1.

 

Больные Сорин и Прохоров из реабилитационного отделения психиатрической больницы специализированного типа с интенсивным наблюдением не спеша пристраивали на тележку поддоны с яичницей. Сорин не спешил, потому что полдень осеннего дня был необычайно хорош. Не хотелось быстро возвращаться в палату. Прохоров вообще в последнее время был медлителен и молчалив, но всё, что требовали, выполнял сразу, как стёганая кобыла. Санитарка-буфетчица Раечка, сопровождавшая больных, была на шестом месяце беременности и сегодня разрешила сделать второй перекур у пищеблока, перед дорогой через больничный двор и подъёмом на второй этаж к своему отделению.

– А почему хлеб не нарезанный был? – уже второй раз спрашивал у неё Сорин.

– Хлеборезка сломалась.

– Ага. Значит, обед задержится?

– Не задержится. Елизавета Сергеевна всё успеет нарезать, пока вы носите.

Два серых пластмассовых поддона. 60 порций. Пока Рая, тыкая пальчиком и сбиваясь от болтовни больного, пересчитывала их на пищеблоке, Прохоров и Сорин в санитарских белых халатах и в синих марлевых шапочках стояли рядом, ожидая команды. Прохоров искоса взглянул на распластанные тела разбитых и поджаренных яиц, и ему показалось, что это погибшие души и они, подрагивая, что-то говорят ему. «Это знак! Я должен его разгадать!» – думалось больному, пока он бережно нёс свой поддон к тележке. Уже который день для него был наполнен тревожным ожиданием и предчувствием подсказок, знамений, озарений...

Яркое солнце пробивалось сквозь желтеющую листву высокого клёна, согревало последним теплом щёки, шею и руки. Сорин курил и глуповато жмурился, глядя вверх. Прохоров стоял у тележки, незаметно касался крышки верхнего поддона и чувствовал тепло, исходящее из маленького пластмассового гробика. Тревожное ожидание накатывало каждый день долгими тяжёлыми волнами, и казалось, что вот сегодня всё разъяснится и ему укажут, что нужно делать. «Кругом смерть. Смерть идёт кругами. Смерть круга…», – нашёптывали мысли в его голову, но он знал, что это были не его мысли, а того, кто все эти дни и ночи влезает в его тело.

– За работу, философ! – прикрикнул сзади Сорин и больно двинул в плечо. Через двор катили тележку вдвоём. В этот двор выходили окна администрации и трудовых мастерских, в которых в субботу никого не было. За поворотом здания показался корпус реабилитационного отделения.

Тележка со скрипом сделала полукруг. Прохоров от ужаса остановился. В мозгу, под черепом, он ясно услышал чавканье с гадким мурлением и почувствовал дрожь от прикосновения чьих-то лап и зубов к своему мозгу. «Он ест меня!» Сзади его бил по ягодице и что-то кричал Сорин. Прохоров машинально толкал перед собой тележку, как катафалк, и думал, что Чёрный бог Саваоф, который съел его мать и сестру, сейчас пожрёт и его. Умершие души в серых поддонах – это был его знак! Всё сходилось. Глубоко в голове что-то противно разворачивалось. Он шёл из последних сил. Руки уже изменились: стали тонкими и коричневыми. Стены больничного корпуса из красного кирпича старинной дореволюционной кладки отдавали чем-то кровавым и злорадно отсвечивали в окнах бликами полуденного солнца. «И там всех убивает...» – пытался подумать, но в мозгу что-то двинулось и больно, в отместку, шлёпнуло хвостом о крышку черепа. Прохоров понял, что от него самого осталось крохотное свободное место где-то у гортани. Думать и догадываться стало больно.

За несколько метров до дверей корпуса он остановился, подхватил свой поддон, ещё тёплый от погубленных жизней, и, сам наполовину мёртвый, торжественно понёс его впереди себя, не обращая внимания на ругань Сорина и неразборчивые крики буфетчицы. «Что!? Что!?» – спрашивали его глаза, и что-то кругом говорило, что вот-вот ему подскажут.

– Ну, тебе мало не покажется! – раздался внизу крик Сорина и хлопанье дверью.

Прохоров не замечал времени. Он знал только одно – что он и всё вокруг погибает, охваченное Чёрным богом, и ему остаётся какой-то один выход. Четыре Белых бога, его братья, молча наблюдали за ним с далёкой планеты. Он ощущал их молчание. Загремели ключи дверей реабилитационного отделения, и маленькая санитарка Мария Ивановна еле увернулась от порывистого движения больного, входящего с поддоном в коридор.

– Ты чего… как подстреленный… – проворчала она вслед Прохорову.

«Подстреленный… Подстреленный…» – гулко застучало в голове.

Прохоров наконец услыхал нежный хор Белых богов. В голове заговорило множество голосов. Что говорили – было не разобрать, но это было что-то обнадёживающее. «Сюда! Здесь! Там!» – улавливались дружественные подсказки.

Внезапно раздались автоматные очереди. Прохоров пригнул голову. Короткие очереди с нарастающей силой застучали в уши, и он почувствовал острую боль в самом центре лба. Справа от него сидел на посту молоденький солдат и, никого не замечая, с ненавистью и упорством тыкал в свой маленький планшетник, откуда строчил танковый пулемёт.

Прохоров остановился на мгновенье. Он понял всё.

Сорин наконец нагнал его и двинул поддоном в спину. Но Прохорову показалось, что это какая-то сила подтолкнула его сделать шаг к единственному выходу из смертельного лабиринта.

Сразу пришла особенная лёгкость, необычайная твёрдость, и он быстро зашагал по коридору.

Дверь раздатки была открыта. Медсестра Елизавета Сергеевна дорезала хлеб у стола перед окном в столовую. Рядом на столе уже лежали два аккуратно сложенных штабелька нарезанного хлеба. Под неразборчивый, куда-то зовущий перекрик ангелов Прохоров вышел на середину комнаты, кивнул медсестре, которая указала, куда положить поддон, выпрямился и перекрестился. «Всё, тебе конец!» – радостно проговорил про себя больной и обернулся Василием Прохоровым, пятым Белым богом, который сейчас освободит мир от Чёрного бога Саваофа и воссоединится со своими братьями на далёкой планете Люцирелла на острове Церковь, что стоит на озере Люцирелла.

– Ну, чего стоишь, чуня! От винта! – напротив стоял Сорин и тыкал его в живот поддоном.

Прохоров развернулся, крепко схватил за мягкое плечо Елизавету Сергеевну и выдернул из её руки большой столовый нож. С этой секунды он перестал слышать крики и визг вокруг себя. Помахивая перед собой большим и до кривизны заточенным лезвием тесака, он зашипел:

– Все вон отсюда. Вон!

Последняя, отираясь о шкафы, слева от него пробиралась Елизавета Сергеевна.

У разделочного столика она зацепилась карманом за металлический угол.

– Ты куда?! Стоять!

В один миг дверь в коридор была закрыта на щеколду и подперта перевернутой деревянной скамейкой. Второй такой же скамейкой было забаррикадировано окно в столовую. Прохоров метался птицей по раздатке, не обращая внимания на медсестру, которая в ужасе спряталась за шкафом и стояла, не шевелясь, зажав во рту полотенце.

Комната была забаррикадирована. Прохоров подошёл к узкому окну в двери и, не обращая внимания на крики Раи и ругань Сорина, мерно постукивая лезвием по кромке окна, заявил:

– Солдата ко мне. С автоматом.

 

 

***

 

Капитан Смирнов, командир отряда специального назначения, взял с собой троих бойцов. Снайпер будет позже, как сообщили в управлении.

– Да и неизвестно, нужен там снайпер или нет. Психически больной. Один. В комнате за фанерной дверью. Действуйте, но…

– Что?

– Там больница. И этот больной – он псих и требует спецназ. Сам требует. Непонятно.

К непонятному было не привыкать.

Высокий забор с кольцами колючей проволоки... КПП… Сопровождающий из подразделения охраны быстро вёл их к месту происшествия. Переступив порог медицинского отделения, бойцы остановились. В конце коридора стояла маленькая старушка в белом халате и, растопырив руки, растерянно смотрела на группу из четырёх бойцов в сером пятнистом камуфляже и в чёрных вязаных шапочках с бортами, вооружённых небольшими короткоствольными карабинами, которые они невольно закрывали руками.

Полы блестели. Белые стены были увешаны картинками, изготовленными больными, а совсем рядом, напротив стола постового, смотрел на них пронзительно и строго с портрета на стене пожилой плотный военный медик с бородой.

