Портал Z

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Предисловие

Первый номер журнала «Коминтерн ХХI», выпущенный Издательским Домом Эльзы Кугель, венчала блестящая редакционная статья «Тень и свет». Статья посвящалась Герою Советского Союза легендарной кимовке¹ Пилар Амаранта Суарес, 100-летие которой широко отмечалось всем прогрессивным человечеством в памятном  2004-м году.

Прошло несколько лет. Я успела охладеть к теме той статьи и, что греха таить, в определённой степени к её героине, как вдруг ранним утром меня разбудил энергичный звонок. Легко узнаваемый голос с въедливой интонацией спросил:

– Спишь? Приезжай, есть идея. Будешь в восторге.

Я обрадовалась: Пилар жива и бодра, слава Богу. Уже через час мы обнимались с ней в «генеральском доме» на Соколе. Сияя неподражаемо молодыми глазами, в боевой раскраске – без скидок на возраст и предрассудки – Пилар выглядела великолепно, и было бы кощунством с моей стороны спрашивать о здоровье.

– Пишу книгу, – идея переполняла её. – Ты мне поможешь?.. Я буду говорить, ты – писать. Это будет бестселлер. Авторские права передам тебе, – Пилар перевела дух и испытующе взглянула на меня: ну, каково?

Надо признать, обещанного восторга я не ощутила. Старуха была очень сложным партнёром в делах. Я поняла это ещё тогда, работая над юбилейной статьёй. Всё, что говорилось ею, обладало железобетонной непробиваемостью к контраргументам. Обыкновенно на выслушивание моего мнения она отводила не более минуты, в течение которой её правая бровь нетерпеливо подёргивалась: не трать слов впустую. Чего здесь было больше – уникальной способности подавлять чужую волю, гипнотического нахальства, веры в собственную непогрешимость – ещё предстоит разобраться, если я соглашусь с предложением, но чем-то таким она обладала, моя Пилар, это уж точно.

Я всё же сочла нужным взять дипломатическую паузу и спросила о здоровье.

– Мы успеем. Успеем, детка... – повторила она многозначительно. И бровь не дёрнулась: всё было решено ДО. Мне отводилась лишь неназойливая любознательность издателя и редактора.

– Кто заказал? Надёжные парни?

– Лариосик попросил... – лицо её сделалось как-то по-вдовьи печальным, – перед тем как уйти...

Я никогда не знала человека с таким именем, но по интонации поняла – лучше не уточнять. Помолчать... Перевести на другое.

– Какой представляется вам книга? О чём? Глобальный социализм глазами радикального функционера-женщины?

– Ты решила, что о вечной Революции? Нет, Эльза... она о вечной Любви.

– Вот как! А жанр?

– Роман, репортаж или путевой дневник – тебе решать. Лишь бы ему понравилось.

– Условие серьёзное. Но как мы узнаем?

– А это уже моё дело. Да у нас обязательно получится! Каждый из нас профи в своём деле. Сложим, и получится что надо, верно?

– Такой Ильф и Петров, да? Вы – говорите, я – пишу. Потом вместе читаем, плачем или смеёмся.

Почему-то мне показалось тогда, в самом начале, что плакать больше придётся мне, а моя старуха, закалённая поражениями и победами в классовых боях, будет мне слёзы утирать.

– Ну, что ж... – отважно заключила я. – Благодарю за честь ещё раз прикоснуться к легенде. Поглядим...

– Приступим, детка, что глядеть. Включай свою хреновину.

Он всегда недопонимал мой специфический индейский юмор. И сам не блистал... нет. Идут пионеры, стучат в барабаны. Станет как городовой на углу и отдаёт им честь. «Отдай, – говорит, – честь, что стоишь». – «Отдала давно, больше нет». А он и не смеётся...

Очень был красив. Просто неотразим. И молодой, и теперь... До самого конца. Что немаловажно. С какого конца не возьми – на оперативной работе или в постели... И большой мастак по бабской части! Так и запишем, для потомков: мастак.

– Большой мастак. Сохранить термин?

– Обязательно! Это редко бывает, чтобы до самого конца...

– До самого?

– Заявляю со всей ответственностью. Сегодня сорок дней, как лежит один, без меня... там... на Головинском. Новодевичье не дали, я звонила. Сволочи. Говорили слова... клали в гроб красные розы, красные гвоздики... А я принесла семь роскошных белых лилий... Мне хотелось, чтобы ему там не было скучно. И ещё напомнить кое-что из молодых лет... Он улыбался мне из гроба своей хитрой улыбкой – помнил наш тайный знак... пароль...

...«Семь белых лилий». Так назывался притон контрабандистов. Я служила горничной, судомойкой. И занималась ещё кое-какими делишками. На ту пору меня знали под именем Мари Хуана. Однажды за товаром из Перу приехал парень. Его звали Лари. Мы сделали с ним три удачных ходки в Мексику и соединились высоким чувством нарколюбви. Мы не знали тогда гнусного грязного дела, что называют: «политика». Мы были заняты собой и своей наживой. Я звала его Лариосик. Он был родом из Аджарии. Это между Россией и Турцией. Это далеко. На другой стороне земли. «Туда надо плыть два месяца, через два океана», – показывал он два пальца, трагически сводя брови. Ты ведь в курсе – самолётов тогда не было.  А наркотики всегда были. «Зачем туда плыть, если нам здесь хорошо?» – «Там мама», – он ответил. И уронил мне на колени слезу. Мама и у нас, в Боливии, святое. Я подумала: жизнь покажет пути, надо лишь уметь выбрать один. Или предоставить право выбора более сильному.

Ну, как, Эльза? Мне доводилось слышать, что главное в литературе – начала и концы. Не забывай: наш успех в согласии. И я буду это помнить неукоснительно, обещаю. А теперь, как говорят: с почином! Приглашаю на рюмку бренди – напиток для освежения памяти и подъёма вдохновения.

Рассказ мой почти не требует хронологических помет, дат и прочих повествовательных правил, принятых в классическом изложении литературного материала. Нужны внутренние драматургические связи, скрепляющие отдельные эпизоды или периоды. Эпохи! Ведь я разменяла вторую сотню... обнахалилась совсем.

Итак, продолжим?

...Я была и бойкой сеньоритой, и соблазнительной сеньорой, и дамой, и фройлен... бабёнкой. Когда мы сошлись с ним, я тронулась умом от любви. Стала делать всё, что он хотел. Мы пили как пьяные черти, очертя голову. Анашу курили и всяческую дурь дурили. Как в гипнозе... Не знаешь – где ты, в какой стране, какое время... Время странная штука, откуда ни глянь. Мне говорили: тормози, время уходит. Кому какое дело! Пусть уходит, только он пусть остаётся. Или ненадолго уходит, но всегда возвращается...

Вынослив и неутомим был, как мул. Я скакала на нём, сколько хотела. Но иногда взбрыкивал, делался невыносим. Сбросить меня норовил своим норовом. Однажды мы поссорились. Это было уже в Москве. Поссорились, я его обидела, сказала «дохлый индюк» на него. Сказала ему эту гадость индейскую и ушла к подруге. Зухра звали. Сидим день, другой. «Апрельские тезисы» штудирен. Да, правильно, в Гамбурге было... На учёбе. Штудирен... И представь себе – этот сукин сын, Лариосик, неделю не берёт телефон. Поспеши, Зухра говорит, вдруг он от горя, сам себя...

Пришли. Спит на голой раскладушке. В чём был. Еды нет, посуды грязной нет. Кошка была – и той нет. На полу, у раскладушки – «Манифест» Карла Маркса. Зухра показывает, пальцем крутит – вызывай «скорую»... психиатрическую...

На вдохновенное лицо Пилар набегает облачко проказливости, видимо, вызванное эпизодом встречи с адептом учения о коммунизме. Повествованию добавляется острота интриги. Складывается ощущение, что сеньора постоянно приукрашивает. Во всяком случае художественное начало в ней чувствуется весьма.

Я стреножила свою журналистскую прыть, изобразила на лице максимальную заинтересованность и... получила вознаграждение.

...Ну, отшкворил он нас, конечно... С голодухи-то. Первой я удостоилась – согласно табели о рангах. Ха-ха! Зухра тоже получила... хоть и не своё. Раскладушка так упоительно скрипела, до сих пор в ушах этот ноктюрн... Обычно мы не позволяли секса на глазах у партнёра с кем-то третьим, но я не стала усугублять... Решила никому не портить праздник. Выждала немного и выперла Зухру за дверь: «Благодари своего чуркестанского бога, что живой уходишь, сучка.» Вот так я сказала. Правильно, детка?

– Проявили достоинство... Природное. Кстати, о природе... У вас были дети?

– Увы. Коминтерновские предписания и кодексы запрещали сотрудницам иметь детей. Если случалось залететь и возникали помехи в работе – избавлялись своевременно: аборт и – за борт. Кому-то удавалось сохранить, выносить, затерявшись в пролетарской массе, подальше от начальства. Тайно рожали, отдавали в приют под чужим именем. Как правило, дальнейшая их судьба была ужасной. Мои материнские инстинкты так и не пробудились. Лариосик был для меня и сын, и дочь. И мать, и отец, и муж, и любовник... Помножь-ка то на это и прологарифмируй – узнаешь, какая Пилар была абортница. Всё равно, что высморкаться или пукнуть, прости за убогий натурализм.

– А супруг? Каких взглядов держался он на проблему детей?

