Старик живёт слишком долго

 

Дом писателя обедал. Двери кабинетов были заперты, замкнуты напрочь. Сопровождаемый шарканьем своих старческих ступней старик появился в холле второго этажа и спросил меня, где тут главный. Я не освоил бюрократических премудростей, поэтому, потыкавшись во все двери, перенаправил вопрос старика появившейся сотруднице. Старику пришлось подождать.

Когда, обменявшись несколькими короткими деловыми фразами, он продолжил разговор более развёрнуто, я приготовился к быстро воспетому панегирику. Впрочем, старик оказался человеком судьбы удивляющей, редкой и редко печальной. Он прошёл войну. Прошёл по ней достойно, так, что она, пройдясь по нему, не вытоптала в нём светлого, гуманного, человеческого. Работал в образовании, издал несколько книг. Состоял в Союзе писателей Украины. 15 лет назад дети перевезли его в Питер. Он живёт в кладовке, по его словам. Он ждёт, когда ему дадут квартиру. Ведь ему приходят открытки, подписанные президентом, а значит, «он меня знает».

Увы, старик живёт слишком долго для обновлённой родины...

 

 

Хватка за вечность

  

Жизнь получается разно. Моя в том числе. Доводилось мне по сей причине встречаться и знакомиться с разной работой, в основном, представлявшей неквалифицированный труд.

Не скажу, что знакомство всегда было приятным. Да и дружба с работой не всегда завязывалась, но опыт был важен. Смешно восхвалять себя, раздающего листовки. Но здесь не о восхвалении напыщенном речь – о другом.

Я заметил, как скованный, рвущийся дрожью с мороза организм, психологически борющийся с раздраженьем на проходящую брезгливо мимо обывательскую массу, зачастую плюющую тебе под ноги, приобретает какую-то исступлённую способность к сопротивлению, отторжению агрессивной реальности. В сознании, охваченном злостью мук холода, боли и усталости, проясняется особенно чётко и ярко твоя главная мысль, то, о  чём ты. Ты стараешься не забыть главное, самое важное, самую суть. Хватаешься за вечность, высекаешь свою личность, ощущаешь себя отрешённо счастливым, закончив работу. Ибо счастье – быть, сохраниться, остаться. Продолжиться во времени. Счастье преодоления, пред которым падает ниц сонмище глупых мелочных затей, вопросов, ценностей, так  неуёмно рвущихся взять тебя в плотное кольцо своего обывательского окруженья.

  

 

Кухонный главред жизни

 

Жизнь требует правки. С этим трудно спорить. Многие рослые таланты и великие умы прошлого выговаривали, выписывали, пропевали это желание. Некоторые, отчаявшись найти слушателей, пропивали это желание долгими нудными запоями. 
Но не каждый ум разрастается до таких неприличных размеров и становится великим. Однако, скромный ум, в силу своей ограниченности, не подозревает об этом, и амбиций у него хоть отбавляй. Обладатели такого мыслящего органа нередко, точнее, почти всегда, идут в кухонные, офисные и прочие подобные редакторы жизни.

Видит этакой редактор человека непохожего, не влезающего в узкие рамки его собственных представлений о человеке, позаимствованных когда-то у дворовых учителей жизни, и, сопя и брызжа раздольно гневливой слюной, цокает языком с осуждением, возмущается. 
Конечно, не стоят такие редакторы внимания, но как часто им нет-нет да и удаётся внести правки в нашу жизнь. Жизнь, авторами которой пытаются они стать. И так всё время мы должны защищать своё авторское право!

 

 

Недомогание веры или сдавшиеся плоти

 

Духовное одиночество – вещь тяжёлая. Тяжёлая и громоздкая в судьбе твоей. Скопище дум, дум раздражённых своей немотой, беззвучностью, неслышностью для окружающих, так и рвётся порой наружу, в лицо и в глаза надоевших неизменностью и неизменной низменностью обывателей. Эти думы нетерпеливы и так и рвутся словами из тебя, и лишь осторожность и благоразумная трусость перед психбольницей держат тебя от срыва в пропасть эмоций и гнева.

Конечно, давно свернув к вере и ко Христу, ты теперь можешь свернуть ещё и к Церкви и обрядам её. Исповедь! Вот где можно сказать всё! Но неуёмный вопрос поднимается во весь рост из траншей отчаяния: кому сказать?!

