Сталь в танке станет деталью / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Посвящается главному редактору современного журнала независимой литературы «Вольный Лист» Ивану Сергеевичу Тарану

Окончив институт иностранных языков, я столкнулся с проблемой устройства на работу без военного билета. В армию не брали, оставляя до следующего призыва. Уходить пусть на год из дома – ужас как не хотелось. Лишения и невзгоды, дедовщина.

А у меня связь не с Марсом – с другой планетой, и пособившей мне откосить от армии.

Благодаря серьёзному дефекту речи – заиканию – мне пришлось посетить два стационара по очереди. Неврологическое отделение больницы и затем – диспансер на улице Куйбышева. В первой – пришлось отлежать неделю, а во второй – пройти углублённое обследование.

Посещение психбольницы запоминается мне. Прихожу я туда с бабушкой. Жду своей очереди, наблюдая за людьми. Один старик лезет вперёд, не дожидаясь, говоря, что ему не больше двадцати лет, мол, поэтому он такой нахальный. Его не останавливают, пропускают. Второй мужчина, толстый и на вид нормальный человек, ходит кругами вокруг очереди. Затем, начиная дёргать руками и широко улыбаться, ускоряется. Теперь он бегает кругами, выдавливая из себя отрывистые звуки. Третья, женщина в сером пальто, начинает курить прямо в коридоре. Охранник проводит её к двери, поясняя, что курят на улице. За ними следует некто в чёрной шляпе и приговаривает:

– Нельзя курить, нельзя!..

Наконец я попадаю к врачу в приёмном отделении. Женщина в бледно-розовом халате смотрит на меня пристально. Сквозь круглые толстые очки её зелёные глаза кажутся огромными изумрудами. Уставший, оттого и не в себе, я пользуюсь моментом: заикаюсь страшно, почти выплёвываю, вымучиваю слова. Напустил вид угнетённого человека. На некоторые вопросы бабушка отвечает за меня. Но врачу необходимо беседовать именно со мной. Она прикрикивает на мою бабушку, мол, не отвечайте за внука. Уставшая от бесед с предыдущими пациентами, врач раздражена и сердита. Моя бабушка начинает плакать. Врач удивляется, не понимает, кто пришёл на обследование: бабушка или молодой человек. Но всё-таки ставит диагноз и отправляет нас наверх.

Так я оказываюсь в стационаре.

Расхаживаю по отделению, жду своей очереди к специалистам. Разговариваю с психотерапевтом, психоневрологом, логопедом, психологом.

– Переступаете ли вы трещины на асфальте? Когда отправляете письмо по почте, вы уверены, что оно дойдёт? Боитесь ли высоты? Знаете ли вы ответы на все вопросы? Что будете делать, если случиться пожар?

Каждый пытается во мне найти психический недостаток. Действительно, разговаривая с врачами, ощущаешь себя немного не в себе. Они разглядывают меня, изучают, как инопланетянина, предлагая тесты, словно проводят эксперимент.

Ненароком задумываешься – может, правда я ненормальный?!

Последний врач, психолог, внимательно читает мою детскую медицинскую карточку. Заключает:

– Четырнадцатого – на процедуру по исследованию мозговых импульсов. Результат будет у меня через несколько дней.

Присаживаюсь я на свободное место скамейки с пациентами стационара, которые ожидают дневную порцию таблеток. Они скучают, глядя на пустой стул медсестры, выдающей лекарства. Дабы отогнать скуку, я рассматриваю рисунки на плакатах, висящих на стене, читаю рекомендации, как уберечься от гриппа и как помочь не задохнуться больному, у которого начался припадок эпилепсии. Внезапно замечаю бледно-жёлтую тоненькую книгу стихов «В стороне». Открываю наобум и читаю на попавшейся странице заголовок стихотворения: «Отвезите меня в психбольницу».

– На заводе сталевар плавит сталь. Вагонный состав уезжает вдаль. Говорит сталевар: подошло и готово. И сталь в танке станет деталью… – Как-то нескладно!

Около меня сидит невысокий молодой парень, бледный, худой, как соломинка. Его тёмные засаленные волосы торчат в разные стороны. Губы – чуть выпяченные, надутые, словно он сердится. На подбородке и впалых щеках – тёмные островки не выбритой щетины. Под глазами – круги. Вид у него усталый, точно он грузил мешки целую ночь. Из кармана серых протёртых брюк выглядывает красная пачка сигарет без фильтра «Прима». Угнетённо, хмуро он смотрит на лист бумаги, на котором нарисован танк, наезжающий на огонь с глазами. За танком – колонна с очками, держащая храм.