– Лариосик держался непосредственно за мою... Терпеть не мог, если там заводился кто-то ещё кроме его красавца. Только выкажи кто намерение... груши поколачивать в моём саду... Всё! Исход – летальный. Ревнив был страшно, прямо-таки звероподобно ревнив. Единственный раз его безотказный Маузер дал осечку. Мы были на Кубе, в гостях у Рауля. Перепились, знаешь... самба-мамба... Охранник потерял голову... пристал... Если бы не осечка... Как там?.. «...Немного смерти и много любви!..»  Ты подберёшь слова на нашем языке? Индейцев кечуа, озеро Титикака, Боливия. Ты ведь знаешь, где это? Что значит – «в общих чертах»? У чёрта на куличках? Не была... Подай, будь добра, глобус. Вот она, истерзанная революциями и войнами, зажатая со всех сторон, бедная и ограбленная, но гордая как горный орёл, моя родина... Одна из беднейших стран Латинской Америки. По уровню доходов населения. А природные ресурсы? Газ, нефть, золото, серебро, олово и ещё много чего. Теперь, говорят, уран нашли... Где ты видела такое? Гляжу на глобус и испытываю горькую печаль подкидыша, волчью тоску эмигранта и неупокоимую досаду оттого, что не я президент страны моих предков. Разумеется, я плохая патриотка, но я – интернационалка, человек первого интерпризыва!

– Стань вы президентом, что изменилось бы в стране?

– Я бы пошла другим путём. Основа – радикализм. Без пощады и прочих либеральных штучек. Об этом очень толково в моей работе «Симон Боливар и Владимир Ленин», 1931 г., Берлин.

Неожиданно голос Пилар хрипло пресёкся, и, разбросав руки и ноги, она повалилась навзничь. Обильное убранство – бессчетные деревянные и керамические бусы и браслеты, кастаньеты, амулеты –  улеглось с нею на широкую софу. Несколько минут прошли в полной тишине. Неожиданно левый глаз приоткрылся, зоркий зрак обвёл окружающее пространство как оптический прицел безукоризненной чистоты, отображаемое сфокусировалось, и веки сухо защёлкнулись.

– Вздремну... Ты запиши меня на десять к косметологу.

Сырым туманным утром сеньор Диего, страдающий подагрой и артрозом нижних конечностей, сидел у камина в своей спальне, опустив ноги в таз с лечебным отваром. Медноволосая женщина с тяжёлыми бёдрами прислуживала ему. Лёгкими, как крыло ласточки, ладонями обкладывала она стопы распухших ног листьями молодого эвкалипта. Сеньор Диего постанывал от удовольствия: боль в суставах отступала. Ещё три дня процедур и он на ногах. Эти индейские женщины умеют лечить любую хворь или рану. Они из  племени кечуа, что издавна селятся по берегам озера Титикака. Они чистоплотны, никогда не попрошайничают и очень преданы своему хозяину. В его хозяйстве их много: кому-то надо делать работу по дому, ловить рыбу, ходить за скотом. Другие работают на плантациях кофе, коки, хлопчатника или сои. Работы много. Если ты не ленишься работать, с тобой всё хорошо. Нет причин для недовольства.

– После обеда приведи свою дочку, Кончитта, Я дам вам кое-какую одежду.

...Это имя, Кончитта, дал тоже он. Обычное дело, если ты хозяин. По-хозяйски и оприходовал, такое бывает. Кончитта забеременела, как водится, и в срок, не раньше, разрешилась мною. Был сезон дождей, сыро, холодно. И голодно – у матери долго не было молока. Да, Кончитта, эта, по существу, бесправная рабыня и есть моя мать. Её имени настоящего, индейского, данного отцом или матерью, или их родового тотемного, я не знаю. Дон Диего взял нас в дом и повелел крестить меня по обряду католической церкви. Я стала истинной католичкой. Не то, что ты, безбожница... комсомолка. Мне дали имя Амаранта Фернанда Пилар Санта София Суарес Хорхе. Красиво? Могу поделиться.

Один из крупнейших латифундистов страны, прямой потомок Франсиско Писарро, испанского конкистадора, поработителя континента, угнетателя коренного населения, дон Диего Марио Хуана признал меня своим дитя.

Неуютно на белом свете, если ты цветной. Не сразу я поняла, как с этим бороться. Слишком мала была... Классовое чутьё ещё не пробудилось... Ха-ха! Лариосик осудил бы сейчас мою шутку.

Я росла дикаркой, отличалась садистскими наклонностями и недетской изворотливостью, когда меня уличали в содеянном. Из моего короткого детства хорошо помню забавы с овчарками. У них я училась бегать, прыгать... и обнажать клыки, если возникала необходимость. Всё это, и ещё многое благоприобретённое, чертовски пригодилось мне в жизни, придав беспощадность к врагам и фанатичную преданность делу рабочего класса и его авангарда.

Ещё у нас была пони Мачо. Мы её съели, когда началась очередная война... Голод, ели всё... Мне было всего десять. Нет! Целых десять!

Когда я впервые увидела мультик «Маугли» – лет пятьдесят спустя – мне сразу вспомнилась моя «волчья» школа в боливийских джунглях... Лучше бы я осталась там, с ними!

Но судьба распорядилась моей жизнью иначе...

В Боливии – от западных границ с Чили и Перу до северо-восточных с Бразилией – полыхали города, полицейские участки, фазенды.  Вся центральная часть Латинской Америки была объята перманентной революцией. Фазенду дона Диего повстанцы тоже сожгли. За собственную жизнь хозяин расплатился с революцией живым товаром. Так мы с матерью оказались в борделе. Под них приспособили бывшие казармы жандармерии и стоявшие на приколе дебаркадеры. Наш находился в Рио-Гранде и назывался именем бывшего парохода – «Санта-Крус-де-ла-Сьерра». Все нечистоты – и трупы умерших – храм любви спускал в реку, отчего во множестве дохли крокодилы и пираньи. Описать зловоние вокруг притона я, пожалуй, не возьмусь. Перечислить наши болезни – тем более.

Три года «работы на революцию»... Работы за похлёбку из бобов и маисовую лепёшку. Иногда добрый посетитель «доплачивал» сигаретой. Страшно вспоминать...

Лариосик о сути любой революции говорил всегда так: террор массовый, включая классовый, расовый и... кассовый – экспроприация. Экс, говорили его вожди. Любил он это дело! Знал технику, имел фарт и бесстрашие. Настоящий бандит. В своё время входил в группу Камо, ленинского любимца, действовавшего в Западной Европе и в Закавказье. Обеспечивал партию средствами.

...Потом пришёл мой самый чёрный день... умерла мать. Я осталась одна на всём белом свете. Кстати, почему так говорят – «белый свет»? Осталась одна... Мать ни разу во сне не видела... Только хижину, где родилась. Как ты думаешь, я увижусь с ней? Она узнает меня? Я смогу её обнять?

– Не печальтесь, Пилар, дорогая... Вы прожили потрясающе интересную жизнь. Многие могли бы завидовать вам... А как вы оказались в России?

– О-о-о... Запасись терпением и ты узнаешь.

...Оставшись одна, я постоянно дерзила своему хозяину. Однажды обозвала его грязным сифилитиком, и этот ублюдок сильно избил меня и изнасиловал. Той же ночью я дала ему выпить чапу-чапу, а когда он захлебнулся пеной и слизью и сдох, как бешеная собака, выкрала бумаги, экспроприировала кассу заведения и... Деньги, контрабандисты и любовь – вместе могут всё. Сильная троица! Так было во все времена...

...Я занималась доставкой наркотиков, оружия. Мои боссы говорили, что «делаю революцию». Приходилось стрелять в людей. И это тоже называлось «делать революцию». Мне показывали, кого я должна убрать, обеспечивали необходимым... После выполнения задания переправляли, сменив документы, в другую страну или город. Меня арестовывали... В тюрьме я многому научилась. Я постоянно чему-то училась. Даже актёрскому мастерству. Я была способной. Обо мне говорили: у неё природные данные. Потом, извини, Эльза, без подробностей, со мной заключили контракт важные люди. И я оказалась в Штатах. Была шофёром, садовником, горничной,  охранником, нянькой... Долго не могла разобраться –  кто мой хозяин? На мои вопросы я получала ответ: ты работаешь на партию.

– Это похоже на фильм «Никита»...

– Похоже. Обе заведомо обречены... Только одно различие принципиально: она работала на государство, я же – на политическую организацию. Я пыталась вырваться, по молодости. Мне говорили: ты солдат революции! Мне говорили: «Не выполнишь, придётся убить тебя».

– Может, отдохнём, Пилар? Прогулка в фаэтоне по парку, по набережной? Ленч? Музыка релакс? По самочувствию...

– Начнём с порции бренди. Что мне доктор! Кто он такой – лишать меня последней радости? Я ещё держу стакан, чёрт побери!

...Именно при таких обстоятельствах – по линии Коминтерна – я оказалась в Европе. Пароходом «Мария Стюарт», рейсом Чикаго-Гамбург. Какая же гадость эта Атлантика зимой... Если б не бренди, я бы точно сиганула за борт. В Гамбурге я поработала несколько месяцев в издательстве одного русского эмигранта, хорошо подлечилась от тропической малярии. Затем мои опекуны обновили мне документы и отправили, как тогда говорили, в Совдепию... Так я стала штатным сотрудником секретариата. На дворе гуляли остатки НЭПа. Славное изобретение вождя мировой революции.

– Интересно, что писали в ваших анкетах?

– А-а-а... Галиматья всякая. Мать – международная авантюристка и тройной агент Ватикана Мата Хари. Отец – журналист по Ближнему Востоку, сбытчик наркотиков Мэт Харрисон, авантюрист. Ну, и остальное... Тысяча и одна ночь. Да, чуть не забыла. Незадолго до моей отправки в Европу Голливуд снял знаменитый фильм «Саид Бей и задира Боб», я в главной роли. Фильм имел успех, а моя пёстрая «легенда» значительно обогатилась... Ты поняла, да? На эти деньги я с годик пожила в Испании... на родине предков. Немного обуржуазилась, что было полезно в дальнейшей работе, немного отвыкла от бренди в пользу «Малаги»... Ну, а дальше... Извини, мне на горшок!

– «Тысяча и одна ночь...» Лучше не придумать. Как соотносилась сказка и быль в затерянном мире вашей личной жизни?

– Меня терзали долгие разлуки и неизвестность. Но работа держала в узде. Кроме того, я каждую свободную минуту учила языки. Русский, немецкий, английский, испанский, португальский, итальянский. Я знала двадцать девять языков и диалектов. На разговорном уровне, правда, но согласись – не слабо для девушки из индейского племени кечуа в перуанских Андах... Я ещё расскажу о тех местах. Мы можем даже слетать туда. У меня на берегу Титикака небольшой домик и собственная взлётно-посадочная полоса.

