о ней даже не вспоминал. А тут вдруг так глупо не уследил, и как будто кусок от души с мясом отдербанили…» «Найти бы этих ухарей, ноги переломать! Сам бы лично морды расквасил! – брякнул Гарик и тут же порозовел, перехватив взгляд друга-собутыльника. Виталёс не мог не знать, что Егор воинственностью никогда не отличался. Воевать он умел только вербально… Как бы оправдываясь, вопросительно добавил: – И зачем она им, вправду…» «Да что уж теперь, – махнул рукой Виталёс. – Я из области в область переезжал. Грузчиков нанимал левых, со стороны. Для экономии бюджета. Сам виноват». «Ты прав. Чего сейчас тоску разводить, – поспешил согласиться Гарик. – Не самая, надо думать, великая потеря из тех, что поджидают нас на жизненных поворотах». Вот уже и второй пузырь почти уговорили. В банке плавал последний, уродливо изогнутый пупырчатый огурец. Виталёс не сдержался и сам, без просьб и понуканий, начал рассказывать про свою жизнь. На разъездную работу его заманили хорошими по первому времени барышами. Очень ценилось то обстоятельство, что он не обременен семейными узами. Им такой и нужен был: без угла, без корней. Внушение сработало – Виталёс уже и сам впоследствии бежал от любых отношений, где начинало попахивать необходимостью женитьбы. Лишь бы удержаться на своем месте и не потерять свободы перекати-поля. Прошли годы. Многое повернулось далеко не в пользу перепрограммированного Виталия. Карьеры он не сделал, средств на безбедную старость не скопил, зарплату издевательски урезали из раза в раз. Никто его уже, оказалось, не держит. А куда ему нынче уходить? Где его ждут? От женитьбы он бегать перестал. Скорее, все нормальные женщины куда-то убежали из его жизни, не оставив вариантов. Раньше распирал безумный интерес от возможности поколесить по стране. Сейчас наоборот. Тошнит от новых переездов. Заела усталость. Не исключено, что этот переезд – последний. Сумеет ли прижиться на одном месте? Чем дальше займется? Загадка для него самого… В такие моменты душевного смятения как раз и начинаешь прокручивать перед мысленным взором всю свою непутевую жизнь, выискивая в ней самые яркие картинки, когда душе было теплее всего, когда сердце еще умело воспламеняться и чему-то искренне радоваться… Неловко признаться, как Виталёс по-детски восторженно ждал этого застольного разговора, как не терпелось ему снять сердечную накипь, скопившуюся за годы, открыться перед былым другом нараспашку… Самое гадкое, слушая рассказ Виталёса, Егор Леднев испытывал состояние какого-то внутреннего самоуспокоения. Еще с утра он боялся этой встречи. А вдруг Виталёс что-то пошатнет в его душе, хлестанет наотмашь каким-то коварным аргументом, неоспоримо доказывающим, что годы назад Гарик крупно ошибся, поставив крест на «Испепелённом». Что ласковый безмятежный мирок, который он все эти годы вокруг себя отстраивал ― жена, сынишка-школьник, работа в агентстве, квартира, машина, дача, ежегодные турпоездки – все это пшик, какая-то матрица, обман. Что он добровольно посадил себя в уютную клетку, укравшую бреющий полет души. На своем ли он, поэт и бунтарь, месте? Ничего не перепутал ли когда-то? Но… всего этого – скрытое малодушное облегчение – не произошло. Всматриваясь сейчас в Виталия Калашникова, страдающего хронической бессонницей одинокого 38-летнего ровесника, Егору уже не хотелось ни о чем жалеть и ничего менять. Пусть будет как есть. Прожитую жизнь наново не перепишешь. Стал бы он таким же безвестным и одиноким, или стали бы они оба мегапопулярными медийными персонажами, но все равно внутренне одинокими, всегда чем-то до конца не удовлетворенными – какая суть разница? Виталёс при любом раскладе дышал бы ему в затылок, не давая глотка свежего воздуха с этой своей неотступной преданностью идее, которую он не способен родить самостоятельно, но которой