На этот раз поставили меня охранять организацию Ангарская экспедиция. Это одноэтажное деревянное здание, напоминающее мой барак, в котором я родился. Барачное детство, особенно в Сибири, было шибко распространено, ибо жить-то где-то надобно человеку. Трудились на этом предприятии действительно очень талантливые люди. Они занимались исследованием Севера. Но об этом я узнал позже, а пока начальник караула отвёл меня в бывший когда-то «красный уголок», что располагался напротив здания Ангарской экспедиции. Показал место моей дислокации и уехал расставлять другие посты. Стулья по-прежнему рядами были аккуратно расставлены и одиноко теперь стояли, напоминая заходящим сюда людям о былых собраниях. Посреди большого двора, где располагались гаражи, склады и прочее, стояла пожилая женщина и разбрасывала хлеб скопившимся возле неё множеству собак. Она внимательно следила, чтобы обязательно поела каждая, и ругала ту, которая отбирала пайку у более слабой и нерешительной. Затем она зашла в здание красного уголка, где теперь располагался я. У неё здесь же имелась небольшая комнатка, в которой она и работала. Познакомились, звали женщину Галиной Васильевной, была она высокого роста, и сразу в моём воображении в её облике, который я сейчас видел, обозначилось умное лицо. По многочисленным морщинам можно было понять, что человек этот пережил на своём веку немало. Она совсем не пользовалась женскими принадлежностями, даже губы у неё не были подкрашены. Другое дело, если бы я встретил её в церкви, тут и удивляться было бы нечему, а тут люди кругом, и, как правило, женщины в таких случаях вовсю пользуются макияжем. Она же не пользовалась совсем и, несмотря на годы, показалась мне довольно привлекательной. По моему пытливому взгляду Галина Васильевна сразу догадалась, о чём я её хочу спросить, и заговорила она таким тоном, будто мы много лет знаем друг друга. Так бывает у людей, когда внутри, что называется, накапливается, но почему-то не каждому и выскажешься, но вдруг срабатывает в тебе что-то: «Да, жалко мне, их – бездомные они, а кого и люди выбросили. – И, глубоко вздохнув, добавила: – Давно я их кормлю. Люди страшное дело, что творят. Некоторые для охраны дачи возьмут на летний период, или для детской прихоти. А как урожай снимут, выбрасывают. От уж, они, милые, после бегают к этим дачам, вот скулят, вот страдают ещё шибче, чем люди... У меня сосед по даче каждый год новую собаку где-то отыскивает, потом прогоняет. Подходит ко мне этой весной говорит, что слыхал, мол, что я собак кормлю и просил, чтобы привела одну. Я ему говорю: “Не стыдно тебе, они ведь, знаешь, потом как плачут, когда ты дома брюхо своё греешь”. Он мне в лицо рассмеялся, а я набрала полный рот слюней и в его рожу плюнула: веришь, не смогла удержать себя, всяко в жизни бывало, и погибала не раз, а выживала почему-то, а тут решительно харкнула. Ходил всё после судом пугал».
Вот так потихоньку и разговорились мы с этим чудным человеком. После окончания института всю последующую жизнь посвятила Галина Васильевна Ангарской экспедиции. Постоянные командировки на север, многолетние поездки то на оленях, то на собачьих упряжках. Занимались они изучением таких злободневных вопросов как, хватит ли ягеля оленям, ибо это единственный корм, спасающий многочисленные стада. А стада оленей, так как росло благосостояние оленеводов, становились всё больше, страна вкладывала на то время в это нужное дело большие средства. Я живо представил её молодой, мчащейся в оленьей упряжке, где кругом страшный холод, никаких удобств, а ведь это женщина. В книге Октября Леонова «Полторы тысячи километров раздумий» я читал, как они, тогда молодые журналисты, ездили по посёлкам Севера, проехали всю Чукотку, и это далось им очень непросто. Мужики выматывались на полную катушку, а тут женщина, и я невольно проникся уважением к этому ещё час назад совсем неизвестному мне человеку. Галина Васильевна показывала мне фотографии жителей Севера. На одной из них была изображена очень красивая девушка. Вся одежда её состояла из оленьей шкуры. На ней было много самодельных украшений. Как оказалось, Галина Васильевна сама фотографировала, и снимки были очень качественными. «Коренного населения на Севере очень мало, – рассказывала эта удивительная женщина. – Бывало, едешь в оленьей упряжке целый день, а то и два, три, и никого не встретишь. А ведь олени-то быстро несутся, и страшно бывает лишь от одиночества. Но люди там доброты необыкновенной, суровая жизнь к этому обязывает, как бы это банально не звучало. Я очень любила рыбу, и на Севере как нигде её наелась. Этот отважный народ, когда не было соли, просто вывешивал рыбу, и она без соли на ветру высыхала. Есть её несолёную, конечно, невкусно, но ведь они так выживали, и я очень полюбила этот поистине смелый народ. Север до сих пор мало изучен, но это даже к лучшему». И Галина Васильевна вдруг замолчала, затем, о чём-то вспомнив, засобиралась. Ровно в пять автобус их предприятия остановился посреди двора, как раз неподалёку от того места, где она совсем недавно кормила армию собак, и стал сигналить. И, чтобы не опоздать, Галина Васильевна наскоро схватив сумку, сказала мне: «Дверь к себе запирать не буду, охраняй». Я охранял этот объект несколько месяцев и с величайшим удовольствием наблюдал, как Галина Васильевна кормит собачек. А происходило это так: как только утром автобус въезжал во двор, она, сердешная, с тяжеленными сумками вылезала и шла к своему кабинетику. На мои просьбы помочь ей донести сумки, упрямо отвечала отказом. Доставала разных круп, костей, рыбу. Брала большущую кастрюлю, ставила на старую плитку и варила собакам похлёбку. А тем временем за эти месяцы произошли с Ангарской экспедицией немалые перемены. Старое руководство, а это, как я успел убедиться, – умнейшие специалисты своего дела, ушли на пенсию. То, что им «помогли уйти», очевидно. Да нынешние молодые и дерзкие руководители этого и не скрывали. Людей, которые отдали предприятию много лет своей жизни, стали сокращать, а неугодных выгоняли без выходного пособия. Невольно думалось, откуда у молодых людей столько жестокости. Ведь не бандитами росли, у всех были родители, и тепло, и ласку имели. Но выросли детки, и захотелось им всего и сразу, и было это по всей нашей стране, а где-то, так как страна наша большая, и ещё похуже... Предприятие, много лет работавшее очень успешно, и это доказывали множество документов, которые я видел у Галины Васильевны, стало разваливаться на глазах. Больно мне было видеть в эти дни Галину Васильевну: она стала бледной, сгорбилась и уже не выходила на середину двора, а кормила собак также на улице, но рядом со своим кабинетом. Пока было старое руководство, Галину Васильевну все очень любили, но пришли какие-то молодые, но уже пузатые дяди. И кому-то не понравилась «собачья столовая», хотя Галина Васильевна всё вокруг тщательно убирала, но и это не помогло. Новое руководство отдало распоряжение перестрелять собак. Взялся за это дело милиционер, державший здесь же в вольере своих лаек для охоты. Ему поставили условие: либо он убивает бездомных собак, либо уводит своих лаек. Каждый вечер он приезжал и убивал по одной или две собаки, да это было вовсе и немудрено: ведь стрелял матёрый охотник. До этого я очень долго искал работу, надо было поднимать своих мальчишек, и вот наконец нашёл, стал охранником вневедомственной охраны. Работали мы через двое суток, и мне не хотелось идти на работу в эти дни. Милиционер, видя моё лицо, как-то даже подошёл ко мне и, опустив голову, сказал: «Галину Васильевну со дня на день выгонят, а лаек держать мне больше негде». Затем долго курил и опять стрелял. Я чувствовал себя последним ничтожеством, ведь я ему не помешал. Конечно, твердил себе, ну что ты так убиваешься, ведь твои сыновья несколько месяцев сидели на одной картошке с капустой. Теперь питаются более-менее нормально, с получки даже килограмм яблок с конфетами покупаю, но срывался, терзал себя, отматеришь этих подонков – и вылетишь с работы. Нет, я себя не оправдываю, я знаю, что виноват, ведь не помешал же я убийству. На следующее дежурство жена еле-еле уговорила выйти на работу. Саднило в груди с бешеной силой, думалось, что опять придёт милиционер, но он не пришёл, он куда-то исчез. Примерно с неделю он вёл отстрел собак, и мне рассказывали работники, как днём, когда уцелевшие собаки шли к Галине Васильевне, она гнала их палкой и кричала: «Уходите, эти нелюди вас всех перебьют», но у неё ничего не получалось. Оставшиеся в живых собаки облепляли её, словно дети мамочку, и доверчиво смотрели ей в глаза. Тогда она убегала в свой кабинетик и уже не выходила на улицу, всё плакала и плакала. А вскоре, так и не написав заявления об увольнении, ушла. Приближался юбилей Ангарской Экспедиции. Все здания вокруг были покрашены, пока шла подготовка к дате, часть автопарка была продана. И в назначенный час был накрыт шикарный праздничный стол, изготовлены юбилейные значки. Моя смена выпала на следующий день, после празднования. В «красном уголке», где и проходил банкет, стоял огромный стол с недопитой водкой и уже начинающей прокисать закуской. За столом спал один парень. Я знал его, это был весёлый парень, по его же рассказам он уже лет десять проработал здесь. Так я и принял пост. По всему зданию Ангарской экспедиции стояли компьютеры, и я долго ходил по территории. Было ощущение, что надо усилить бдительность, и только спустя три часа зашёл в «красный уголок». Этот парень, что мирно спал в начале моего дежурства, теперь ползал по полу и искал свой юбилейный значок, а когда нашёл, очень обрадовался и стал показывать мне фотографии различных экспедиций по Северу, в которых участвовал и он. Я спросил его, была ли на юбилее Галина Васильевна. Он, как мне показалось, даже немного протрезвел от моего вопроса и, широко открыв, глаза выпалил: «Уговаривали мы её, ох как уговаривали, она ведь самый старый работник здесь была, и человек добрый, всем нам, начинающим молокососам, помогала. Затем подошёл к столу, налил себе водки, выпил, но закусывать не стал и, о чём-то задумавшись, добавил: «И правильно сделала, что не пошла. Когда старый руководитель узнал, что собак перестреляли, у него сердечный приступ был. Эти новые руководители на разработках Галины Васильевны ещё поживут». Где-то с месяц был я ещё на этом посту, и каждый раз в обед прибегали на означенное место две оставшиеся в живых собаки. У одной была перебита лапа. Когда кто-либо не выдерживал и выходил с куском хлеба, они сразу же убегали.