Капитан Смирнов подозвал к себе постового.

– Рядовой Кубыткин!

– Доложите обстановку.

– Больной. Один. Вооружён ножом для резки хлеба. Там ещё медсестра. Он её не отпускает…

– Угроза жизни есть?

Рядовой Кубыткин слегка пожал плечами. Он не был растерян, но видно было, что он ничего не понимает.

– Да я её вообще-то не видел. Он вас требует.

– Зачем?

– …Больной.

Капитан Смирнов осмотрелся. Впереди и налево шли палаты с больными. Дальше, видимо, по коридору, – столовая и буфет. Решения приходили сами и складывались почти без раздумий.

– Иванов, Галкин. Остаётесь здесь. Действуйте по обстановке. Арутчев, со мной. Дверь там крепкая?

Кубыткин опять развёл руки, почти как маленькая санитарка, поджидающая их в конце этого коридора.

– Пустотелая деревянная...

Два бойца спецназа выдвинулись по направлению к санитарке. Что-то было не совсем правильное во всей этой ситуации. Капитан Смирнов видел, что санитарка боится больше их, чем своего больного. Она попросила вполголоса идти потише, и сама пошла впереди.

Капитан Смирнов и сержант Арутчев, заполнив собой почти всю ширину коридора, аккуратно вышагивали за старушкой санитаркой. Больные галдели в каждой палате, и в узких окошках в дверях каждой из них торчало по нескольку лиц. При приближении вооружённых бойцов, под их слепящими взглядами, носы и щёки больных отскакивали внутрь, и шум на мгновенье пропадал.

«Всё. Каюк нашему Васе…», «В салат или в нарезку?» – слышалось из палат.

В конце коридора у двери в раздатку бойцов ожидала неприятная картина растерянности.

Медсестра, женщина небольшого роста в плотно затянутом халате, стояла в метре от окошка, видимо боясь подойти ближе, и, не отрывая взгляда от происходящего внутри, умоляюще звала: «Вася! Васечка! Вася!..» Рядом, опершись о подоконник высокого окна, стояла буфетчица Рая, обеими руками прикрывая свой живот. Она плакала.

Юноша в белом халате, высокий и худощавый, с копной курчавых чёрных волос, заглядывал в окошко раздатки из-за спины медсестры. Он первый поуверенней зашевелился и направился к подходящим бойцам.

– Стойте-стойте, – раскинул он руки, не спуская глаз с короткоствольных карабинов у пояса бойцов, – Дружинин Виктор Константинович, дежурный врач. Одну минуту. Я должен вам сказать, – доктор перевёл дыхание, всматриваясь в лица, – он больной. И действия его вызваны болезнью. Он не террорист.

Капитан молча разглядывал врача.

– Ну да. Он просто поиграться захватил заложницу, – приветливо подтвердил Арутчев.

– Что он хочет? – спросил капитан Смирнов.

Стоящий перед ним врач, покусывая губы и с трудом подбирая слова, пытался объяснить командиру отряда специального назначения тонкую грань между гуманностью и допустимой жесткостью. «Стрелять – не стрелять – это моя работа, мальчик. И эту загадку я решаю почаще тебя», – думал капитан, заранее догадываясь, что будет говорить врач.

– Он сейчас весь погружен в свои переживания. Контакт затруднён. Это очень трудный случай. Но вы не… провоцируйте его.

– Что? Это как? Что он хочет, в конце концов!

– Он вас вызывает. Пожалуйста, будьте… осторожны.

Капитан Смирнов похлопал по плечу молоденького врача и отодвинул его в сторону.

Теперь оставалось сделать самое главное. Заглянуть в узкое окно раздатки. Там находился больной с ножом. Командир остановился, потрогал и поправил карабин.

– Все отошли, – тихо скомандовал он. «Сам больной вызывает нас… Ка-а-кое величество! Но приказа применять оружие не было…» – пронеслось в голове, когда он уже заглядывал в узкое окошко.

Медсестры нигде не было. Немного отлегло. Больной стоял в центре просторного помещения, подняв голову к потолку, и что-то шептал. Это был небольшого роста худощавый и ничем неприметный человечек в синей больничной пижаме. Капитан разглядел лишь жиденькую бородку и редкие космы, спадающие по бокам лысеющего лба.

У левой стены окошко для выдачи пищи в столовую было закрыто на засов, и в него упиралась длинная деревянная скамейка. На столе перед этим окном лежала разрушенная горка нарезанного ржаного хлеба. За спиной больного у стены на длинном металлическом столе лежали два поддона. Справа всю стену занимали высокие белые посудные шкафы. «Значит, медсестра за ними, у окна», – подумал капитан, приближаясь поближе к рамке окошка. Слева у ручки двери он увидел металлические прутья и едва закрашенную жёлтой краской доску перевёрнутой второй скамейки. «Тоже мне, баррикады».

– Как фамилия? – обернулся Смирнов к доктору, не отходящему от него.

– Прохоров…

Прохоров замер и опустил голову. В окошке его рассматривали скошенные вниманием зелёные глаза бойца спецназа под бортом чёрной вязаной шапочки.

Неся свою голову, как чашу с заснувшим злом, стараясь не допустить ни одной мысли, больной, пошатываясь, медленно пошёл вперёд.

Из центра раздаточной, неуверенно подбирая каждый шаг, на капитана Смирнова шёл худенький человечек с расплывающейся улыбкой, помахивая перед собой огромным кухонным ножом с длинным клиновидным лезвием. Глаза искрились непонятным восторгом.

– С-стоять! Брось оружие! – команды выскакивали сами собой, но капитан видел, что на него идёт человек, который ничего не слышит и подчиняем чему-то, находящемуся внутри него. С каждым шагом руки больного всё больше вытягивались вперёд, в одной из них подрагивало тёмное лезвие тесака. Больной чему-то улыбался, и круглые расширенные глаза смотрели сквозь дверь, капитана и все стены за ним. Смирнову стало не по себе. На мгновенье он почувствовал силу противника и остроту ситуации. Нужно было защищаться. Под женский вопль за спиной, он подкинул карабин и со злобой громко поставил ствол на кромку окна.

– Стоять, я сказал! – палец лёг на курок и по его лёгкому движению капитан понял, что предохранитель снят и сейчас будет выстрел. Знакомая волна озноба тысячью иголок пробежала по лбу, вискам и шее. Маленькая жизнь непутёвого человечка лежала сейчас на сгибе пальца у курка.

Произошло невероятное. Больной, увидев чёрное дуло в окне, обрадовался и быстрее засеменил вперед.

– Сю-да… – зашептали его губы, и левая рука показала на самый центр лба, где сходились крыльями птицы две морщины.

– Вот сю-да… – потянулось ко лбу лезвие тесака, истончённым остриём трогая лоб с другой стороны.

На капитана глядели добрые, лучистые, необыкновенно расширенные серые глаза больного, который умолял выстрелить ему в центр лба.

Смирнов приподнял голову. Из-за угла посудного шкафа он разглядел какое-то шевеление и, наконец, голову медсестры. Она крутила пальцем у виска, показывая на больного, и просила не стрелять.

Больной подошёл совсем близко, приставил свой лоб к дулу и левой рукой прижал его к коже.

– Вот сюда. Я должен умереть. Со мной умрёт он, Саваоф. Я спасу вас. Весь ваш мир. Стреляйте.

– Умоляю вас, не стреляйте. Он больной. Это его… болезненные переживания. Товарищ капитан… – скороговоркой лепетал под руку врач.

Но больной крепко держал ствол и давил его в лоб.

Прошло около минуты.

Капитан Смирнов снял палец с курка, мягко наложил свою ладонь на пальчики больного и вывел оружие из окошка.

– Доктор, – спокойно заговорил он, с сожалением глядя на больного, – делайте своё дело. Я буду рядом.

 

 

2.

 

Субботний день для главного врача психиатрической больницы специализированного типа с интенсивным наблюдением Олега Николаевича Кузнецова не заладился с утра. Точнее, с самого раннего утра. Ещё накануне вечером в пятницу, когда он приехал на свою дачу под Кировском, он решил съездить наконец в лес за грибами. Посидел в Интернете, выбирая маршруты, но, куда ни кинь, лучше старого и хорошо известного места в Алеховщине не выходило. Он вспомнил оранжево-жёлтые лучи восходящего солнца над верхушками деревьев, мгновенье за мгновеньем меняющие всё в бору на поляне с ковром из голубого мха, редкие золотые шляпки моховиков, неизъяснимую душистую тишину, и подумал, что один день отдыха или даже несколько часов в лесу – это то, что хоть немного поднимет над непрерывной чередой забот и проблем на работе. «Самое интересное, что через пару месяцев от этих забот и проблем не останется и следа, а жизнь – как шагреневая кожа…»

Не спеша собрал рюкзак, проверил нож. Будильник поставил на 5 утра, чтобы поспеть за 200 километров к рассвету в бору на той самой голубой поляне.