Медленными глотками Пилар допила свой бренди, почмокала и лукаво прищурилась:

– А ваш варварский, непостижимый, прекрасный русский язык! О боже, как я его ненавидела! Какая была дура набитая! Какой ещё язык содержит в себе такое нелепое великолепное сочетание: «дура набитая»? Какой яркий образ! Или: «наплету с три короба», «тень на плетень»... Прелесть! Чем он ещё хорош – так это возможностью отлично скрывать мысли. Вот говорю с тобой, а мысли мои далеко-далеко, с ним, в разбитом вагоне-скотовозе. В створ сорванной двери несёт обжигающий сухой зной и песок бескрайней пустыни. На дощатых грязных нарах вповалку полуголые измождённые люди. Среди них я и Лариосик. По последнему паспорту – Илларион Луарсабович Комикадзе. Национальность: грузинский коми с мингрельскими корнями. Место рождения: г. Москва, улица Большая Грузинская, дом 6, как войдёшь налево, три звонка.

Это о личной жизни. Или путевые заметки Пилар Суарес «Сны странствий».

Так где наш фаэтон, Эльза?

...Долгие разлуки, неизвестность... Жить тошно, хоть в петлю, хоть с моста. Но надо работать. Товарищи говорят: пойди к начальнику, поможет... Вхожу в кабинет: пошлите на смертельное задание. Послал – товарищи оказались правы – раздеться и лечь на служебный диван. Графин пролетел мимо его головы.

...Из Коммунистического университета нацменьшинств, так же как из Института красной профессуры, из чего-то ещё заочного нас тут же с треском выперли, точнее не скажешь... За что и люблю богатый русский язык. Впаяли срок за связь с меньшевистским подпольем Закавказья и гнилой политический авантюризм. Потом, правда, санкции не раз пересматривали. Нашли «врагов», кретины... Ну, да ладно, дело прошлое и давно закрылось. То есть накрылось медным тазом. А тогда было обидно.

Лариосик не просёк вовремя – блукал где-то, от ВЧК-ОГПУ бегал. Я ему говорила, если ты честный меньшевик, лучше бежать к ним, чем от них. Ну, дадут символически...  А он: молчи, женщина! Блукал и блукал между Тифлисом, Батумой и Сухумой. Там, в Тифлисе, его и взяли. В Нахаловке, у Гиви Кондауришвили. Свои донесли, кто ж ещё. Сеть была частой, семь на восемь, восемь на семь, а мы всё сидим да квасим... забулдоны базарные. Взяли спокойно, без стрельбы, белым днём... и – в Москву, в Бутырзон на посиделки. Пока шло следствие, политические ошибки милого сошли на нет. Я же своей ошибкой считала только пролетевший мимо графин и в ссылку отправилась как жена русских декабристов. Чем горжусь и поныне, от чистого сердца говорю. Га-ва-ру!

...Николаевские платформы. Москва-товарная. Подъездные пути. Раздолбанные в щепу, оголившиеся ржавым исковерканным железом вагоны «СВ». Скотовозы. Полусгнившие, в дерьме и крови, в налипшей слоями соломы нары. Щели заткнуты тряпьём. В углу – общее для всех, обгаженное отхожее место: «очко». Из которого на шпалы хлещет струя горячего дизентерийного поноса. В эту же дыру на ходу спускают умерших. Ногами вперёд. Старший по вагону делает на косяке зарубку – для конвоя: ещё один. С этим здесь строго: учёт, контроль. Подлежащая строгому учёту голова расшибается о шпалы, содержимое разметается, высшая в мире материальная субстанция – человеческий мозг – пропадает без толку. Птицы – и другая степная живность – расклюют-растащат тела, вычистят кости скелетов да куски битых черепов. Дождь, зной, снег, сухой ветер выбелят останки выбывших людей. Осилившим тифозную вошь и кишечную инфекцию останется призрак надежды, глупой, но неистощимой, как русский «авось», существующий только в русской безнадёге, только в утешение неутешных безумцев.

Дорога дальняя. Поезда литерные, нечастые. Из Европы в Азию: Москва – Рязань – Уфа – Челябинск – Оренбург – Кустанай... озеро Кушмурун.

Оставшихся в живых – спасибо коминтерновской  прививке, местной жвачке из верблюжьей колючки со змеиным ядом и иммунитету краснокожих – вели битыми овечьим тропами дальше на юг, точно по меридиану. Ещё вёрст сорок шли, заплетаясь отвыкшими от ходьбы ногами, не слыша лая конвойных собак, пока старшой, коми Зузегов, не подал команду: «Привал! Оправиться!» Он дал всем по сухарю и спирту, а Лариосику ещё и добавил: земеля наполовину. И всё повторял:

– Социмущество стеречь... дисциплину беречь... Будешь уполномоченным... Провизия – твоя, бабы – твои, остальное тоже...

От такой царской щедрости Лариосик забыл элементарные приличия афериста международного класса и как последний кинто на тифлисском базаре завёл своё блатное: «Палм Бич, Флорида, Ю-эс-эй, стиль баттерфляй на водной глади вам щас покажуть четыре... дяди...» Коми пил плохо, из куплета разобрал только последнее слово и то в непонятной транскрипции. Я было взялась переводить, но он стрельнул из нагана у меня над ухом и упал лицом вниз. Упал намоченный. И подмоченный. Лариосик, как новый уполномоченный, забрал у Зузегова флягу, чтобы стеречь социмущество самому.

Тем временем со стороны озера Кушмурун наползал странный цветной мираж: лёгкие небесные струи колышут широколистные пальмы, белопенный прилив расплескался...  Из воды, один за другим, поправляя на ходу оружие... «идут витязи четами... и дядька впереди идёт...» Перестроившись, рота морских пехотинцев скрылась за горизонтом.

– Что это?.. – вскинулся Лариосик. – Галлюцинация?..

– Какая нация? – вмиг протрезвел Зузегов. –  Откуда взялись? Откудова, я спрашиваю?!

– Из озера вышли... откуда...

Мираж растаял. Впереди, за пыльной гривой бархана в небо взвилась красная ракета и тотчас грохнула строевая песня:

– ...Непобедимая и легендарная, в боях познавшая радость побед...

– Чаво-о? Кто приказал? Контра! Белые, Василь Иванч!

– Заткнись, вохра! Ученья идут... Заброс десанта в глубокие тылы противника.

Зузегов затих. Вскоре стихла и песня.

Утром старшой провёл внеплановые занятия по Уставу караульной службы, и конвой отбыл в обратном направлении. О морпехах поклялись молчать. Я молчала тоже. Прежде всего, не доверяя инфицированному мозгу, который ещё долго сохранял способность к галлюцинациям. Потом отраву мозга смыло, и мне вспомнилась легенда о подводных тоннелях в озере Титикака.

Придёт время, и я узнаю, откуда и куда идут эти тайные пути древних...

В ссылке я работала учительницей знаний. Теория и практика мировой революции широко шагала в пролетарскую массу.

«Слабые умом и духом – сорная трава под ногами революции. Их удел – пуля в затылок или штык в живот. И пусть их неприбранные кости без счёта белеют на бескрайних пространствах земли. Победа пойдёт за нами, как послушный пёс за хозяином».

Вот в таких категориях, или близко к ним, я начинала каждый учебный день знаний для сыновей местных скотоводов. Осторожно откинув полог, на четвереньках, они влезали в просторную Красную Юрту и, не поднимая узких глаз на учительницу, рассаживались на кошме. Парни знали: они обязаны учиться, чтобы правильно жить дальше. Этому их учит чужая строгая медноволосая женщина, обладающая непререкаемой властью над ними. Большей, чем власть отца и матери. Откуда у неё такая власть, никто из этих неискушённых парней не задумывался. За два-три года она вдолбит в их головы главное знание мира: борьба угнетённого класса за лучшую долю – священна. Она и её помощники по Красной Юрте обучат их выполнять простые команды, ходить строем, стрелять из карабина и нагана. Потом их увезут в армейские казармы, и они забудут слово апа и запах родного очага. Зато выучатся бить врага, которого укажут командиры. А самые способные из них войдут в состав РККА, в кадровый резерв партийного авангарда. Или будут вовлечены в работу заграничных подразделений Коминтерна и разъедутся по свету. Но они всегда будут помнить медноволосую женщину, которая первой откроет им смысл и притягательность священной борьбы рабочего класса и бедного крестьянства за свои права.

– Пилар, история знает много примеров, когда женщина – именно в силу того, что она женщина, – оставаясь преданной идее фикс своей жизни, допускает некоторые вольности личного свойства, идущие вразрез, так сказать, с моральным кодексом... Коллонтай, к примеру, Инесса Арманд...

– Поняла. Нужен эпизод из ссылки...

Меня ученики никогда не возбуждали. Грязные, туповатые, всегда какие-то сонные, они, мне казалось, и не знали ещё женщину. Лишь один из них чем-то выделялся: мешал мне на занятиях, отвлекал, не давал сосредоточиться. Посмеивался надо мной исподтишка с презрением знающего себе цену мужчины. Однажды в неурочный час он вошёл в Красную Юрту, принёс сушняк и кизяк для очага. Я совершала омовение, сидя на корточках, и даже не повернулась к нему спиной, не смущаясь его жадных, загоревшихся глаз.

– Куч менен алгын келеби? (Хочешь силой взять?) – спросила я со скрытой угрозой, ловя каждое движение.

Парень не ответил, но глаза сказали: и возьму.

– Аракет, баатыр! (Попробуй, герой!) – я подтянула к себе тесак для рубки сушняка.

Пару минут мы смотрели друг на друга. Если честно, я хотела, чтобы он решился... И он кинулся на меня как молодой леопард на антилопу. Я отбивалась со всей яростью, но тесаком не воспользовалась... Силы небесные покарали бы меня, погуби я такую мощь и красоту. Никогда в жизни не испытывала я ничего подобного... Спасибо и тебе, что напомнила.

