«Тайновидение духа». О «Засечной черте» Николая Иванова

Эту ехидную злопыхательскую интонацию диктора в новостной программе по местному радио никак не убрать из памяти, де-мол, «наших» (воинов украинской армии) погибло за время «ато» около двух тысяч, зато «колорадов» — более четырёх… Какой ужас: радоваться гибели людей, не задаваясь вопросом, а во имя чего и почему, по какому праву у них отбирают жизни?! Кощунственной бесчеловечности сегодня нет предела. Как и неправедности всего происходящего на юго-востоке Украины.

Это никого не оставляет равнодушным. Есть достаточно много толкователей происходящего. Кому-то хотелось бы оправдать вопиющие зверства карателей (не имеет значения под каким соусом — либерального сюсюканья или исторической мести, то ли геополитических расчётов), кто-то хотел бы «по-хохляцки» не замечать их, — «моя хата з краю, я нічого не знаю». Но есть правда, от которой никуда не деться.

Я далека от того, чтобы здесь разбирать все хитросплетения на самом деле спровоцированного международного конфликта. Скажу лишь, что сердце болит за святое: нельзя рушить вековую дружбу наших народов, православный мир силён лишь своим единением, а не разобщением.

Увы, государства «Украина» ныне нет, есть земля, родная и близкая, на которой многие из нас выросли. Её уже топтал фашистский сапог, и нельзя допустить, чтобы это повторилось. Теперь не только белорусская, но и одесская Хатынь, взывают к этому. 

*** 

Поэтому такие произведения, как «Засечная черта» Н. Иванова, не просто читаются. Они впечатываются в наши читательские эмоции и оставляют в душах  засечки навсегда.

Моё читательское восприятие повествования именно такое, тем более что прочитала, пожалуй, первое прозаическое художественное произведение о нынешнем дне событий на юго-востоке Украины, которое не столько соотношу с формой новеллы, сколько с художественно-публицистическим очерком. Да простит мне автор эту литературоведческую вольность.

Что прежде всего хотелось бы отметить?

Актуальность темы. Не в избитом смысле. Ведь актуальная литература – это не литературный мейнстрим, как и не пересказ происходящего, этакое «бухтение» на тему дня.

В истинной актуальности – философская весомость, интерпретирующая реальность, исходя из гораздо большего, чем простая злободневность. И этим «большим» в данном случае выступает судьбоносность, связь прошлого с настоящим и будущим. Сегодня нет человека на той же Украине, который не задавался бы вопросом: к чему приведёт затеянное антинародным режимом противостояние на Донбассе, какое будущее уготовано его народу? Возможно ли прощение непрощаемому: измене дружбы братских народов?

Ответ на этот вопрос — это, если угодно, негласный «социальный заказ». Но заказ не просто на освещение тех или иных фрагментов реальности, а на те её смыслы, которые в какой-то степени подспудны, но наиболее насущны в наше время. А таковыми сегодня являются пути сохранения дружбы и сотрудничества России и Украины, преодоления последствий развязанной олигархатом войны на Украине против собственного народа...

Писатель глубоко проникает в тонкую психологию военного противостояния, которое несёт разруху и горе людям. Сцен этой беды в повествовании более чем достаточно, что, кстати, характерно и для других работ Н. Иванова. Автор не сотрясает воздух лозунгами и выводами, а оставляет значительный эмоционально-психологический люфт для читательского осмысления происходящего.

«Спрыгнул с БМП, удерживая от тика щёку, полковник. Неожиданно сделал то, что обязано было исходить, наверное, от меня — перекрестился. Знать, повидал и прочувствовал за время нашей разлуки что-то более значимое в этой жизни. Он уводил от могил моих родных и близких, к которым я ненароком, думая только о военной выгоде, привёл войска собственными ногами, войну. Словно заглянув в неведомые мне глубины, полковник распознал какую-то неправильность сделанного мной, и теперь прикрывал не только страну, выделенный ему участок границы с моим селом, но и лично меня. Уралец оказался мудрее на ту самую контузию, которую заполучил без меня на одной из войн».

