Мгновение вечности / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Повесть

«В стремительном полёте наконечника стрелы есть мгновение, когда он не движется и не стоит на месте».

Из древнекитайских философов

Вступление

Щупальца корней хватали за ноги. Ветви деревьев цеплялись за тяжёлые рюкзаки – лямки рвали плечи. Но останавливаться нельзя.

Быстрее! Быстрее! Быстрее!

За спиной визг, шум невидимой погони.

Вверх-вниз дорога. Вверх-вниз.

Тёмные лапы сосен замахнулись над головой. Серые столбы неслись по бокам в глубине леса. И Андрей Старцев был уверен, что если они настигнут их, то убьют.

Быстрее! Быстрее! Быстрее!

Вырвались?

На запад, в одномерном пространстве железной дороги, в вагоне, томившем и сдавливающем, бледные, осунувшиеся за эти три дня, ехали они домой, и молчали, и думали каждый о своём. Но на вокзале же по приезде оба старались друг перед другом бодриться, шутили, надеясь каждый в глубине души, что всё уже позади.

Но всё только начиналось. Ночные кошмары мучили их. Дневная травля нелепыми совпадениями, досадными происшествиями, странными конфликтами с родственниками и друзьями, непостижимые сбои в учёбе, внезапные недомогания – много, много дней выпивали их силы.

Безумие… Безумие подступало и, кажется, рядом маячил уже окончательный срыв.

– Я всё брошу, Андрей. Да-да. Я всё брошу.

Глаза его друга, на лице его только и остались одни эти глаза, смотрели отчаянно и дико.

– Я больше никогда не поеду на Н-скую зону. Это гиблое место. Иначе нас убьют. Я решил.

Они всегда соревновались между собой в выдержке. Старцев не упустил удобного случая. И сказал, хотя и чувствовал, что это не к месту, что это жестоко и непорядочно, и что говорит он так не от своей силы, а от своей слабости:

– Ну а я, Родион, не брошу. И опять поеду.

С этого момента дружба их кончилась. Именно с этого момента, а не позднее, когда его друг действительно всё бросил и уехал после окончания университета в другой город.

Следующая ночь была страшной. Он не спал, бредил. Надвигалась чёрная стена, и ничего не помогало: ни молитвы, ни волевые потуги, ни мольба о пощаде, ни клятвы всё бросить… Он очнулся под утро на полу, с постелью, раскиданной по всей комнате, с адской головной болью. Усталость была такой, что он не мог не только пошевелиться, но и подумать…

«Иначе нас убьют».

Привкус крови и смерти во рту.

И вот тут произошло… Старцев так и не понял – наяву это было или во сне?.. Перед ним вдруг появилась удивительно красивая женщина в сверкающей белой одежде и с золотым крестиком на груди. Она улыбнулась и сказала:

– Крепись, Андрей. Всё самое тяжёлое теперь позади. Они не хотели, чтоб ты снова поехал на Н-скую зону. Но придёт время – и ты поедешь туда вновь. Придёт время – и ты разобьёшь Кристалл проникновения.

Андрей Старцев остался жить.

ГЛАВА 1

– Андрей, ну нахрен тебе опять понадобилось на Н-скую зону? – снова спросил Кадушкин, звонко хрумкая малосолёным огурцом. Огромный, широкоплечий. Стул под ним скрипел.

– Да я ведь, Володь, сказал уже… Инопланетяне, контакты… Сам же статьи уфологов читал не раз.

– Ну-ну…

– Вот и поедем контактировать.

Кадушкин доел огурец. Встал, нечаянно двинул ногой свой неизменный серый дипломат, прошествовал на кухню и вернулся оттуда с новым огурцом.

– Даша огурцы солила или тёща приезжала?

– Даша.

– Всё-то она у тебя успевает… Сейчас-то на работе?

– Да.

– Всё там же она, в колледже?

– В колледже.

Кадушкин подцепил пальцем с дивана стеклянные чётки.

– А ты, значит, всё медитируешь?

– Медитирую.

Он доел второй огурец.

– Андрей, а что за срочность такая? И домой звонил, и на кафедру звонил… Меня секретарша ловит, улыбка до ушей – вот, говорит. Ваш друг вас приглашает малосолёные огурцы есть. Я телефонограмму твою прочитал – ну, послание идиота.

– Володь, у вас на истфаке всегда тормознутые секретарши работали. Я ж не только об огурцах…

– Но вот со стороны можно было подумать, что вот именно на огурцы зовёшь… Филолог… Как ещё тебя Даша терпит? Я вот если бы твоих шуточек не знал раньше, так бы и подумал: человек уже не в себе. Квас есть?

– В холодильнике. Налить?

– Не надо, сам налью.

Он вновь ушёл на кухню. Вернулся, вытирая губы тыльной стороной ладони.

– Приманиваешь меня огурцами и квасом, словно я обжора какой-то… Вот серьёзно. Как будто мне жена дома квас никогда не делает и огурцы не солит.

Задумался.

– Ты что взъерошенный-то такой, Володь?

– Да будешь взъерошенный от такой жизни… Денег не платят, а семью кормить надо… Крутишься как белка в колесе… Вон, уроков частных понахватал… А студенты год от года всё интересней. Вот позавчера принимаю экзамен. Садится возле меня мадам… Вырез, знаешь, до пупа. Юбки почти нет. Закинула ногу на ногу и мне говорит: «Чтобы сдать экзамен, я готова на всё пойти».

– А ты?

– Я отвечаю: «Если вы на всё готовы пойти, сходите в библиотеку и почитайте учебник». Старцев засмеялся:

– Она наверное подумала: «Ну и валенок».

Кадушкин тоже засмеялся:

– Наверное.

– Красивая хоть?

Владимир задумчиво посмотрел в окно.

– Да ничего…

Прямо взглянул на Старцева.

– Так чего тебя опять на Н-скую зону понесло?

Андрей вздохнул.

– Володь, давай короче. Поедешь со мной?

Кадушкин поковырял зуб.

– Это ведь на Урале?

– На Урале.

– Когда? На сколько?

– В воскресенье вечером уедем. В следующую субботу или воскресенье вернёмся.

– Ага. На неделю, стало быть… Тэк-с… Сегодня среда. Завтра у меня сдают третьекурсники… Заочников пока не будет… Вот частные занятия есть.

Почесал затылок.

– Ладно, что-нибудь придумаем. Едем.

На сердце у Старцева сразу отлегло.

– Ну спасибо, Володь. Я боялся, что ты откажешься… Только я сразу хочу тебя предупредить… Он запнулся.

– Ты настраивайся серьёзно. Мы не для контактов туда едем.

– Да знаю, знаю, что не для контактов… Тебя я что ли не знаю? Небось, какую-нибудь философскую проблему на практике решаешь…

– Про зону уже сейчас анекдоты ходят, – продолжал Старцев, – но место это всё равно опасное… Гиблое. Так что всё-таки подумай. Ты человек семейный, у тебя дети есть…

– Ну так выхода нет. Один пропадёшь ещё где-нибудь. Тебя-то не жалко – сам поехал. Дашу жалко. Любит она тебя.

Старцев слегка нахмурился.

– Палатка у меня есть, билеты я куплю. Спальный мешок у тебя вроде был.

– Есть.

– Будь осторожней в эти дни… Мне ерунда какая-то уже с неделю снится… И кто-то за мной стал следить…

Старцев помедлил.

– Например, позавчера такой случай. Приходит с работы Даша. Глаза на лбу от удивления: «На лестничной площадке возле нашей двери стоят двое мужиков странных»… Раньше она их никогда не видела. Оба высокие, здоровые… Посторонились. Пока она открывала дверь, пристально смотрели на неё. Женщины народ любопытный. Вошла в квартиру, заперла за собой дверь и сразу к глазку. И видит: один поднимает в руках какой-то предмет, похожий на трубку, чёрного цвета, и направляет на нашу дверь. Она бегом ко мне. Я тут же выхожу на лестничную площадку – никого. Смотрю вверх, вниз – никого. Лифт не работает, соседей нет… Вот такая история.

– Н-да, – хмыкнул Кадушкин после паузы, – Даше верю – она человек нормальный. Тебе б не поверил.

– В это трудно поверить. Зарплату не платят, дети шалят, жена ворчит…

– Не ворчит.

– Хорошо, жена не ворчит, студенты надоели, кондуктор в троллейбусе пристаёт… А тут вдруг…

Старцев замолчал. Владимир ещё с минуту вопросительно глядел на него.

– Знаешь, Андрей, я тебя уже с полгода не видел… У тебя пафоса меньше стало. Не как пророк стал говорить. Значит, есть надежда, что со временем к жизни всё-таки вернёшься. Посерьёзнел. – Ладно, я всё понял. Мы с тобой до воскресенья ещё созвонимся. Сам будь осторожней. Даше привет. Я пошёл.

Вставая, Кадушкин опять пнул свой дипломат, подхватил его на лету и направился к двери. Старцев вышел за ним на лестничную площадку. Они пожали друг другу руки.

– Спасибо, Владимир. Ещё раз спасибо, что согласился поехать.

Тот кивнул, заспешил вниз. Старцев защёлкнул дверь. Вернулся в комнату, где они разговаривали… Внимательно обвёл её взглядом…

Показалось…

Тихо постукивали стенные часы.

И больше ничего.

ГЛАВА 2

Обитель солнца!

Бог взял солнечную муку. Зачерпнул воды из океана. И замесил тесто. Но тесто оказалось нрава весёлого и легкомысленного. Разогретое солнечными лучами оно созрело раньше срока и убежало. Куда? Целоваться с синим океаном. Так целуются влюблённые: золотые языки переплетались с бирюзовыми волнами, и в белом дыхании двух слившихся стихий родилось дитя. Названное Богом – Атлантидой.

Атланты – дети воды и огня!

Душа их – музыка поцелуя!

Любовью рождён их мир и любовью держится основа их бытия и жизнь Вселенной!..

И даже когда мы смотрим на ночное небо, мы говорим, что звёзды – это воздушные поцелуи солнца, которые оно посылает спящей Земле.

Юноша и девушка у фонтанчика с весёлым хрустальным дельфинёнком перестали обниматься и выбежали через розовую арку двора на улицу.

Аэсцет невидящим взглядом смотрел им вслед.

Ему показалось, что слева над городом сверкнуло оранжевым…

Обитель солнца!

Изящные стройные дома, обложенные плитками из молочно-белого нефрита, тонули в зелени, жаркие чёрно-зелёные, украшенные лазуритом, базальтовые храмы дышали солнцем. Бесчисленные золотые статуи людей, птиц и животных; хрустальные обелиски, бело-голубые башни обсерваторий, огромные дворцы с серебристыми куполами, каскады розово-мраморных фонтанов и вечная радуга над ними – ибо здесь никогда не бывает туч, и не бывает пасмурно, и идёт только солнечный дождь, вызываемый молитвами жрецов, – тут!..

Тут – происходит что-то непоправимое…

Непоправимое?

Изумрудная нитка дамбы на горизонте и оранжевые столбы морских ворот.

Синяя бухта.

Юркие лодочки из тростника, маленькие судёнышки, большие трёхмачтовые корабли.

Белые, красные, оранжевые паруса! – Стаи разноцветных бабочек, слетевшихся пить воду.

Портики, колоннады, остроконечные крыши портовых зданий.

Говор на улицах. Шум. Смех. Люди.

Весёлые, жизнерадостные люди! Любящие и любимые.

Они носят яркие одежды. Они обожают украшения. Серьги, бусы, броши, браслеты. Янтарь, изумруды, рубины. Женщины схватывают длинные волосы заколками, выточенными из раковин и украшенными белым жемчугом. Чёрный жемчуг атланты не жалуют. Как и вообще чёрный цвет. Если они и используют его, то обязательно с добавлением синего или голубого. А ещё каждый житель Атлантиды носит на себе крестик – из лазурита, турмалина или просто яшмы или кварца. Крест – это символ Вселенной. Закон равновесия и симметрии. Говорят, что когда боги спустились на Землю, они тоже носили на груди синие крестики.

Когда боги спустились на Землю…

Аэсцет только сейчас понял, что юноша и девушка ушли. Кажется, они с ним поздоровались… Он не ответил. Он был слишком занят своими мыслями. Но это их ничуть не смутило. Они даже начали целоваться возле фонтана…

Атланты не скрывают своих чувств… Атланты никогда не скрывают своих чувств.

Страна любви. Страна беспечности.