– Лариосик, разумеется, прознал?

– Конечно! Он, как уполномоченный, всё знал...

А тунгус... Ушёл мой тунгус... на юг, в горы. С двумя лошадьми и баклажкой воды. Звал меня...

...Вскоре меня вернули в Москву, раньше срока – надобность явилась во мне. Думаю, это Лариосик сделал, не хотел меня видеть... Но он клялся, что ни при чём.

Ранним свежим утром убегала я прочь с Кушмуруна. Бежала обочь дороги, бежала, пока не упала. Сжавшись в комок, желала лишь одного – спрятаться, уберечься, убежать от собственных мыслей.

 «...А когда зашло солнце, ангел смерти вынес на поле лукошко с сорными травами и среди новых зелёных всходов бросал семена зла и раздора. К утру их зелёный обман прикрывало бестрепетное солнце, и человек радовался богатым всходам засеянных полей».

Прятаться от собственных пагубных мыслей я научилась уже в Москве...

Лариосик оставался там.

Каждую ночь я ждала, глядя в окно. Как сейчас помню: глухая ночь, огромный чёрный двор, тёмные окна... И только в одном свет. Крайний слева подъезд, третий этаж.

...Услышала шаги ещё от ворот, с Ордынки. Так только он мог шаркать по мостовой. Он шёл на свет моего окна, как ночной мотылёк. Пересёк наискосок двор, вошёл в подъезд, постоял – я слышала запах махорки – и, тихо ступая, держась за перила, поднялся. Дверь была приоткрыта, я в тени, за порогом, и руки у горла... Сердце бух-бух-бух... Больше не хочу... слишком свежо в памяти...

– Ну, пожалуйста, Пилар!

– Ты самая хищная папараца!..

...Не знаю, почему я его встретила на Вы... Старый, лысый... А сорока ведь не было. «Как много Вы страдали, бедный мой!» – будто театр играла. И он подбоченился, ногу отставил вбок и свысока так: «Не  говори обо мне в прошедшем времени, женщина! Я и сейчас... страдаю». Подхватил на руки, как орёл свою добычу, и унёс... Даже сапог не снял...

...Что потом? Чистка аппарата. Смена руководства под новые задачи ЦИК. Перековка кадров. Пересмотр старых грешков. Тогда многие фукнулись... Лариосика как агента Коминтерна первой формации снова послали в спецкомандировку. В Испании они с басками сделали ЭКС, но попались. На выручку подняли связи французской «Сюртэ Женераль», могущественной по своим возможностям, но дело кто-то тормозил...

Я оказалась «за штатом», практически, без средств, и активно пошла по рукам. Не стану называть, кому из высокопоставленных хозяев они принадлежали. Впрочем, я несправедлива – кое-кто из них позже помог мне с работой за рубежом...

– А кто эта красотка на афише?

– Констанция Еланская. Моё сценическое имя. «Романсы и куплеты», «Блондинки и брюнеты». Выступала в саду «Эрмитаж», в «Метрополе»... Успех имела оглушительный. Московская шпана подрисовывала кое-что спереди, а в фамилию – для благозвучия – вставляла вторую букву алфавита... Прекрасное время революционных преображений! Язык омолаживался, расцветал, букварь не поспевал за шалостями эпохи. Впрочем, как и сама жизнь... Писк дерзновенной разнузданности! «Долой стыд!» Голые девицы вешали ленту на грудь – «Свободу!» – и по бульвару шеренгами... Ноги выше головы. Кордебалет называлось.

– А это? Тоже вы? Театр-студия Мейерхольда. Потрясающе!

– Всеволод Эмильевич призывал пролеткульт: «Как ты посмела, сучий потрох, позорить наши неподкупные ряды?! Как ты, конкретную твою мать, посмела заводить на чистых просторах социализма частную борделю? Буржуазная морда! К стенке её!»

– Как публика принимала пьесу?

– Богемные барышни, курсистки, морфинистки, бомбистки визжали от восторга. Эмансипе, пробы негде ставить. Красный пролетарский платочек на головку с чёлкой, и туда же – на бульвар... «На борьбу с сифилисом!» Рабочая молодёжь хлопала и топала сапогами.

– Кого вы играли?

– Содержательницу притона Симу Симанскую.

– Невероятно! Вы устали, Пилар... Может быть, перерыв?

– К чёрту!.. Стоп! Ты сама-то кто? Судебный пристав? Прокурор? Или из дурдома?..

...Пилар опять надралась до чертей.

Великолепное сочетание по цветовой гамме: пыльно-золотистые шёлковые шпалеры на стенах гостиной и белое с оранжевым – на потолке. Богатая лепнина бордюра и потолочное обрамление люстры. В проёме между высоких стрельчатых окон в массивной, под красную медь, литой раме – картина из библейских сюжетов: обнажённые женщины под вековой чинарой у ручья. Пышные формы, распущенные вьющиеся смоляные волосы. Лица устремлены на распятую молодицу, вместо гвоздей – стрелы, летящие с небес. Яркие, насыщенные краски. Внизу строка тушью по латыни: «Каждая святая в прошлом великая грешница». Эльза пыталась прочесть автора, но различила только две буквы в конце. “…es”. «Надо будет спросить Пилар, – подумала она, прислушиваясь к постукиванию старухиной трости о паркет. – Проснулась, слава Богу... А то помрёт во сне и книгу некому будет закончить. Ведь самое интересное впереди...»

– Всего тысяча боливиано, – кивнула Пилар в сторону картины. – Хозяин-антиквар уверял, что это Родригес, ХVI-й век. Подлинник. Я не разбиралась тогда. Купила, чтобы подарить Лариосику – ему нравились женщины полные... жопа чтоб свисала. Вульгарный вкус. Синдром голодного мужика. Из тех, кто обожает курдючное сало.

Пилар замолчала, покрутила браслет на высохшем коричневом, в чёрных точках, запястье, закурила.

– Простите великодушно, фрау Кугель, – выдохнула, пуская кольца дыма к люстре, – самой в дурку пора... Хотите кофе? Нет? Тогда следующая глава.

...На московских подмостках я вертелась около трёх лет. Пока Лариосик не сбежал из тюрьмы с помощью друзей из Касабланки. Друзья спросили: «Тебе в Гавр или в Одессу?» Они только это спросили, ничего больше. Через неделю он сошёл в Одесском порту с сухогруза под французским флагом. Деньги, документы, Walter калибра 7,62 и никакого досмотра... Если ты предъявляешь пограничникам удостоверение личности сотрудника Исполкома Коминтерна, тебе зелёный свет. Да ещё и охрану предложат. Такой был порядок. Завёл его Димитров. Мой Лариосик был вхож в очень важные кабинеты, так как часто выполнял личные задания «интимного свойства». Он молниеносно вычислил всех моих обидчиков, по чьей воле я оказалась без работы и превратилась в Констанцию Еланскую, и всех их настигла его беспощадная рука.

Потом мы немного отдохнули в Абхазии и Тбилиси, а затем вернулись в Москву. Надо было решать вопрос о моём дальнейшем трудоустройстве. Были варианты: оперативная работа – с элементами физического устранения идеологических противников – по линии Коммунистического Интернационала молодёжи, и работа по подготовке кадров, по линии Коммунистического университета нацменьшинств. Второе предложение исходило от члена Исполкома Коминтерна, руководителя  компартии Ирана Али Султан-заде, друга Лариосика. В его кабинете портрет Али, потом можешь посмотреть. Этот перс питал ко мне нежные чувства... И сказочно хорош был в постели.

Было ещё и третье. Краткосрочное, но долгоиграющее... Редактирование учебно-справочного пособия «Вооружённое восстание в странах третьего мира». Авторы: Бюро агитации и пропаганды Коминтерна и командования РККА. От этого предложения, будучи дурой набитой, я отказалась. Впрочем, это я сейчас так рассуждаю, старая пердунья. А тогда я была молода, авантюристична и метко стреляла. Своё место в беспощадной классовой борьбе я видела в рядах пролетариев и беднейших слоёв трудового крестьянства, а не в кресле редактора, в кабинете с книжными шкафами. Так и заявила своему обожателю, когда мы обсуждали вопрос за столиком в «Национале». Он смотрел на меня с сожалением.

– Будет война, – сказал. – Повсюду, надолго. Люди будут гибнуть миллионами. Лучше переждать её, строча на «Ундервуде», в тёплом кабинете, в Москве, чем строчить из пулемёта «Максим» в промёрзшем окопе, где я не смогу тебя найти...

Он забыл, что я упёртая, краснокожая кечуа, обученная убивать, сколько потребуется. Не думая остаться живой.

...Пособие вышло без моего участия и разошлось по спецканалам. Книгу открывал гимн словами: «Наш лозунг – Всемирный Советский Союз». Это всё, что было в ней моего...

Этот период – 1930-1935 гг. – памятен мне тем, что я всё чаще и всё глубже стала думать о родине. Слишком много разных и, как оказалось, связанных между собой событий развернулось в центральной части Южной Америки, в моей Боливии и соседнем Парагвае.  Сколько людей, судеб... ²

...Мне выпала честь знать Ивана Тимофеевича Беляева. О масштабе его личности, о воинской чести и доблести, о нравственном понятии долга и о многом другом, характеризующем его как человека, считаю своим долгом рассказать современному читателю. Но об этом позже.

А сейчас – о событиях, произошедших со мной в Москве накануне Чакской войны, событиях, в результате которых моя работа за рубежом приобрела совершенно неожиданное для меня направление. В известной степени, благодаря этому мне вскоре довелось познакомиться с Иваном Тимофеевичем Беляевым и его офицерами, с людьми, которые оставили во мне на всю жизнь глубокий след. Забубённая, оголтелая кимовка, искренне верившая «наш лозунг – Всемирный Советский Союз», впервые почувствовала глубокое уважение к вынужденным эмигрантам, гонимым, но не сломленным, способным обрести вторую родину и драться за неё насмерть безо всяких условий. Может быть, это и есть настоящие интернационалисты? Понятие «Белое движение» стало терять для меня синоним враждебности – в нём участвовали и весьма достойные люди.