Здесь авторский художественный взгляд видит зорче: русские не принесли эту бойню на Украину, а сами украинцы собственноручно разожгли её, и всё, что может теперь «уралец», — помочь понести меньшие потери, спасти и защитить невинные жертвы конфликта. Вглядываясь в суть происходящего, писатель исподволь нащупывает те моральные скрепы, которые держат человека в рамках приличия и человеческого достоинства. 

***

Литературное поле у Н. Иванова не расползается, а, наоборот, фокусируется на главной, весьма удачной метафоре – образе «боли», содержание которой из физической плоскости перенесено в духовную, морально-нравственную сферу.

Этот образ – полноценный активный персонаж повествования, который возникает и заявляет о себе с первой же строки текста.

«В Россию текла боль. Она с усилием переваливала своё рваное, длинное тело через косогоры, глотала пыль с терриконов и собирала для пропитания колоски среди сгоревшей на полях бронетехники. Она из последних сил тащила себя на костылях, её толкали в детских колясках и несли спелёнатой на руках. Везли в набитых нехитрым скарбом машинах. Именно по ним, по машинам, и узналось: а боль-то сама по себе бедна, богатые на таких стареньких “Жигулях” не ездят».

Известно ведь, что «боль» в прямом значении слова – «неприятное сенсорное и эмоциональное переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани или описываемое в терминах такого повреждения…»

Но вместе с тем, она и «нечто большее, чем чистое ощущение, связанное с существующим или возможным органическим повреждением, поскольку обычно сопровождается эмоциональным переживанием». — Эмоциональным переживанием русского человека за украинских братьев, друзей, близких. Ведь историческая «телега» у всех нас одна, общая.

«Потому что наша телега с дедом Федей – она тоже из той, общей боли, что течёт к нам с юго-востока. И как желал командир, но как пока не будет на самом деле, – пусть окажется последней».

Увы, не будет, не получится. Природа общественной боли такая: нескончаемая. Зло рождает её, лелеет, грозится превратить в вечность. Но она не сдаётся. И так веками.

«Её останавливала, пытала и исподтишка пинала на блокпостах родная украинская армия, обвиняя в предательстве и грозя то ли отлучить от родины, то ли наоборот – никуда не выпускать. При этом боль сама могла тысячу раз, ломая шею, сорваться с крутых склонов, свалиться с искорёженных пролётов на разрушенных мостах и навеки остаться на родной земле под наспех сколоченным крестом. Но всякий раз она находила и находила силы двигаться дальше. Её двужильность удивляла, это нельзя было ни понять, ни объяснить. Особенно тем, кто не видел, с какими муками она рождалась под минами в посёлке Мирном».

Почему так? Откуда эта «двужильность»? Да потому, что даже в физическом плане, боль – компонент защитной системы. А уж в переносном, – мобилизующий стержень, тем более, если рождён борьбой со злом. Автор мастерски подводит нас к мысли, что боль за всё родное укрепляет дух.

Она неизбежна в любом противостоянии, её надо вынести, говорят нам ивановские персонажи, как бы, помня древних, что «умение терпеть боль – настоящее оружие воина. Научись этому, и тебя никто не победит». В таком умении заключена сила воли и духа.

И это «тайновидение» духа в работе Н. Иванова сродни пророчеству: ополчение, простые люди выдержат свалившееся на них горе, ибо они не одни, – с ними Россия.

И что примечательно: читая, ловишь себя на мысли, что всё происходит с тобой (а ведь и вправду – с каждым из нас); ты мысленно не мечешься в непонимании (знаешь наверняка: там на Донбассе гибнут родные люди по духу и крови); и глубина твоего человеческого переживания не мелеет от узнаваемости известных событий, а, наоборот, заставляет сопереживать и соучаствовать в происходящем.

Не иначе: здесь срабатывает и магия художественного слова. Оно знаковое. Уже хотя бы в силу того, что со знанием дела вбирает в себя реальность, словно ненасытное существо, глотает её проявления, не оставляя «объедков» в виде суесловия.

«”Севастопольский вальс” только что, этой весной прозвучал для России, и весь мир в оцепенении осознал её величие и силу: когда возродилась “Рашка”, когда вышла из-под послушания немытая Рассея? Ведь к слабым целыми полуостровами не уходят!».

Вот так красиво и иносказательно можно поведать о мощи России, поддержать возвращение Крыма в своё историческое лоно.

Такой не показной, спокойной жаждой смысловой насыщенности Н. Иванов словно стремится вытравить из действительности ложь, приобретшую ныне некую правдивую видимость для непосвящённых жителей Украины и стран Европы. А этой неправды СМИ на Украине и Западе ушатами ежедневно выливают на наши головы. О! Как бы всем хотелось рассорить наши народы! 

***

Сегодня корпоративная этика делает торжество литературной посредственности знамением времени, даже публичная порка, видимо, мало кого и чему учит. Хотя, «порки» этой в нашем цехе практически и нет.

Тем более ценно рассматриваемое произведение Николая Иванова. Автор ответственен перед собой и читателем, у него есть художественная и нравственная совесть: он реалистично доносит до читателя всё то, что видел сам, что переживают люди на Донбассе.

И это не примитивное «глазение»; мы видим не наносное, а подлинное человеческое переживание, включающее не только душевность, но и, исключающее лживость, слово. Это и рождает доверие к писательскому голосу. Тем более что его личный военный жизненный опыт – это часть всеобщего народного опыта, его истории, старших поколений.

«Рывок на скорости недолгий – пошли рытвины от плугов. Они перед нашим сельским кладбищем и словно тормозят ретивых – к нам торопиться не надо. Не будем. Там уже лежат моя бабушка, первая учительница, облучившийся в Чернобыле друг. Стволы синхронно, как на плац-параде, кланяются их могилам, и вслед за оружием, вроде бы, просто потому что качка, кланяюсь и я. Вот, привёл защиту. Теперь можете лежать спокойно. Может, и хорошо, что не дожили до таких времён…».

Художественная эмоция всецело владеет писателем, включая его внутренние порывы; едущий по израненным дорогам Донбасса, он уже солдат, а не просто гость, писатель-отпускник; он участник здешних боёв и событий.

Его собственное «я» расслаивается на множество ролей и функций, сливается с ополченским явлением, с теми земляками, кто повстречался ему в пути. Никакого перенасыщения личным присутствием, и это композиционно и стилистически вполне оправдано.

«Господи, как всё вдруг сошлось около деревенской телеги. И боль, что текла из Украины в Россию далеко-далеко отсюда и, казалось, не затронет меня вживую, вдруг выцелила остриём в самое сердце. Дотянулась через сотни километров, отыскала меня средь перелесков, пронзила, заставила бессильно замереть. И я со своей – не своей колонной, опоздавший на какие-то сутки. Авось бы наш проезд утихомирил горячие головы там, за берёзовыми дубками, вдруг непреодолимой стеной разделившими всех, кроме контрабандистов».

И здесь просматривается символика авторской мысли, за ней – и надежда, и указание на общность испытания этой болью, на возможность как братской поддержки, так и необходимость собственных усилий.

«Боли нынешней тоже не гарантировалась безопасность, и потому она вместе со всеми мечтала лишь об одном – побыстрее увидеть засечную черту. С пограничными вышками. С русскими солдатами на них. Там, за их спинами, за их оружием и могли прекратиться все мучения. Но не торопилась, не спешила открываться граница. Словно, оберегая собственный дом от близкой войны, оттягивала и оттягивала засечную черту вглубь России. А может, просто давая людской боли возможность испить свою чашу до дна». 

***

Радует оптимистическая нота, звучание которой нарастает по ходу освещения сюжетной линии.

«А может, как в былые времена, станцуем вместе? Ради будущего. Оно ведь всё равно настанет, на Луну друг от друга не улетим. А вот Америка останется за океаном, его не выпьешь. Так что, приглашаем! Пройдём по острию каната, как шутят в армии. Училища-то заканчивали одни и те же, ещё пока есть за что зацепиться в общем прошлом. В нём не называли презрительно фронтовиков колорадами, портрет фашиста Бандеры не висел в государственных кабинетах, от русской речи скулы не сводило…».

Читательское спасибо Николаю Иванову за его «тайновидение духа» (по Ф. Достоевскому) братства народов, за то, что он подарил нам литературное повествование, вселяющее веру в единение русского мира.