Прямоугольные очки в металлической оправе съезжают на нос парня, он поправляет их. Замечая, что я смотрю на рисунок, прячет листок и серьёзно говорит:

– Планета Нибиру проходит около земли раз в три тысячи лет. Вот-вот она будет в каких-то сотни тысяч километрах…

Теперь он выглядит тревожно. Втянув голову в плечи, не моргает. Он смотрит на меня расширенными глазами, будто видит привидение. И вот – облегчённо вздыхает, нащупывая пачку сигарет в кармане. Продолжает с надеждой в голосе:

– Наконец-то меня заберут… домой! Надо связаться с Марсом, сообщить… поможешь, друг?

Глаза его сверкают. Он глядит так, будто я – его лучший друг и не видел меня много лет.

– Федя! – он быстро жмёт мою руку двумя своими.

– Иван, – киваю я скучающе.

– Знаешь, что здесь происходит? Не говори, нас могут услышать – у стены есть уши! – он, медленно поворачивая голову, оглядывается по сторонам насторожено. – Начинается…

– Здравствуйте, здравствуйте, – женщина, забравшись на скамейку, здоровается с каждым проходящим мимо человеком. Врачи в белых халатах: женщины и крепкие здоровенные дядьки – не обращают на неё внимания. Пациенты, несколько минут назад тихие и молчаливые, начинают меняться на глазах. Кто громко разговаривает, производя хаотические действия руками. Кто крутит головой, смеётся, ходит взад и вперёд. А кто замер и не двигается. Пациенты клиники стали похожи на запрограммированных роботов. Прикусив указательный палец, Федя сидит тоже замерев. Взгляд его делается пустой, словно на некоторое время душа покидает тело. Затем он снова загорается, вспыхивает так, будто находит драгоценную вещь, потерянную тысячу лет назад.

– За мной, – он говорит осторожно, искоса поглядывая на подошедшую медсестру с коробкой препаратов.

Столь странного друга у меня ещё не бывало. Я удивлён, не знаю, как реагировать.

– Не говори никому, только слушай! – наставляет Фёдор, подняв указательный палец. – Здесь есть комната, где людей превращают в зомби. Я украл из партии всего шестьсот рублей, а меня упекли в психушку. Собираются провести лоботомию, слышал о такой? Спицей через глаз забираются в мозг, удаляют важный отдел… И ты превращаешься… – он гримасничает, высовывая язык, прищуривая то левый, то правый глаз. Лицо его дёргается, дрожат губы. – Бррр… Надо скорее убираться отсюда!

– Слава Богу, что через несколько дней обследование закончится, – думаю я с облегчением.

Получив порцию таблеток, Федя глотает их пригоршней.

Он не отходит от меня ни на шаг.

– Моё предназначение – получать информацию с Марса, – довольный собой, объясняет друг. – Когда я проходил практику в школе учителем русского языка, то получил распоряжение съесть запеканку… Не все дети едят её – по их мнению, она невкусная. Знаешь, сколько запеканки я съел во время практики? Много тарелок… сам не знаю, не считал. Потом на меня танк наехал… И я… в лепёшку, понял?! – Федя столбенеет, сжав губы и прижав руки к животу. Затем успокаивается, недоверчиво глядя по сторонам. – Я служил в Афганистане… лейтенантом, стрелял тра-та-та-та! – он скачет, дёргается, откидывая назад то левую руку, то правую. – Смотрю: танк едет на мой отряд! Я встаю впереди своих ребят и целюсь прямо в пушку ему, ты что не понимаешь? – он разглядывает меня осторожно, словно непонятливое и, возможно, агрессивное существо. – Чтобы подбить снаряд прямо в пушке!

Первые часы я смотрю на своего нового друга с удивлением, затем привыкаю. Он говорит без умолка о своём предназначении солдата, потом как поэта, и затем художника, показывает мне наброски в шестнадцатилистовой тетради, которые сделал чёрной гелевой ручкой. Не знает он, для чего их хранит, но скоро выяснит.