Если бы рассказать себя пришлось самому Христу, вопросов нет. Пожалуй, согласился бы. Но ты идёшь к человеку, наряженному в рясу, и признать ты должен не перед Богом своё духовное несовершенство, а перед этим человеком. Да, есть настоящие духоборцы, святые старцы и подобные обожившиеся люди. Но их единицы. А если я приду к священнику, здоровенному детине, которому, судя по нехилому пузу его, и чревоугодие не чуждо, и жену он пользует часто и регулярно, если учесть его многочисленных потомков, то где же здесь воздержание от похотей, страстей, где искание и стяжание духа?! Почему я должен отключить мозг и встать вровень духовно с его жалкими умом прихожанами, почитающими этакого патера и ценящими всю эту обрядовую мишуру и священническое умение басить. Невелика наука! И невелико достоинство! Басить я тоже умею. Но я знаю, сколько и от чего могу воздерживаться я, и потому у меня нет даже шатких оснований полагать этого детину духовно более совершенным, чем я сам, не считающий себя при этом святым и никого к исповеди не склоняющий.

А потому пока в церковь я не сворачиваю: не сдаться же этим сдавшимся плоти, этому маловерию, этому недомоганию веры.

 

 

Неслышные миру судьбы, или Окликая жизнь

 

Пожалуй, каждый пишущий человек, беря приступом слов новые и новые страницы, надеется произнести себя громко и внятно, быть услышанным, прочитанным или даже заученным фрагментарно. И это не графомания величия, а честное желание искреннего перед бумагой, буквой и словом, перед своим грядущим читателем, человека.

Да, сейчас, в эпоху постмодернистского отверившего сознания, сложно надеяться на появление новой литературы, рождённой светлым порывом изменить мир. Вглядываясь в историю литературы последних десятилетий, с писательским профессиональным ужасом замечаешь масштаб глухоты общества, масштаб тугоухости жизни, масштаб неповоротливости, неодолимости этого ленивого душой безверия. Сложно надеяться недавно начавшему литератору на вескость своих слов хотя бы в будущем, на внимание к ним и, тем более, на послушание им, когда до него так громко прожили, такие судьбы одолели писатели общероссийского или всемирного уровня, вроде Александра Солженицына и Александра Зиновьева, так и не услышанные своей страной, не нужные ей к концу своих жизней, посвящённых поиску правды и пути России.

Какое уж нам окликать эту неодолимость, это агрессивное, взбешённое безверие, эту разудалую вольницу культа плоти, здоровья, силы и денег! А окликнуть, прикрикнуть на неё хочется, и ты с трудом понимаешь, проходя по улице, по жизни, в молчаньи ли твоём бессилие трусости или в окрике бессилие обезумевшего, сорвавшего жизнью нервы человека?

 

 

Курьер не одобрил Пушкина...

 

Человек я звоном золотым монет не богатый, а потому, оказываясь по делам в Петербурге, часто ищу работу и хожу на собеседования с бесами рекрутинга, хэдхантинга и прочих менеджерских приёмов. На днях после очередного собеседования отправили меня на стажировку с курьером-консультантом. Он до неприличия преуспевал в этот день в продаже книг, которые я таскал вместе с ним. От него я узнал, что мне надо будет подстричься покороче, сменить джинсы, кроссовки и куртку на брюки, ботинки и пиджак с рубашкой, и тогда я многого добьюсь в этой жизни именно на этом посту. А потом и в менеджеры можно вползти прямо в пиджаке, ботинках и галстуке! Он восторженным словом пятидесятилетнего прожжённого старика поведал о самом уважаемом, точнее, самом богатом, что для них почти одно и то же, человеке в офисе: Димыч (назовём его так) прошёл весь путь по карьерной лестнице. Видимо, ничего выше последней ступени этой лестницы для Димыча не существует, и пока он удовлетворённо уселся на ней перекурить в пути к вершинам жизни.

Я заметил, что обыватель морально отшатывается от меня и от инструктора, как только я появляюсь рядом. Это чувство отшатывания, отщепенчества взаимно. Понимая, что чувачок явно получит на работе какие-то бонусы за приведённого в компанию новичка и потому не хочет сразу меня отпускать, я повторил предположение о том, что мне вряд ли удастся достичь успеха в этой должности, приведя в качестве примера человека, лишённого предпринимательских способностей, но бывшего при этом умным не вровень с нами.  Александра Сергеевича Пушкина.

– А что Пушкин? – возразил, ведя разговор на поводу своих коммерческих суждений пока в непонятном мне направлении к неясному выводу инструктор, – Убит был, потому что характер имел неуравновешенный. Застрелили его. Как и Лермонтова.