Споры между Боливией и Парагваем тянулись десятилетиями. Причина – область Чако, где сходились границы Бразилии, Боливии и Парагвая. Чако не была отображена на географических картах, фактически ничейная. Не было точного разграничения между Боливией и Парагваем. На ту пору это была неизведанная земля, полупустынная, холмистая, местами болотистая, сельва – влажные тропические джунгли. Здесь обитали племена  дикарей-людоедов морос, которых боялись даже местные индейцы гуарани. Когда же в боливийской части Чако  нашли нефть, борьба за парагвайскую часть Чако, где наличие нефти было весьма вероятным, стала неизбежной. Боливия, помимо прибылей от эксплуатации нефтяных месторождений, рассчитывала – в случае захвата парагвайской части Чако – на возможность выхода к Атлантическому океану (по реке Ла Плата).

Война началась 15 июня 1932 года атакой боливийских войск и длилась три года. Это была, без преувеличения, самая кровопролитная война XX века в Латинской Америке. На стороне Боливии выступала американская корпорация «Стандарт Ойл», финансирующая современную армию, вооружённую танками, самолётами и возглавляемую немецким командованием. Ещё в 1908 году кадровые немецкие офицеры были приглашены президентом в качестве военных советников. По окончании Первой мировой войны в боливийской армии уже служило более 120 германских офицеров-эмигрантов, отвоевавших на Восточном фронте против России (...)  На стороне Парагвая было лишь около пятидесяти тысяч призванных по мобилизации туземцев, вооружённых мачете, и (...) в качестве добровольцев воевало от 70 до 100 русских офицеров, двое из них (...) в генеральских чинах. Главнокомандующим был назначен полковник Хозе Феликс Эстигаррибиа, талантливый и решительный военачальник, происходивший из племени гуарани. Генеральный штаб возглавил Иван Тимофеевич Беляев, бывший генерал русской армии.

Иван Тимофеевич Беляев родился в 1875 году в Санкт-Петербурге. Его семья по мужской линии – профессиональные военные: отец, дед, прадед, братья. Ещё будучи мальчиком он «познакомился» с Парагваем. Нашёл на чердаке усадьбы своего прадеда, адъютанта Суворова, старинную карту Асунсьона – столицы Парагвая. Стал интересоваться географией и историей страны,(...) был покорён, влюблён, можно сказать, в её смелый и мужественный народ. Ошеломлён его трагической судьбой.

Он самостоятельно изучал испанский язык, словно предчувствуя свою судьбу – оказаться эмигрантом в испаноговорящей стране, на другом континенте, служить ей верой и правдой, стать её патриотом и почётным гражданином. В кадетском корпусе сверх учебной программы изучал антропологию индейцев, этнографию, историю. Причём делал это сознательно, как человек, обретающий возможность сам влиять на свою судьбу.

Судьба Беляева ничем не отличалась от судеб большинства верных присяге офицеров старой русской армии. Первую мировую он начал в 1-м Кавказском стрелково-артиллерийском дивизионе. Бои в Карпатах – орден Святого Георгия. В 1916 году – знаменитый Брусиловский прорыв. Наступил 1917-й... Произведённый в генерал-майоры, остро переживал разложение армии и гибельный распад государства. В 1918-м И.Т. Беляев оказался в Добровольческой армии, на Дону. Активно воевал на стороне белых, но не принимал репрессивной политики против своего народа. В 1921 году вместе с остатками разгромленной армии Врангеля вынужден был навсегда покинуть Россию. В 1924 году Беляев вместе с супругой прибыл в Парагвай, где начал хлопотать об организации русских колоний. В пользу своей затеи приводил аргументы, говоря об огромных неиспользованных землях в провинции Чако, способных прокормить тысячи переселенцев.

Парагвайцы охотно приняли Ивана Тимофеевича. Он получил согласие президента страны Элихио Айялы на создание в Парагвае русского «Культурного ядра». Ему было поручено организовать приезд в страну специалистов (инженеров, путейцев, конструкторов, геодезистов и т.д.) для содействия в подъёме экономики, транспорта, машиностроения. Генерал нашёл эти кадры – среди них были крупные специалисты из Инженерной Академии Санкт-Петербурга – организовал их приезд, обустройство на новом месте и основал «Союз Русских Техников» в Парагвае.

Используя эмигрантскую прессу, Беляев обращался ко всем русским, вынужденным скитаться за пределами родины, призывая приехать в Парагвай и создать там национальный очаг культуры для сохранения всего положительного в надежде на возрождение России. Позднее И.Т. Беляев писал об этом: «В мире продажного разврата и растления я надеялся найти горсть героев, способных сохранить и возрастить те качества, которыми создалась и стояла Россия. Я верил, что эта закваска, когда совершится полнота времён, когда успокоится взбаламученное море революции, сохранит в себе здоровые начала для будущего. Если нельзя было спасти Россию, можно было спасти её честь».

Мне позвонили и вежливо пригласили на встречу с товарищем Чемермазовым: за вами приедут через час, будьте готовы. Говорящий не объяснил, кто такой товарищ Чемермазов. И я о таком не слыхала. Оделась строго, хорошего не жду. Волнуюсь. Как бы Лариосику дать знать, соображаю. Мобильных ведь не было. Звонок в дверь, точность военная. Молодой, подтянутый.

– Готовы? Машина ждёт.

– Куда? Мужу записочку хотя бы...

– Генштаб РККА. Записок не надо, он в курсе.

Товарищ Чемермазов представился руководителем вновь созданной структуры ГРУ РККА по техническому оснащению армии и флота «новинками тайного оружия». Любезно улыбнувшись, он успокоил меня, предупреждая вопросы:

– Вам будет интересно, вот увидите. Поедете на родину, познакомитесь с нужными людьми, наладите связи, и будете выполнять наши конкретные задания. Всё как обычно.

Товарищ Чемермазов был явно из военспецов, чувствовалась офицерская косточка. Обходителен, взгляд внимательный, твёрдый.

– Вы не переживайте. Супруг на связи – всё будет отлично. Иначе и быть не может. – Возможность отказа не допускается.

– Я солдат мировой революции, ваше дело – приказывать...

Он поморщился, но тут же, улыбнувшись, позвонил адъютанту:

– Захарова. И чаю гостье.

Кивнув вошедшему, продолжил:

– Сейчас там, на вашей родине, война. Боливия и Парагвай бьются за нефть. Вы в курсе, конечно. Армию Боливии возглавляет немецкий генерал Ганс Кундт. Парагвайской армией командует русский генерал Иван Беляев. Старые противники по 1-й мировой войне. Оба являются ярыми врагами Советского Союза. Вам придётся бывать в их ставках.

– Я должна их убить?

– Не обязательно. Лучше использовать. Теперь к делу. Вы ведь бывали на озере Кушмурун, в Казахстане? Помните роту морских пехотинцев, вышедших из воды с полной боевой выкладкой? Павел Николаевич пояснит вам, как работает эта... штуковина. В мировом, так сказать, масштабе. Павел Николаевич Захаров, доктор военных наук, начальник проекта. Итак, небольшая лекция. Что такое земной шар?..

... Дальше я почти ничего не помню. Не сдержалась: я необразованная индейская шлюха, факультетов-университетов не кончала, и даже не начинала, рядовой боец в борьбе за свободу угнетённого класса, идём в тир или на полигон, я покажу, что я умею, из всех видов стрелкового оружия, от лука до шмайсера. Могу, на худой конец, подпоить заданного фигуранта и выкрасть у него документы. Из умственного – разработать операцию устранения и пути отхода с гарантированным успехом. Могу на разных языках писать плакат «Пролетарии всех стран...», заводить народные массы на митингах, организовывать стачки и забастовки, внедрять в толпу провокаторов, устраивать побоища... Могу представлять организацию на выборах, крушить идейных противников... Да что там!.. Многое что могу... Но не могу знать сапёрное дело, фортификацию, капониры, аэродромы, береговые артиллерийские батареи – я не училась этому. Никогда не знала, что Земля – не шар, а «эллипсоид Ф.Н. Красовского», у которого радиус большой полуоси составляет 6 378,2 км, а малой – 6 356,9 км, что карты западного и восточного полушарий даны в азимутальной проекции Ламберта...

В голове моей яростно звучал протест, а Павел Николаевич продолжал невозмутимо вбивать в неё гвозди неизвестных терминов и понятий.

– ...Закончены изыскания геопланетарного сегментарно-параболоидного портала с конечными районами маршрута Кушмурун (СССР, Казахстан) – Титикака (Боливия, Перу). Время в пути в зависимости от отлива-прилива максимум – 1 час 56 мин., минимум – 1 час 41 мин. Ведутся ходовые испытания наземных и подводных транспортных средств и подразделений с вооружением. На очереди проект «Шамбала», проект «Южный Крест», материковое полушарие. В Москве портал имеет два сухопутных входа-выхода: первый – метро «Красные ворота», второй – Тайницкая башня Кремля. Допуск в портал и перемещение по нему может быть санкционировано только Наркомом Обороны и Начальником Генштаба РККА.

...Стальная кабина, похожая на кабину самолёта, беззвучно перемещалась в освещённом тоннеле, выложенным огромными стальными тюбингами. Сигнальные и навигационные огни сливались в непрерывную ленту, уходящую плавной спиралью в глубь Земли. На табло в кабине высветились скачущие цифры: скорость – 8,2 км/сек, вторая космическая. Навигатор показывает участок прохождения земной мантии в разрезе, широту и долготу точки, соответствующей несущейся по хорде адской машине.

– Закройте глаза, – командует пилот, –  таблетку под язык. Через 2,5 минуты войдём в акваторию озера Титикака, квадрат «Красная всадница».

В закрытые глаза бьёт красным – это от перегрузки пульсирует моя красная кровь. Как много красного... Огромный красный зверь распластался на карте... СССР. Красные камни нагорного Перу. Квартал красных фонарей. Краснокожий индеец. Die rote Fane. РККА. Институт Красной профессуры. Завод «Красный пролетарий». Метро «Красные ворота». «Красный мак» – духи проституток. Орден Красного Знамени. «Мы красные кавалеристы и про нас...»