Наступает вечер, скользят малиновые лучи по маленькому столу в палате. Темнеют на окне коричневые горшки с геранью. Пациенты перестают играть в шахматы, убирают карты, разговаривают тише. Их дневное возбуждение проходит, сменяясь вечерней усталостью от психотропов и инъекций, аминазина. Кто-то готовит книгу для чтения, кто-то просто лежит, подложив руки под голову, думает о своём, мечтает, наверное, а кто-то решает подкрепиться перед сном, слышится звук ладно работающих челюстей. Приходит доктор с двумя медсёстрами, мельком осматривает людей. Федя поднимает на него глаза с опаской, словно боится, что тот вдруг прочитает мысли. Заварив чай в стеклянной банке, он поглощает печенье, размачивая его в пустом стакане. Мы сидим в тишине.

– О-о, – вдруг осеняет Фёдора. – Ты – Больной!

– Почему? – спрашиваю я с недоумением. Я зеваю, устал от общения, хочу скорее лечь под одеяло. Здешняя атмосфера действует угнетающе. Напротив меня роется в светлом пакете мальчишка лет шестнадцати. Он слушает Федю с улыбкой, поглядывает время от времени и на меня. Ему скучно и хочется заговорить. Он подходит и спрашивает:

– Кто-нибудь пробовал Триган-Д? Уносит ваще!.. Я вкинул сразу пять таблеток, потом лёг и полетел… – мальчишка рад, что хоть с кем-то может поговорить (в палате одни старики, замкнутые, хмурые и молчаливые). Гордый своим поступком, он продолжает оживлённо рассказывать:

– Я тут от армии кошу. Братан сказал, что нечего мне там делать!

Федя не слушает мальчишку. Испытываю интерес только я.

– Ты пишешь!.. – бросает Фёдор, недовольный тем, что отвлекаюсь.

– Как узнал? – Мне не верится, что столь необычный человек угадывает, чем я занимаюсь в свободное время. – Ты откуда?

– На лбу написано… – отмахивается он. – Ты – больной! С планеты неизвестной даже мне.

– Во мне живёт Второй… – вдруг объясняет Фёдор вдохновенно. – Он поможет мне расшифровать сигнал. Главное, не забудь предупредить о Нибиру! Планете… забыл?

– Нет, – качаю я головой. – Не забыл.

Мне кажется, что ещё немного – я сойду с ума и понесу чушь не хуже друга. Мальчишка тянет руку:

– Я – Максим, только закончил училище…

У меня нет больше желания общаться. Я ложусь спать. Сон одолевает быстро и, засыпая, слушаю, как Федя что-то тихо говорит Максиму, а тот внимательно слушает.

Просыпаюсь я среди ночи от шума, доносящегося из коридора. Кричит Фёдор:

– Зомби!.. Вас превратят в зомби! Выпустите, изверги!

Максим забегает в палату и ныряет в кровать, накрывается с головой.

В коридоре появляются два сонных здоровенных санитара.

– Фёдор, вернитесь в палату, – просит один. – Ночью спят, а не носятся по коридору.

– Живо в палату! – грозит кулаком другой. Дежурный врач, высокая женщина в халате, зовёт его с наигранным спокойствием.

– Нет, – Федя вскакивает на диван в зале. Он прижимает к груди зелёную прозрачную папку с тетрадными листами. – Мне нужно на балкон! Где он? Найдите балкон! Сигнал… Больной, больной! – вытягивая шею, он глядит на меня отчаянно, немигающим взглядом. – Если я опоздаю, то потом… конец!

– Больные! – кто-то звонко и радостно вскрикивает, не выходя из палаты. Некоторые пациенты выходят и садятся на скамейку, некоторые принимаются бродить туда и сюда по коридору, остальные воспринимают случившееся нормально и ложатся спать. Шум долгое время не прекращается.

Мой сон исчезает бесследно. Мурашки бегают по коже. Вслед за людьми хочется выйти и мне, поглощает атмосфера сумасшествия. На меня действует странная необъяснимая сила. Мои пальцы подрагивают не то от стресса после неожиданного пробуждения, не то от страха преждевременно лишиться рассудка. Делается ярче тусклый свет ламп в коридоре. Он слепит людей в коридоре – они прищуриваются, походя на каких-то жалких существ, боящихся света. Федя перепрыгивает со стула на стул, перебирается на кресло, сжимается, точно комок, визгливо хохочет, повторяет одни и те же слова, как скороговорку:

– Сталевар варит сталь, и сталь в танке станет деталью!..

