Пропавшая грамота (Мыкола Гоголь) / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Пропавшая грамота (Мыкола Гоголь) – Был такой случай. Был. Вот, говорят, пасечник сбрешет, не икнёт. Нет, друзи мои, то злопыхают про меня. Всё как есть расскажу, ни слова не убавлю. Я вам не какой-нибудь дьячок миргородский. Я как щирый русский по правде живу…

– Да, не крути волу хвост, дядька Панько, будь ласка. А мы послухаем.

– Ага… Вот как дело было… Вот тут я сидел. Вот тут Чуб. Вот тут наш голова. Вот тут… э-э, да вы его не знаете. Дверь скрип, бух об стену, заходит парубок. Не наш, чужак проезжий. И к шинкарю.

Того-сего приказал и сел под стеночкой. Сам в камуфляжке, на ногах берцы, тельник в полоску. Торбу к ногам прислонил. И вдруг как гаркнет: «Слава Украине!» И на нас смотрит выжидательно. Мы вздрогнули, но трапезу не прервали. «От удивил. Конечно, “Слава”. А как же иначе». А парень тот выкушал миску галушек со шкварками, последнюю горилку из глечика вытряс и к нам подсел.

– Здорово, диды! Как жизнь, как бизнес?

– Так, помаленьку… И тебе мир, добрый человек. Как звать, величать тебя? Куда шлях топчешь?

– На схид, уважаемые, на схид. Нэньку захищать да с москалём биться… А звать меня Петро Вакуленко. Позывной «Вакула».

– Это с каким-таким «москалём»? – вскинулся голова (он человек учёный, грамоте разумеет). – Это тот «москаль», что ляха отсель наладил да ещё взашей ему наклал на поминок? Тот, что гарно отлупцевал турок да татар, да так, что они дорогу на Украину позабыли?... С ним воевать будешь?

Наморщил парень лоб. Заёрзал.

– Так они (Сотник говорил) подло напали на нас и делают из добрых украинцев «сепаров» да «колорадов». А те, будто бес в них вселился, орут: «По-русски хотим говорить!!». Будто «ридна мова» им погана. У нас говорят, всех их в пекло отправить пора. Да и прибарахлиться на их счёт не грех. Там, слух такой, добре пошарпать можно. Всякой бытовой да оргтехники, планшетов а то и золотишка дуже богато. Есть у меня дивчина Оксана, дружина моя в скорости, она и наказала мне кой-чего привезти…

(И понесло парня по кочкам. Если б каждое слово убивало, не было бы уже на схиде живой души, только б ветер гулял. Чуб, так тот только языком цокал, а голова вздыхал как мерин да пунцовостью наливался).

…А как «сепаров» всех повыведем, так мы с Оксаной в гейропы подадимся в Варшаву або Париж а то и далее.

– Вона каков ты лыцарь. Оскоромился, облатинился. А ну как убьют до смерти?

– Не, дидусь, не вбъють. У меня «броник», да каска кивларовые с шестой степенью защиты, да очки тактические антиосколочные. Да мало ли там чего. Не, не вбъють.

– А сам то как? Хватит духу чужую душу християнскую к пращурам отправить?

Молчит парень. Очи долу. Бормочет, а что бормочет, не разобрать.

– Там, на схиде, поди, тоже люди хрещёные, нашего закона, нашей речи – не унимается голова – Мамки у них есть. Оксаны ихние печь топят, ждут их вечерять. Живут они миром, ладом, а ты придёшь, всё порушишь. Ты беду да напасть в своей торбе принесёшь. А жить как потом собираешься, коли ноги вовремя унесёшь? Совесть вместе с душой лукавому продашь, але как? ...

Ох и мастак, доложу я вам, наш голова речи заплетать. Бандуристу его не переиграть, так

ловко заворачивает. И ведь правду говорит, потому так ловко, как святое писание читает.

Достали мы тютюну, заправили люльки, и я свою медную с цепочкой (голова глаз на неё положил давеча, давал за неё два рубля и барана в прикуп), пустили кольца под потолок. Тютюн у Чуба отменный, крепко забирает.

– Вот послухай, Петрусь, что тебе дед скажет (опрокинул голова стопку, усы разгладил).