Я уже теряла сознание, когда услышала в шлемофоне:

– Ну, вот... приехали. Откройте глаза, сплюньте таблетку.

– Славно прокатились!

...Судьбе было угодно, чтобы элитные офицеры двух европейских армий, сражавшихся друг против друга в Европе, сошлись, словно переигрывать войну в тысячах километрах от своей родины.

Поначалу боевые действия представляли собой беспорядочные стычки в джунглях  за отдельные укреплённые пункты, именуемые фортами. Парагвайская армия была оснащена хуже, связь и снабжение батарей фортов приходилось поддерживать на лошадях. Боливийские войска захватили форт Бокерон, а затем и форт Карлос Антонио Лопес. Генерал Беляев с отрядом парагвайских войск отправился вверх по реке Парагвай, чтобы отбить захваченный боливийцами форт. Завязались тяжёлые бои. Первый штурм был отбит боливийским гарнизоном. Эстигаррибиа приказал перебросить в район форта почти всю парагвайскую авиацию. В результате интенсивных бомбардировок остатки боливийского гарнизона капитулировали. За операцию по взятию форта Бокерон И.Т. Беляев получил звание дивизионного генерала. В этой операции русские офицеры, подчинённые Беляева, понесли первые потери: погиб в бою под шквальным огнём майор Василий Фёдорович Орефьев-Серебряков. Последние слова его были: «Прекрасный день, чтобы умереть».

Об этом бое и гибели русского офицера газеты Асунсьона вышли с моей статьёй «Воинская честь» – я только начала работать «по линии товарища Чемермазова» под прикрытием военного репортёра. Именно та доблестная гибель майора Орефьева-Серебрякова и потрясшие даже мою выжженную душу его последние слова явились поводом для встречи с генералом Беляевым. Длилась она больше часа. Иван Тимофеевич рассказывал о боях на Карпатах и в Восточной Пруссии. Мне он показался с первых слов человеком эмоциональным, увлекающимся, каким-то чистым, бесхитростным и доверчивым. Я много слышала о белогвардейских генералах-золотопогонниках, но представляла их другими. Помню, даже подумала: неловко как-то против такого шпионить. Мы говорили по-французски, и аккредитована я была через посольство Франции в Асунсьоне. Неожиданно Беляев спросил:

– Где вы изучали русский язык?

В моей легенде был заготовлен ответ. Но я им не воспользовалась. Я ответила:

– Нигде специально не изучала, гувернантка была русская, читать и писать научила.

– А кто из родителей индеец?

– Мать – кечуа, Титикака моя родина. Боливийская часть акватории и береговой линии.

Генерал снял очки, тщательно протёр стёкла, снова надел и смущённо улыбнулся:

– Ваш акцент настолько петербургский... до слёз растрогал. Вот ведь как получается... Вы – боливианка, но вашей второй родиной стала Россия, пусть советская. Вы служите ей по чести и по долгу. Я русский до мозга костей... спать не могу – Ока снится. А эта страна, Парагвай, стала моей второй родиной... Поразительно!

Этот человек «просёк» меня за несколько минут общения! Или – я не исключаю – был информирован «по своей линии...»

Прощаясь, Иван Тимофеевич сказал:

– Я вам не враг, и вы мне не враг. Будете в штабе или на позициях, приходите. Что могу – помогу. Конфиденциальность гарантирую, слово русского офицера.

– Ну, как детективчик?

– Класс! Как добывали сведения?

– В штабах у Кундта и у Беляева информация была схожая, так как специалисты обеих армий имели одни и те же источники. Ещё в первую встречу Беляев показал мне наскальные рисунки с фигурками людей, идущих по хорде огромного круга. Как шахтёры по штреку. Позже объяснял мне гравитационную и электромагнитную основу глобальных коммуникационных систем по суперскоростному перемещению под землёй, под водой, «по хорде» между стратегическими важными объектами, находящимися на поверхности Земли. Примерно то же рассказывал в Москве Павел Николаевич, но гораздо толковее, учётом моих возможностей, то есть подготовки, моих убогих знаний. Иван Тимофеевич «приставил» ко мне «для охраны» майора парагвайской армии Бориса Павловича Касьянова, бывшего ротмистра 2-го драгунского полка. Он и Николай Иосифович Гольдшмит, участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода, по негласному приказу Беляева исправно снабжали меня информацией по проекту «Портал» более двух лет. Они, как истинно русские гусары, были холостяки, любили выпить, я частенько составляла им компанию, но не более того... Оба были старше чуть ли не вдвое, но называли меня Пилар Диеговна, а иногда – просто Пила... Наверное, за характер индейский.

В штабе генерала Кундта у меня тоже имелась «охрана»...

...К тому времени дела в боливийской армии пошли из рук вон плохо. Боевые действия перешли на территорию Боливии. Сдали стратегически важный форт Нанава, форт Боливиан. Парагвайцы захватили аэродром Самахуате, были атакованы нефтяные месторождения у города Вильян Монтеса. Президент Боливии отправил Ганса Кундта в отставку. В октябре 1935 года был подписан мирный договор, по которому три четверти территории Чако Парагвай сохранил за собой.

...В инфекционный блок, где я лежала с жесточайшим приступом малярии – её в джунглях хватало на всех! – вошёл человек в форме боливийского полковника.

– Поднимайся, Пилар, у меня есть для тебя кое-что получше хинина. Погляди на себя, какая ты жёлтая. Нам пора домой... – Это был Лариосик.

– Я не хочу плыть океаном, не хочу, я умру от морской болезни, – закапризничала я, не имея сил двигаться.

– Океаном?! Ни в коем случае! Портал Титикака – Москва, метро «Красные ворота».

Приказ из центра я получила в декабре 1935 года.

Заехали проститься с Иваном Тимофеевичем. Он был необычайно грустен.

– Снова на войну? Желаю удачи, Пилар. И храни вас Бог.

Мы обнялись...

Мне никогда не забыть этого человека. Он один из тех, кто со мной до могильного камня и ещё дальше. Иван Тимофеевич Беляев на своём жизненном примере научил меня достойно нести крест скитальца, эмигранта. Он прожил в Парагвае почти тридцать три года, с 1924-го по 1957-й. Он и его сослуживцы, русские офицеры, потом и кровью на поле боя заслужили право быть гражданами Парагвая, страны, приютившей их в трудный час. Они сражались командирами полков и батальонов, дивизионов и батарей. Они обучали своих парагвайских коллег искусству фортификации, современной тактике боя. Многие из них стали настоящими героями Парагвая, были награждены медалью «Крест Чако». Немало русских офицеров сложило голову на поле брани. Парагвайцы и сейчас помнят о том, что сделали русские для своей новой родины. Об этом говорят названия улиц и площадей Асунсьона, памятник русским воинам на площади Federacion Rusa. Хочу подчеркнуть, что русские офицеры, в отличие от немецких и чилийских наёмников, служивших в боливийской армии, сражались не за деньги, а за независимость страны, в которой они хотели видеть и видели свою вторую родину.

Самым почитаемым русским в Парагвае считается генерал И.Т. Беляев – команданте Хуан Белайефф. Остаток своей жизни он посвятил защите прав индейцев. Местные индейцы, как и всюду, относились к белым пришельцам в целом враждебно. Но Беляева признавали. Иван Тимофеевич получил индейское имя Алебук – «Сильная рука» – и был выбран касиком (главой) Клана Тигров, что равнозначно Богу.

Умер Беляев в 1957-м году, 22 июня. Сам диктатор Альфредо Стресснер пришёл проститься с ним и в сопровождении свиты отстоял всю церемонию отпевания. После официальной церемонии индейцы долго пели над ним свои надгробные песни. В стране был объявлен национальный траур. Гроб с его телом был вывезен на остров посреди реки Парагвай, избранный им местом своего последнего упокоения. На этом месте стоит памятник с короткой надписью “General Belaieff “.

Я побывала там восемь лет назад. Поблагодарила за всё сделанное для меня. Высыпала на могилу мешочек русской земли – по обычаю...

Русский генерал, эмигрант Беляев оставил яркий след в истории Западного полушария, как первопроходец, географ, этнограф, антрополог, лингвист, борец за права индейцев, приобщение их к современной цивилизации.

...Жёлтая, скуластая – похожая на старого монгола – женщина, и её спутник, прихрамывающий, с седой бородкой-эспаньолкой, с ввалившимися глазами, спускались по Каланчёвке к Орликову переулку. В руках у мужчины докторский саквояж, у женщины – столь же странный для тогдашней Москвы объёмистый ридикюль с медной застёжкой. Зимней одежды – шёл декабрь – на них не было.

– У нас теперь новая квартира, – хвастался Лариосик, – лифт, телефон, балкон и даже... мусоропровод!

Я плелась за ним, вспоминая слова Беляева: «Снова на войну?» Не хотелось ничего. И больше всего не хотелось на войну...

– Скажите, Пилар, после командировки в Латинскую Америку вас подвергали репрессиям?

– Да, конечно. Существовала установка: нелегал, пробывший за рубежом более года, терял доверие центра. Его или отзывали, или ликвидировали на месте. Лариосик, найдя меня в больнице, обязан был прикончить. Но он сразу сказал: «Хрен им. Пусть убивают обоих... если смогут».

– Какая война выпала вам?

– Вопрос по существу. Вооружённые конфликты вспыхивали постоянно и зачастую превращались в полномасштабную войну. Вплоть до Великой Отечественной. Они памятны всем. У меня после возвращения из Латинской Америки произошли два события: награждение Орденом Красной Звезды и арест. Между ними был «зазор» в две недели: я писала отчёт о командировке. Закончила отчёт, вручила его по начальству и отправилась домой. А на следующий день мне говорят: «Хватит якшаться с царскими генералами и вражескими недобитками!»

Дали срок. Орден забрали... Вернули через двадцать лет.

Шла война в Испании: фашиствующий Франко и республиканцы, «Рот Фронт». В эти годы, вторая половина 30-х, гитлеровская Германия создала мощные вооруженные силы, определила и сформулировала планы разгрома своих заклятых врагов – СССР и Англии – и приступила к их осуществлению. Немцы активно помогали Франко, СССР – республиканцам. Кроме того, в Испанию хлынули добровольцы из самых разных стран Европы и Америки. Центральный Комитет Коммунистического Интернационала, в секретариат которого входили авторитетнейшие деятели Коминтерна, такие как Вильгельм Пик, Отто Куусинен, Георгий Димитров, Климент Готвальд, Пальмиро Тольятти, Мануильский, вёл активную политику консолидации сил социализма и демократии. В Испании с Франко и его приспешниками сражались Интербригады. В одной из них, 15-ой Интербригаде имени Линкольна, которой командовал югославский коминтерновец Чопич – мы были знакомы по учёбе и стажировке в Москве – оказалась и я. Работала в штабе бригады переводчицей у Чопича: испанский, каталонский, английский... Прекрасное было время, чёрт побери! Испания в огне. Ночные вылазки под пулемётной стрельбой. Рядом товарищи-интербригадовцы: немец, русский. No pasaran! Вместо лагеря на Колыме...

– Я уже уяснила, что коминтерновцы, да и коммунисты в целом, далеко не пацифисты. В чём тут корень, объясните, Пилар. Идейное неприятие враждующих сторон? Согласитесь, ведь это прикрытие. Истинная цель – мировая гегемония?

– Взгляд зависит от степени промывки мозгов. Возьмём крестовые походы...

– С ними всё ясно. Вам приходилось участвовать и в пунических войнах?

– А ты оказывается ехидная девица. У меня, конечно, нет классического университетского образования, пришлось многое постигать самой... Но зато я верю в реинкарнацию. Конечно, пришлось! И Карфаген, и Троя. И обе Розы. Семидневная, столетняя... Походы Александра Македонского, Чингисхана... Шпионка, лазутчица, маркитантка в обозе, прачка, санитарка... звать Тамарка. Не маршалом же! Жизнь по команде: лечь-встать, лечь-встать! Солдатня – французишки, итальяшки, фламандцы и прочие греки... Им бы всё нахаляву, скотам...

– Поняла. Возвращаемся в новейшую историю международных конфликтов. В аналитических обзорах по Карибскому кризису встречалась информация о том, что Джона Кеннеди вразумляли, предлагаю употребить это слово, две... леди: Мерилин Монро и вы. Это соответствует действительности?

– Всё верно, золотко моё. Верно до последнего цента, употребим этот насквозь американский образ. Как и то, что хорошая взбучка с применением атомной бомбы на опережение – это очень хорошая взбучка... Мне удалось убедить в этом мистера Президента... ведь я уже кое-что понимала в порталах и скоростях перемещения «по хорде». Всё сразу стало на свои места. Монро? О да! Она действовала в рамках своей компетенции.

– Последняя фраза просто великолепна! Аристократическое отстранение.

– Хм... Дарю в личное пользование без ссылки на авторство. Что же мы всё о грустном, да о печальном... Расскажу-ка я тебе кое-что повеселей.

...Война с белофиннами. «Зимняя кампания». Та самая, малопочтенная «финская» Дуроломная. «Шапками закидаем!» Подоплёку политическую опускаю. Я всегда утверждала – всё худое у нас от скудоумия и недопития. Ну, ладно... Зима. Лыжники в белом. Танки-пушки белые. Самолёты. Снегу навалило тот год по самые... Они тоже в белом. Винтовки снайперские забинтовали, сидят высоко на ёлках, комсостав наш щёлкают без промаха: охотники, белку в глаз. Месяц, полтора – продвижения нет. Потери. Что ж, думает начальство, надо ход конём. Дивергруппу забросить в тыл, по штабам и линиям связи – раз, два, кончай баловать, сосед. Забросили. Я командир, подо мной десять бойцов, лыжники-разрядники из Коми. А лыжи отдельным тюком нам вдогонку лётчики сбросили. Рассвело. Ищем, найти не можем, утопли в снегу или на ёлке застряли. Без них по метровому снегу – пустое занятие. Сообщить командованию – связь порвалась... Авторитет мой тает в глазах коми-лыжников: это тебе не Испания и не Парагвай. Ползу исправлять связь. Снег рыхлый. Штаны ватные, толстые. Жопой верчу, а продвижения и тут нет. Сильней верчу. Да со словами красноармейскими. Хочешь, запиши... вставишь. Ползу. А он с ёлки заметил. Ещё бы! Фактура богатая, спереди пар, пыхтит и матерится. Заметил и давай обхаживать, стервец: тюк – слева в снег, тюк – справа. Играет, значит. Кошка – мышка... Снова – тюк... И продырявил штаны казённые, да вместе со мной, гад такой. Я его по-комсомольски, без акцента, на весь лес! Затих, молчит.

– Камрад, – зову, – слезь с ёлки-палки, помоги барышне, самой-то перевязать не с руки. – А сама гранату достала и ТТ наготове – будет в плен брать, отобьюсь. Однако чувствую, кровь теряю, в глазах темнеет... пуля-то разрывная. Быстрее соображай, шепчу, Диеговна! Сдёрнула кольцо с лимонки да запустила что было сил в ту ёлку, где снайпер. Слышу, валится, ветки трещат, винтовка за них зацепилась, а он – бух мордой в сугроб. Готовый. Тут я и сомлела. Только успела подумать: найдут ли коми-лыжники? Вроде недалеко уползла. Очнулась на волокуше: тащат меня по снежной целине двое моих бойцов. Вышли из боестолкновения с противником, раненого командира не бросили. Погибай, а товарища выручай.

Медсанбат – извлечь пулю, осколок, ампутировать перебитую конечность, заштопать дырку, наложить повязку... Глянул  хирург майор Шебурда на моё ранение – чуть не половина отстрелена... Жалко, а что делать... Военно-полевая хирургия доктора Пирогова учит: клочья подобрать, и сапожной дратвой. Жили мы тогда бедно. Какая пластика? Какой силикон? Лежу пьяная – от спиртовой анестезии – плачу. Моё главное достоинство... Лариосик кривожопую не будет любить, бросит. (Лариосик узнал, что я в медсанбате и следующим утром прилетел за мной на У2, из Ленинграда.)

Медицина тогда ещё ничего не слыхала о пересадке органов, имплантах. В Военно-медицинской академии эта тема получила приоритетное значение именно благодаря мне. Я вспомнила, что врачеватели племени кечуа умели пришить оторванный палец, или откушенный нос, и предложила хирургам провести эксперимент на мне: восстановить мою задницу до прежних форм с использованием подходящего материала от чужой. Выбрали примата, как наиболее близкого биологически и эстетически. По фото определили вид – горилла, шимпанзе или бабуин. Нашли в Сухумском обезьяннике конкретного донора – макаку по имени Чита, самую крупную доминирующую самку восьми лет отроду с соответствующей группой крови и чувством юмора. Остальное было делом техники: организовать спецрейс по доставке пациента в Сухуми, поместить его и донора в одну операционную, дать нужный наркоз и всё. У одной оттяпать, другой пришить. Нитью из китайского шёлка.

– А что это было? – спросила Чита, когда вышли из наркоза.

– Что – это, лапочка?

– Ну, вот это... балдёж в голове... кайф.

– А-а, это... это лекарство. Понравилось?

– Очень. Скажи им, пусть ещё дадут.

 У меня в тумбочке, в пузыре с притёртой пробкой ёмкостью 0,7 л, спирт стоял медицинский. Мы с нею, сёстры по крови и принадлежности к одному профсоюзу, махнули по стакану, и я спросила её:

– Откуда ты родом, красотка?

– Остров Борнео, сестра. У нас там все такие.

– Пилар, дорогая, вы прекрасный импровизатор. Я в восхищении.

– Хочешь сказать, я врунья? А вот и нет! Посмотри фото: моя задница до и после. Сделано через месяц после снятия швов. Левая половина, та, что своя – матовая. Правая, что от Читы – блестящая, скользящая, цвет ярче... Таковы свойства её кожи.

– Покажите натуру, пожалуйста. Признаюсь, не верится... Тут уже на роман тянет. Лариосик принял восстановленную попу? Как сложились его отношения с Читой?

– Первый вопрос я оставлю без ответа – настолько он интимный, а по поводу их отношений скажу со всей определённостью: Чита была не прочь с ним... пошалить. Лариосик уважал её за нечеловеческое бескорыстие. Когда Чита умерла, он плакал как ребёнок.

...Два месяца после начала войны я провела на закрытой ведомственной даче, по  Казанскому направлению. Дача строго охранялась. Постояльцы жили в одноместных комнатах площадью 12-15 м²:кровать, стол, табуретка, душ, туалет. Ничего своего – всё казённое, даже зубная щётка. Общаться между собой не разрешалось, тем не менее, на прогулках по тропинкам дачного сада и в аллеях бывшей усадьбы, переговаривались, но с оглядкой. Попросить передать соль за общим столом – это тоже делалось с оглядкой. Что-то в этом было ложное, игра... Фуфло... зуб даю. Спросила как-то седого, высокого мужчину с отсутствующим взглядом:

– Вы давно здесь, товарищ?

– Хорошо не знаю, – не поворачивая головы, невнятно отозвался он на плохом немецком. – Следует молчать. Нарушать – карцер.

Я тоже ничего «хорошо не знала». Привёз меня приятель Лариосика по бильярдной в ЦПКиО им. Горького. Передал на словах его приказ: «Делай всё, что скажет этот человек». С неделю я молча гуляла по аллеям. В голову лезло чёрте что: психушка? тюрьма? служебный карантин со сменой ведомственного начальства? пауза для подготовки задания? Нет ни радио Вести ФМ, ни газет. Самое изматывающее в этой богадельне было то, что ты никому не интересен и не нужен. Но однажды я первый раз услышала, что ко мне обращаются – сотрудница персонала, кастелянша или горничная, кто там, вертухайка или подсадная:

– Гражданочка, будьте любезны, снимите и сложите стопочкой на табуретку постельное бельё. Через десять минут я вернусь и принесу смену, – женщина положила на стол сложенный вдвое тетрадный лист и карандаш, строго посмотрела и вышла. Лист был пуст. Я его вертела так и сяк. А на грани карандаша обнаружила свежие, затёртые нацарапанные буквы: ZP. Наконец-то! Он обожал эти конспиративные штучки-хрючки, старый неисправимый тюремный сиделец! Но его изобретательность, интеллектуальный багаж, наконец, были, как теперь говорят, ниже плинтуса. Тем не менее, спасибо тебе, дорогой. Жаль, что в нужный момент сочинения «малявы» с тобой не было Читы, она бы  подала более загадочный, интригующий и любящий знак для своей подружки за решёткой. Оставалась минута. Я легко черкнула на листочке: PZ. Пусть помучается, тупица.

ZP – это буквы на крышке нашего мусоропровода. Крупные, хромированные буквы – эмблема продукции германской фирмы Zeppl Post. Мы ещё не производили такой сложной техники как мусоропровод. Домов со встроенными мусоропроводами, крышка люка которых расположена на кухне, – нет нужды выходить на лестничную клетку – таких домов в Москве было... ну, от силы десяток. Мы, я уже говорила, получили квартиру в таком доме.

Так вот, патентованный бандит, налётчик и солдат всемирной революции, мой Лариосик, не один раз пытался содрать эти хромированные немецкие буквы, знаки превосходства капитализма над СССР. Но не мог этого сделать, медвежатник с именем, сил и умения нехватало, ему бы банковские сейфы потрошить фомкой, да посвистывать при этом: «Тореадор, смелее в бой...»

Малява, по его разумению, предназначалась мне с одной целью: придать сил, поднять дух, мол, скоро будешь дома, Zipa, не грусти, я тут порешаю вопросы по линии Коминтерна, и заберу тебя на адрес. Я же нашла изысканный по формату ответ, ассиметричный и дерзкий – поменяла буквы местами и смыслами. Воткнула ему меж тощих лопаток, обоюдоостро: не держите меня за полную дуру, сеньор Лариосик. Скушайте свои буквы в обратном порядке. направлении. PZ – Пилар знает. На дворе мировая война, нужны свежие силы, нужен   Портал Z, без меня им не обойтись. Не хрена мне на даче... груши околачивать, товарищ Чемермазов. Хватит нервы мотать, ёлки-моталки!

Был, правда, ещё один варьянт... проверенный. И по мне он бил, и по Лариосику. Дуплетом. Но с этим ничего не поделаешь: профессиональные издержки. Ты поняла, Эльза Кугель? Кстати, «Кугель» – это пуля. А что такое пуля? Это значит – всегда будь готова. Sei bereit!

...Представь себе: я сижу у него в ногах  и неотрывно смотрю на его трепещущие во сне веки. И вижу его сон. Пока увиденное не исчезло, быстро-быстро переношу его на лист. Набросок в несколько штришков. Происходит соприкосновение миров. Но вот глаза его открываются, он просыпается. Хмуро смотрит: вольно-невольно, я спугнула его сон. Показываю что на листе: тебе это снилось? Смотрит, щурит глаза... раскрывает широко... Изумление, испуг. Повторяю: тебе это  снилось?

В тёмно-зелёной, прохладной траве – сон цветной! Там и здесь – беломраморные ландыши. Крохотные белые лилии. Помнишь лилии? В каждом цветке – роса. Сказочные птицы пьют росу, изящно откидывая аккуратную головку. Первые лучи солнца коснулись верхушек ракит. Их мягкий отсвет – обещание счастья.

Он узнал свой сон.

– Разве это возможно? Ты кто?

– Я – это ты.

– Невероятно... Всю жизнь отдала борьбе за право человека на личную жизнь... И что же я вижу в конце? Личная жизнь – химера? Демагогическая приманка?

– Возьми интеграл уклона земной оси в Портале – Z и всё сойдётся: ты – это я с обратным знаком. Вот и всё.

...Пора заканчивать, Эльза. Заболталась, а у меня куча дел. Перейдём к формальностям. Эта квартира и дом в Абрамцеве останутся тебе. Документы в банковской ячейке. Помру – распорядишься по своему усмотрению. Номер? Но я ещё не померла! Надумаю – скажу. А не успею – мало ли – придут мои люди. Они заберут урну, чтобы развеять мой прах над Титикакой. Это единственное, что я хочу лично для себя. На этом фото второй слева, Эдуард Поярков, он придёт. Запомнила? Деньги в сейфе. В долларах, в евро и в боливиано. На всё хватит. Можешь даже посольство пригласить на поминки. Во главе с послом. Он внук моего старого друга Диего Карлоса Суареса, наркобарона №1 в Центральной Америке. И мой бывший студент. Этот сукин сын Диего проиграл мне в покер чемодан боливиано и личный самолёт с охраной. И не спешит с долгом, надеется – помру раньше... Расписку сунешь ему под нос, вместе с дулом пистолета... Взяли моду... Так и скажешь... карточный долг – святое.

Там же, в сейфе, третья часть Нобелевской премии Габриэля Маркеса. Тоже мой друг. Слыхала о таком? Не огорчай старуху, лучше соври, если не слыхала.

– «Сто лет одиночества»!

– Умница девочка! Я была прототипом всех его героинь. За это, и ещё многое другое, он и отвалил мне со своей Нобелевской деньжат. Лариосик до сих пор не знает... А то убил бы обоих, бандит несчастный.

– Пилар! Я влюблена в Маркеса!

– Так и быть, уступаю. Тем более, недавно он тоже помер. В апреле 14-го, если память... Помню, на Кубе мы славно подурили – Габо, я и Фидель... Кубинский ром ничуть не хуже этого бренди, не находишь? Давай и его помянем... Я в литературе ничего не смыслю. Художественную прозу начала читать, ставши глубокой старухой, на пенсии. Габо открыл мне этот... мир. Тебе, вероятно, будет интересно, почему в моих воспоминаниях нет ни слова о Хемингуэе, о Че Геваре? Так вот. Мы были с «папой» знакомы по Испании, но не дружили. Может, он и стоящий писатель, но слишком янки. Я всегда относилась к американцам плохо. За их спесь. Лучшее, что он мог сделать в жизни, это застрелиться... Хотя и нехорошо так говорить: он был сильно болен в последние годы, даже лежал в психиатрической лечебнице.

Че – наш человек, коминтерновец с анархическим уклоном, я бы так определила его платформу. Но на нём тоже лежала «чёрная метка». В 1967-м Че Гевара с группой партизан пытался создать в Боливии повстанческое движение, чтобы свергнуть режим генерала Ортуньо. При активной поддержке ЦРУ США правительственные войска уничтожили отряд Че Гевары. Команданте расстреляли, захватив в плен. Никто не знает, где его могила...

– Лариосик был знаком с ними? Наверное, ревновал?

– Он знал их. Они в его глазах были мачо. Стоило одному оглядеть меня с наглым интересом, другой клал ладонь на рукоять пистолета. Добром бы это не кончилось.

– Лариосик писал стихи, посвящённые вам?..

– Совсем немного. Вот одно, лирическое:

Как призовут тебя, ты не тяни с ответом.

По мне, так лучше бы с рассветом...

Какие могут быть тут речи?

Пока, до скорой встречи.

С комприветом.

– Неожиданная лирика... Рискну «нарваться на грубость», но всё же осмелюсь... Что бы вам хотелось напоследок, Пилар? Самое сокровенное?

– О-о! Секс, секс и секс! Самое актуальное для сеньоры моего возраста и политической принадлежности. Ха-ха, не так ли? Если серьёзно, вот что. Вы будете в Асунсьоне – книга потянет туда обязательно. Поклонитесь от моего сердца Ивану Тимофеевичу Беляеву. Любой парагваец сопроводит и покажет, за честь сочтёт, его могилу. Поклонитесь... Это будет моим последним земным поклоном.

– Ваше благодарное, благородное сердце может быть в покое – будет сделано.

– И ещё... Что поделать, у нас нет детей, друзья все там, профсоюз накрылся – приходится всё самой. Сфера деликатная, а доверия к погребальной конторе нет – жульё! Моя просьба. Я заказала надгробье Лариосику: чёрный итальянский мрамор, сверху белый бездомный альбатрос революции, снизу – эпитафия. Скульптор Цегребали, вот тут визитка. Предоплату отдала, 75 %, дура! Проверь всё сама. Если кинули, звони Пояркову. Особо тщательно проверишь текст. Я прочту тебе.

Шесть лет тянул я срок на зоне.

Служил в московском гарнизоне.

Потом – шерифом в Аризоне,

Секретарём ЦК в обкоме...

А так хотелось снова в Коми!

Из автобиографии упокоенного И.Л. Комикадзе

Теперь, кажется всё... Ступай, милая. Храни тебя Бог. Ну, ступай же.

Эпилог

– Скажи толком, от какой причины я так скоропостижно скончался?

– От внезапности.

– Так! – возмущённо: – Немедленно воздействуй на мой аппарат!

– С какой целью? Помочь тебе помочиться? Поздравляю...

– Не дерзи, женщина! С целью возможных мужских действий!

– Ты помнишь, как они называются?

– Не дерзи, индейская мамба! Делай, что приказано, чёрт побери!

В эту ночь в далёких Андах над озером Титикака, достигнув апогея, безмолвно и торжественно вспыхнула новая звезда.

Постскриптум 

Самое трагикомическое, если можно так выразиться об итогах трёхлетнего кровопролития, в том, что причина войны, унесшей столько жизней, не подтвердилась. Нефти в парагвайской части Чако не было обнаружено.

Примечания

1. КИМ – Коммунистический Интернационал Молодёжи, организация, коллективный член
Коминтерна. КИМовка – член организации.

2. Некоторые военные сведения и факты из жизни участников войны заимствованы из книги С. Нечаева «Русские в Латинской Америке». М., «Вече», 2010.