Дом
Мне Отечество – не чужбина.
Дом построю и буду жить.
Мне жена подарила сына.
Есть наследник – о чём тужить?
Есть наследник – и, слава Богу,
нет прорехи в моём роду.
Я подкову прибью к порогу,
не пущу на порог беду.
А гостей приглашу я к полдню.
Будет солнцем пронизан дом.
Я бокалы им всем наполню
золотым, как сентябрь, вином.
Осень – ягоды поздней сладость.
Вон как резво бежит ко мне
моя главная в жизни радость.
Тост, ребята! Цветы – жене!
Не боюсь ни грозы, ни грома,
чтоб там ни было впереди,
я на родине. Значит, дома.
Дверь не заперта. Друг, входи!
Две матери
На Украине горлицы поют.
Привет тебе, степная Украина!
Ты отдала мне в жёны дочь свою.
А дочь твоя мне подарила сына.
Я был счастливым целых десять лет.
Немыслимо для русского поэта!
На десять лет упали десять бед.
Ушла от нас с Серёжей наша Света...
Две женщины живут в моей судьбе,
которым благодарен я за сына.
Светлана, вечна память о тебе!
Будь счастлива со мной, Екатерина!
Светлана Богу душу отдала,
когда в больнице рок поставил точку.
Трещал мороз, потом метель мела.
Год с небольшим исполнился сыночку.
Из дней январских, как из чёрных ям,
как вырваться, как пережить утрату?
Я благодарен всем своим друзьям,
я благодарен и сестре, и брату.
Тебе спасибо, близкая родня:
племянница Наташа, няня Рая.
И утешали женщины меня,
роль мачехи напрасно примеряя.
Но лишь одна не мачехой вошла,
а сыну моему родною стала.
Серёжу мама Света родила,
Серёжу мама Катя воспитала.
Одна на небеса взошла звездой,
другая с нами на земле осталась.
И мы достойно справились с бедой,
и боль мы пережили, и усталость...
На Украине горлицы поют.
Плывёт планета в звёздном океане.
И горлицы привет передают
от нас, троих, негаснущей Светлане.
Катя, Лена и Настя
И разгонят ненастье,
и беду отведут
Катя, Лена и Настя,
мой семейный редут.
Их небесной красою
я горжусь, как пиит.
И Христовой росою
с их ладоней умыт…
Я нечасто любимой
о любви говорю.
Через тернии шли мы
с ней вдвоём к алтарю.
Катя, русское имя!
Катя, царская стать!
Бог устами твоими
наградил целовать
чад домашних и мужа.
В нашей доброй семье –
я с поэзией дружен
под Христом на скамье.
Ты дана мне судьбою.
Память не ворошу.
За грехи пред тобою
я прощенья прошу…
А заступница – знаю –
между Катей и мной
Лена, дочь неродная,
но роднее родной!
Терпеливо и нежно,
и всегда без обид
лечит нас, и, конечно,
мир меж нами хранит.
Заплетёт ли косички
Лена дочке своей,
чьи глаза, словно птички, –
не бывает синей.
Будет в платьице ярком
внучка речь говорить:
– Дед, живи, чтоб подарки
мне почаще дарить.
Что ж! Подарков не жалко.
Не нарадуюсь я –
как лесная фиалка,
Настя, внучка моя…
И разгонят ненастье,
и беду отведут
Катя, Лена и Настя –
мой семейный редут.
Я им жизнью обязан
и любовью большой.
К ним навеки привязан
сердцем, кровью, душой.
19 мая
И распахнутся двери,
в них сын, как ясный свет.
Я сам себе не верю:
Серёжке двадцать лет?
Шагну навстречу вёснам
и сына обниму.
И Настя с криком «Крёстный!»
уже бежит к нему.
Родню лучистым взглядом
окинет наш орёл
и с мамой Катей рядом
усядется за стол.
И вот – сирени майской
букет в её руках.
И благодатью райской
повеет сразу – ах!
Гуляет честь по чести
семья в конце весны,
коль день рожденья вместе
у сына и жены.
И спрашивать не надо,
где я кафе сниму –
гуляй, моя отрада,
в высоком терему!
Стоит, как на картинке
(играет солнце в нём)
на берегу Челнинки
наш деревенский дом.
Вприсядку гости ловко
запляшут – ух, держись!
Благослови, Орловка,
мою семью на жизнь!
Гармошка с переливом
волнует кровь, звеня.
Запомните счастливым,
пожалуйста, меня!
В ночном
Былое, – говорят, – не вороши...
Поэты – могут
вернуться в детство. Памятью души,
молитвой к Богу.
Луга за Камой. Полночь. Блеск зарниц.
И быль, и небыль!
Над всей рекой – отсутствие границ
между зарёй и небом.
Ту ночь и детство – знаю – не вернуть.
Там ангелы летали.
Но вспыхивал над миром Млечный Путь
не для меня ли?
И помню я, наверное, не зря,
как небо пело,
как надо мной волшебная заря
всю ночь горела...
***
Выпью горькую, вспомню истоки
и печали своей, и любви...
Меж озёр луговые протоки,
рыбы в них – хоть руками лови!
И песок, и прибрежные ивы
память сердца возьмут в оборот:
дикий лук, сенокосные гривы,
жеребята, бредущие вброд
через годы, речушки и реки,
утопая в рассветных лучах...
Пусть останется с ними навеки
и душа моя в дальних лугах!
Утро
Я проснулся, как будто из плаванья
возвратился. Что ж, здравствуй, река!
Ветерок над закамскими плавнями
расшевелит листву тальника.
И покатится в небушко чистое
солнце круглое, как колесо.
Пахнет илом и рыбой на пристани,
пахнет детством. Светло, хорошо...
Всюду и всегда
Трещина в асфальте,
сквозь неё – трава.
Душу не печальте –
всюду жизнь права.
Голубем беспечным
вырвется из рук...
Я умру, конечно, –
подрастает внук.
И Земля с орбиты,
говорят, сойдёт,
но в ветвях ракиты
соловей поёт!
И погаснет Солнце
через тыщи лет,
но горит в оконце
доброй веры свет:
душу не печальте –
жизнь всегда права...
Трещина в асфальте,
сквозь неё – трава.
Мамина годовщина
Жизнь моя, ты не поле для битвы!
Отсвистели мои соловьи!
Уважаю чужие молитвы,
уповаю всегда на свои.
Каюсь – редко со свечкою в храме
с прихожанами вместе стою,
чтоб Христу и покойнице маме
за судьбу поклониться мою.
Понапрасну я их не тревожу,
но и совесть не зря ворошу.
Я прошу только милости Божьей,
а у мамы прощенья прошу.
Только к старости понял я, «не́слух»,
всю печаль материнской слезы,
потому, может быть, и воскресну
от Христовой росы.
Родословная
«В лесах зверьё, а в реках рыба.
Богат мой край – и ешь, и пей!
Пойдём со мною, неулыба,
жить вместе будет веселей.
Не видишь разве – ты мне люба.
Уйду, коль я тебе не мил...»
Мой дальний предок не был грубым –
слова медовые дарил:
«Цыганка ты или татарка –
Поверь – мне это всё равно».
И целовались двое жарко
в былых веках. Давным-давно...
Алешковы – русоволосы.
У Пашенковых кудри – смоль.
Каких кровей они? Вопросы
задать столетиям изволь.
Вот мой отец двадцатилетний
на снимке – чистый славянин.
А в маме тюркское заметней.
В большой семье я – третий сын.
Храню их свадебное фото –
его дороже сердцу нет.
Красивы оба. Жить охота.
И до войны – аж восемь лет.
Отцовский дом... Сижу на камне
у речки, названной Челной.
Разноязыкое Прикамье,
где жизнь прошла, – мой край родной.
Я сам себе слуга и барин.
Я не чуваш и не мордвин,
и не удмурт, и не татарин,
а равный с ними гражданин.
Я на прищур прицельно-узкий,
не опуская глаз, смотрю.
Кто я такой? Конечно, русский.
Не видно разве – говорю...
На круги своя
Дрогнет рябины ветка
вдруг за моим окном...
Я к середине века
добрым пророс зерном
сквозь чернозём с навозом
в послевоенный быт.
В нашей семье колхозом
не был никто забыт.
В кузнице утром ранним
батька огонь вздувал,
дважды на фронте ранен,
левой рукой ковал.
Засветло мне на конный
двор – жеребят пасти.
Молится у иконы
мама: «Господь, прости!»
В зыбке сестрёнка – помню –
сладко спала тогда.
Братья – в лугах и в поле:
лето, покос, страда.
Старшей сестре работа –
веялка на току.
Всем от жары охота –
с берега да в реку!
Детство за мной живое
катится по судьбе...
Слышали вы, как воет
ветер зимой в трубе?
Десять коленок острых
рядышком на скамье:
братья мои и сёстры –
пятеро нас в семье.
С печи да на полати,
кубарем утром вниз:
сёстры мои и братья –
Люба, за ней Борис,
а за Борисом Саша,
значит, за Сашей я,
следом Верунька. Наша
вся на виду семья.
Вечер. Пельмени лепим.
Лампы фитиль горит.
Жизнь: то зима, то лето,
послевоенный быт.
Сельское всё, простое
вижу теперь во сне.
Солнышко золотое
светит оттуда мне...
Весть принесёт соседка,
что разомкнулся круг,
или с рябины ветка
вздрогнет без ветра вдруг –
дети мои и внуки,
я завершил рассказ.
Нету другой науки –
не забывайте нас!
***
Лесное озеро оттаяло.
И по зеркальной глади вод
со мной на лодочке Наталия,
как лебедь белая, плывёт.
И вслед за лодкою по озеру
плывут, качаясь, облака,
а мой ровесник Сашка Прозоров
зовёт к костру издалека.
Мы молоды, нам делать нечего.
Какой-то тайны ждёт душа.
Мы здесь останемся до вечера,
сиренью сорванной дыша.
И пусть подружки наши юные,
прикрыв платком стыдливо грудь,
увидят, как дорожки лунные
перетекают в Млечный Путь.
И наша юность не кончается.
За плёсом ухают сомы.
Созвездья в вечности качаются.
И лес. И озеро. И мы.
Стихи о Казанском Кремле
Я возвращаюсь утром из Москвы
на татарстанском поезде зелёном.
Уж позади и Волга, и мосты,
а впереди пред взором изумлённым...
Приветствую тебя, Казанский Кремль,
на взгорье белокаменное чудо,
республики моей оплот и крепь,
столетий гул доносится откуда!
Здесь хан и царь оспаривали трон.
И тот, и этот – в помыслах державных.
Но, кто кому сегодня подчинён,
не будем спорить – лучше жить на равных.
Татарин, друг, спаси тебя Аллах!
Есть родина у нас – не надо рая.
Не оказаться б только в дураках,
правителей достойных выбирая.
Как просто! И не надо усложнять,
друзья мои, тысячелетний опыт –
Казанскому Кремлю в веках сиять
на перепутьях Азии с Европой!
***
Вспомню детство у ласковой речки,
что петляет, ключами звеня,
вдоль села, где на летнем крылечке
дожидается мама меня.
Не она ли, в реке полоская
вперемешку с бельём облака
и меня от себя отпуская,
вслед крестила? Ты помнишь, река?..
Я вернулся, а мамы уж нету.
И река укоряет с тоской,
что напрасно я рыскал по свету
за добычей, неясно какой.
Где друзья, где былые подруги?
На кого опереться в тоске?
Все вернёмся на вечные круги,
проплывая в небесной реке...
А земная река захирела,
и обрушился сгнивший мосток.
Что стоишь? Принимайся за дело!
Кто очистит родимый исток?
Комментарии пока отсутствуют ...