Глянулся ты мне. А то, что глуп ты, так это по молодости лет. Не вся наука и не всякому даже под старость даётся (Ай да голова!). Так вот слушай! Батька твово тут нет, стало быть, слушай сюда. Потерял ты свой шлях, сынок. Грамоту свою потерял…

– Та, ни… Я грамотный, восемь классов СШ и два ПрофТеха. А на «Майдане» мне такую науку дали, за всё, про всё хватит.

– Вот и видно, что дурень ты ранний да гоноровый. Спасать тебя надо. Цить! Слушай и молчи.

Тут и растолковал ему голова, какого беса плешивого он тут оказался и по какой причине не место ему на той бесчестной, безбожной войне, заморским супостатом затеянной на горе и погибель Украине и всей Русской земле. А для наглядности и прочной памяти я, Чуб да голова, да ещё… э-э… вы не знаете кто, отослали его прямо к шинкарю за советом. Шинкарь, хоть и пацюк, известный своею сквалыжностью, но человек мудрый (как многие торгаши под старость), знающий всех чертей в околотке, худого не посоветует. О чём шинкарь да парубок шептались, какие напутствия Петро получил, узнали мы позже, когда он вновь объявился и всё как есть доложил без утайки.

А теперь слушайте, хлопцы, его историю да на ус мотайте.

«Только стало в поле примеркать, ушёл я из шинка шукать свою грамоту про которую «дид» мне толковал. «… Да не позабудь набрать в карманы того, для чего карманы сделаны… Ты понимаешь, это добро и дьяволы, и люди любят», уже вдогон крикнул шинкарь. Пошёл я вначале по-над ручьём, а как луна серп свой явила, из-за хмары к реке вышел. Нашёл в череде старый но крепкий дуб-челнок, вывел на чистую воду и погрёб вдоль берега. Темень. Небо как чёрное рядно. Берег нависает кручей, а на круче кресты, кресты… Кладбище… Тут небо и прохудилось лунным светом.

Вот старый замшелый склеп (не обманул шинкарь), над порогом надпись «МАЗЕПА».

На пороге покачивается «высохший мертвец. Борода до пояса; на пальцах когти длинные, ещё длиннее самих пальцев. Тихо поднял он руки вверх. Лицо всё задрожало у него и покривилось. Страшную муку, видно, терпел он. «Душно мне! Душно!» простонал он диким, не человечьим голосом». «Нет мне прощения, иуде многогрешному, подлому предателю Малоросии», прохрипел он, ушёл под землю, и уже оттуда глухо донёсся его голос: «Прощай Петро, передавай в Киеве приветы своему тёзке и ближним его, скажи, что мы следим за их непотребными «диями» и ждём его «и присных его» в скорости. Кладбище у нас огромное, места всем хватит. А на «Ридной Нэньке» воздух чище станет».

Тихо плыл дуб. Тихо качались кресты на погосте, поднимались из недр мертвецы, один страшнее другого, выли глухими голосами, корчились в муках и тихо опускались в свои холодные, сырые ямы. А на крестах надписи: гетман Выговской – клятвопреступник, гетман Дорошенко – душегуб, Попель-Бандера – живодёр и детоубийца… Много крестов, конца нет погосту.

Тихо шевелились волосы на моей голове, а мысли все умерли, и жить не хотелось.

Опомнился я, когда погост далеко позади оставил. Чуть не прозевал место, об котором шинкарь толковал. Вот она ива молнией расколотая ветками по воде пишет. Тут на бережку дуб оставил и пошкандыбал по узенькой стёжке. Старенький, скрипучий мостик, криница, рясные бурьяны вокруг со здоровенными колючими будяками. Всё, как шинкарь расписывал. А вдали огонёк. Прибавил я шагу, вот уже и костёр у маленького ставка. Люди сидят вокруг, трое их.

«И такие смазливые рожи, что в другое время, бог знает, что бы не дал, чтобы ускользнуть от этого знакомства. Но теперь, нечего делать, нужно было завязаться.» Подхожу ближе… Ба! Лопни очи! Знакомцы, по ТВ часто видеть случалось.

Сидят у огня экс-президенты: Кравчук, Кучма да Ющенко и негромко так беседуют. Присел и я.

«Помогай Бог вам, добрые люди!»Ноль внимания. И ухом не повели, так заняты.

– Леонид Макарыч! Отец вы наш, никто не отнимает у вас «Беловежской пущи». Что сделано, то сделано. И во веки веков…

– Аминь! Но ведь незалежность – моя заслуга?

– Ваша, бесспорно. И одесский порт, проданный за бугор с потрохами, тоже ваш. И приватизация под корень с большой фигурой из трёх пальцев для «великого украинского народа».

Всё ваше. Только денежки где?! – хихикая в ладошку, изгалялся Кучма.

– Ай, ай, ай! Вот когда незалежная «вступила в Кучму» по щиколотку, тогда и началось веселье.

Как херойски ты позировал на Тузле. Прямо-таки Наполеон местечкового разлива. И о приватизации не тебе говорить. Кто своим Пинчукам-Медведчукам самые медовые куски отваливал с президентского плеча? А народ? Он что-то поимел, или ты его поимел?

– Как тебе не совестно, Макарыч! Я учредил первую украинскую валюту. Я написал полезную философскую книгу «Украина не Россия». Я…

– Да хватит вам, отцы-благодетели! – не утерпел Ющенко, – спустили страну на тормозах. Нажились на несколько поколений вперёд. А мне пришлось за вами выгребать. Да, видит бог, не до конца получилось. А получилось бы, так теперешние обмылки и политические малявки не побирались бы сейчас с протянутой рукой и не растаскивали последнее. Только я успел найти гениальную цементирующую идею для нации – «Голодомор» и врага – Россию отыскал, что тоже очень полезно для консолидации, так мне устроили травлю и обхаивание. А если бы…

– А если бы!.. Молод ты ещё, оранжевый пасечник, с умными людьми спорить, – огрызнулся Кучма, – ты ещё в премьерстве жизнь мне портил.

– Я вашим воровать мешал.

– А своим не мешал? Колись, где маетность держишь?...

Такого я наслушался, так дурно стало. Вспомнил наставления шинкаря, зачерпнул в кармане жменю гривней и бац на землю между ними.

Бог мой, что тут сталось! Кинулись они на деньги, сцепились клубком и ну рвать их друг у друга.

Закружилось всё, пошло колесом. Свет померк, где земля? Где небо? Лечу куда-то долго, шмяк оземь. Где я? Так это самое пекло, и я туда прямёхонько угодил.

«Батюшки мои!.. Что за чудища! Рожи на роже, как говорится, не видно. Ведьм такая гибель, как случается на Рождество выпадет снегу; разряжены, размазаны, словно панночки на ярмарке. И все, сколько ни было их там, как хмельные, отплясывают какого-то чертовского трепака. Пыль подняли, Боже упаси, какую! Дрожь бы проняла крещёного человека при одном виде, как высоко скакало бесовское племя».«Майдан» в феврале видел, но такого не чул.

Гляжу туда-сюда, две ведьмы не скачут, сидят и в картишки режутся. Обе крашеные блондинки. Пригляделся. Ба, обе во как знакомы, одну вечно с фараоном путают, у иншей коса колесом на затылке. Да их почитай вся Украина знает и о ведьмовстве их догадывается. Но чтобы так, прямо в преисподней играть в карты на жизни украинских солдат!! Не верите? Я сам поначалу не поверил. Глянул на их ломберный столик, в их списки, а они длинные-длинные, фамилий много-много. Смотрю, и аж похолодело нутро; свою там заметил.

Та, что с бубликом на макушке подмигнула, маркером мои ФИО отметила и мне кажет.

– Садись с нами, служивый. Попробуй отыграться, – говорит, а сама глаз с меня не спускает.

Испугался я, видимо, побледнел. А они как покатятся со смеху, что те запорожцы на картине.

И тут разом бесовская корпоративная пляска зупинулась. Вся чёртова компания повернулась в одну строну и состроила такие умильные и льстивые рожи, что теперь и мне смешно стало.

Гляжу я, а там в полумраке кто-то высокий, ушастый и тёмный, и вся нечистая свора перед ним извивается, хвостами помахивает и кланяется не переставая. Стало быть, наиважнейший вельзевул явился.

Рослый чертяка с печатью любви к горилке на харе лица (все его не иначе как Шоколадным Королём называли) подкатился ближе всех к Тёмному и заверещал что-то, расшаркиваясь и жутко улыбаясь. Шум стоял как на толковище барышников, отдельные фразы только и услышал: «Вернём украинство в Донбасс…», «Крым вернём…», «…до последнего украинского солдата…». И тут вдруг посыпался на болтливого золотой дождь, и вздох восхищения и радости пронёсся по пеклу.

Вся нечистая массовка кинулась в ножки Тёмному вельзевулу и заскулила, заблеяла, заканючила, лихорадочно набивая карманы. Тощий лысый как яйцо недобесок (по прозвищу «Кролик») с покупными глазами поверх своих надсаживался громче всех: «Построим высокую стену против москалей!» «Ватников и колорадов со свету сживём!», «Вся Европа помнит, как Кутузов Москву сжёг, только чтобы на Францию напасть!», «Не позволим Германию обижать!» и паки, паки, паки…

Подхватилась и ведьма с бубликом на макушке, раздавая шлепки да оплеухи, локтями протолкалась к трону Тёмного долговязого. «Всех истребим и разгоним. Выжженную землю оставим, или наша, или безлюдная! Атомным оружием убивать будем!..

Орут черти. Сыплется золотой дождик, то скудеет, то опять припустит. Совсем осатанело

бесовское племя. Терпел я, терпел, крепился и не выдержал. Трижды перекрестил этот неистовый балаган и плюнул на все четыре стороны…

Велик Господь! Всё замерло, пропало, стало темно и холодно. Глядь-поглядь, сижу я в поле на кургане. Ободняло уже. Жаворонок поёт, птахи порхают. Божий мир просыпается. На голове моей шапка не моя, чужая. Что-то твёрдое в ней.

Распорол подкладку, достал цидулку-грамотку, развернул. Читаю, а брови сами лоб морщат.

«Здоров будь, Петро! Не дывысь на мэнэ як дурны. У кожной людыны е своя грамота. Я ось твоя. Не першый рок тэбэ бачу и дуже свидома. Усэ про тэбэ знаю и кажу тэбэ як ридна маты. Ты що, бисова дытына робышь? Куды мандруешь?.. – и пошла частить меня по всем местам.

«А теперь, – говорит, – для пущей ясности я растолкую тебе на великом и могучем... Тебе, что, при родах головы не досталось, гарбуз пришили? Понимать должен, чай не хлопчик. Там, куда ты собрался воевать, люди рога под шапками не прячут, копыта туфлями не маскируют. Они такие же как и ты. Тебя они не приглашали, горилочку про тебя не запасали. Они «роблят» от света до темна да детей растят не для того, чтобы ты их сиротами оставил, а то и убил или покалечил. Не хотят они твоей гауляйтерской «влады», сами разбираются, как им жить. Ты со своей «зброей» враг им лютый. А убивать врагов они умеют. Хочешь быть им врагом, готовь башку под пулю».

«Вот, что я тебе скажу, мил человек, если мозги в сало не превратились, оглянись назад, на тех, кто шлёт тебя воевать. Они паны, вот они и пануют, а драться тебя науськивают, и чуб у тебя трещать будет, пока не оторвут его вместе с головой. Гетмана их тёмного заокеанского видел?

То-то! Ты для них дурень, каких много, ты есть – хорошо, нет тебя – тоже неплохо, другие найдутся. Про тебя уже могилка вырыта в степи, и крематорий на колёсах куплен в Германии. Выбирай, что тебе краше…»

«А от меня для тебя другой выбор. Иди, куда хочешь, сховайся, где получится (да в той же России), а если припекло кого ни то «захищать», «захищай» сирых и убогих, слабых и безответных».

Тут и весь мой сказ тебе, Петро. Прощай пока…

И исчезла грамотка, как и не было вовсе.»

– Так-то, вельможные паны. Нашёл Петро свою грамоту (или она его нашла). Зовите шинкаря, ударим по пляшечке – другой. Голос-от совсем осип, а вы ведь ещё рассказов попросите. Панько Рудый богато чего знает.

– Дядька Панько, а що трапилось с отим Петрусем? Чи бачили ёго, чи ни?

– Видели его на Саур-могиле да в Донецке. Славно «захищает» Новороссию.