Наконец парня окружают. Засовывая левую руку в карман, правой он чертит папкой в воздухе непонятные фигуры, дурашливо декламирует:

– Пистолет! Где он? А? Я – коммунист… Украл из партии шестьсот рублей!

Парня ловят. Держат крепко два санитара, он дёргается, мотая головой, цедит невразумительные слова сквозь сжатые зубы. Мне кажется, что сейчас из него выскочит демон и загрызёт окружающих – настолько страшно искривилось бледное лицо. Падают его очки на ковёр, кто-то случайно наступает на них и раздавливает. Другие санитары заслоняют обзор своими массивными спинами. После укола старшего врача Федя словно теряется, впадая в забытьё. Бормочущего парня относят на койку и укрывают.

Заснуть я не могу. Ворочаюсь без сна, одолевают разные мысли:

– Что с ним? Как Фёдор стал таким? Ведь он здесь не проходит обследование от военкомата, как я.

Не могут спать и другие.

Просыпается Федя к обеду. Лежит молча, раскрывшись наполовину, глядит в потолок, не моргая. Максим, занося обед в палату, кратко здоровается с ним, удивлённо спрашивает:

– Помнишь, что делал вчера и меня втянул?.. Часто у тебя такое? Ты ничего не объелся?

Фёдор качает головой, но, кажется, не слышит голоса Максима. Он по-прежнему молчит, находясь в параллельном мире. Его волосы, скатанные и лоснящиеся, походят на валенок. Вот он рассеянно смотрит на пол, шевелит губами, и вдруг его пустой и страдальческий взгляд проясняется. Теперь он одухотворён. Парень будто замечает на бледно-зелёной краске пола нечто удивительное. Вскакивает Федя с кровати, словно с помощью невидимого, но сильного помощника. Дышит часто и полной грудью.

– Что такое? – проговариваю я ошеломлённо.

– А-а? – не понимая, спрашивает он громко, сжав руки в кулаки. – Который час? Где мои очки?

Он ищет на тумбочке, выдвигает ящик, копается руками. Не дожидаясь ответа, быстро идёт в коридор. Слышен его бодрый голос – он здоровается. Возвращается в палату с бабушкой. Маленькой худой старушкой в пёстрой косынке. Неустанно лепеча, она стелет на тумбочку салфетку, торопливо выкладывает содержимое пакета.

– Исхудал совсем, Федюня! – она ласково гладит внука по голове. – Еле допросилась, чтобы пропустили в палату к внуку! Ты кушай, кушай. Наблюдая, как он уплетает бутерброды с варёной колбасой, бабушка радуется, влажнеют её глаза. В палате пахнет свежей колбасой и горячим чаем.

– Давненько не ел колбасу, – думаю я, невольно облизывая губы.

– Мои соратники: Ванька и Максим, – говорит он, хмурясь от удовольствия.

– Добрый день, – слегка улыбаюсь я.

– Угу, – кивает Максим.

– Бутербродов хватит на всех, – предлагает бабушка своим тихим голосом.

Она остаётся с Федей недолго. Улыбаясь, тепло рассказывает про кошку и кота, скучающих по внуку. Вяло едят и мало бегают друг за дружкой.

– Чёрная – Мотька, бывает, вытягивает шею да мяучит протяжно, – говорит она жалостно. – Скучает и Филя. Ляжет возле меня и смотрит, и смотрит в окно.

Докладывает бабушка о телефонных звонках на неделе.

– Звонила Настя, твоя подруга, спрашивала, когда ты вернёшься. Я не знаю. Небось, скучает тоже. Духов-то вызывать с кем-то надо?!

Быстро говорит она про всякие мелочи, приходящие на ум без всякой причины. Как ходит в магазин, что покупает и кого встречает.

После ухода бабушки Федя снова не отходит от меня ни на шаг, всё время разговаривает и с Максимом. Рассказывает, что занимается спиритизмом. На специальной доске он с подругой, внештатным корреспондентом одной газеты, дома вызывают духов. Однажды вызвал Федя дух его матери, умершей при родах. Упоминая маму, он не сдерживает слёзы. Шмыгает и моргает быстро-быстро, словно попадает соринка. Губы его надуваются, краснеют, он сжимает их плотно.

– Я видел маму только на фотографиях, их осталось немного… Видел и на памятнике… Станет грустно, пойду на кладбище, посмотрю и ухожу.