– Но вот он был великий писатель, но жил долгое время в долг, – пояснил я.

– И что? Кем он был?

– Он был великий человек, – с еле сдерживаемым от недоумения нелепостью вопроса смехом сказал я.

– Так ведь как прожил? Тяжело прожил...

Какая удивительная неприязнь к тяготам, страданию и преодолению! Какой жалкий культ успеха, сытости, неразумной удовлетворённости и скотского бессмысленного спокойствия! Нет, я не душевный мазохист, жаждущий испытаний судьбы для наслаждения в неограниченных количествах. Но неужели непосильно умам этих коммерческих людей, что если есть, за что стоять, то надо и тяготы, и лишения, и трудности бытия преодолевать ради одной этой главной идеи, мировоззрения твоего, правды своей. Здоровые дядьки и тётки, гордящиеся чванливо своими бойкими телами, трусливо пугаются лишений, невзгод, отсутствия успеха в коммерции. Поверить сложно, что ведь живут эти сведённые и сведщие всех себя к своей зарплате, квартире, автомобилю, даче, живут так, как будто нет ничего выше уюта и комфорта. И довольны собой! Смотришь с рвущимся в крик недоумением и понимаешь строчку Кормильцева из известной песни Бутусова:

 

Я смотрел в эти лица и не мог им простить

Того, что у них нет тебя, и они могут жить!

 

Я это о вере, о правде, которой нет у них ни в кошельках, ни в квартирах и роскоши, ни в машинах.

 

 

Послесловие звуков

  

В только начинавшемся августе 2013 года, проходя к метро «Василеостровская» по 6-7 линиям В.О. в Петербурге, я встретил двух уличных музыкантов, которые здесь, на этой улице, часты летом: это, очевидно, одно из лучших и доходных мест: пешеходная зона без шумных машин и толпы влекомого к метро народа. Народ, правда, суетный, спешащий, а потому ему не до муз и не до музыки.

Рядом с Андреевским храмом пела советскую былую пошленькую песенку про «вагончик тронется, перрон останется» девушка, бойко аккомпанируя себе на гитаре и наигранно мажорно весело посматривая на прохожих. Мне отчего-то стало тошно. Слишком разудало. 
А у самого метро молодой человек замечательно пел под гитару старую песню «Rolling Stones», слова которой неслись над городом то ли музыкальным эпиграфом, то ли послесловием звуков к моей очередной поездке в Питер: 

 

You can't always get what you want

But if you try

You'll get whаt you need.

Я помедлил рядом с музыкантом и бросил несколько монет.

 

 

Прошлое уже не продаётся...

  

Август на Гражданском проспекте в Петербурге. Я иду рядом с ним, с этим августом, среди быстрых прохожих и вижу медленно шаркающего мне навстречу старика, который, казалось, шёл по проспекту прямо из своего прошлого, из своей эпохи, которым уже нет места на улицах новой жизни: былые эпохи ютятся по своим старым, давно полученным квартирам.   

Но старик этого, видимо, не знал и нёс в руках поношенный кожаный ремень, приговаривая что-то вроде: «Выручайте, братцы! Кожаный ремешок продаю».  Я нищ, и ремешок я не купил. Другие не купили тоже, хотя нищими они не были. Они были чересчур молоды, веселы и здоровы.

А старик ремень вряд ли продал: прошлое, к сожалению, уже не продаётся...

 

 

Вредное  чтение

  

В престарелой палате дома престарелых собралась привыкшая к себе компания. Из одного нудного дня в другой томительный день компания обсуждала постоянные, не менявшиеся неделями проблемы, повторяла наизусть судьбы жильцов, привычно охая и волнуясь неискренне в кульминационные моменты хорошо уже известных историй.

Но сегодня история нового, только что прибывшего на государственный паёк иждивенца, постояльца будоражила старческие нервы серьёзно, искренне, по-настоящему, во всю силу.  Из рассказа новенького старика выяснилось, что в детстве он прочитал несколько книг сказок, среди которых был и «Кот в сапогах». Сказки произвели сильное впечатление на его юный тогда мозг. «Кот в сапогах» особенно нравился малышу. Нравился так сильно, что мальчик пересмотрел все взгляды на жизнь. Взрослым мужем, когда пришёл срок делить родительское наследство, герой наш, в полном соответствии с любимой сказкой, бороться за него не стал, а взял себе кота и даже намерен был побороться за него, однако, к его удивлению, к коту никто более не проявил никакого интереса. Некоторое время радости от нового приобретения героя не было разумного предела, но далее всё начало складываться не по сказке. Кот ел, рос, но не только не хотел выручать своего хозяина, но даже не хотел с ним говорить. «Злодей!» – твёрдо решил наш персонаж и отправился жаловаться на кота своим друзьям. Сначала, сочтя это шуткой, друзья признали в нём великого комика, но после отправили на гастроли в милицейскую комнату. Дальнейшая тяжёлая судьба героя не вызывала такого ажиотажа у стариков: важен был ключевой, переломный момент с котом. 

