Вперёд, в штыки, за коммунизм! / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Нелегко ходить без оглядки,

Не мигая, в огонь смотреть.

Возле губ наших строгие складки

Будет трудно стереть.

А. Сурков

Свою жизненную позицию А. А. Сурков темпераментно и метко высказал на первом съезде советских писателей 1934-го: «Некоторые «морально чистые» интеллигенты спрашивают чекиста:

– Неужели, когда ты посылал людей на расстрел, не просыпалось в тебе чувство гуманизма и ты ни разу не ставил себя на их место?

– Я на их месте всю жизнь стоял, – объясняет чекист. – Когда мужик на поле выдирает лебеду, он не спрашивает её, приятно ей это или нет. Он хочет, чтобы у него ребята с голоду не сдохли!

Не будем стесняться, несмотря на возмущённое бормотание снобов, простой и энергичной поступи походной песни, песни весёлой и пафосной, мужественной и строгой. Не будем забывать, что не за горами то время, когда стихи со страниц толстого журнала должны будут переместиться на страницы фронтовых газет и дивизионных многотиражек. Будем держать лирический порох сухим!».

Относительно недавнее (для старшего поколения) совковое наше, советское бытие насквозь было пронизано неувядающими воспоминаниями о Великой Отечественной. И в данном контексте распространённое, но крайне негативное слово «совок» совсем уж не звучит. Потому что тогда, в период приснопамятного застоя, живы были ветераны – бабушки, деды; у кого-то (кто ещё постарше) отцы.

А кто и сам воевал. Им сейчас 90 лет и более. И кто, слава Богу, жив, – а их становится трагически меньше и меньше, – конечно же, подтвердят мою простую мысль. Вся их незабвенная боевая молодость, послевоенное житие и далее – 50, 60, 70‑е, – пропитаны неувядающими поэзией и музыкой. Проникнуты прекрасными песнями. И какими!..

Великие, величайшие произведения созданы в годы войны. Которые до сих пор остаются непревзойдёнными образцами гражданственности, одновременно тонкого искреннего лиризма. Также и высочайшего мелодизма. Поэтому застолья, посиделки, свадьбы и печальные годины в русских домах, – неважно, деревенских, городских, – никогда не обходились и не обходятся без песен из далёкого прошлого. Давно уже ставших народными. Когда автор сливается в своих строках и музыкальной гармонии с душами людей, исполняющими его творения. Растворяясь в нетленной человеческой памяти напевами бессмертных слов, строф.

Вплоть до евтушенсковской антологии «Строфы века» и энциклопедически-фундаментального сборника «500 жемчужин всемирной поэзии». Куда была включена сурковская Землянка. Поставившая автора в извечный пантеон русской лирики своим необъяснимым лейтмотивом счастья, «выплавленного из несчастья».

Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
.
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой, –

– написал в 1941 г. и послал конвертом-треугольником с фронта домой батальонный комиссар, бесстрашный военкор, поэт Алексей Сурков. Вовсе не собираясь эти строки публиковать для широкой аудитории. Но судьба распорядилась иначе, и песня вскоре завоевала сердца бойцов Советской армии. Объединив подлинным драматизмом и нежной грустью тысячи, миллионы разбросанных по стране душ, разлучённых войной.

Так уж получилось, что биография А. А. Суркова стратегически, «статистически точно» совпала с биографией всего военного поколения. Как говорится, вовремя родился! Ибо вся его жизнь, навылет, промерена четырьмя войнами, будто «боевым фронтовым крещением». Определив судьбу и пристрастия, и ненависть и любовь с первых строк: «Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика».

От невыносимого белоэстонского плена и яростного корреспондентского агитпропа – до будущей активной партработы. Без мелкобуржуазных экивоков.

Видно, выписал писарь мне дальний билет,

Отправляя впервой на войну.

На четвёртой войне, с восемнадцати лет,

Я солдатскую лямку тяну.

За неприятие «экзотической выделенности» и «интимно-лирической водицы» Суркова можно ругать сколько угодно, с высоты лет. За то же самое Суркову, равно и всему народу, уничтожившему фашизм, надобно низко, с благодарностью поклониться: А. Сурков, «как впоследствии обозначили литературоведы, не знаменосец, не трубач и не оратор революции, он её “подданный”» (Л. Аннинский).

Он ходил в рядовых при большой революции,

Подпирая плечом боевую эпоху.

…Он ходил – мировой революции подданный,

Безымянный гвардеец восставшего класса. (1929)

В 20-х годах его сразу же вселяют в когорту «пролетарских» писателей. В отличие от не переросшего, по политическим соображениям, из «крестьянских» в «пролетарские» Шолохова. В будущем единственного нобелиата из всей дружной братии соцреалистов.

Основа сюжетов – армия, армейский быт, предназначение солдата. Простые и очень точные стихи А. Суркова рассчитаны на «крепость присяги и тяжесть ружья». Главные герои: «заставская братва». Деревенские, пейзажно-пейзанские сюжеты – редкость. В его текстах, вокруг, повсюду – или предзнаменование войны. Либо же сама война, предметная и обыденная. Без романтики: «…боем кончается день, начатый криком тревоги».

В 39-м, в Финскую, Сурков – зрелый фронтовой газетчик-«бродяга». С 1941-го и до Победы – мстительный, беспощадный, не прощающий врага летописец: «Мёртвый старик в лопухах под забором, трупик ребёнка придавлен доской…».

«Его военный пейзаж суров, скуп и полынно горек. Это не живопись, скорее словесная графика, а временами почти плакат» (А. Турков):

На эпоху нам пенять негоже –

С отрочества жили на юру,

Гладили винтовочное ложе,

Жгли в окопах крепкую махру.

Привыкали к резким граням стали,

Смерть носили в нарезном стволе,

Босые, голодные, мечтали

О всеобщем счастье на земле.

В печать, на публику шло, как правило, краснознамённое творчество. Покрытое бронёй, сталью, железным шагом: «Наливается голос звоном»; «Мы у республики нашей лучшие из сыновей»; «Мир лежит перед нами, мы – хозяева в нём»; «…в стаи сбивают своих волчат недобитые волки эсэс».

Ночью же, в блокнот – сокровенное, ахматовское, недоговорённое: «…стынут пальцы. Воздух кашлем душит глотку. Тень. Шаги». В стальную линию под заглавием «Да здравствует война!» вплетаются зёрна дивизионизма, оживляя сухие «свинцовые» мазки незримой, неяркой импрессией живой природы: «Муравей на синей тычинке цветка», «Прилипший к рукаву подорожник». Или: «…рядом с автоматом, на стене, безмолвная уснула мандолина».

Тяготение к песенности, описательности, эмоциональности соседствует с лаконизмом, отрывистостью и мощной внутренней энергетикой. Что пошло от старонадёжных, давних его учителей – Некрасова, а также несомненно Д. Бедного, стоявшего у истоков советской массовой песни. К середине 30-х годов Сурков добивается таких несомненных удач, как «Конармейская песня», «Терская походная», «Поволжанка».

В связи с этим интересна история создания знаменитой Землянки.

Стихи Сурков посвятил и послал своей жене Софье Кревс. Как впрочем, посвящал только ей одной всю свою любовную лирику. Однолюб. Хотя женщины вокруг него кружили стаями. Но это к слову…

Через некоторое время он случайно наткнулся на скорописные вирши в блокноте и отдал их композитору К. Листову, посетившему штабную редакцию газеты в поисках новых тем и сюжетов. Через неделю Листов вернулся и наиграл нехитрую мелодию на стихи Суркова. Попросив гитару у местного фотографа.

Спел песню. Вновь ушёл.

«Ну-ка, ну-ка, дай блокнотик, Лёша», – сказал фотограф, подхватив инструмент и на память исполнив-смузицировав «В землянке» отдыхающим бойцам. И ещё раз. Хм, хорош мотивчик. Так и пошло…

Вскоре песню – ноты с текстом и аккордами – опубликовала «Комсомолка». Её тут же запела вся страна, «от Севастополя до Ленинграда и Полярного»:

Ты сейчас далеко-далеко.

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови.

Мне в холодной землянке тепло

От моей негасимой любви.

То, что до смерти всего «четыре шага» впоследствии наделало шуму в политверхах аргументом деморализации, разоружения и упадничества. Песню даже запрещали, укорачивали. Вымарывая из неё эти злополучные «шаги». Хотя уж куда короче – 2 куплета, 2 припева! Но коварные цензоры требовали и требовали отодвинуть смерть подальше от окопа.

Правда, к тому моменту мелодия неумолимо звучала везде и отовсюду: в самодеятельности, на концертах. Изо всех радиоточек. Поэтому изменить что-либо оказалось невозможно. Даже всесильной цензуре. Не сумевшей-таки выкинуть слов из песни.

…Прошло время. Пожелтели ярлыки. Позабылись обиды, обидные определения, фразы той эпохи, раздававшиеся с диссидентских «застойных» кухонь в адрес А. Суркова: «гиена в сиропе», «партаппаратчик», «казённый поэт», «приближённый», «обличитель» (Пастернака), «подписант» (против Сахарова) и т.д.

Да, за свою преданность партии и стране Сурков «заработал» целую обойму, толстенную нагрудную наградную колодку почётных званий и официальных должностей: депутат трёх Верховных советов; дважды лауреат, член Всемирного Совета Мира; рук. Союза писателей; член КПСС, большевик с 1918 года; Герой Соцтруда, орденоносец… Редактор, переводчик, преподаватель, подполковник СА наконец.

Не нам судить.

Осталась припорошенная орудийной пылью беспощадная война и её солдаты-герои: матрос, пристреливший смертельно раненого друга; связист, зубами зажавший перебитый провод. Сапёр, наведя мост, взглянувший в небо, где «текли облака, – может быть, от родного колхоза». Разведчик, воскресший после расстрела. Пацан, распахнувший баян на бруствере окопа, под нескончаемой свинчаткой пуль.

Осталось исполосанное прожекторами небо. Оплавленные стволы вражеских танков; наступающие полки русских, советских солдат в раздутых боем плащ-палатках:

И пехотинцы в грохоте орудий

Идут, не опуская головы.

Запомни их, товарищ! – Эти люди

Фашистов отогнали от Москвы.

Осталась знакомая каждому десятилетняя девчушка – с выбивающимися из-под шапки красными бантами, – выбегающая поутру за палисадник, по листопаду, в сестриных сапожках на босу ногу. Нетерпеливо переминаясь, поджидающая почтальона: «Дядя, а от папы нету?»

Стали в августе ночи длинны, темны,

Осень в стёкла стучит дождём.

Дочка шепчет: «Мама, дойдём до войны

И его домой приведём».

Осталась в памяти «Атлантида» детства А. Суркова – деревня Середнево Ярославской губернии, – потонувшая в волнах Рыбинского водохранилища: «Мир детства моего на дне морском исчез…». С некрасовским «погибающим за великое дело любви» крестьянством. С питерским отрочеством, похожим на «чёрную стоячую воду».

Осталась настоящая, славная жизнь достойного писателя и гражданина. Большого профессионала. Весёлого, крепкого, изобретательного, ответственного, мудрого. Накоротке знавшего и общавшегося с Горьким, Багрицким. Всегда находящегося в центре внимания. В центре искони непростого литературного круга подчёркнуто скрытых амбиций, антипатий и симпатий: просили издать – издавал; просили помочь – помогал, «пробивал», звонил.

Осталась неизгладимая, вечная память о человеке, всеми фибрами души мечтавшем о народном счастье и только счастье. Пусть и коммунистическом, неважно. Такое было время. Такие оно ставило задачи.

Это мы разбудили дремотные дали

И мечту отстояли упорством штыка.

Зря враги свирепеют. Они опоздали.

Коммунизм утверждён навсегда, на века!

И добавлю, ещё неизвестно, чьё счастье было и есть лучше, чище, надёжней – наше, капиталистическое – или его, Алексея Суркова, социалистическое. Советское. С накрепко сплетёнными символами «простого» и «великого». Словно серп и молот на Красном Знамени.