Иногда то, что не смогло рассмотреть когда-то наше детство, разглядывают юность или зрелость. Впервые в церкви села Макарьевского Ветлужского района Нижегородской области я оказался в далёком теперь детстве своём в середине 1990-х годов. Тогда отряд из детского лагеря, работавшего в соседней деревне, организованно водили к этой полуразрушенной достопримечательности. Мне в ту пору было только восемь лет. До размышлений о Боге мне было тогда далеко. Да и до церкви, как социального института, тоже. Помню не столько саму постройку, сколько фрагменты летних дорожных впечатлений.
И вот спустя двадцать два года, в тридцатилетие своё, проводимое в соседнем районе Костромской области у родителей, полный памяти о жизни в Петербурге и о возникшем у меня там интересе к религии, я отправился майским солнечным и сухим утром 2017-го года туда. В село Макарьевское, чтобы разглядеть незамеченную в детстве привлекательность истории в камне постройки. Вглядеться в неё.
Спящие в утренней рани притихшие попутные деревни. Одинокая дорога по давно покинутым мной местам, в которых редко можно найти что-то, достойное похода. Просёлок, лесная дорога, овраг, покрытое асфальтом шоссе. Просачивающийся через зелень весенней листвы вид текущей близко, убегающей вниз по течению реки Ветлуги. Отворот дороги к селу, в котором меня ждала встреча с виденным в детстве сооружением.
Деревянные дома, редкие местные жители. Из подъехавшей легковой машины вышла говорливая тётка с сумками, видимо, существенно освободившими полки магазина, и что-то резко и делово стала объяснять двум тамошним мужикам, сидевшим с тихим разговором на лавке у ветхого забора. Видимо, утро наступило здесь вместе с ней: шумное, бурное.
Возле церкви заметно белел внедорожник, как оказалось, приехавшего из Сочи в бывшие когда-то родными места пожилого мужчины. Он тоже, видимо, считал нужным навестить ветхий храм.
Церковь в честь Макария Унженского была построена здесь ещё в 1826-ом году, разрушена в 1930-ых и, не смотря на попытки реставраторов, не была восстановлена даже к 2017-ому году. Но место она держала. Пейзаж. И место держало зрителя, путника.
Зайдя внутрь, под полуразрушенные своды, я подумал о тех, кто, возможно, оказывался в прошлых веках в этих краях и, привозя с собой воспоминания о другой жизни, иным, непривычным взором смотрел на всё вокруг. Продумывал место. Жизнь в нём.
Меня удивляло, как вершилось это чудо зодчества в деревянном крае в те далёкие годы, когда первоначальный замысел жил только в голове архитектора и на его чертежах, в его бумагах. Ни компьютера, ни графического редактора, ни виртуальной реальности. А дело, запечатлённое в кладке, возвышается над унылым пейзажем и поныне.
Несколько удачных кадров из одного из походов за историческим прошлым, на которые вообще было богато для меня то лето, остались со мной. Так фотоискусство помогает быть верным пройденному, увиденному. Быть верным другому, не менее важному искусству – искусству памяти.