Большинство согласилось с главным ворчливым стариком, сказавшим, что всё это несчастье случилось из-за  того, что новенький читал с самого детства, читал сказки. И только бывший преподаватель университета заметил, что так случилось потому, что тот не читал ничего кроме...

Однако, большинство справедливым гневом задавило этот голос разума, попрекнув его тем, что вот он, преподаватель, читал и что-то кроме, но результат жизни оказался тем же.  По телевизору им вторила реклама: «Если не видно разницы, зачем платить больше?» А с рекламой и телевизором никто из стариков спорить не решился, не посмел. Даже бывший преподаватель, которого ныне старательно перевоспитывали сиделки, соседи и телевизионная реклама.

 

 

Как я рушил российский закон

  

Я не согласен с обществом, со страной, с миром во многом. Если верить Библии, землю сотворил Бог, но, судя по сотворённому, по части сотворённого им, и Он иногда ошибался. Да и мать-природа часто не права и поступает с детьми своими, как сварливая мачеха. А куда уж там людям? Они ошибаются слишком часто, чтоб ослеплённо верить в придуманные ими законы. Но то ли в силу обессилевшего в последнее время воспитания, то ли в силу логики удобства, человек я законопослушный. Да и с моральностью некоторых пунктов конституции не спорю.

Но в скупом январе 2011 года деньги покинули меня, а аппетит нет, и я попытался продать купленный по льготе билет в Эрмитаж. Сделка почти состоялась, когда на виду у длинной очереди меня взяла милиция. Отделался профилактической беседой и обещанием ментов следующий раз  отправить в обезьянник.

Дёшево оценил я российский закон и хотел за 100 р. порушить его! Не получилось. Менты ценят его выше и рушат исключительно за более крупные суммы. Надо знать цены и ценности.

 

 

Гастарбайтер-эротоман

 

Довелось мне этим жарким, пылким летом подрабатывать мойщиком окон в новостройках на Удельной в Петербурге. Работать на будущий комфорт и чистоту места упокоения на время сна жадных амбиций нуворишей мне пришлось всего несколько дней, но дни эти я провёл в том числе и в новой для меня компании гастарбайтеров.

Условия работы тяжкие, и, как заметила моя напарница, «впечатлительная девушка», как она себя охарактеризовала, которой было лет около пятидесяти, «в таких условиях и до сорока не протянешь».

Очарованный русской женщиной на стремянке, впечатлительный и, очевидно, обладающий развитой фантазией гастарбайтер беззастенчиво наслаждался этим откровенным для азиата зрелищем. Напарница смеялась над эротоманом, и объяснила мне, что её надетые бриджи для него не существуют и нисколько не мешают ему фантазировать. Переставив стремянку, она крикнула: «Всё, дорогой, концерт окончен!»
Так гастарбайтер-эротоман чуть не укрепил интернациональную дружбу! Но и любовь не объединила пролетарии!

 

 

Яркая безличность

 

В «Солярисе» Андрея Тарковского эпилогом к ещё не оконченному фильму прозвучала выстраданная реплика одного из героев: «Человеку нужен человек». Ну, не в бровь, а в глаз. Но, чтобы привлечь другого человека, нужно стать яркой личностью. Это сложно, поэтому некоторые женщины используют единственное имеющееся у них средство стать яркими – косметику. Этакая расписанная помадой, лаком и тушью яркая безличность часто сидит в офисах на приличных должностях и далеко на высоком каблуке идёт по  жизни.

Впрочем, некоторые думающие до сих пор люди давно прозвали этих замаскированных косметикой пустышек «гламурными болонками». От засилья этих бутафорских личностей, этой намазанной пустоты и бледных, тусклых умов, культивирующих кукольные ценности, становится тошно и рвотно.

Что делать? Заметить яркую личность в спешащем мире сложнее, чем яркую помаду. Но что-то подсказывает, что спеша за спешащим миром пустышек можно опоздать к главному и не заметить его в бликах гламурного глянца.   

 

 

Искренне ушёл

 

7 августа 2013 года в «SUMMER ВАR» на канале Грибоедова в Петербурге шла не очень верным путём презентация литературного журнала «ВОКЗАЛ». Журнал очень хорош: качественный подбор материалов, разных, но всегда цепких, интересных, талантливых. Есть в журнале и проза, и поэзия, и критика, и графика. Люди, его делающие, без сомнения, молодцы. Это издание их энтузиазмом существует достойно уже 5 лет.

Но вот с этой презентации я искренне ушел до её завершения, когда один литчувачок стал со смаком растягивать пошлый стишок: «Шлю-ю-ю-ха!»

Я не ханжа, но в чём тут кайф? В том, что за это незапрещённое слово в адрес кого-то на улице можно схлопотать по морде, а тут вроде художественный вымысел. Этакое снятие всякой ответственности за сказанное. Прав Солженицын: великая русская литература была ответственна перед Богом, советская – перед партией, постмодернистская – ни перед кем.

Возможно, литературу не слушают более потому, что «за базар не отвечает»? С ней можно болтать. А раньше с ней жили...

 

 

Электричка под Окуджаву

 

Память порой неожиданна и внезапна. Не ждёшь воспоминаний, думаешь суетно, мыслишь сиюминутностью, а они вдруг пронзают тебя, вырванные из тишины умолкшего прошлого случайным звуком, видом, чем-то, напомнившим о былом. И тут, в соответствии с Герценом, наступают думы. 

Вот и мне некуда было от них отступать, когда в августе 2013 года я стоял на железнодорожной платформе в поселке Рощино в 60 км от Петербурга, и ждал электрички после дня уборки коттеджа в сосновом бору. Смутный посёлок и некоторое запустение не портили настроения. Залитая золотом закатного солнца звонко пронеслась электричка. В голове неосознанно прозвучала фраза: «бешеный, как электричка». Я уцепился за неё, пытаясь вспомнить, откуда она родом, из какой песни. И вскоре узнал «Прощание с новогодней ёлкой» Окуджавы. Его немного тоскующие песни – мои старые знакомые, но  электричка – не место для сантиментов, и песню пришлось отложить.

Впрочем, в жизни для этих песен я тоже давно не нахожу места. «А всё-таки жаль...»

 

 

Как добрая девочка крокодила Гену убила

 

Да, по мнению моих почти трёхлетних племянниц, у доброй девочки просто не было выбора, а то бы она безнадежно перестала быть доброй.

Всё и всех они меряют двумя недетских масштабов категориями: «добрый» и «злой». В этой полярной системе нравственных координат кровать, к примеру, добра, потому что даёт спать. Добрые принц и принцесса в мультфильме, злой сыщик, волк и т.д. Мне стал интересен логический тупик этой детской системы. Я попросил детей, сказавших, что доброму крокодилу Гене нельзя конфеты, так как у него выпадут зубы, представить, что Гена проголодался в пути, а у девочки, шедшей навстречу, была только конфетка. Девочка даст Гене конфету, и тот не умрёт с голода, но у него выпадут зубы. Добрая девочка? «Нет!» – категорически отрезали они. Так не давать Гене конфету? «Не давать!» Но тогда он умрёт с голода. «Всё равно, не давать,» – чуть замявшись, сказали они.

Игра продолжалась. Жизнь тоже. А Гена так и умер. Но со всеми зубами. Comme il faut крокодилам...

 

 

Пивная музыка

 

В самом конце просветлённого Солнцем июня 2013 года довелось мне подрабатывать у знакомого в сувенирной лавке на Крестовском острове в Петербурге. Киоск этот находился на территории ресторана «Карл и Фридрих» – дорогого питейного заведения с открытой террасой, где кружка пива стоит 300 р. Между столами проворно и умело сновали официанты, разряженные в этаких эталонных бюргерских половых: аккуратные чуть не напомаженные молодые люди и сияющие здоровьем девушки с еле сдерживаемыми сарафанами выпрыгивающими бюстами. Всё это обывательское благолепие разудалых нуворишей было озвучено их пьяными криками, разговорами и смехом.
Вечером, теснимым белой ночью, на площадке появилась ресторанная группа, и тут началось! Точнее, началась. Пивная музыка. Смесь Юрия Антонова с Владимиром Кузьминым, советских «последних электричек» с заграничными «sunshine reggаe» и т.д. Этакое пошлое меню музыкальных номеров. А ведь сыграно всё прилично. Как же хотелось знакомого рифа и цоевского окрика: «Перемен!»

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование