стихотворение в прозе
Много гранита – очень много; отполированный, он траурно блестит на февральском солнце – ибо зима держится на волоске.
Красная, высокая, старая церковь, и служба в ней кончается, и динамики из всех её углов доносят заунывный бубнёж.
Кладбище за церковью – уходящее в низину, точно кольцом охватывающее пространство; и очень много гранитных плит – больших, поменьше…
Пихтовая аллея, и ушедшие глядят на тебя, покуда проходящего жизнью.
Ты вглядываешься в их лица, мечтая раствориться в ощущении всеобщности, и тщась прикоснуться к великому делу патрофикации, о котором писал старый русский мудрец Фёдоров, и которое начато… быть может, хотелось бы думать… начато тайным вектором устремлённости ряда душ…
Ты вглядываешься в лица ушедших, и точно вслушиваешься в их жизни, в их быт, в заботы их, суммы переживаний, гирлянды радостей.
Вот сын, очевидно погибший в 33, а рядом отец – с тяжёлым скорбным лицом, переживший его на год.
Искусственные цветы.
Зернистый снег февраля играет тонкими высверками, и зыбкие – рубиновые и изумрудные – лучики нежно вибрируют в прозрачном воздухе.
То, что причины жизни лежат вне системы, названной жизнью, особенно очевидно на кладбище.
Вниз, потом вверх.
Могилы теснятся.
Много умерших молодых – в последние годы явь не способствует выживанию.
Кресты, гранитные книги, ангелы…
Интересно – закончилась ли служба в церкви?
Интересно, удалось ли тебе хоть частью души прикоснуться ко глыбе всеобщности? Ощутить растворение в человечестве, в единстве его – ибо, как означено на могиле художника – Живые закрывают глаза мёртвым, чтобы мёртвые открывали живым.