его в неурочный час заразили. Он внушаемый, это правда. Точно так же ему внушили, что в статусе холостяка он будет на хорошем счету в своей конторе. А теперь, выжав из олуха соки, украв лучшие годы, избавляются от парня, оставляя его на произвол судьбы в каком-то доброго слова не стоящем клоповнике. Страшна и безжалостна поступь нового века по хрустящим позвонкам романтиков, не нашедших в нем себя… Опорожнив вторую бутылку и закусив напополам последним соленым огурцом, так долго поражавшим, плавая в рассоле, своей неприглядностью, примолкшие товарищи осовело глядели мимо друг друга, боясь ненароком зацепиться взглядами. Каждый думал о чем-то своем. «Силы остались?» – первым нарушив тишину, тяжело вздохнул Виталёс. «Покой нам только снится», – пролепетал в ответ Гарик. «Ну тогда выбираем «звонок другу», – торжественно провозгласил Калашников и громко икнул. – М-да?» «Угумс», – согласился Гарик, вяло осклабившись. Его опять потянуло на боковую. Лоб просто мечтал уткнуться в гладь столешницы и подарить отдых отравленному алкоголем мозгу. Егор Леднев был вроде бы здесь, а вроде бы уже и не здесь. Такая вот затуманившая голову хренотень… «Прямо скажем, повезло мне с одним хорошим соседом по этажу, самогонщиком, – похвастался Виталий Калашников. – Если вдруг не хватит, всегда разжиться можно. Далеко не шаландаясь и за умеренную плату». «А ты знаешь, нам ведь всегда везло на хороших знакомых», – расплылся в хмельной улыбке Гарик, памятуя о былых «квартирниках», «студии», драм-машине, да и просто о душевных и залихватских молодых временах… «Я – пулей!» – подмигнул Виталик и убежал, громко ухнув за собой входной дверью. Оставшись в одиночестве, Егору невыносимо захотелось курить, и он испугался неожиданного порыва – ведь не курил все эти шестнадцать лет, бросил сразу после окончания института… С чего вдруг пробудилось наваждение? Егор глубоко вдохнул, выдохнул — и, слава богу, почувствовал себя легче. Вспомнил о сыне, о жене, обо всех сложностях своей запутанной, но привычной и, потому, милой жизни. Егор завладел гитарой и, пошмыгивая пустившим течь носом, а вместе с тем мысленно улыбаясь, смешно взъерошил на голове волосы и приготовился к возвращению Виталёса. Виталий ворвался обратно в квартиру словно вихрь, задорный и чумной. В его руке царственно, как белая лебедушка, покачивалась молочного цвета бутыль самогона. «Живем?!» «Живем!.. Как иначе…» Взяв вступительный аккорд, Гарик самозабвенно ударил по струнам…
Пускай не быть богами нам, Не знать ни славы громкой, ни поклонения, Ни стадионов шумных в тысячи глаз Разминувшегося с нами поколения.
Зато не продавали себя, не тратили нервы зазря, Не стучались в закрытые двери мы. Хоть и сходили с ума, и тараканы в головах До сих пор, признаюсь честно вам, не вы-ве-лись.
И пусть музыка наша откровением не стала. Звездам кухонного масштаба долго не светить. Разбрелось по темным норам племя Рок-н-ролла. Оказалось, время лечит. Время было уходить.
В мир Большой Суеты. В мир Глобальной Пустоты. Где свое место не хотели долго видеть мы. Но вот ведь главный прикол: и по прошествии лет «Рок-н-ролльный колобок» за так всех сде-ла-ет!
Возвращаться так прикольно. Время кухонь рок-н-ролльных И не так уж безвозвратно, если только захотеть. Дым клубится, водка пьется, ох играется-поется, Ух по кочкам черт несется – да это ж наш гонец!
Звуком радостных аккордов, голосов чуть-чуть охрипших Встретим заново прибывших. Ну-ка, накати! Так прикольно возвращаться! И пока нам не прощаться – Повторится все как раньше. Как осталось в па-мя-ти…
Комментарии Комментарии пока отсутствуют ...
Добавить комментарий:
|
||||||||||||||||||||||
Курсы итальянского языка в ФДА 
|
СЕТЕВАЯ ВЕРСИЯ
/ АРХИВ НОМЕРОВ
/ АВТОРЫ
/ РУБРИКИ
/ ПЕЧАТНАЯ ВЕРСИЯ
/ О ЖУРНАЛЕ
/ КНИГИ
/ ПАРТНЁРЫ
/ АКТУАЛЬНО
/ КАРТА САЙТА
|
|