Я хотел было спросить про его отца. Но он словно читает мысли, отвечает:

– Папу я видел во сне… Как здорово, что он живой и ему хорошо! Живёт далеко.

На миг мне чудится, будто Фёдор прозревает, выздоравливает. Становится совершенно здоровым человеком. Память и страдание пробуждают в нём здравомыслие. Взирает он мутным от слёз взглядом и втягивает воздух рывками.

Проходит некоторое время, и Федя снова говорит без остановки.

– Мертва литература, а солдат сколько погибло на войне! Нет роста. Сколько выпускается журналов? Надоело мне воевать. Четыре-пять и те – нерегулярно, – мысли его словно перемешиваются время от времени. – Есть сигнал из Марса, есть! – он произносит вдохновенно. – Я знаю, знаю, что делать! – упивается своей идеей и ждёт лишь момента, когда сможет приступить к её исполнению. – Слушайте, слушайте, – зовёт Максима и меня. Выдерживая паузу, парень оживлённо продолжает:

– Есть сталь и в танке она станет деталью! – крутя перед нами листом с нарисованным танком, он улыбается так, точно обладает знанием того, что недоступно обыкновенным людям.

Бодрыми, но непонятными речами Федя будто отгоняет грусть. Это было помешательство, всецело поглотившее парня. Бедного поэта, которого не признают и даже проклинают. Больной человек находится в поиске удивительной и важной для него мысли, живёт в ожидании ответа свыше. Несчастный. Всё что я мог делать – смотреть на него понимающим взглядом и кивать. И Максим, понимая, слушает скучающе.

– Ещё раз, и… ПОБЕДА! Я чувствую это! – произносит он, подняв указательный палец. – Не бойтесь! Особенно, ты – Больной! – предупреждает он меня, посерьёзнев.

Меня Федя часто называет «Больным», Максима – «Незрячим». Как-то мальчишка рассматривал рисунки, которые Федя раскрашивал фломастерами и спросил:

– Что это?

Тот, криво улыбнувшись, ответил с укором:

– Рисунки, не видишь что ли?!

Есть в палате и «Глухонемой» – Валера. Фёдор называет его так не потому что тот действительно глухой и немой, а из-за того, что Валера не разговаривает с ним, не слушает и не отвечает. Так же существует Генка «Крокодил», весёлый лысый старик в тёмно-зелёной футболке без рукавов, вечно хохочущий над своими шутками эйфорично.

Два дня остаётся мне томиться на обследовании. Я ухожу на простую диагностику, но Фёдор прощается с тоской, хлопая меня по плечу.

– Ты станешь зомби! – говорит он серьёзно. – На голову тебе наденут присоски и высосут мозг. Будешь зомби, Больной!

Проходит обыкновенная процедура по исследованию мозговых импульсов. На вопрос «что будет», медсестра отвечает, мол, независимо от результатов я не должен переживать. Не беда, что не смогу носить оружие, работать на правоохранительные органы, служить в пожарной охране или на подводной лодке. Признаться, не сильно мне и хочется получить всё перечисленное, но в зеркало и вправду оказывается жутко смотреть на то, как она прицепляет присоски к моей голове, намоченной холодным пахучим раствором. Перед началом исследования она даёт крохотную белую таблетку. Выпив её, чувствую появляющийся в груди жар и слабость, медленно охватывающую тело. Пульсируя, надуваются вены на висках. Мне кажется, что вот-вот провалюсь в сон, но этого не происходит.

Встретив меня, Федя печально улыбается. Поглядев почти вплотную своими прищуренными глазами, он радостно решает, что зомби я не стал и можно продолжать общаться. Он сообщает, что его очки нашлись, хранятся в сейфе главного врача. Скоро их вернут.

С приближением сумерек Фёдор делается тревожным. В два раза чаще он выходит покурить, зовёт меня и Максима. С горячностью говорит о том, что завтра станет другим человеком. Он уверяет, что литература изменится благодаря ему в лучшую сторону.

– Сигнал будет получен сегодня ночью! – предупреждает он озадачено. – Не вздумайте проспать! Проспите – ничего не поймёте. Больной и Незрячий!