Аэсцет медленно отошёл от окна. Отворил дверь в соседнюю комнату. Потолок, стены и пол в ней – совершенно белые. В центре, на уровне глаз, с ладонь величиной, прямо в воздухе завис многогранник из хрусталя – магический кристалл. Подобные имелись в каждом доме. С детства каждый житель Атлантиды проходил обучение в специальных жреческих школах. Получал в них знания о человеке, о Земле, о Космосе. Учился в совершенстве владеть физическим телом, регулировать и управлять физиологическими процессами, протекающими в организме. Наиболее одарённые учились затем в высших школах, где обучались ясновидению, умению выходить в тонкие слои Земли и Космоса. Магические кристаллы раздавались жрецами. Служили они своего рода окошком в информационное поле Земли, контролируемое богами. Перед ними атланты молились, спрашивали совета, просили о помощи. И ответ – мысленный или зрительный, как правило, получали.

Аэсцет долго смотрел в многогранник. Раньше он без всяких затруднений получал любую информацию и свободно выходил в иерархию богов. Но теперь его взгляд натыкался на какую-то плотную белую стену и не мог сквозь неё проникнуть. Магические кристаллы молчали в Атлантиде уже несколько месяцев.

Впрочем, на жизни страны это никак не отразилось. Люди были по-прежнему веселы и беспечны. А жрецы заверяли их, что скоро всё будет нормально. Что ж, когда человек постоянно счастлив, он начинает забывать, что несчастье в мире всё-таки существует.

Но жрецы… Жрецов, и особенно Верховную жрицу – Аиас Аэсцет не понимал. Они-то ведь должны знать истинное положение вещей! Знать как никто другой! Человечество вдруг оказалось отрезанным от богов. Такого ещё не бывало! А духовные власти Атлантиды не проявляли почти никаких признаков беспокойства.

– Приди, кто призван

Нить хранить.

И сохраняя пряжу,

Помнить,

О том, что братья мы…

Под магическим многогранником затеплилось слабое голубоватое свечение, и в воздухе соткалась призрачная человеческая фигура мужчины в длинной светлой одежде.

– Здравствуй, брат.

– Здравствуй, Аэсцет. Я с трудом пробиваюсь к тебе. Нас блокируют и отсекают от вас.

– Кто?

– Не знаю. Энергия идёт очень сильно. Источник её мы определить не можем. Частота, на которой работают энергетические волны, нам не знакома. На такой частоте не работает ни одна цивилизация нашей галактики.

– Когда вас начали блокировать?

– Четыре дня назад. Сразу после того, как к нам обращалась Верховная жрица.

– Вы что-то сказали ей?

– Мы не сказали ей ничего нового, как и тебе. Мы не контролируем мир богов и нам не известны их планы. Мы отвечаем лишь за связь меду ними и вами. И так же как и вы, мы давно отрезаны от них.

– Вы следите за информационным полем Земли?

– Мы не можем понять, что там происходит. Похоже, кто-то специально загрязняет информационные каналы. Возможно, это делают маги Антариды. Они кого-то ждут.

– Постой-постой. Ты говоришь, маги Антариды? Кого они ждут?

– Мне трудно говорить. Кто-то сильно мешает. Фигура мужчины заволакивалась туманом, бледнела.

– Кого они ждут?

– Попытайся что-нибудь сделать сам.

Фигура исчезла. Некоторое время в воздухе ещё трепетало угасающее голубоватое сияние. Затем потухло и оно.

Аэсцет, опустив голову, вышел из комнаты.

ГЛАВА 3

Ночь.

Книжная клетка.

Усталость.

Григорий Палама писал, что конечности у него совсем онемели и почти не двигаются, а из тела течёт гной. Похоже?

На письменном столе папирония. Перед окном тюлевая заволока. Дальше – бело-зелёная лиана мёрзнет у запотевшего стекла. Бельевые верёвки на балконе. Кусочек серого неба.

Верёвки врезались в тело. Я их чувствую. От них остаются глубокие красные рубцы. Тело распухает. И болит. Верёвки похожи на провода. Провода всегда закрывают небо. Взлететь нельзя. Мы ходим как в клетке.

Сквозь серые облака идёт невидимый свет. От него жарко и душно. Мы дышим невидимым огнём. Воздух стал огненным. Мы этого не замечаем. Нам непонятно, почему болит голова, не хватает воздуха и заходится сердце. Мы говорим, что это грипп в лёгкой форме.

Апокалипсис…

Григорий Палама тоже ждал его. И Сергий Радонежский ждал. А впереди были безвоздушные столетия и страшные войны.

Но мне кажется, что все мы, живущие ныне на Земле, знаем про апокалипсис лучше, чем они. Хотя среди нас вряд ли есть великие посвящённые.

Мне надо идти. Сейчас я позову волю и силой подавлю усталость. И пойду.

За окном шумят машины и натужено ноют троллейбусы. Колёса месят грязный снег на дороге.

Вставай! Вставай! Вставай!

Входную дверь продавливали снаружи. Замок выворачивало из гнезда. Дверная обшивка из реек лопнула. Рейки бесшумно падали на тряпичный коврик.

Вставай! Вставай! Вставай!

Старцев делал отчаянные попытки сбросить оцепенение и не мог.

«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный дай нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

Он вздрогнул и пришёл в себя.

Ночь. За окном чёрное беззвёздное небо. В парке заливаются соловьи. Он лежал с открытыми глазами. Рядом, уткнувшись лбом в его плечо, спала Даша.

Старцев полез с кровати. Даша проснулась. Подняла голову.

– Что случилось?

– Ничего. Спи. Я сейчас.

Он вышел из комнаты. Резкий страх ледяными клинками врезался в живот, в горло, в грудь. Андрей подался назад, но тут же, превозмогая себя, ломая ледяные стержни, пронизавшие его тело, двинулся к входной двери. В зеркале возле входа вспыхнуло фиолетовым. И сразу стало легче. Старцев ткнул кулаком в выключатель…

Входная дверь была абсолютно целой. Пустой коридор. В зеркале его бледная, помятая после сна физиономия.

Старцев закрыл глаза и прислонился к стене. Постоял так несколько минут. Вернулся в спальную. Лёг в постель.

– Андрей, что случилось?

– Ничего.

– Тебе снилось что-нибудь?

– Нет. Спи.

– Что там?

– Где?

– В коридоре.

– Ничего.

– А зачем ты свет включал?

– Просто так.

–Что случилось?

–Ну русским же языком сказал, что ничего! – Старцев отшвырнул одеяло. – Ну что приставать-то?!

Даша замолчала, обняв подушку. Он погладил её по плечу.

– Извини, Даш. Я не хотел тебя обидеть. Трудно тебе со мной, трудно…

Укрыл её одеялом.

– Даша, я втягиваю тебя в дурацкую историю… За нами следят. Я не знаю, кто были те двое на лестничной площадке, но они были с недобрыми целями…

Он опять соскочил с кровати, заходил взад-вперёд по комнате.

– Андрей, может, тебе не ехать на Н-скую зону?

– Нет, надо ехать. Не знаю толком зачем, но надо ехать. Не могу не ехать… Знаешь, со мной происходит что-то странное в последнее время. Вдруг память словно взрывается, и я вспоминаю… Что? Атлантиду, себя в Атлантиде. Людей, бывших тогда вокруг меня…

Старцев коротко рассмеялся.

– Реинкарнация? Сумасшествие?

Взял табуретку у книжного шкафа и сел перед Дашей.

– Хочешь, я расскажу тебе сказку? Жил-был маленький мальчик. И ему однажды приснился сон. Он видел прекрасную молодую женщину, и она сказала ему, что её зовут Смерть. Когда он рассказал сон родителям, те стали уверять его, что так быть не может, потому что Смерть – старая, страшная, с косой в руках… Но мальчик-то знал, что это не так… И всю жизнь он верил, что Смерть – юная и красивая… Понравилась?

Даша пожала плечами.

– Я не знаю, откуда эта история взялась в моей голове… Но я, как и тот мальчик, тоже знаю, что Смерть – юная и красивая. Без косы, без мешка… Но почему же так душно, так тоскливо становится, когда я думаю о ней?!

Старцев помолчал с минуту. И сказал уже спокойно, строго:

– Даша, ты уедешь к матери в деревню не после меня, а в воскресенье утром. Я тебя провожу до электрички. Я соберусь сам. Договорились?

Та кивнула.

– Там никуда не ходи. Будь дома. Будь осторожней. В город не возвращайся. Я сам за тобой приеду. Договорились?

– Хорошо. Правда, у меня дома дела были…

– Какие дела в отпуске?

Андрей пересел на кровать.

– Отложим…

Он поднял женщину за плечи. Обнял её.

– Отложим…

Поцеловал в щёку, в краешек уха, в шею… Её волосы щекотали ему ноздри…

– Всё отложим… Я за тобой приеду. Пусть я дурью маюсь, но мне так будет спокойней… Договорились?

– Договорились, – ласково ответила она. – Ты иногда бываешь сумасшедший. Иногда говоришь со мной как с маленькой… Иногда меня обижаешь… Но я тебя очень люблю.

– Спасибо. Я тебя тоже очень люблю. Извини, если я тебя сейчас обидел.

– Бывает…

Даша прижала его голову к своей груди.

– Всё бывает… Всё будет у тебя хорошо… Я знаю. Всё будет хорошо.

– Конечно, всё будет хорошо…

Взгляд Старцева упал на окно… Метрах в десяти от дома висел светящийся серебристый эллипс. Рядом с ним в воздухе, словно на невидимой опоре, стоял мужчина в таком же серебристом комбинезоне. Лица его Старцев рассмотреть не успел. Мужчина тут же вошёл в корабль, и всё мгновенно исчезло.

Ночь. Чёрное беззвёздное небо. Женщина прижимала его к себе.

– Всё будет хорошо, мой родной, я знаю… Всё будет хорошо…

Тихо постукивали стенные часы.

– Всё будет хорошо… Хорошо…

ГЛАВА 4

Аэсцет не любил императорский дворец и дворцовых чиновников. И хотя он входил в число людей, близких императору, во дворце бывал крайне редко. Дворцовая знать его тоже недолюбливала. Вот и сейчас Аэсцет шёл за первым императорским советником и чувствовал, что несмотря на любезность, услужливость своего провожатого, он его раздражает.

Хотя, с другой стороны, в Атлантиде ведь не бывает, чтобы кто-то кого-то не любил или недолюбливал. Как всё время говорит император – «Тебе всё это кажется, Аэсцет».

Они остановились перед высокой узкой дверью.

«Бесполезно я пришёл», – вдруг промелькнуло в его голове.

Советник, отвесив лёгкий поклон, жестом пригласил его войти.

– Тебя уже ждут, Аэсцет.

Аэсцет, кивнув, толкнул дверь и очутился в небольшом полукруглом зале, отделанным зелёным мрамором. Справа открытая дверь на террасу, – синее море.

Навстречу ему поднялся император и верховная жрица. Аэсцет поклонился.

– Мы рады видеть тебя, Аэсцет.

Император жестом пригласил его в резное ярко раскрашенное деревянное кресло с ручками, испещрёнными фигурками самых разнообразных животных и птиц. Одет он был очень просто – в тёмно-бордовую длинную тогу без всяких украшений. Полуседую курчавую голову обвивал узкий серебряный ободок. Выглядел он усталым и озабоченным. Аиас, в отличие от обычных приёмов во дворце, не говоря уже о праздничных встречах, тоже нарядами не блистала: белое платье, коралловые браслеты на запястьях, в тёмно-каштановых волосах неизменная заколка из раковины и также тоненький ободок на голове – переплетённые рубиновая и изумрудная змейки – символ единения воды и огня. Эта молодая 30-летняя женщина была необычайно красива. А нежное лучистое выражение глаз и лёгкая загадочная полуулыбка придавали её лицу какую-то особую женственность, мягкость и обаяние. Но Аэсцет знал, что за этой кажущейся мягкостью стоит огромная внутренняя сила. Сила, заставляющая мужчин терять голову, а женщин превращаться в доверчивых послушных девочек. Жрецы всегда умели подчинять себе людей. Но Аиас достигла здесь особых успехов. Даже Аэсцет, тоже в совершенстве знающий всю эту психотехнику влияния, чувствовал порой, что тоже начинает подпадать под чары этой красавицы. Отчасти поэтому он её не любил. Её глаза. Её вечную фальшивую улыбку.

– Ну вот, Аэсцет, – улыбнулся император, – всё как ты просил. Нас только трое. И никакой пышности и церемониалов.

– Спасибо, Великий император, спасибо, Великая жрица… Я, действительно, не люблю пышности, церемониалов… Простите эту мою неотёсанность. Я постараюсь не отнимать у вас много времени и постараюсь быть краток.

Он помедлил, собираясь с мыслями. Ему совсем расхотелось говорить.

«Бесполезно я пришёл».

– Вот уже три месяца происходит блокировка Земли. Кем – неизвестно. Частота, на которой работают блокирующие волны, совершенно незнакомая. Мы ведём себя, как будто ничего не происходит. Но мне известно, что жрецы при всём при этом ведут усиленный поиск источника блокирующей энергии. Я хочу помочь им. Я знаю, где этот источник.

Император взглянул на него чуть удивлённо и опустил голову. Аиас засмеялась:

– Очень интересно.

Аэсцет стиснул зубы.

– Источник блокирующей энергии находится в так называемом Кристалле проникновения, созданном примерно с полгода назад магами Антариды. У меня есть информация, мне передали её мои люди в Антариде, что через три дня в Антариду придёт «Истинный бог». По крайней мере, населению это было объявлено именно так. Что такое «истинный бог» я не знаю. Но если иметь в виду, что Антарида – мир зла, а Кристалл проникновения не что иное как канал в Антикосмос, то можно предположить, что на Земле готовится что-то страшное. Кристалл необходимо уничтожить. Сегодня вечером я ухожу в Антариду. Но мне нужна помощь. И поэтому я здесь. Мы с Аиас друг друга всегда недолюбливали, но теперь пришло время забыть разногласия и объединить наши усилия для общего дела.

Он замолчал. Император сидел всё так же, чуть отвернувшись и опустив голову. Аиас ласково улыбалась.

– Аэсцет, я всегда готова забыть разногласия и действовать вместе. Но объединить наши усилия для общего дела и объединить наши усилия для помощи тебе – не одно и то же.

Она вновь засмеялась.

– Можно я расскажу дальше?

Сделала паузу.

– Ты очень любишь воевать, Аэсцет. Не правда ли? Ты долго боролся с магами Антариды, пытаясь помешать им в создании этого злополучного Кристалла, который, кстати, по нашим сведениям почти не представляет опасности и не является каналом в Антикосмос. Но помешать им тебе не удалось. И вот уже с полгода тебя грызёт досада, и ты не можешь успокоиться в связи с этим. Так рождается идея: не удалось помешать созданию, получится – уничтожить. И повод наконец есть. Это якобы блокировка Земли, источник которой якобы находится в Кристалле проникновения, и объявленное магами Антариды пришествие некоего «Истинного бога» – бога тьмы. Конечно, есть некоторые осложнения: твоя иерархия, которая всегда была против Антариды, от нас отрезана. И помощь оттуда ты получить не можешь. Но, с другой стороны, все остальные двадцать восемь Божественных иерархий, которые Антариду поддерживали, тоже от нас отрезаны. Так рождается план. Авантюрный план, Аэсцет: обратиться за помощью к жрецам, которые обладают секретным кодом на прямой выход к Абсолюту. Разумеется, пользоваться им строжайше запрещено богами. Но богов сейчас – нет. Запугать Аиас и, кто знает, – может она и обратится к Абсолюту, а он, возможно, подтвердит правильность твоих слов и даже окажет помощь в уничтожении Кристалла.

Аиас покачала головой.

– Нет, Аэсцет, нет. Ты во власти навязчивых идей. Закон богов никто не отменял, и мы никогда не воспользуемся кодом выхода к Абсолюту и не станем помогать тебе в твоей затее уничтожить Кристалл. Вот так.

Аэсцет поморщился. По мере рассказа Аиас раздражение и досада на жрицу нарастали в нём всё больше и больше.

– Ты заблуждаешься, Аиас… Ты во всём заблуждаешься… Идёт блокировка…

– Не будем произносить слово «блокировка», – мягко перебила его жрица, – ещё ничего не известно. Надо сохранять спокойствие. Крест, который вторую ночь появляется в небе над Атлантидой, подтверждает правильность моих слов. Боги о нас помнят и выражают знак одобрения и поддержки нашим действиям.

– Это может быть не знак одобрения и поддержки, а знак предупреждения об опасности. Причём, знак не богов, а Абсолюта.

Жрица в очередной раз засмеялась.

– Ты всё не можешь расстаться с иллюзиями, Аэсцет… Ты обладаешь уникальными способностями и возможностями, даже не многие жрецы ими обладают. Но ты неуравновешен внутренне и поэтому не умеешь делать правильных выводов… Вот и с Антаридой – будто этот параллельный мир – мир зла, – заблуждение. Антарида давно уже живёт по законам Атлантиды.

– И маги живут?

– Если маги превысят свои полномочия, они будут уничтожены.

– Они превысили свои полномочия давным-давно, и ты делаешь ошибку, что закрываешь на это глаза.

– Это ты делаешь ошибку, затевая свою авантюру с уничтожением Кристалла и бессмысленно рискуя своей жизнью, и преступление – рискуя жизнью других.

– Да мне плевать, что скажут про меня! – взорвался Аэсцет, стискивая ручки кресла и подаваясь вперёд. – Я знаю, что на самом деле происходит в Антариде! Я знаю, что атланты легкомысленны и беспечны, как и боги, создавшие их! Неужели, Аиас, ты сама веришь в то, что ты говоришь?! Нельзя оставаться спокойным и нельзя делать вид, что ничего не происходит. Нельзя с ходу отметать мои предложения только потому, что они не нравятся тебе и идут вразрез с общей позицией богов. Ну неужели у тебя нет обыкновенного чувства опасности, простой женской интуиции?!.

– Не ссорьтесь, – вдруг вступил император, поднимая руку.

Аэсцет осёкся, откинулся на спинку кресла. На губах жрицы светилась улыбка. Глаза смотрели нежно и сочувственно.

– Ты всё сказал, Аэсцет? – спросил император, строго поглядев на него.

– Да, – ответил тот, вставая.

– Останься, я хочу поговорить с тобой.

Перевёл взгляд на Аиас. Та понимающе улыбнулась и, на миг закрыв глаза, кивнула.

– До свидания, Аэсцет. Мы все тебя очень любим. Я рада, что сегодня пришёл. Желаю тебе счастья и терпения.

Аэсцет поклонился. Жрица покинула зал.

– Садись.

Аэсцет сел, с силой опираясь на ручки кресла, и неожиданно под его рукой что-то хрустнуло… Он растерянно поднял на ладони маленького зелёного бегемотика с испуганными глазами-бусинками.

– Прошу меня извинить, я нечаянно… Я слишком сильно сжал подлокотник…

– Ничего, – улыбнулся император. – Возьми его себе. На память.

– Спасибо.

Аэсцет отправил зверушку в нагрудный карман.

– Кажется, кто-то из твоих родителей был некоренным жителем Атлантиды? – вдруг спросил император.

– Моя мать была наполовину гречанкой.

– Это чувствуется. Ты импульсивен. В тебе нет той лёгкости, спокойствия и, действительно, – беспечности, какие присущи атлантам.

– Я знал, что из нашего разговора ничего не получится, – мрачно сказал Аэсцет. – Раньше её раздражало, что моё мнение не совпадало с мнением жрецов, теперь её раздражает, что моё мнение может оказаться правильным.

– Не обижайся на Аиас, – ответил император, – она вообще-то добрая…

– У неё одинаково ласковый взгляд, когда она говорит – «люблю» и «уничтожить».

– Ну тебе это кажется, Аэсцет.

– Нет, Великий император, мне ничего никогда не кажется.

Император, отвернувшись, о чём-то задумался…

– Выйдем на террасу, – внезапно предложил он. И, помолчав, добавил: – Я люблю по вечерам смотреть отсюда на море.

Солнце уже садилось. Небо на востоке потемнело, море из синего сделалось фиолетовым, с янтарными барашками волн. Берег впереди, поросший густым кустарником, круто обрывался вниз. Города видно не было. Во-первых, город располагался на косе, выдающейся далеко в море, во-вторых, то, что можно было бы ещё увидеть, скрывали высокие массивные башни по обе стороны от террасы. Аэсцету это показалось странным. Атланты любили свой город. Во дворце же хватало мест, где на город и на море открывались чудесные виды, несравненно лучшие, чем этот обрубленный рамками дворцовых стен кусочек моря. Аэсцет взглянул на императора и даже вздрогнул от удивления. Рядом с ним стоял не здоровый, полный сил и энергии 48-летний мужчина, лишь на девять лет старше его самого, а сгорбленный, поникший, с резко обозначившимися морщинами на лбу и на щеках, смертельно усталый человек. Он с какой-то ужасной невыразимой тоской, не отрываясь, смотрел на горизонт, словно желая увидеть что-то там…

Но горизонт был пуст.

– Впереди никогда ничего нет, – глухо сказал император. – Никогда. Ничего. Знаешь, Аэсцет, есть болезнь, которую жрецы называют унынием, а я – усталостью. Но дело не в названии. Дело в том, что её нельзя ничем вылечить… Даже, оказывается, любовью.

Он помолчал.

– Мне всю жизнь все говорят, что меня любят. Придворные, жрецы, родные, послы других государств… А я вот понял недавно, что я – никого не люблю. Но ведь я должен хоть кого-то любить. Хоть свою жену, хоть своих дочерей – они удивительные у меня… Ведь я их любил, по-моему, когда-то… Или мне только казалось – что любил… Ведь если мне всё равно, что они скоро погибнут, что вот это всё, – он обвёл вокруг руками, – скоро погибнет… Это уже не любовь.

Аэсцет заволновался.

– Так значит, вы всё-таки согласны со мной… Вам тоже говорили…

– Нет, нет, Аэсцет. Мне никто ничего не говорил. У меня нет таких способностей, как у тебя или Аиас… Просто я знаю, что я последний император Атлантиды. Я родился с этим знанием… До которого, впрочем, никогда никому не было дела. Мне не верили или не хотели верить… Даже жена, с которой мы когда-то… С которой мы были близки…

Помедлил.

– Когда три месяца назад всё началось, я понял: это конец. Я ждал этого много лет… Знаешь, так трудно управлять, строить… Жить… Зная, что всё погибнет… И зная, что изменить ничего невозможно, потому что ошибка совершена давно… И не нами. И не мной…

Склонил голову.

– Нет ничего бессмысленней.

И вдруг повернулся к Аэсцету и с силой:

– Я помогу тебе, Аэсцет. Я уважаю тебя. Ты единственный человек, который всегда говорил со мной искренне. Я не имею духовной власти и не могу приказывать жрецам. Но я постараюсь уговорить Аиас обратиться к Абсолюту. Кроме того, завтра же я издам указ, и все жители Атлантиды будут призваны в установленный день и час молиться о спасении и победе. Это тоже будет тебе в помощь. Иди.

Он внезапно притянул Аэсцета к себе и обнял его.

– Тебе счастья, счастья…

Оттолкнул. Махнул рукой.

– Спасибо, – хрипло ответил Аэсцет. Поклонился. Вышел из зала. За дверью его дожидался улыбчивый придворный. Он вывел его из дворца.

Темнело. Дома начинали подсвечиваться голубыми и синими огнями, отчего город, особенно глубокой ночью, когда все спят, казался каким-то призрачным, нереальным… Но пока ещё ночь не пришла в Атлантиду. Улицы были полны толпами весёлых смеющихся людей. Все в лёгких купальных накидках спускались вниз, к морю. День атланты называли временем огня, а ночь временем воды, и очень любили купаться в море в вечерние часы.

Дома его встретил слуга.

– Тебя долго ждал Ной, Аэсцет. Он, уходя, передал, что будет ждать тебя там, куда ты направляешься.

– Вот как… Хорошо.

– Сок и фрукты в твоей спальне, как всегда.

– Нет, Аэне, они мне не понадобятся сегодня. Несколько дней меня не будет. Немного погодя убери их из комнаты.

Слуга хотел что-то спросить, но Аэсцет прервал его:

– Потом. Извини, Аэне, всё потом. Я очень спешу. До свидания.

– До свидания, Аэсцет.

Он поднялся в спальню на второй этаж и плотно прикрыл за собой дверь.

Спокойствие. Спокойствие и сосредоточенность.

Из головы не шёл разговор с императором.

«Как я раньше не разглядел его усталость?»

Спокойствие и сосредоточенность.

«Авес сидне дурес асхес»…

Аэсцет шептал странные слова. Он уже перестал видеть комнату…

«… толоэст таакец авац»…

Стены, грани, барьеры падали, он нёсся со страшной скоростью в чёрно-синюю бездну и жив был лишь потому, что ключ магической формулы делал его неуязвимым при переходе в другие пространства…

«Авве аэнхим теплоэ»…

Гремело в ушах!

Вспышка!

Рождение!

Звук бьющегося стекла…

Когда через некоторое время Аэне вошёл в спальню Аэсцета, чтобы убрать кувшин с соком и фрукты, в ней уже никого не было.

ГЛАВА 5

Что может быть хуже поездов и вокзалов?! К счастью, на вокзале они пробыли минут 15, а время в поезде помогла убить ночь. И хотя спал Старцев плохо, циферблатное расстояние от 9 до 7 стрелка пробежала очень быстро.

А в семь часов в купе вошёл третий пассажир. Высокий, тощий, с жидкой бородёнкой из подбородка, в дурацкой зелёной футболке, болтающейся на нём как на колу, с огромным рюкзаком за спиной. Он пристально взглянул на Старцева и, не ответив на его кивок, принялся деловито и неторопливо располагаться на своём месте. Обустроившись, достал из своего безразмерного рюкзака толстую тетрадь в коричневом переплёте, положил её к себе на колени, привалился головой к стенке и, похоже, задремал.

Поезд тронулся. Старцев пошёл умываться. Вернулся. Сонное царство. Кадушкин на верхней полке опять похрапывает. Андрей достал молитвослов. Затем маленькую книжечку Тэффи. Затем уткнулся в окно. Уже начался Урал. Холмы. Холмы. Почему их называют горами? На Кавказе – горы. На Алтае – горы…

Старцев опять подумал о Даше, как провожал её… Он болтал, смеялся, шутил – удачно и не очень, а она больше молчала. Ему, честно говоря, тоже было совсем не весело, просто чувство опасности, которое он отчётливо ощущал весь вчерашний день, пьянило его…

«Андрей, – прямо в самый последний момент как садиться в электричку, она взяла его за руку, заглянула в глаза, – Андрей, я очень люблю тебя. Будь осторожней там… Я буду тебя ждать»…

У Старцева защемило сердце.

Ладно. Не надо думать об этом. Всё будет нормально.

Стоп. Что такое?

Андрей вдруг почувствовал, что кто-то считывает его мысли. Он посмотрел на бородача и понял, что тот вовсе не спит, а наблюдает за ним. Обругав себя за беспечность, Старцев тут же поставил на себя энергетическую защиту, подключил внутреннее зрение и, в свою очередь, «просветил» незнакомца. И хотя у того тоже стояла защита, Андрей легко проник сквозь неё и убедился, что никакой опасности от бородача не исходит, настроен он по-дружески и, несмотря на неплохие энергетические наработки, экстрасенс он в потенциале несильный.

Бородач тут же открыл глаза. И, словно подтверждая доброжелательность своих намерений, улыбнулся – лицо его сразу стало обаятельным и открытым. Дружелюбно спросил:

– В Н-скую зону едете?

Старцев кивнул:

– Да.

– А ваш друг, по-моему, меньше занимается экстрасенсорикой.

– Да мы вообще не экстрасенсы. Я – филолог. Он – историк.

– А я физик.

Незнакомец вновь улыбнулся и протянул Старцеву руку.

– Сергей. Кириллов.

– Андрей.

Старцев задумался:

– Фамилия у вас знакомая…

Кириллов выдержал паузу.

– Может, в газетах где-нибудь встречали. Я целительством занимаюсь.

– Нет… Нет. Ведущий такой был на телевидении.

– Ну это не ко мне, – Кириллов засмеялся, откинулся назад и на миг закатил глаза к потолку. Затем посерьёзнел. – Я тоже еду в Н-скую зону. – И доверительно: – Меня предупредили, что в поезде я встречу двух друзей.

В эту минуту Кадушкин перестал храпеть, завозился.

– Андрей, сколько время? Я часы забыл завести.

– Половина девятого. Вставай, через полчаса приедем.

– Эх, заспался я однако… Как слон.

Он тяжело слез с полки, и в купе сразу стало тесно.

– Вот, знакомься, человек тоже на Н-скую зону едет.

– Владимир, – протянул руку Кадушкин.

Тут вагон сильно дёрнуло, и он чуть не упал.

– Держись, – сказал Старцев, – переехали кого-то.

– Не-эт, это кто-то начал стоп-кран дёргать, а потом передумал.

Кадушкин сел, потёр лоб ладонью и спросил Кириллова:

– Вы тоже верите, что есть чего-нибудь?

– Ну что значит – «верите», – недоумённо пожал тот плечами. В голосе послышались поучительные нотки: – Там, действительно, есть…

Но договорить он не успел. Дверь отворилась, и в проходе возник маленький тоненький человечек в старой линялой штормовке, спортивных штанах с серыми лампасами и в дурацком ярко-красном петушке, закрывающем почти все уши и лоб незнакомца.

– Здравствуйте, я ваш новый пассажир, – неуверенно заявил человечек.

Плотно прикрыл за собой дверь. Постоял ещё немного и присел на краешек сиденья рядом с Кирилловым.

– У меня билет есть, – извиняющимся тоном проговорил он и обвёл глазами всех троих. Кадушкин не ответил, Старцев кивнул, Кириллов отвернулся, раскрыв свою коричневую тетрадь, углубился в чтение. Петушок покосился на него и отодвинулся.

– Это вы сейчас на ходу запрыгнули? – поинтересовался Кадушкин.

– Да, – как-то даже обрадовано ответил вошедший.

Владимир опять потёр лицо ладонью.

– Умоюсь пойду.

Взял полотенце и вышел из купе.

Петушок буквально вжался в стенку возле двери. Нахохлился. Вид у него стал совсем жалким. Но Старцев отчётливо улавливал скрытую угрозу, исходящую от него. Андрей взял Тэффи и сделал вид, что читает, продолжая исподволь следить за новым пассажиром. Тот сидел как неживой, лишь губы его пару раз шевельнулись, словно он отвечал кому-то…

Минут через десять, вытираясь на ходу полотенцем, возвратился Кадушкин.

– Приехали. Проводницу встретил – говорит, подъезжаем к Тюрьинску, поезд будет стоять совсем немного.

Все сразу стали укладываться. Петушок совсем сник. Два раза его толкнули. Два раза сгоняли с места: сначала Кириллов доставал свой безразмерный рюкзак, затем Кадушкин – палатку.

Собрались.

– К выходу пойдём? – предложил Кадушкин.

– Успеем, - ответил Старцев.

Кадушкин вытащил из кармашка рюкзака сухарь.

– Всё проспал. Поесть даже не успел.

Бросил взгляд в окно.

– Тормозить надо, а мы разгоняемся.

– В новое тысячелетие Россия должна войти на подъёме, поэтому перед этим нам всем надо основательно разогнаться, – ни с того ни с сего выпалил четвёртый пассажир, поднимая голову и глупо улыбаясь.

Старцев и Кириллов переглянулись, а Кадушкин озабоченно посмотрел на незнакомца и с треском надкусил сухарь.

– Да уж…

Опять уставился в окно. Там уже замелькали домишки, огороды, какие-то заводские строения за унылыми щитами бетонных заборов.

Поезд не сбавлял хода.

– Э-э, – протянул Кадушкин.

Вот промелькнул и остался позади грязно-зелёный теремок вокзала с обшарпанными буквами – Тюрьинск.

В коридоре за дверью послышался топот и громкие голоса.

– Они чё, ошалели? – Кадушкин изумлённо воззрился на товарищей.

– Сиди, Володь, скоро переезд. Там и остановимся, – спокойно ответил Старцев.

– Да какой переезд… Нам не на переезде, нам сейчас выходит надо!

Чуть не сбив незнакомца, Кадушкин выбежал из купе, громко хлопнув за собой дверью. Тюрьинск благополучно почил где-то за стремительно уносящимся от него хвостом поезда. Петушок цепко смотрел то на Старцева, то на Кириллова. Лицо его почти сияло.

– А вы зря в Н-скую зону едете, – вдруг весело сообщил он. Достал из-за пазухи вчетверо сложенный газетный лист, расправил, протянул Старцеву. – Вот, наши уральские уфологии пишут, что там ничего нет.

Андрей покачал головой.

– А-а, не хотите… – незнакомец заёрзал на месте, сложил газетку, спрятал в карман. – Можно мне вашу книжку посмотреть? – обратился он теперь к Кириллову и, не дожидаясь разрешения, цапнул коричневую тетрадку на столе, которую тот ещё не убрал.

– Ну дай, дай, – невозмутимо ответил Кириллов и забрал тетрадь обратно. – Хватает тут ещё…

Петушок забеспокоился. Поезд летел. Холмы, рощицы, деревеньки вдалеке… Голоса за дверью то приближались, то удалялись снова… Вот поезд загремел по мосту через какую-то речонку, а затем начал замедлять ход. Петушок уже сидел как на иголках.

Встал-сел. Встал-сел. Затих… Подпрыгнул и стремительно брызнул в коридор. Поезд остановился. Ввалился раскрасневшийся Кадушкин.

– Сбрендели все! Никто ничё не знает. Спрашиваю проводниц: что такое? Сами на ушах, ничего не поймут.

– А что случилось-то?

– А хрен знает?! Говорят, то ли машинисты уснули, то ли напились просто… Морду бить за это надо. Километров десять пропахали от Тюрьинска… А где шизонутый-то?

– Обиделся.

– Интересный был товарищ, – многозначительно подал голос Кириллов.

– Да уж… – кивнул Владимир. – У меня жена врач, часто с такими сталкивается… Ну чё делать-то будем?

– Выходить, чё делать… – ответил Старцев.

Они слезли с поезда. Во все стороны расстилались зелёные поля. Из вагонов высыпало ещё человек тридцать, все медленно потянулись в голову поезда.

– Ну что, Володь, – Старцев кивнул на пестреющую впереди полосатую спицу шлагбаума, – вон переезд, как я и обещал. Тут спокойно дождёмся автобуса из Тюрьинска.

Он помолчал. Задумчиво посмотрел по сторонам.

– Володь, у тебя где-то план этой местности был?

– Щас, – Кадушкин полез в рюкзак.

Старцев склонился над картой.

– Тэк-с… – пробормотал он, водя пальцем по линиям и штришочкам. – Тут есть ещё один путь… Вон, – он кивнул на рыжую просёлочную дорогу, наискосок перерезающую поле. – Идём по ней километров 25, затем вот тут – сворачиваем. Идём по лесу. Тут – срезаем… Короче говоря, ещё потом километров 15, и мы завтра прямиком выходим к Н-ской зоне. А сегодня можем в лесу заночевать.

– Да зачем это надо-то? – недоумённо пожал плечами Кадушкин.

– Не нравится мне всё… – ответил Старцев и вопросительно поглядел на Кириллова.

Тот некоторое время вглядывался в карту. Покачал головой:

– Надо ждать автобус.

– Думаешь?

– По твоей дороге мы уйдём не туда.

Андрей в очередной раз посмотрел по сторонам.

– Нет, мужики, я уверен, что надо идти, как я предложил.

– Как хотите.

Кириллов поправил лямки на плечах.

– Ладно, ещё встретимся.

И зашагал к шлагбауму.

– Ну что, Андрей, и мы за ним пойдём, – недовольно мотнул головой Кадушкин.

– Володь, я знаю, что делаю. Пойдём, как я сказал. Не прогадаем.

Старцев с усмешкой покосился на друга.

– Ну что, сорок километров за два дня пройти не сможешь? Разленился в университете, брюшко наел… Не дойдёшь?

– Да я-то дойду, вот как бы мне тебя тащить не пришлось.

– Вот тут не беспокойся. Пошли.

– Авантюрист ты, вот кто… Э-эх…

В это время поезд тронулся. Набирая скорость, скрылся за холмом.

Андрей обернулся.

– Володь, как ты думаешь, почему тропинка к шлагбауму начинается с того самого места, где мы слезли с поезда?

Кадушкин тоже оглянулся.

– Точно. Ну мало ли… А почему?

– Не знаю. Пойдём быстрей.

Они прошагали с километр.

– Всё, сворачиваем.

– Куда? Прямо по целине пойдём?

– Да.

– Зачем?

– Пойдём, Володя, пойдём. Я знаю, что делаю. Я не шизонутый и отвечаю за свои поступки.

– Сусанин, – проворчал Кадушкин.

Они прошли ещё минут двадцать. Идти по целине было трудно. Вдобавок начинало жарить солнце.

– Володь, а теперь посмотри вперёд – видишь лес?

– Ну.

– Вытащи карту. Он разве здесь должен быть?

Кадушкин за его спиной долго пыхтел и изучал штрихи, линии, скобки и запятые.

– Ничего не пойму. Совсем в другой стороне должен быть лес.

– Вот видишь, я говорю, что знаю, что делаю.

Старцев обернулся. Кадушкин обливался потом. Стрельнул исподлобья взглядом, на ходу разорвал карту и отшвырнул обрывки в разные стороны.

– По-советски, – одобрил Старцев.

– Идём-идём, – ответил Кадушкин, прибавив шагу.

Вскоре они достигли леса.

Продолжение следует.