В 5 утра под ухом запиликал будильник мобильника. Сладкий плотный сон не отпускал. Дорога в тумане, холодный лес, резиновые сапоги… Ещё пять минут… Сил хватило только на то, чтобы выключить телефон.

В 10 утра, проснувшись, он понял, что лес и грибы он отнял у себя сам.

Порушенный день нужно было собирать заново.

Олег Николаевич к полудню вывалил на письменный стол бумаги из портфеля. Заместители всё подготовили, оставалось проверить. Экологи требуют паспорт на смёт мусора со двора больницы… Пожарники передали дело в суд… Требуют поднять высоту дверного проёма в подвале до двух метров… «Я же им говорил, для того, чтобы увеличить высоту дверного проёма в подвале здания дореволюционной постройки, нужно снести здание больницы, снести фундамент, углубить котлован на полметра, а затем всё построить заново. И будет вам дверь высотой в два метра… Не послушались. В суд подали. Что, теперь и суду так отвечать? Несолидно. Если ещё и Роспотребнадзор потребует посеребрённых котлов и поддонов, тогда будет полный…» Хотя, чего удивляться. Вот на прошлой неделе комитет по здравоохранению потребовал переписать объяснительную по поводу побега. «Вы пишете: “Больной убежал через окно, находящееся на высоте 80 см от земли”. Нужно добавить: “Из окна какого этажа”...» Пока переписывали, в сроки не уложились. Ещё одна объяснительная…

Олег Николаевич с отвращением перебирал подготовленные ответы, запросы, предписания. Когда дошел до плана административного корпуса больницы и старое клееное бумажное полотно покрыло всю поверхность стола, стало ясно, что сегодня обязательно нужно куда-нибудь выехать и подышать свежим воздухом. Другой вариант был не менее обязательным. Давно требовалось сменить масло в моторе. Правда, это означало поездку в город, но зато рядом с сервисом есть уютный тихий парк. Знакомые аллеи наверняка уже присыпаны жёлтыми лапами кленовых листьев. На детской площадке играют дети в разноцветных одёжках. А за площадкой над огороженным сеткой полем летают биты и щёлкают удары о городошные фигуры. На скамейках в парке ещё тепло. И воздух, наверное, душист, почти как в бору на поляне с ковром из голубого мха.

 

 

***

 

Звонок раздался на трассе у Разметелево, когда на разъезде скорость полагалось сбросить до 60 км в час. Олег Николаевич осмотрелся, можно было нарваться на ДПС. Но телефон звонил, не переставая. Из больницы. Пришлось ответить:

– Что там у вас?

– Олег Николаевич, это дежурный врач. Дружинин. У нас… непредвиденный случай. На отделении реабилитации больной захватил заложницу и сидит в буфете.

– Так… Угроза жизни есть кому-нибудь?

– Он с ножом и… требует расстрела.

– Кому?

– Себе.

– …

– Тут ещё и спецназ, но, вроде, ребята понимающие.

Машина проходила середину разъезда. Доктор приспустил стекло.

– Виктор, слушайте. Через 5 минут я вам позвоню. Всё.

Масло, парк, вечерний матч «Зенита» – все разлеталось по сторонам. Совершая второе нарушение, Олег Николаевич надавил на газ. Сразу за разъездом была заправка, к которой он летел, уже не замечая ни тёплого осеннего воздуха, ни залитых солнцем полей.

На заправке доктор поставил телефон на зарядку, присоединил гарнитуру и находился на работе на всём пути до больницы.

Реабилитационное отделение было одним из шести отделений больницы, в котором содержались психически больные, совершившие общественно опасные деяния в состоянии невменяемости и освобождённые от уголовной ответственности по решению суда. Сюда из других отделений переводились пациенты в состоянии стойкого улучшения или, как говорят психиатры, – в стойкой ремиссии. Такие пациенты обычно принимали небольшие дозы лекарств для поддерживающего лечения, поскольку острый период болезни уже миновал, и они в основном подготавливались к снятию принудительного лечения в стационаре по решению суда и выписке.

Реабилитационное отделение было местом, где быт пациентов по возможности максимально приближался к жизни за пределами больницы. Но, хотя здесь были и спортзал и библиотека, трудовые мастерские, с больными работали психологи и психотерапевты, устраивались соревнования, в палатах у каждой койки стояли тумбочки, был телевизор и присутствовало много других послаблений, чтобы не ожесточать их судьбы, – всё же это была больница тюремного типа, в которой в каждой палате был предусмотрен туалет, где палаты были закрыты на ключ, и на каждом отделении размещался пост с бойцом из подразделения охраны.

И хотя больница находилась в здании, окружённом высоким забором с колючей проволокой, преступники, оказываясь здесь, становились пациентами, которые ежедневно общались со своим врачом, где они принимали психотропные и другие препараты, и их рот при этом осматривали так же, как и во всех других психиатрических больницах. Где ежемесячно в конференц-зале персонал и все 60 пациентов отделения проводили общее собрание, на котором проговаривалось всё, что тревожит, беспокоит и больных, и медицинский персонал. Ежемесячные собрания – любимая задумка главного врача – быстро понравились всем. Они незаметно делали главное: растворяли в сознании больных абсолютную необходимость соблюдения воровского закона. И хотя в каждой палате неизменно оказывался свой вор в законе, той тюремной жестокости уже не могло быть, потому что у больных появлялось чувство сообщества всего отделения, и против них никто не стоял, а скорее шли навстречу и пытались помочь медсёстры, санитарочки и врачи.

Ухудшения в состоянии больных или обострения заболевания, как чаще говорят психиатры, побеги из больниц, ссоры между пациентами случаются по разным причинам периодически во всех психиатрических больницах.

Но сейчас, в эти минуты, в запертой комнате с ножом в руке находился больной с непонятными переживаниями. Рядом с ним была в непосредственной опасности медсестра Елизавета Сергеевна, проработавшая в больнице 20 лет. В коридоре отделения – медсестра Дина Львовна, санитарка Мария Ивановна, буфетчица и врач, которые одним неточным словом могли вызвать непредвиденные действия со стороны больного. А в палатах отделения – ещё 59 некормленых карманников, домушников, убийц, страдающих психопатиями, умственной отсталостью, шизофренией, органическими заболеваниями головного мозга…

Олег Николаевич нёсся по набережной города с включённой аварийкой. Ещё до въезда в город дежурный врач Дружинин, молодой психиатр с пятью годами стажа, прочитал доктору всю историю болезни Прохорова, а некоторые места и по два раза. Почему развилось ухудшение в состоянии у больного, пока не было ясно. Ситуацию усложняло и то, что в больницу уже были вызваны начальник управления исполнения наказаний, полковник Кораблёв Георгий Степанович, и прокурор района Стрепетов Василий Петрович. Для них – в отделении находился вооружённый преступник, захвативший заложника. И хотя без разрешения главного врача они ничего не имели право сделать, они могли и должны были что-то предпринимать в критических ситуациях.

Олег Николаевич гнал свою «Хонду», размышляя о происходящем, и понимал, что найти во всём случившемся равнодействующую под силу только ему, и сделать это следовало как можно скорее. «И ведь никто, наверное, и не поймёт, что самое главное сейчас – говорить с больным, а не штурмовать фанерные двери…»

Подъезжая к больнице, доктор ещё издали увидел у входа чёрный джип Кораблёва. Но встречаться ни с кем пока не хотелось. Взлетел на второй этаж административного корпуса и, на ходу распорядившись о выдаче на отделение сухого пайка со склада, он уже у себя в кабинете, глотая большими глотками вчерашний кофе, читал повторно, внимательно и быстро, лист за листом, историю болезни больного Прохорова.

