«И вот смерть умерла» / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

«И вот смерть умерла» Эссе

Я стою на краю пропасти. Впереди простирается великая неизвестность, в тумане которой едва различаются очертания каких-то немыслимых, будоражащих воображение форм, а где-то внизу бездонно и с жуткой монотонностью гудит и вибрирует живая мгла. Это смерть. Она пристально следит за мной, ждёт моего последнего шага…

Но прежде чем сделать его, я оборачиваюсь назад и вижу весь пройденный путь – путь, полный иллюзий и предрассудков. Всё это время я шёл от миража к миражу в надежде насладиться их красотой. Стоило коснуться самым лёгким и тончайшим прикосновением, как их эфемерные образы рассеивались у меня на глазах подобно дымку. Что это – проклятие или благодать – быть несуществующим, жить среди несуществующих людей и пропускать через себя их несуществующие жизни? Я устал от этой нескончаемой игры в «почему», от всех этих вопросов, терзающих меня уже ставшей то ли патологически навязчивой, то ли жизненно необходимой потребностью в свежей пище. И всё же я знаю одно – нужно идти дальше.

И вот я пришёл. Пришёл к месту, из которого можно двигаться только вперёд – к смерти. Любое другое направление – непростительная глупость, замкнутое скитание посреди кладбища и общение с могилами, населенными живыми мертвецами. Вот здесь замертво оживлена моя семья – здравствуй, семья. А здесь друзья – и вам смертствовать. Нет, я уже был здесь. Вон он мой склеп – добрый и застенчивый, который я так долго лелеял и оберегал. Я уже не смогу жить в нём, как не сможет змея залезть в однажды скинутую кожу. Слишком сильно я привык к сладкому запаху свободы. Привык так, что стал зависим.

И что же, всё? Путь окончен? И это и есть суть жизни – родиться, чтобы однажды упереться невежественным лбом в тупик и изречь что-нибудь незатейливое, банальное, типа «я жил, а теперь пусть живут другие»? Нет, всё это не то, это какая-то бессмыслица, несправедливость, я не согласен, сказал я себе, и ужасающая гулкой вибрацией мгла, откликнувшись на мой протест, протянула мне руку помощи…

Человек – это не только то, что мы знаем о нём благодаря нашим интеллектуальным конструкциям – наукам, религиям, политическим партиям и прочим посредникам между личностью и чем-то. Все эти так называемые общественные институты больше напоминают гадателей, выстраивающих из своих догадок огромные, с красочными витринами здания и выглядывающих из них в поиске очередного ротозея. И чем крепче и сильнее их позиция в обществе, тем меньше мы о себе знаем. Отдаваясь во власть чужих и исключительно субъективных – и никак иначе – представлений, мы теряем возможность узнать самих себя настоящих. Для каждого из нас всегда найдётся подходящий, сшитый посторонними руками и по заданной кем-то мерке костюм: гражданин, раб божий, социалист, муж, дочь – готовые формы с готовыми содержаниями, продукты разума.

На самом же деле человек – это ещё и то что-то, которое существует в оставшемся, не занятом интеллектом месте. И это место мы всегда можем почувствовать в себе, противопоставив его вышеупомянутым деятелям от разума, исключившим себя из этого что-то. Там, где заканчиваются они (а они все без исключения заканчиваются, превращаясь однажды в мираж), начинается что-то, и это что-то не имеет ни описания, ни границ. Оно бесконечно, и оно есть смерть. Да, самая настоящая смерть, и мы носим её у себя внутри – с самого рождения. Мы родились с ней. Мы и есть смерть… Смерть, которая на самом деле – жизнь.

