Будешь Фёдором

О жизни своей Эдуард Эдуардович Креминский рассказывал мне довольно часто. Да и всамделишно интересно послушать самого пожилого участника народного хора «Русское поле». Ему восемьдесят четыре, на каждую репетицию он приходит за полчаса до песенного действа. Садится на свой стульчик и терпеливо ждёт начала репетиции, не забывая при этом раздавать направо и налево шутки. Вот и недавно специально дождался, когда подойдут женщины нашего хора, и выдал частушку: «Я иду, а у дороги мужичоночка лежит, а из правой-то штанины самогоночка бежит». Женщинам нашего хора уже давно перевалило за шестьдесят, а кому и за семьдесят. Приходят они на репетицию, предварительно выпив по таблетке от высокого, а у кого и низкого давления. А тут такой тёплый приём Эдуарда Эдуардовича, посмеёмся и начинаем репетировать. После одной такой репетиции идём мы с Эдуардом, и вдруг возле самой остановки он поскользнулся и упал. Падаю и я на колени и вижу: дед мой дорогой потерял сознание, ещё через мгновение вижу, что дышит. Громко кричу: «Помоги, Господи!» Он открыл глаза, а я снова говорю: «Эдик, ты меня слышишь?» Отвечает, что слышит. К этому времени возле нас останавливается старый служебный автобус. Выскочил молодой парень, и мы с ним завели Эдуарда Эдуардовича в салон. Так мы доехали и до дома нашего старейшины. Спросил имя и фамилию парня, что нам помог, да от волнения забыл, и теперь в душе очень рад, что этот молодой человек нам помог, дай Бог ему здоровья и доброго везения в жизни. Поднялись на второй этаж и услышали от жены, что на репетицию она больше его не пустит. Каково же было моё удивление, ведь на следующей репетиции Эдуард Эдуардович привычно сидел на своём стульчике и дожидался начала музыкального действа. Нервы мои разбередились не на шутку, ведь я мог не успеть написать о его жизни. На следующий день я уже сидел дома у этого замечательного человека... Родился Эдуард Эдуардович Креминский в Краснодарском крае, в Анапском районе, в станице Благовещенская. Эдуард напевно говорит: «У Чёрного моря с одной стороны море, с другой лиман, куда хочешь туда и иди. На море обычно большие волны, а лиман он и есть лиман, стоит себе. Отца я не помню, а мама Надежда Григорьевна померла уже здесь, в Братске. Работала она в станице в детском саду, как рассказывала мама, приехал к ним один такой передавать опыт, дело совершилось, и появился на свет я. Назван был в честь отца, и отчество его соответственно имею, было это в 1931 году. Вскоре мама перебралась работать на опытную станцию в посёлок, там был винный и спиртовой заводы. Всё детство моё проходило на берегу Чёрного моря, ведь жили только в километре от него. Самые сортовые виноградники там были. Утром, бывало, уйдёшь и только поздним вечером домой тащишься. Волны огромные на море, через косу попадают в лиман, так он пополняется водой, он и на карте даже есть. Однажды, помню, этот лиман от засухи высох, а на дне соль образовалась. Люди и выгребали её дощечками, даже на квадраты его делили, помню, нагребли мы целый мешок, а потом по жаре с маманей его тащили. Однажды обожрался я зелени всякой, даже акацию ел, живот так скрутило, думал и не выживу, детство наше босоногое (смеётся), жизнь очень смешная и всякая разная бывает. Стал учиться в школе, и вот в 1941 году по радио, чёрной такой тарелке, передают: «Враг вероломно напал на Советский Союз». Сначала он прошёл Украину, сам понимаешь, пацанёнком слышал это сообщение, и такой холодок пошёл, понимаешь, чё-то не то. А тут они вскорости едут, вооружённые автоматами да пулемётами, сам понимаешь, видел, по шоссейной дороге совсем рядом от нас. Все в касках ой ёё, много их было « гыр, гыр, гыр» – чё-то по-своему лопочут. Одна женщина к ним подбежала, они её посадили к себе в мотоцикл. К Анапе им надо было, они уже туда направлялись, сперва посёлок Бимрюк, а дальше Анапа. Вскоре немцам надо было расселять своё поганое войско, и нас стали выгонять из домов и бараков. Мама погрузила на бричку свой нехитрый скарб, ничего ведь не было, ну наволочки, простыни, и поехали мы. Ветер, помню, был холодный, песок в глаза, продрог до костей. Переночевали в одном хуторе, а дальше доехали до села Витязово, село это считалось греческим, русских там жило очень мало. Так и стали мы жить там с матерью. Был у меня там кореш Рудик, пошёл я однажды к нему, гляжу: трое немецких солдат заграбастали моего Рудика и лупят, смотрю, один фриц и меня хватает, понимаю, что тоже бить будет, и откуда силы взялись, от страха, наверно, толкнул я немца да побежал. Там дверь на щеколде была, но мне повезло, шибанул я её, она и открылась, на пути большой и высокий куст колючки был, я от страха его перелетел, ни одна колючка не уколола, пробежал два дома и на углу уже слышу пуля «зынь» об угол дома, прямо возле меня, даже мелким камушком от этого меня обсыпало. Дальше сиганул я в виноградники, и Бог миловал, спасся. Рядом сидит жена, до этого момента молчавшая, вдруг говорит: «Да тебя всю жизнь Бог милует». А Эдуард Эдуардович продолжает свой рассказ:  «В следующий раз иду, гляжу – пьяный немец подзывает и спрашивает, помню слово «камарад», он повторил мне несколько раз, а я что, смотрю, ничего не понимаю. А он мне так кулаком звезданул, у меня понимаешь, искры из глаз посыпались, упал я и думаю да ну его на фиг, и опять убежал. Они ведь фашисты, когда наш винный завод захватили, перепились, и от этого ещё сильнее взялись бесчинствовать, много насиловали женщин, противно это всё и страшно... Год был голодный, мы тогда, как и скотина, паслись на травке, да и ели её, родимую. Однажды, помню, утро такое солнечное, прекрасное было, гляжу: самолёт со стороны Анапы летит над самым берегом, а кругом виноградники уже без листьев стояли, голые. Я понял почему-то, что они меня в бинокль разглядели, слышу пулемётную очередь «ту-ду-ду». Я поначалу значения не придал, летит да летит, вдруг пули шелестом возле меня с правой стороны ложатся. И пули эти, в землю когда вонзались, то получались хлопки. Тут-то и понял я, что по мне стреляют, опять убежал. Всяко бывало. Задерёмся с греками, а чё мы сделаем: нас двое русских, а их восемь, сопли на кулак намотаешь, куда деваться – детство же. Однажды просыпаюсь рано утром, чувствую, что-то не то, ну в воздухе летает необъяснимое, оказалось, что немцы ночью ушли из села, так скрытно отступили, что я и не видел. Когда наши войска пришли, была огромная радость у людей. Помню, одного фашиста откуда-то привели и расстреляли, долго валялся, собаки начали растаскивать его по кускам, и кто-то не выдержал, лопатой прикопал. Ещё шла война, а я уже учился в Новороссийске в ФЗУ, помню, по этой же «чёрной тарелке» сообщили, что наконец пришла долгожданная победа, и в городе был праздничный салют, прямо из боевого оружия стреляли вверх, необыкновенно празднично было. Пока учились, и плотничали, и печи клали, кормили, одетые мы были в матросскую форму. Помню, отпросился к матери, пришёл в форме, все удивились: с греками к тому времени мы уже сдружились. Иду по селу, а девчонки кричат: «Мама, моряк идёт. Лей на меня воду». Почему так кричали, не знаю. Мама на ту пору сама еле выживала, и я был рад, что учусь и работаю. Послали нас работать в рыбколхоз, до того мне там понравилось, да и как не понравиться, ведь кормили нас от пуза. Наловим мы рыбы, приплывём на берег, а нам за неё люди продукты несут. Затем перевели на старый сейнер «Адлер», он еле ползал, вскоре дали новый сейнер «Тихорецк». Так до армии у меня уже была профессия рыбак – матрос, не хотелось мне от такой жизни уходить, да пришлось. Призвали служить в армию в Калугу, а войска мои назывались «через день на ремень, сутки в роте, сутки в карауле». Попал я в пулемётный взвод, было у нас два станковых пулемёта «Максим», тяжёлый, зараза, на колёсах, потаскаешь, враз выдохнешься. Вот так четыре с лишним года и служил, мы ведь настоящих фронтовиков тогда сменяли. Накачали нас фронтовики, будь здоров, после такой прокачки сам чёрт не страшен. С закрытыми глазами пулемёт «Максим» разбирали, каждая деталь во сне снилась. Где только потом ни мотало, работы ж кругом полно... Мама моя на ту пору завербовалась в Братск, написал я ей письмо, да в 58-м году уже работал в Братске. Сначала работал в Ангарской лесоперерабатывающей базе, потом в Братском леспромхозе. Работал вначале на дне Братского водохранилища, я ведь крановщиком был. Очищали дно, директора меня заколебали (смеётся), ну профессия на ту пору была у меня шибко востребованная. Всю площадку под ЦКК очищали, где сейчас город стоит, всё ж мы очищали, без крановщика там жизни не было (смеётся), улица Обручева, где рынок сейчас стоит, там ведь многовековая тайга стояла, морозы стояли страшенные, но сносили мы их стойко. Сейчас, надо сказать, климат совершенно другой, с тем рядом даже не стоит. На этом месте Эдуард Эдуардович неожиданно прервал свой рассказ, улыбнулся и весело, как-то по-молодецки говорит: «Ты лучше про мою Зинаиду Моисеевну напиши». Познакомились они с Зинаидой Моисеевной (в девичестве Цыганковой) в 1959 году в Братском леспромхозе, в клубе, сейчас он затоплен. Видя, что жена стесняется вступить в беседу, Эдуард Эдуардович продолжал: «Я как увидел её в клубе, сразу сгорел, понимаешь (смеётся), жили с ней поначалу в щитовом бараке, как и многие, свадьба наша была простенькой: бутылка водки да хвост селёдки, сошлись да и стали жить. Когда стали наводнять Братское водохранилище, по-прежнему моим неизменным другом был гусеничный кран, посмотрю сейчас на современные-то краны, уют сплошной, а в моём кране и дверей-то не было, однажды и пневмонию заработал, хоть и крепкий был. Помню, работал на ЦКК, пришло шведское оборудование, разгружали мы его, штабелевали, начальник всё боялся, что разобью ящики с оборудованием, аж дыхание у него замирало, а я не мог медленно работать, чё в самом деле резину тянуть, получалось у меня это дело, я не хвастаюсь, жизнь такая была, все робили, не то, что сейчас. И надо ж было встретить мне начальника Полякова, поехали, говорит, в Тарму, дом у тебя будет, клуб там есть. Начальство с прежней работы не отпускало, но надо же было обустраиваться, работал в Тарме, дом построил, даже коровку держали. Наработался я там досыта, всё построил, живи не хочу. На тот момент начальника Полякова назначают в посёлок Сухой, подходит он ко мне и говорит: «Я специально для тебя полдома держу, приезжай, клуб есть, а я, понимаешь, в шахматишки любил играть. Ну, думаю, зачем ты мне встретился, и не мог я ему отказать. Переселились на Сухой да и прожили там тридцать с лишним лет... Я вдруг вспомнил один случай. Приезжаем мы на Сухой с концертом, вдруг вижу: суховские все с Эдуардом здороваются да не поверхностно, а с уважением. Конечно же, спросил его об этом, он лишь чуть заметно улыбнулся, потом вдруг посмотрел вверх и улыбаясь говорит: « Дак клуб-то на Сухом мы строили, без крана ведь не обойдёшься». Глядя на довольно большой дом культуры посёлка Сухой, я действительно, как бы это банально ни звучало, радовался за наше военное поколение, пережившее такое горнило страданий, что тут уж даже не трепыхайся, а помни и чти наших дорогих, по праву великих стариков. Тем временем я всё продолжал слушать рассказ Эдуарда Эдуардовича: «Старшая дочь Ирина родилась у нас в 59-м году, моя первушечка, за воина-афганца Бориса Васильевича Гутенёва замуж вышла, двоих внуков нам подарили. Дальше сын Сергей родился, тоже порадовал нас двумя внуками, большие уж все. Младшенькая Галя, тоже внуки от неё, молодцы они у нас, что ещё скажешь.

Я попросил Зинаиду Моисеевну рассказать о себе, она лишь сказала, что родилась в Приморском крае в селе Мутоха, вдруг смутившись, медленно произнесла: «Бедно, очень бедно мы жили. Я не хочу об этом вспоминать».

Последние годы, будучи уже на пенсии, Эдуард Эдуардович работал на заводе Отопительного оборудования сторожем и поведал другую историю: «Охранял я гаражные боксы, вижу трое: машину ремонтируют, зашёл я, посмотрел, гляжу – работают. Машин там было или четыре или пять вместе с автокраном, подошёл я к одному шофёру, поговорил с ним и вышел. Слышу мощный гул, словно фугас, обернулся, вижу: шофёр этот, с кем разговаривал, весь в огне, кричу тем троим: «Ребята, срочно сюда, те подбежали, кричу, ребята, давай, валяем его!» Свалили, укрыли, сбили с него огонь, оттащили его. Пожар перекинулся на другие машины, страшное дело, часть машин спасли, часть сгорела. Помню, зашёл на коммутатор, сидит этот шофёр, говорит мне: «Сними с меня обгорелую кожу». Я было попробовал, понял сразу, что парень не жилец. Говорил нам он сердешный, что спичку зажёг, проверяя, сколько в баке бензина, а парень тот на следующий день помер в больнице. В семьдесят два года надоело мне уже работать, и я бросил якорь у себя дома. Опять улыбнулся Эдуард Эдуардович и произнёс: «Бог Яшка». Спрашиваю, что это? Улыбается: «Бог Яшка, видит кому тяжко?» А мысли уносили его снова в детство. «Однажды тонул я зимой на этом лимане, греки хотели побить меня, а я всё дальше на лёд от них, а как я ухнул под лёд, они тут же разбежались. Дошёл до дна, оттолкнулся и выплыл, если бы меня отнесло немного, утонул бы, лёд же кругом. Гляжу мои греки далеко уже назад ушли, вот это Бог Яшка помог, чтобы я не утонул (смеётся). Так весь обмороженный шёл до деревни километра три. А куда деваться: семь лет я жил с греками, мать купила мне балалайку, выучился я играть на ней, по-гречески даже выучился петь. Грешно сейчас об этом вспоминать, ведь дельфинов очень любят люди, а нас, когда я матросом был, заставляли стрелять по ним из винтовок, рыбий жир нужен был стране, но всё одно, можно ж было и другую рыбу ловить, её ж тьма была, но нет, приказали дельфинов, они ж к людям сами плывут, не боятся. Что сказать? Варвар человек. Однажды, помню, ещё до войны море закипело, ну нам так показалось: рыба сама на берег выпрыгивала, все корзинками её таскать домой взялись, все досыта наелись, и пропало много, разве столько съешь, старики говорили, что это Бог перед войной еду посылает, чтобы люди досыта наелись, Он же, Бог-то, человеколюбец. Время было военное, голодное, конечно, да и послевоенное. Один анекдот тогда ходил: «Пришла девушка в клуб, в обморок упала, ну подбежали к ней, говорят: воды ей, воды, а она голову подняла «и хлеба», говорит, «и хлеба». Страшный это анекдот и правдивый. А здесь, в Братске, мне работы хватило до зарезу, на старости лет думаю, что чудеса в жизни бывают. Года четыре назад обвенчались мы с женой, священник перед венчанием спрашивает, как мол тебя зовут, говорю Эдуард. Меня, когда крестили во младенчестве, то священник сказал: «Будешь Фёдором». Вот и при венчании  священнослужитель сказал то же самое: «Будешь Фёдором». И после этого старейшина народного хора «Русское поле» громко рассмеялся. Весёлый человек...