«20 августа – вот, значит, 2 недели назад – больной сообщил врачу, что кабинет главного врача заминирован водородной бомбой. Что дальше? Ничего… Поведение упорядоченное… Выполняет требования… Охотно общается с врачом… Принимает рисполепт 6 мг в сутки… по 2 мг трижды… Сколько принимает?.. С января… Значит, врач расценил высказывание больного как часть его мировоззрения или передачу шутки соседей в палате. А подробнее побеседовать, видимо, было некогда…»

Олег Николаевич откинулся в кресле, выгнулся с хрустом, запустив обе ладони за затылок, и глубоко вздохнул. «Где же у меня тут заложена водородная бомба? И как она, интересно, выглядит? Кто её заложил? Как? Доктор, доктор… Кто мешал тебе спросить об этом больного Прохорова две недели назад…» – думал главный врач, медленно осматривая старинные красного дерева книжные шкафы во всю стену, плотно заполненные книгами и отчётами за 100 лет существования больницы, стоящий слева в углу у окна стеклянный журнальный столик возле маленького диванчика и лежащую на нём всегда старую книгу «История тюремной психиатрической больницы». Осматривал и удерживал исчезающий подарок самому себе – последнюю минуту передышки.

«Вперёд!»

Через четыре коридора и две лестницы административный корпус выходил на площадку, общую для реабилитационного отделения и трудовых мастерских. Ключи уже гремели, и дверь отделения распахнул дежурный врач.

– С лечащим врачом Прохорова разговаривали? — на ходу, ухватывая за локоть Дружинина, спросил Олег Николаевич.

– Говорил я с ним. Совершенно для него это неожиданно. Больной был адекватен весь год. Три месяца его ежедневно берут на трудотерапию за пределы отделения.

– А в палате?

– Узнавал. Не бьют… Уже давно не бьют…

– Да ты что! Прогресс! Может, короновали?

За столом постового сидел Георгий Степанович и медленно пролистывал журнал записей.

– Георгий Степаныч, и тебе от нас досталось… – Олег Николаевич дружески обеими руками пожал протянутую руку старого знакомого. Тот грустно улыбнулся, кивнул и хотел было приподнять со стула своё грузное тело…

– Степаныч, потом-потом-потом… – извинился доктор и быстро пошёл дальше за угол к коридору, где состоялось происшествие, не отпуская от себя дежурного врача.

Длинный больничный коридор был залит ярким светом многочисленных плафонов с высокого сводчатого потолка. Чисто вымытый линолеум, белые стены, белые двери палат с лицами высматривающих больных… У раздатки в самом конце коридора в углу сидела буфетчица, рядом с ней стояли, опершись о стену, два бойца спецназа с карабинами, перед окошком в раздатку замерла медсестра Дина Львовна, молча всматриваясь внутрь.

У дверей палаты № 4 доктор неожиданно остановился и на него наскочил Дружинин.

– А ну-ка войдём! – скомандовал Олег Николаевич и своим ключом открыл дверь в палату.

От двери отпрыгнул Сорин, и со своих коек повскакивали больные. Доктор теперь не спешил. Он стоял в середине палаты у стола, на котором уже лежали три буханки дарницкого хлеба. Видимо, больные ожидали остального содержимого сухого пайка. Доктор внимательно рассматривал лица больных. «А в обычных психиатрических больницах больным положено сидеть на своих койках во время обходов врачей. Ну что тут поделаешь. Заставишь сесть – примут за слабость. Где же его кровать?»

– Где кровать Прохорова?

– Вот здесь, – мигом угодливо отозвался Сорин, вор-карманник, перенёсший операцию на мозге после избиения и теперь периодически страдающий галлюцинациями.

Кровать, ничем не приметная, стояла у окна.

– Так. Кто у вас тут… староста?

– Я, гр… товарищ главный врач, – напротив него стоял долговязый парень с глубоким шрамом на лбу, уходящим за висок. Он стоял немного перекосившись. В камере, видимо, в такие минуты он прислонялся к спинке двухъярусной шконки. Здесь кровати были одноярусные, с гнутыми массивными эмалированными спинками, и прислониться ему было не к чему.

– Что за Прохоровым замечали? Били его?

– Товарищ главный врач... – послышался за спиной голосок Сорина и погас под пристальным взглядом чёрных глаз вора в законе.

– Мы его уже давно не… воспитываем. Он сам по себе…

– Слушайте, он больной, и вы все здесь больные. Ну, сколько вам говорить. Ладно! Почему не… воспитывали? То есть что-то за ним замечали? Парень с ножом сейчас в раздатке чёрт знает что сотворить может. Неужели не видно было?

Староста выдержал полагающуюся ему паузу, склонив на бок голову с поганой, едва уловимой усмешкой.

– Мы, товарищ врач, не трогали его уже давно. Он на своей волне. Бей не бей, больной же...

– Что значит «на своей волне»?!

– Товарищ врач, – угодливо затараторил за его спиной Сорин, – ну вот он сидит и качается на кровати. Улыбается, придурок. Как будто перешёптывается. Ну, когда книги наши брал, давали по рукам. Но уже давно не… обижаем. Отдали на хрен ему и библию и всякие откровения, которые нам тут из церкви носят. Всё равно залапал своими граблями. А нам ещё принесут.

Олег Николаевич ещё раз с сочувствием оглядел фигуры больных, каждого в своей глупой роли. «На своей волне»… «Да. Они не психиатры и не обязаны различать бред и заблуждение…»

– Пошли, Виктор, – доктор коротко и безнадёжно махнул рукой и вышел из палаты.

Но, не доходя и пяти метров до раздатки, он остановился и жестом подозвал медсестру.

– Дина Львовна, – вполголоса заговорил Олег Николаевич, – что он делает? Вы лекарства раздавали. Когда рисполепт принимал, ничего не заметили?

– Какой рисполепт? У нас нет рисполепта.

Доктор моргнул от неожиданности, после чего его строгий взгляд, полный нарастающего недовольства, уже не отрывался от растерянного лица медсестры.

– У нас с лета нет рисполепта! Получили ресдуром, ну и даём в тех же дозировках.

– Какой ещё «ресдурдом»? По истории идёт рисполепт!

– Ну да. По конкурсу, в аптеке сказали, выиграл ресдуром. Китайский. Похуже, но зато в три раза дешевле. Мы врачу говорили. А он сказал: «Ничего, рисполепт – аналог ресдурд... ресдурома». Мы и даём.

Олег Николаевич медленно выходил из оцепенения. Всё прояснилось, но легче от этого не стало. Больной получал дженерик, который был намного слабее того лекарства, которое он принимал до этого. Препарат был новый, и никто не мог знать подлинной силы его действия. Получается, что с мая больной, по сути, принимал меньшую дозу прежнего лекарства. Наступило обострение шизофренического процесса. Как всегда незаметно. «На своей волне…»

Оставалось – последнее. Доктор подозвал к себе буфетчицу, пригласил двух спецназовцев, собрал всех кружком и начал быстро вполголоса говорить, при этом раскрыв свой мобильник и переводя телефон на беззвучный режим вызова.

– Рая, идите отсюда. Вам здесь нечего делать. Быстро к санитарке. Помогайте с сухим пайком. Вы, Дина Львовна, идите на её место и никого ко мне не подпускайте. И – чтоб тишина здесь была! Так. Теперь вы, ребята. Я знаю, вы проявили выдержку. Теперь, наверное, сами понимаете, что правильно поступили. Стойте здесь.

– Ну, знаете… – недовольно начал командир.

Доктор прикоснулся к его плечу и, твёрдо глядя прямо в глаза, заговорил, чётко расставляя слова:

– Больной не должен видеть вашу… амуницию, ваше оружие и глаза ваши… немедицинские. Вы понимаете? На вахту заступаю я.

«Хорошие ребята. И, наверное, умные. Тоже ведь работа. Каждый день по краю ходят...» – размышлял главный врач, медленно подходя к двери и готовясь к разговору с больным. Но Дина Львовна у окна отчаянными жестами звала к себе. Доктор, пригнувшись, прошмыгнул к ней под окошком.

Медсестра уцепилась за халат главного врача, уткнулась в его грудь и зашептала:

– Олег Николаевич! Он уже два раза хватал Лизу, нож к горлу приставлял и требовал расстрела.

– Ранил?

– Нет.

Доктор стоял лицом к высокому окну, выходящему во двор, по которому два часа назад Прохоров и Сорин тащили свою тележку с яичницей. Высокий стеклопакет был вставлен в оконный проём здания, построенного в 1900 году. В добротную кирпичную кладку за окном была вживлена решётка из толстых кованых прутьев, от одного вида которых пропадало всякое желание бежать.

– А спецназ?

– А они хотели пугнуть автоматом, но доктор не дал.

«Умели же делать решётки. За дешевизной не гнались… Значит, теперь и Степаныч знает, и прокурор узнает… Да и кирпичи – каждый с клеймом кирпичного завода Беляева. Так и стоит на каждом “Завод Беляева”… Ну что ж, знают так знают…»

Доктор выпрямился, мягко отвёл руки медсестры, выправил халат и обернулся к двери в буфет реабилитационного отделения.

«Пора заглянуть в пасть минотавра».

 

 

3.

 

Чёрный бог Саваоф заполнил собой всю голову и, усевшись в ней в виде чёрного котищи, давил на виски, лоб и темя так, что голова уже разбухла в шар, и сидеть на табуретке нужно было очень ровно, чтобы этот разбухший шар не кренился на сторону. При малейшем отклонении хвост Саваофа вздрагивал в позвоночнике, сообщая резкую боль, как от ковыряния в спине острой проволокой.

Прохоров теперь сидел, не двигаясь, как ему как бы приказывали. Он чувствовал, что способность продумывать что-либо и говорить у него отняли. Белые боги покинули его, потому что молчали. А мысленно вызвать их Прохоров уже не мог.

Страха не было. Ничего не было. Только заливающее всё тело отупение и напряжение мышц.

Прохоров сидел на табурете в центре буфета, неестественно выпрямившись. Обеими руками он держал перед собой на коленях кухонный нож, как свечу, остриём вверх. Это тоже был знак, но какой – он не понимал.

– Василий. Василий. Василий… – негромко звало окно. Так в Интернете рыжего спящего котика звала хозяйка. Котик закрывал лапами в полморды свои глаза, а хозяйка всё звала:

–  Тоша… Просыпайся… Иди кушать. 

– Василий… Он что, спит? – последние слова были быстрые, с другой интонацией и посланные не к нему. Прохоров открыл глаза. В окошке на него внимательно глядели прищуренные, излучающие теплоту глаза главного врача.

– Василий, давай поговорим.

Всё время, пока он сидел здесь, его ругали, ему угрожали, от него требовали, и всё делали это с криком или страхом. Простые слова главного врача как будто перевернули что-то в нём, как лодку днищем обратно в воду.

– Тяжело тебе? Что… сковывает?

Доктор сказал правду. Прохоров смотрел на него с возрастающим вниманием. Над головой врача от яркого коридорного света словно сиял нимб.

– Василий, ты… можешь говорить. Что в тебе?

Опять слова проклюнули внутрь. Про нож и знак его он забыл. Прохоров сложил нож на колени и правой дрожащей рукой указал на лоб.

Доктор видел, что его слова и их интонация, как в парадоксальной фазе при засыпании, вызывают сейчас эффект пробуждения от охваченности пока непонятным ему переживанием. Сейчас не нужно было рассуждать и добиваться. Важнее всего – уловить и вплестись в фон самоощущения больного.

Прохоров опять затих. Но дышал чуть заметно чаще. Как и когда нужно было задавать следующий вопрос, не описывали ни в одном учебнике психиатрии.

– Вася… Ты не бойся… Я помогу тебе… – слова, как стрелы, вылетев в правильном направлении, прошли мимо. Нужно было говорить о его переживаниях. Но каких? Они есть, и больной указывает на них. И что? Про водородную бомбу? Нет. Про то, что он чувствует сейчас. Сию минуту…

– Там? Внутри головы? Там?

Прохоров сделал совершенно непонятное. Той же, свободной от ножа, дрожащей рукой он медленно вывернул ладонь от себя и пальцем коснулся губ. Доктор еле расслышал:

– С-с-с!

«Высказывание. Уже хорошо. Какое-никакое…» Нужно было всенепременно не сбавлять темп. «Какой? Кому бы объяснить!»

– Василий, оно мешает говорить?

– Да.

– И думать?

– Да.

– Но ты говоришь со мной. Ничего же не произошло. Видишь?

– …

– Что в твоей голове, что ты чувствуешь? Василий…

– Саваоф! – чётко, скандируя слоги, проговорил Прохоров. Точнее, за него проговорил его языком, юродствуя и юля, чёрный кот в пузыре головы.

Скандированность и резкость речи доктор уловил. Значит, вполне возможно, он чувствует в себе другую сущность, и вполне могут быть сопутствующие переживания «сделанности» речи и мыслей, управления и направления их кем-то другим. «Ну что ж, Саваоф так Саваоф! Будем общаться с Саваофом! А послезавтра с лечащим врачом, если он хочет здесь работать».

– Вася… Вот в тебе… В твоей голове Саваоф, а рядом я стою и говорю с тобой. Так? И ты говори… Ничего же в это время не происходит… Вася…

Доктор увидел, что поспешил. Больной точно устал от напряжения и замолчал. Однако глаза не закрывались, всё всматривались в лицо Олега Николаевича. Ему нравилась простота и доброта и ещё это свечение вокруг рыжих волос.

Ещё несколько вдохов под синей пижамой. «Пора?»

«Что он делает?»

– Ва… – доктор не успел закончить слово, как Прохоров завозился на табурете и уже уверенно и быстро поднял руку и отёр лицо.

«Великолепно. Произвольные движения. Быстрые. Свободные. Свои... Попал в самую точку!!!»

– Он там и ест меня… – прошли сквозь невидимую преграду свои слова, и дальше уже говорилось легче:

– Он сидит в черепе… Видите, как раздут? – Прохоров потрогал висок и вдруг почувствовал, что череп не прощупывается, а пальцы касаются кожи головы и зацепили даже прядь волос над ухом. И голова была вроде та же, не увеличенная.

– Он не давал мне говорить и думать. И сейчас не даёт. Его нужно… – Прохоров прищурил правый глаз и показал доктору, как нажимают на курок. – Меня ждут. Сделайте это…

«Боже мой! – подумал Олег Николаевич. – Только бы никто не дёрнул меня сейчас».

– Вася… Подожди… – «Неверно, нельзя требовать действия, будет противодействие». – Василий… что он ещё делает? В тебе. Что, ты чувствуешь себя… изменённым?

– Да.

– Тело, руки… Как изменённым?

– Всё мертвеет… Вот отсюда, – больной показал на острый кадык и опустил руку, – и туда идёт. Если не застрелите, сам умру, и все умрут, и он застелет всё вокруг.

Больной говорил спокойно. Видимо, идея о расстреле для него была как расклад пасьянса. Нужно было говорить и выносить в действительность все, абсолютно все его переживания. Тогда – они будут не острыми, а уже проговоренными и не такими правильными, какими сейчас кажутся в его одиноком внутреннем ощущении мира и самого себя.

– Василий… А вот Саваоф, это бог? По Библии.

– Это Чёрный бог. Он сейчас здесь. Он везде. Чувствуете, какой воздух? Электрический… Дышать тяжело… Он убивает всех… В палате всех изменил. Они бьют меня через него. Их уже нет. Вот… сейчас слышали?

– Нет.

– Шорох пролетел…

– Василий…

– А…

«Быстро ответил. Хорошо!»

– А водородную бомбу… он подложил?

– Он. Я видел. Он. Я говорил врачу… Я хотел прорваться к вам… Но потом третий Белый бог сказал, что всё в порядке и что он её обезвредил.

«Сколько заходов! С чего ж начать?»

– Значит, сейчас бомбы нет?

– Нет.

– А как ты это видел?

– Саваоф мне показывал. И как бомбу заложил. Даже слышно было, как она тикает.

– Как это показывал?

– Он каждый день… издевается надо мной. После отбоя, как тише становится, он показывает мне, что им сделано против меня…

– Как показывает? Во сне?

 – Нет. Перед глазами. Я всё вижу.

«Псевдогаллюцинации. Студенческие. В рамках синдрома Кандинского-Клерамбо».

– И ты чувствуешь, что нарочно это делает? Специально тебе так делает?

– Да…

– И бывает, что иногда мысли у тебя не твои, а его…

– Да… И языком моим говорит… А вы откуда знаете?

«А я лекции по психиатрии не пропускал. И книжек много читал. Правильных».

– Я же врач. И хочу тебе помочь… отличить то, что есть, от того, что кажется.

«Тут, кажется, я поспешил…»

– Вася, а что он тебе ещё показывал?

– Он мне показал, как мою мать… – больной тяжело задышал и повертел перед собой лезвием ножа, – мать и сестру убил.

– Как?

– Он влез в них, выжрал их изнутри и стал ими.

– Ты видел?

– Я всё видел… Я внутри себя всё видел. Мне Саваоф это всё показывал внутри головы. Я не хотел, а он мне насильно в глаза вставлял. Я видел. Когда мама приходила на свидание, я тоже видел, что это не она. Голос другой и кожа на голове, на щеках такая... другая… Старая… С пупырышками… Значит, его шкура проступает. Я спросил маму: «Саваоф, это ты?» А она засмеялась и сказала: «Я это, я, дурачок ты мой»... И смех не её был. Совсем не её.

– Значит, выходит, у тебя матери и сестры сейчас нет?

– Нет. Уже две недели нет. Теперь я один остался. Если я его убью через себя, то в четвёртой жизни его не будет. Ещё можно… сделать это.

– А… сейчас какая?

– Третья. А в двух перед этой он меня уже убивал. Нужно правильно перейти…

– Как убивал?

Прохоров монотонно и в сказочных до нелепости подробностях начал рассказывать главному врачу, как Саваоф — Чёрный бог убил его в подростковом возрасте, затем через прямую кишку убил его ещё раз через соитие на церковном ложе… Олег Николаевич незаметно дал знак медсестре.

– Что? – зашептала Дина Львовна дрожащим шепотом. Такого она от главного врача и от больного, которого наблюдала уже шесть лет, и не думала услышать. Олег Николаевич быстро написал на ладони шариковой ручкой: «Дружинина ко мне!».

– Олег Николаевич!

Доктор удивлённо вскинул глаза. Больной чётко и свободно назвал его по имени. Патологические ощущения отступали. Это было так явно! Но намерения больного пока не изменялись. Он ждал «перехода». Требовал выстрела. Так в нём по его личной, но непонятной никому другому логике решилось. И сейчас эта мысль была совершенно естественной и ясной для него, как и то, что сейчас осень, сентябрь, он здесь, в раздатке, и держит нож, и вот через выстрел будет в четвёртой жизни на другой планете рядом с четырьмя своими братьями — Белыми богами.

– Вы слышите?

– Василий, ты же видишь меня… Я говорю с тобой… Я ничего не слышу… Елизавета Сергеевна! Лиза, моя дорогая, вы слышите что-то кроме нашего разговора?

Медсестра сидела за спиной больного на втором табурете у металлического стола с поддонами и, не шелохнувшись, слушала весь разговор. В некоторых местах она горько покачивала головой.

– Что ты, Васечка, – она мигом поднялась и подошла к вооружённому ножом больному, который час назад держал этот нож у её горла. – Здесь никого нет. Доктор с тобой разговаривает… Давай чаю попьем.

Доктор с восхищением и любовью, брызжущей из глаз, смотрел на настоящую психиатрическую медсестру, каких остались единицы в Питере. Елизавета Сергеевна погладила больного по затылку и нежно положила руку на его плечо. Прохоров опустил голову и упрямо замотал ею из стороны в сторону. При этом он попытался стряхнуть с плеча ладонь медсестры, сделав круговое движение правой рукой. Нож чиркнул по воздуху. Медсестра отскочила.

– Ой, простите, тётя Лиза, – Прохоров приподнялся со своей табуретки и, обернувшись снова к врачу, очень просто добавил: – Ну, вот же… Боги, мои братья, что-то поют!

Пока боги пели Прохорову свои песни, Олег Николаевич и Елизавета Сергеевна смотрели друг на друга тяжёлым и грустным взглядом. Было ясно одно. Пока с больным идёт тёплый неторопливый разговор людей, понимающих его,никто никого не убьёт. И ещё. Каждый час разговора приближал усталость у больного, а, значит, приближал способность согласиться на уговоры собеседника.

– Да положи ты нож, Вася. Видишь, чуть тётю Лизу не задел, – сказал доктор – и тут же горько пожалел об этом. Одно преждевременно сказанное слово явственно ожесточило больного. Он сложил руки на груди и твёрдо покачал опущенной головой.

– Делайте, что я сказал, – грубо ответил Прохоров.

«Нож не отдаст. Поступки один в один. Клише. Так же, как шесть лет назад напал на постового в камере. Приставил к его горлу заточку и требовал автомат, чтобы пробить “магнитную ауру”, которой якобы охвачена вся камера. Как его тогда взяли и не убили, просто невероятно. Вот тогда и диагностировали у него шизофрению. Но заложника не убивал!»

Слева пахнуло свежим воздухом и табаком. Дружинин, стараясь отдышаться, тихонько стоял у стены. Доктор знаком потребовал бумагу. Дежурный врач достал пачку «Winston».

«Из иб №№ тел. всех родных пулей» – написал главный врач и поморщился – мол, на будущее, доктор, ходите с блокнотом.

Олег Николаевич погрузился в паузу, которой требовала ситуация. Больной стоял посреди буфета, и трудно было найти обращение, которое бы не обидело его. Но он стоял. И, видимо, слышал звуки не агрессивного характера, судя по выражению его лица. «Да… Галлюцинации не приёмник, не выключишь, когда захочется. Бедный Вася…»

Больной пошевелил головой. Время играло на доктора.

– Елизавета Сергеевна! Лапушка, сделайте чаю. В горле пересохло. И я попью, и Вася, если захочет, и вы попьёте. Да и закусить можно яичницей.

Что сказал доктор неправильного, понять было невозможно. Но Василий снова окаменел, как скала, обняв себя руками. Слово «яичница» больно ударило в грудь напоминанием о зажаренных и замученных душах, что лежали в поддоне за его спиной.

Наконец подбежал Дружинин.

– Вот, – передал главному врачу исписанный номерами телефонов листок бумаги.

– Олег Николаевич, там… прокурор прибыл. Требуют вас.

– Что делают?

– Ругают в целом. Прокурор заставил вызвать снайперов.

– А дивизию!.. – начал, было, доктор в полный голос – и осёкся.

Больной с интересом смотрел на него с высоты своего положения.

– Василий, а хочешь вот прямо сейчас с мамой поговорить? Я наберу. И телефон тебе дам.

После долгой паузы, в которой главный врач, дежурный врач и медсестры замерли, как перед чем-то самым главным в сегодняшнем дне, последовал короткий ответ:

– Хочу.

– Сейчас набираю. – Олег Николаевич отнял у Дружинина телефон и указал набрать номер матери Прохорова. Затем отвёл врача от окошка и быстро заговорил:

– Я к прокурору. Тебе: говори, говори и говори с ним.

– О чём?..

– О прошлой его жизни. Чем занимался. Он же женат был. Жену любил, а она его бросила… Говори не спеша, но и не отпускай его… И главное – не побуждай к действию. Всё будет наоборот. Спроси, были ли у него минуты самого большого счастья в жизни? Пусть подумает и назовёт. Понимаешь, самые-самые лучшие минуты в жизни. Ты «Белые ночи» читал?

– Нет.

– Плохо.

«Ни больные, ни здоровые ничего не читают», – с досадой думал главный врач, направляясь мимо притихших бойцов спецназа к себе в кабинет.

 

 

4.

 

На посту сидел рядовой Кубыткин и что-то писал в журнале. Оглянувшись на проходящего главного врача, он сложил перед собой руки и ещё раз поздоровался, не поднимаясь с места.

– Где Георгий Степанович?

– Он ждёт вас в вашем корпусе.

Но идти к себе не пришлось. Уже на лестнице задрожал у сердца мобильник. Звонил прокурор.

– Олег, у вас, я забыл, – всё наоборот. Всех выпускаете, но никого не впускаете. Внизу я. Сигареты забыл в машине. Открой. Не хочу шум поднимать. Дополнительный.

Олег Николаевич спустился ко входу в административный корпус.

Прокурор района Василий Петрович Стрепетов всегда, посещая психиатрическую больницу тюремного типа, испытывал противоречивые чувства. Противоречия раздражали, а раздражение придерживалось профессиональной выдержкой. Сам главный врач, давно знакомый прокурору, был ему вполне симпатичен. Но психиатрическая больница тюремного типа, где недавние преступники уже были пациентами и находились в отделении, как в какой-то простой больнице – с телевизором, Интернетом, чайниками и приёмниками, где преступники всё равно оставались преступниками и, выздоравливая, как, например, в реабилитационном отделении, – смотрели, как ему казалось, нагло, и только и ждали выписки, – они словно выскакивали из системы наказания за счёт… душевной болезни, индульгенции, испрошенной для них судьбой. Этот микст был неприятен. Спорить было бесполезно, да и в любом случае, за эту область головой отвечал главный врач, с хмурым выражением лица встречавший сейчас прокурора у открытых дверей.

 

–А чего хмуришься? Здравствуй, Олег Николаевич, – не менее неприветливо, как бы отвечая на свои мысли, заговорил прокурор, пожимая руку доктору. – Да, я вызвал. На всякий случай… Каждый, в конце концов, своё дело делает. Ты обеспечиваешь убийцам и ворам «качество жизни» – так ведь у вас говорят в психиатрии? Степаныч их охраняет, а я… расхлёбываю.