На Максима Федя почти не действует. Мальчишка слушает его рассеянно, слегка улыбаясь. Я не хочу воспринимать Фёдора серьёзно, но его бредовые идеи и непонятные речи чётко запечатлеваются в моей голове. Кажется, что бред парня проникает сквозь стенки черепа и пропитывает моё сознание, находя в нём слабое место. Настолько он влияет на меня, что когда я засыпаю, снится сон, что я и Федя тяжело пробираемся через окаменевшие деревья, сплетённые длинными плетями серых ветвей. Их здесь великое множество. Перед моими глазами высвечивается карта каменного леса. Я знаю, с какой стороны выход из леса, но добраться к нему невозможно. Голова моя болит во сне, Федя, поворачиваясь, следит, чтобы я не отставал. Он поясняет шепчущим голосом:

– Сталь в танке станет деталью, помни… Больной!

Я просыпаюсь от крика, доносящегося из коридора. Голова моя тяжёлая, словно с бодуна, продолжает болеть. У меня горячий лоб, температура. Максим выходит в коридор, просыпаются и другие пациенты. Теперь Федя прячется за диван. Размахивая папкой, он зло выдавливает из себя:

– Оставьте в покое! Иди прочь! Найдите балкон!

Я пристально смотрю на сумасшествие друга; им овладевает бес. Пропадает мой сон, остальные не отводят взглядов. Санитары и дежурный врач просят не выходить из палат. Одни не слушают и по обыкновению отправляются на прогулку, другие закрывают двери и не покидают палат. Фёдору обещают найти балкон. Но поймав, снова делают укол.

– Невыносимо уже, – бормочет дежурный врач. Она дрожит, видно, что ей не часто приходится усмирять шизофреников. – Переведём его. Завтра назначу осмотр.

Засыпаю я через долгое время. Снова снится сон: мы с Федей пробираемся сквозь окаменевшую чащу.

– Сталь в танке станет деталью, – повторяет он с лёгкостью в голосе, и я спокоен, верю, что он знает, как выбраться из леса. – Нас ждут. И давно!

На следующий день Федя звонит бабушке по мобильному телефону – сложенным ладоням. Он выглядит невероятно возбуждённым. Крепко звучит его голос, стоит он прямо, как струна. Просит бабушку сосчитать скопленные деньги, откладывающиеся в копилку с его инвалидности.

– Восемь, больше? – спрашивает он запальчиво. – Через месяц пойдёт!

Скоро я выписываюсь, жду этого момента с нетерпением.

– Больной! Больной! Будет в нашем городе новый журнал! – объявляет он радостно, глядя на меня, гордо задрав подбородок. Огнём горят его расширенные глаза, брови подняты высоко. Наконец, он роется в тумбочке, достаёт глянцевый журнал и кружку, затем подходит к зеркалу. Открывая журнал на рекламе бритвенного станка, вырывает страницу и складывает её пополам, сминает. Набрав воду в стакан, пародирует звук электробритвы и водит смятым листком по подбородку и щекам. Пациенты будто заражаются от него: Генка «Крокодил» начинает разговаривать с каким-то своим агентом по рации – подушке. «Глухонемой», прикладывая к уху полотенце, шевелит губами.

– Только мне нужна станция!.. И одежду постирать. Ещё… – смотрит Федя в зеркало, щурясь, словно от яркого света. Машет рукой, привлекая моё внимание. – Мне звонит карлик… Как я узнаю, что он – карлик?

Действительно, как можно узнать по телефону, какого человек роста, если не спросить?

– Голос не тонкий, но и не… ммм, – думает Фёдор, рассматривая свои заросшие многодневной щетиной щёки в зеркало. – В общем: карлик, звонит, да!

Меня просят в кабинет психотерапевта. Анна Георгиевна, милая женщина в белом халате, разговаривает спокойно. Оттого общаться с ней приятно. Сначала предлагает побеседовать о моём друге.

– Как вы относитесь к Фёдору? – спрашивает она. – Испытываете жалость? Не торопитесь с ответом. Подумайте.

Я пожимаю плечами, думаю почему-то в смятении. После недолгой паузы отвечаю с надеждой:

– Верю, что Федя внутри неплохой человек.

Кивая, она достаёт для меня листок и ручку. Даёт тест с огромным количеством вопросов, а сама выходит.

***

Сегодня мне на работу позже. Воспоминания о знакомстве с Фёдором действуют на меня – обычно я не читаю самиздатовские журналы и люблю модные толстые и глянцевые, но этот, в серо-жёлтой скупой обложке с непонятным рисунком, решаю почитать. Становится интересно, что там происходит на планете Фёдора. Какие там проблемы? Прочитываю первый небольшой рассказ, затем перехожу на вторые два, перепрыгиваю на поэму. Ограбили магазин, кто-то умер от нищеты, стоят молодые красивые девчонки вдоль дороги, торгуют своим телом, упал нетрезвый бомж и решил отоспаться прямо на снегу… Он был человеком интеллигентным, мечтал занять должность в городском совете, но ничего не вышло.

– Чушь какая-то, – решаю я, отложив журнал. – У нас планета совсем другая. Нибиру… Где живут существа разумные, и всё у нас в порядке.

Собрав портфель, я выхожу из дома, не торопясь. На остановке, прямо на скамейке спит человек, одетый в бурые лохмотья. Он зарос седеющими волосами так, что толком не видно его лица. Синеют лишь круги под сморщенными глазами, и выходит белый пар из красного носа. Школьники, мальчишки и девчонки, шумные и хохочущие беззаботно, просят прохожего, чтобы тот купил сигарет в табачном киоске. Тот соглашается. С иронией поглядывая на «отдыхающего» на скамейке, они курят. Подходит Газель. Побросав бычки, готовятся протискиваться внутрь.

В маршрутку я забираюсь с трудом – на остановке давка. Из-за гололёда, транспорта выходит сегодня немного. Индивидуальные предприниматели предпочитают отсидеться в неблагоприятных условиях. Сердитый, с отдавленными боками, я сижу возле окна. Возле меня девушка слушает с отсутствующим видом новости по мобильному телефону. Из глубины маленького динамика слышатся бодрые голоса ведущих, которые советуют не ехать то по одной дороге, то по другой. Авария там и здесь, поэтому движение тормозится.

– Чёрт возьми! – думаю я рассержено. – И на нашей планете те же самые проблемы. Надо будет поговорить с Фёдором. Давненько не слышал его.

Становится грустно и щемит в груди – ведь у него никого кроме бабушки и бредовых идей.

Возвращаюсь домой я поздно. Устаю и хочу спать. Но вдруг вспоминаю, что хотел позвонить Фёдору. Его номера у меня нет, звоню Пашке. Он такой же странный и немного не в себе, прямо как Федька. Телефон у него должен быть. И правду есть!

Оказывается Федя из литературного объединения, и «завихрения» происходят у него часто. Паша говорит, что скоро напечатается у Фёдора в «ЗДРАВОМ РАЗУМЕ», у поэта, иногда теряющем рассудок. После того, как Фёдора не признают на литературных семинарах и советуют не писать вообще, он сходит с ума. И теперь, когда «съезжает с катушек», то прямиком отправляется «На Первую…» Но, узнаю я позже, Федя и сам радуется, попадая в отделение «инопланетян». В третий раз он получает назначение на отдых. Только тут с ним связываются жители Марса…

Звоню я Фёдору. Сердце моё бьётся. Весь в ожидании голоса старого друга.

– А-а? – приятель раздражённо спрашивает в трубку. – Не видите, что занят?

– Федька, это я – Ванька! – я едва ли не кричу от радости.

– Ванька, – повторяет он, словно во сне и по-прежнему недовольно. – Кто спрашивает ещё раз?

– Больной!

– Больной! – повторяет Федя оживлённо и теперь радуясь. – Ты где? А-а, помню! Далеко не уходи! Сейчас пришлю за тобой танк! Летающий, ты ведь на другой планете, Больной!

– Рад тебя слышать! – искренно говорю я, в груди всё будто переворачивается.

– Конец связи! – бросает Федя.

Друга я таки не дожидаюсь. Клонит в сон. Засыпаю. Снится Федька. В камуфлированной форме, в натёртых до блеска кирзовых сапогах, в прямоугольных очках в металлической оправе. Он летит на танке, уже очень близко. Пристально смотрит вниз. Его глаза, чёрные, большие, горит в них огонь.

– Залазь быстрей! – кричит он громко и серьёзно, скинув длинную лестницу. – Есть сталь. И в танке станет деталью!

Не знаю почему, но я радуюсь за друга и верю, что сталь действительно есть и ещё лучше, что она в танке!

Будит рано утром будильник. Звон его не кажется столь неприятным. Удивительно, но я высыпаюсь. В пальцах покалывает, наливаются силой мышцы, хочется идти на работу. Собираюсь и думаю про Фёдора и про… СТАЛЬ.