Смертью её назвал наш разум. И назвал так потому, что – глупец! – боится её. Дело в том, что он верит только в то, что можно охарактеризовать, описать, назвать словом, увидеть глазами, потрогать, понюхать и всё остальное, что мы привыкли ощущать при помощи наших органов чувств. Интеллект выстроил гипотетический, предполагаемый известный нам мир, в котором всё нужно доказывать, и убедил нас в том, что за его пределами ничего нет. Но не объяснил, почему. А не объяснил, потому что он слеп. Он не способен заглянуть за территорию известного, за холст, на котором нарисован котёл с едой. Разуму не дано видеть дальше собственного коротенького носа, ибо и мир, и он – тождественны. Он знает только себя, только то, что создал сам. Он формировался в процессе нашего воспитания в качестве некой системы управления биологическим организмом, являющимся таковым в силу интеллектуальной интерпретации в пределах известного. Он слишком рационален, слишком – до неприличия.

Но как быть с той частью, которую мы чувствовали до того, как попали под власть воспитавшего нас разума? С тем что-то, со смертью, которая, как мы уже знаем, есть жизнь, но только иного рода. Ведь она существует. Мы просто забыли о ней, забыли, что слеплены из неё. Разум затмил её благодаря своей привычке властвовать и захватил бразды правления над нею. Он – та старуха, пожелавшая иметь в услужении золотую рыбку… Итак, как быть?.. Как не остаться у разбитого корыта? А всё очень просто. Просто настолько, что любой ребенок буратинистого склада поймёт это. Для этого нужно всего лишь быть чуточку любознательнее, чем от нас требуют воспитатели с их карабасовской системой образования. Нужно всегда заглядывать за видимое с глуповатым лицом сомневающегося – знание произрастает из сомнений. Настоящее знание, пронзающее своим безжалостным длинным острым носом и видимое и невидимое, а не то его жалкое подобие, эрзац, смастерённый из позитивистского рационализма.

Нужно вспомнить – осознать в себе присутствие второй половины, того самого что-то, протосостояния, эпохи доразумного существования, снова научиться видеть его, слышать, осязать, говорить с ним. Но только уже в паритете с разумом, а не под его диктаторским руководством. Представьте себя человеком, которого с рождения учили осознавать только серый цвет. Раз за разом в вас вырабатывали эту привычку, ставшую в конечном итоге настолько обычным явлением, что другие цвета приобрели оттенки серого или исчезли из поля зрения вообще. То есть серый цвет убедил вас в том, что всё окрашено только им. И вот появился некто, поведавший вам, что его мир, в отличие от вашего, состоит из множества других цветов. И постепенно он научил вас видеть их.

То же самое произойдёт, если мы примем идею существования в нас неизвестного что-то, находящегося в иной когнитивной системе и требующего овладения иным, вне(над)разумным инструментом познания – телом. Именно телом мы заговорили впервые с принявшим нас миром – до того, как он научил нас думать. Но теперь, в отличие от младенческого возраста, у нас есть разум, который вкупе с телом позволит ориентироваться в настоящей, целой действительности, а не отделённой, ограниченной умом полуреальности. Тело – транспортное средство, разум – капитан.

Войны, конфликты, кризисы происходят в силу нашей разполовиненности, разорванности. Мы чувствуем себя живущими в ограниченном пространстве с ограниченным количеством благ благодаря разуму, наивно полагая, что где-то там находится смерть. Но это неверно. Там находится лишь то, что нам неизвестно. И неизвестно лишь потому, что мы и не пытались это что-то узнать. Однажды Ницше произнёс своё «Бог умер», а я говорю больше: «Умерла смерть!». Да, именно так: её больше нет! Проход открыт! Можно не умирать так, как нас приучил разум – уходя в забвение. Это ошибка. Можно умирать так, как мы, в общем-то, и должны умирать – целиком, полностью осознавая себя, уходить, не оставляя гниющего тела; так, как устроила наша природа, как требует эволюция. Эволюция от подразумного существования через разумное к надразумному. Разум оттого и боится области неизвестного, называя её смертью, что он в ней разрушается вместе с телом. Но если он сможет с ней договориться, разгадать её код, то у него появится шанс войти в неизвестный ему мир, сохранившись, вместе с телом. Это ли не истинная цель человека, о которой испокон веков твердят иррациональные одиночки?

Смерть – это выход, свобода; и тот, кто верит в её, смерти, существование, кто называет её таковой, – раб разума. Оттого мы живём в несвободном мире, конкурируем друг с другом из-за куска хлеба, боимся друг друга, боимся смерти. Боимся свободы. Тогда как можно просто найти свою вторую половину, открыть для себя бесконечный мир, скрытый в нас самих. (Помните? – «Сотворим человека по образу нашему и по подобию Нашему».) Там хватит места всем. Там все – одно, и нет разделённости на чёрных и белых. Там нет тех игр разума, которые все, как на подбор, сводятся к разделению на своих и чужих. Враги – это проекции страха, придуманного интеллектом, не понимающим того, что происходит за пределами его досягаемости, а демоны – плод его фантазий, возникающих из-за ужаса перед неизвестностью. Боясь области неизвестного, он сам создаёт монстров и населяет её ими. Смерть же не может создавать чудовищ. Она вообще не может создавать; она способна только упрощать, обнулять, очищать истину от шелухи, потому что она и есть истина («А истина – смерть. Остальное всё – ложь», – пишет Лев Толстой в «Исповеди»); истина, которую мы больше всего боимся узнать («Страх смерти – это, в сущности, страх жизни», – Франсуаза Дольто). Создаёт всегда только разум. Это он – творец. Но без смерти, а точнее без её свободы, её материала, её знания, её истины, он всего лишь творец иллюзий, миражей, эфемерности, пустоты, заблуждения, рабства, лжи, насилия и пороков. Будучи сам в несвободе, он делает несвободным и мир, и человека.

Когда я впервые ощутил обе свои части одновременно, я как будто оказался в двух местах сразу – непередаваемое ощущение. Это – как быть богом. Имеешь возможность жить в ином мире, оставаясь человеком (разумным человеком-животным) и имея шанс впоследствии уйти в тот мир. Не сразу, но постепенно я пришёл к пониманию того, что известный нам мир является чем-то вроде сна, в котором мы кому-то снимся или снимся самим себе тем, находящимся в области смерти, что, в сущности, одно и то же. Снимся друг другу. Поэтому когда я говорю о себе несуществующем, то имею в виду состояние исключительно разумного человека. Мы как бы спим там, в смерти, спим настоящие, а снимся себе здесь, в объективном мире. Обычные сны, которые снятся нам, когда мы спим здесь, в мире разума, представляют собой копию того, что с нами происходит наяву, а именно: явь – это тоже только сон, но сон, – важно понимать во избежание путаницы, – не равноценный обычному сну. Поэтому если мы хотим проснуться по-настоящему, проснуться там, воскреснуть, освободиться, мы должны научиться использовать энергию смерти – энергию свободы и пробуждения. Когда мы видим обычный сон, то не помним, что спим, и всё воспринимаем как реальность, даже если с нами происходят нереальные вещи. То же самое можно сказать и о физической реальности, в которой мы видим себя представителями рода человеческого. Такова природа разума: творить из смерти – чистого, незамутнённого вещества – иллюзии и верить в их истинность.

…Перед тем как сделать шаг в бездну, я ещё раз бросаю взгляд вниз, в пучину тьмы. Собираю всю свою волю и с облегчённым сердцем ступаю вперёд, в пустоту… Но! к моему удивлению, не падаю вниз, а вместо этого чувствую, как нога опирается на твёрдую, невидимую дотоле поверхность. Меня охватывает ликование. Осторожно, так же, как когда-то в детстве делал первые шаги, ступаю вперёд – я заново учусь ходить! Ходить в новых условиях. Помахав на прощание всем, кто мне дорог, оставляя позади всё то, что когда-то было моей иллюзией существования, я иду навстречу иной, неизвестной мне жизни. Иду навстречу бесконечности.