– Василий Петрович!

– Ладно-ладно. Не убил ещё? Ну, пошли... Тебе ещё с журналистами объясняться.

Главный врач и прокурор района молча вышли к лестнице и не спеша, не нагоняя одышки, поднялись на второй этаж.

Прокурор остановился в начале коридора, чтобы восстановить сбившееся всё же дыхание и осмотреть стены.

– Есть что-то новенькое? А, вот вижу: «Реабилитация – неизбежна!» – Василий Петрович знал слабость доктора к эпатирующим плакатам, с удовольствием рассматривал, но в глубине души не одобрял их.

– Здесь раньше про гнид было. Я помню. Пожарники запретили или эпидемиологи?

– Да все проверяющие. Все на себя думают. Там же было: «Сколько горя и обиды терпим мы от всякой гниды». Плакат чёткий. Посредине – Родина-мать. Руку подняла, призывает: «Все на борьбу с педикулёзом!» Ну и эти слова поверху и понизу. Это же из фильма «Служили два товарища». Там санитарный врач эти стихи читает на митинге. Но проверяющие все на себя думают. Штрафовать стали больше… Значит, правильно думают.

– Всё шутишь, – бросил прокурор, подходя к дивану возле кабинета главного. На диване располагался начальник управления исполнения наказаний полковник Георгий Степанович Кораблёв. Он быстро встал, подкинув с переворотом своё полное тело, и с учтивым полупоклоном поздоровался с прокурором.

– Приехал?

– Нет, – обменялись они будто  паролями, входя в кабинет главного врача.

Прокурор подошёл к длинному столу в центре кабинета, примыкающему к столу главного. Быстро оглядевшись, он сбросил на стул у дверей лёгкий осенний плащ и направился к окну. За старинными коваными решетками – пожалуй, единственной деталью, которой восхищался здесь прокурор, – стояло бабье лето. Во дворе, залитом лимонно-красным светом осеннего солнца, царила тишина, непривычная для этого суетливого учреждения. Суббота. Багрового цвета добавляла листва высоких клёнов. Пышные жёлто-багровые кроны по второй этаж закрывали кирпичные стены корпусов с характерными признаками кладки позапрошлого века. Прокурор оглядывал карнизы, обрамления проёмов, эркеры и изредка жмурился от солнечных бликов, просвечивающих сквозь дрожащую листву.

– Шутишь, значит…

– Это я шучу? Вот я тебе, Василий Петрович, их шутку расскажу…

Доктор завёлся с пол-оборота, как будто в соседнем корпусе и не было ЧП. Прокурор всё смотрел во двор перед открытым окном, заложив руки за спину, и медленно покачивался на носках вперёд и назад.

– Пожарники приходят каждый год и каждый год требуют, чтобы я снял решётки с окон в палатах и замки с каждой палаты и с самого отделения. ППБ не позволяют…

– Бендер не дозволяет. Знакомо… – посмеиваясь, добавил Георгий Степанович, удобно усаживаясь в кресло у длинного стола.

– Даже не Бендер, а суд. Пожарники подали в суд. Раз мы, прежде всего, больница – значит, подпадаем под все требования пожарной безопасности к больницам.

– А вы?

– Мы будем платить штрафы.

– Смотрите, скоро они на нолик возрастут.

– Да. Каждый под себя нолики гребёт… Не надо, говорят, с негативом призывы. Сделайте, что-то оптимистичное, вселяющее надежду. «Реабилитация – неизбежна!» Вселяет?

Прокурор уже давно сидел в глубоком кожаном кресле напротив Георгия Степановича и пристально смотрел на доктора. Главный врач, офицер, долгие годы работающий в режимном учреждении, прекрасно понимающий и исполняющий все требования… оставался каким-то непохожим и не всегда понятным… И теперь в очередном случае с вооружённым захватом заложника опять нужно было учитывать простое, но невероятно сложно преодолимое обстоятельство. Без разрешения главного врача штурмовать помещение с вооружённым преступником нельзя. Не говоря уже о стрельбе на поражение.

– Докладывать?

– По пунктам.

– Больной Прохоров Василий Иванович, 1975 года рождения. Страдает шизофренией с 2000 года…

– Статья…

– Статья 111. Осужден в 1999 году. В местах лишения свободы напал на постового и пытался захватить его в заложники.

– Побег? Требовал освобождения?

– Он держал его на заточке. Всех выгнал из камеры…

– Повторяю. Что. Он. Требовал.

– Он требовал автомат.

«Он что, издевается?» – подумал прокурор, но всё равно ему пришлось спросить:

– Зачем?

– А в камере, по стенам и потолку – кругом – была навешена магнитная аура. Ему боги сказали, что нужно спасаться и разрушить её. Ну, а как ещё разрушить магнитную ауру? Только автоматом. Сами понимаете…

– Кто сказал? Хотя… понятно.

– Освидетельствован. Признан больным шизофренией. С 2000 года находится на излечении у нас. С 2003 года переведён на реабилитационное отделение.

– Выписывать хотели?

– По состоянию он шёл на снятие принудлечения. Естественно, по решению суда. Потом освобождение, выписка.

– Так.

– Сегодня утром, где-то в одиннадцать или в одиннадцать тридцать, его и больного Сорина взяли помочь буфетчице доставить продукты со склада в раздатку на отделение.

– Почему привлекли заключённых?.. Хотя, ладно, это потом. На разборе полётов.

– Это больные. Из числа привлекаемых к трудотерапии.

– Так. Что случилось?

– Больные сходили за хлебом, затем пошли за яичницей. Должны были идти за борщом. На смене две медсестры и одна санитарка, говорить почему?

– Не говорить. Нас ваши финансовые трудности не касаются.

– В буфете, в раздатке по-нашему, была медсестра. Она решила помочь хлеб нарезать. У нас с пятницы хлеборезка сломалась. Прохоров внезапно кинулся к столику, где она резала хлеб. Отобрал у неё нож. Выгнал из раздатки всех, кроме медсестры Елизаветы Сергеевны, и теперь сидит там. Дверь забаррикадировал. Окошко – на засов и скамейку к нему приставил. Вот и сидят.

– Что он хочет?

Олег Николаевич посмотрел на прокурора.

– Хочет, чтобы его расстреляли. А если не расстреляете, говорит, и дверь будете ломать – то… угрожает зарезать медсестру.

Прокурор ничего не понял и неподвижно смотрел на крупные белые ромбы на свитере Олега Николаевича. Затем подумал, что этот абсурд только здесь и мог происходить.

– То есть?

– Василий Петрович… Видите ли, Прохоров в настоящее время проживает свою третью жизнь. В последнее время его телом периодически овладевает Саваоф, в его понимании – Чёрный бог. Совсем недавно этот Чёрный бог спрятал водородную бомбу в моём кабинете. Больной хотел мне помочь, но… это неважно. Так вот, в настоящее время у больного существует убеждение, что перейти в свою четвёртую жизнь и освободиться от действия Чёрного бога и, кстати, спасти заодно всех нас, нужно как можно быстрее, пока не стало поздно, и для этого его нужно убить, расстрелять.

Василий Петрович уже смотрел куда-то поверх плеч доктора. Он потрогал своё левое ухо, оглядел высокий потолок и попытался встать. Кресла были здесь глубокие, не для серьёзных разговоров. Он давно хотел об этом сказать главному. Наконец он выбрался из кожаных объятий и снова подошёл к окну. Тёплый осенний ветерок пробежал по листве, коснулся лица и донёс необыкновенно приятный терпкий запах.

– А как тогда спасёт?.. Слушайте, – сам себя оборвав, опомнился прокурор, – медсестре что-то угрожает?

– …Угрожает.

– Тогда – наши действия?

– Наши действия такие. Уговорить больного не стрелять в себя, отпустить медсестру и… возвратиться в палату.

– Олег, – прокурор обернулся и опёрся о подоконник. – Ты вообще понимаешь, что происходит?

Олег Николаевич понимал всю трудность объяснения ситуации и добавил:

– Я с больным беседовал. Сейчас с ним работает наш дежурный врач. Если не мешать, больной сам в агрессию не впадает…

– Конечно! Уж куда дальше. Дважды нападал на медсестру и нож держал у горла. Не впадает…

– Больной находится в остром психотическом состоянии. Это очень сложное состояние…

– И опасное.

– Очень опасное. Наша задача успокоить его и …

Прокурор уже не мог это слышать. Он хлопнул обеими руками по подоконнику, оттолкнулся и подошёл к столу. Напротив него, глубоко утонув в кресле, сидел начальник управления исполнения наказаний и, сложив руки на полном животе, с глубоким огорчением поглядывал на главного врача.

– Кто на посту?

– На посту рядовой Кубыткин, бойцы спецназа Галкин и Иванов, – Георгий Степанович попытался выпрямиться в кресле. – У палаты, то есть у буфета, – капитан Смирнов и сержант Арутчев. Чтоб не толпиться…

В повисшей паузе раздался негромкий голос главного врача:

– Я дал распоряжение не стрелять. Отвёл спецназ с карабинами от… зоны видимости больного. Имею право.

«Начинается», – подумал прокурор и тут вспомнил, зачем он спускался к своей машине. Он похлопал себя по груди, достал из нагрудного кармана сигареты, закурил, прошёл к ряду стульев у книжных шкафов, подхватил один и установил его рядом с креслом. Олег Николаевич встал и достал из шкафа у окна пепельницу.

– Будешь?

– Бросил.

Всем стало на минуту легче.

– Поставь ты здесь другие кресла, что ли… – заговорил прокурор, усаживаясь и ёрзая на стуле. И здесь он себя чувствовал не в своей тарелке.

– Вот посмотрим на ситуацию, – он вроде бы наконец нащупал путь дальнейшей беседы: – Если я не прав, поправляйте... Мои дорогие… Итак. В запертом помещении мы имеем вооружённого преступника… с мешаниной в голове. Который может зарезать ни в чём не повинную женщину. Доктор… запрещает нам защитить заложницу. Защитить жизнь заложницы. Возьмём один из вариантов… Прохоров убивает заложницу. Кто там? Медсестра?

– Капалыгина Елизавета Сергеевна. Медсестра высшей категории по психиатрии. Двадцать лет стажа. Замужем. Двое детей. Внуки. Кот серый. Мотя…

– Убивает эту Мотю, то есть Елизавету Сергеевну. Итак. После этого – больного… несчастного больного Прохорова выводят под руки из буфета и… продолжают лечение. После которого, кстати, может быть, и выпишут. Я тебя, Олег свет Николаевич, арестовываю и передаю дело в суд. Суд решит, не ваши… умники, правильно ли ты делал…

– А па-рал-лель-но… – заметив, как заволновался главный врач, прокурор повторил громче: – параллельно… и с меня спросят, что я здесь делал. И спросят по полной. Я что, – жёстко добавил прокурор, – буду говорить о чёрных и серо-буро-малиновых, блин, богах? Или о водородной бомбе? Да позвони ты, Степаныч, в часть, в конце концов. Что снайпера теперь, как скорую, ждём!

Помолчали.

– Что, Олег Николаевич, ситуация допустимая?

Олег Николаевич сидел неподвижно, упершись подбородком в сложенные кисти рук, и смотрел перед собой в стол.

– Допустимая. Более чем… Стрелять не разрешаю… Дайте поработать с больным… Мы должны… разрешить это так… как разрешается в психиатрической больнице. И потом… – он освободился от рук и сел поудобнее: – Как я смогу завтра войти в палату и смотреть в глаза больным, если сегодня я убью Прохорова? Если сегодня убью больного? Просто потому, что он… что у него ухудшилось состояние…

Прокурор слышал такие речи много раз. Он не воспринимал лирических рассуждений и чувствовал, что время, дорогое время они теряют недостойно своего уровня.

– Да ногами. Ногами ты войдёшь. Они преступники. Субъекты, совершившие самые разные преступления, в том числе и тяжкие. Заболели. Да сколько тюремных больниц! Я их курирую. Да за такие дела… В салат! Ты знаешь статистику. Сколько потом эти шизики повторно совершают преступлений и снова сюда, да на белые хлеба! Яичницу жрут!

Всем стало ясно, что дальше возможна только ругань и ещё большее непонимание.

– Так. Хватит! – прокурор резко встал, точно пришпорив, хлопнул себя по бёдрам и двинулся к двери, бросив, не оборачиваясь:

– Пошли. Сами посмотрим.

Коридоры переходили в лестницы, крутились и ветвились. Прокурор вышагивал впереди, с ненавистью взглядывая на плакаты по стенам и одним своим явлением поднимая во фрунт постовых.

– Здесь, прямо до угла. По лестнице на второй этаж. Реабилитационное. Раздатка налево, – не отставая от прокурора, говорил за его спиной главный врач.

У дверей отделения реабилитации пришлось остановиться. Прокурор сопел и недовольно поглядывал, пока Олег Николаевич справлялся с вагонным замком.

– Ну, где?

Коридор отделения был пуст. Из-за стола вскочил рядовой Кубыткин, и вытянулись рядом с ним два бойца отряда специального назначения. Идущие проследовали до угла и свернули в коридор с дверями больничных палат. В конце коридора в тишине у окна в раздатку стояли дежурный врач, медсестра и чуть поодаль – капитан Смирнов и сержант Арутчев.

Прокурор, подходя к собравшимся, сбавил шаг и почувствовал неуверенность. Из окошка повеяло запахом ржаного хлеба. Посреди помещения на плиточном полу стоял Прохоров, небольшого роста, худой небритый больной в синей больничной робе. Он стоял неподвижно, воздев обе руки к потолку. Большой кухонный нож для нарезки хлеба лежал на столе перед закрытым на засов окном для выдачи пищи. Рядом медсестра Лиза сидела на обшарпанной табуретке и разливала из чайника чай в два пластмассовых стакана.

– Лимон будешь? – спросила она, не оборачиваясь.

– Это что за цирк! – в ярости закричал прокурор, ухватившись за край окна.

Чай с лимоном. Нож. Уставленная в закрытое окно для выдачи блюд перевёрнутая скамейка, спокойные лица бойцов и Кораблёва, смутная фигура человечка посреди раздатки в мятом больничном костюме, плакаты и прибаутки главного – всё смешалось в отвратительный ком, из-за которого его выдернули из дома, из-за чёрт знает чего выдернули!

– Медсестра, встать от стола! Вывести больного из буфета! Выполняйте немедленно!

Медсестра вскочила и в ужасе попятилась к металлическому столу с поддонами.

– Что вы делаете? – услышал прокурор за спиной голос главного врача.

Больной медленно опустил голову и, прищурившись, посмотрел на изуродованное яростью лицо в окне. Руки сделали большой круг и сомкнулись у груди. Он подошёл к столу, взял нож и, покачивая его в правой руке, двинулся на медсестру.

– Вася! Вася-а! – истошный крик заполнил всю комнату.

– Чего стоишь?! Стреляй!! – закричал прокурор.

 

Но слова прокурора произвели совершенно неожиданное действие. Прохоров остановился, вновь поднял руки к потолку, коротко крикнул «Готов!» и побежал прямо на прокурора. Тот отшатнулся. В узкое прямоугольное окошко вставилась лысина больного, перевернулась в лоб, и он тонким срывающимся голосом закричал, механически повторяя слова: «Стреляйте! Стреляйте! Стреляйте!» Лоб бился о нижнюю кромку окна, на коже у переносицы оставались глубокие следы. «Стреляйте в зонд, вот, видите – зонд!» К середине лба протянулись скрюченные в указку пальцы левой руки. Жёлтый, прокуренный ноготь указывал на место, где якобы находился зонд. «Вот сюда. Ну… дырка такая с открытым огнём!» Лоб посинел, сдавленный сверху и снизу деревянными кромками окна.

Прокурор замер, не веря своим глазам. Голова последний раз крикнула: «Стреляйте!» – и замерла, зажатая рамкой. На нижней кромке выступила струйка крови и направилась по желобку куда-то в сторону.

Прокурор растерянно оглянулся. На него в упор смотрели серьёзные напряжённые глаза Степаныча. На стволе карабина, поднятого наизготовку капитаном Смирновым, лежала его пухлая ладонь.

– Вася, Васечка, иди ко мне, – послышался тихий голос за дверью. Белая дрожащая ручка обхватила голову больного и мягко отвела её от окна. – Пошли отсюда…

– Где Олег? – обернулся прокурор.

Олег Николаевич стоял рядом.

– Виктор, отведите Василия Петровича и Георгия Степановича в мой кабинет. Возьмите ключ. Я останусь здесь. Идите. Боец. Без моего разрешения – не стрелять. Идите же.

Молодой врач, ухватив под руки прокурора и полковника, быстро повёл их по коридору.

– Да. И чаем напои… С лимоном, – крикнул вслед Олег Николаевич и тихо добавил, уже глядя в окошко: – Прости, Господи!

 

Окончание следует

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование