На смерть Владимира Бояринова / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Рубиновая нить боли толще любых канатов: когда боль эта – за своё отечество, свою малую родину, даже – былое, столь пропитанное многим, что трудно поверить в низвержение оного былого:

Ещё дымок над крышей вьётся

И переходит в облака –

А дом отцовский продаётся,

Как говорится, с молотка.

Ещё стоит цветок герани

На подоконникё моём,

Тропинка узкая до бани

Ещё не тронута быльём.

В. Бояринов благородно болел Русью: её облаками и тропками, волшебством тихого пейзажа, и чудовищным раздраем последних лет…

Цветок ли герани, тропинка ли, узко вьющаяся, становились символами родного, не затухающего в душе, дающего всё новые и новые созвучия…

Его стих был внешне прост: никаких словесных, филологических завихрений, мятущихся придаточных: всё спокойно: но сколь высока была нагрузка, внутреннее содержание этой внешней простоты!

Обо всём, что так легко давалось,

Обо всём, что быстро забывалось,

Вспомнилось осеннею порой –

Будто гуси-лебеди с испугом

Прокричали над потусклым лугом,

Над землёй, прозябшей и сырой.

Грусть вспыхивает осенними нотами…

Грусть, соответствующая положению дел в реальности, но и особая – от многого знания, которое даёт поэзия; оттого, что всякий подлинный поэт – своеобразный сейсмограф бытия.

Им и был В. Бояринов: воспринимая флюиды, испускаемые современностью, строя свой песенный лад на традиционной основе, идя от классических традиций, разрыв с которыми чреват.

…родная роса вспыхивает рубиново, и золотая бездна небес отражается в каждой волшебной капле.

Разворачиваются русские рассказы: повествовательный стих спокоен и строен, и «Странник» раскрывает своеобразие русского глубинного космоса: речью столь же ясной, сколь и возвышенной:

В недалёком, казалось, былом

Встретил странника я за селом.

С топором и пилою двуручной,

Со своею махрой неразлучной

Он едва ли не месяц подряд

Набивался ко мне на подряд.

Сговорились к весне наконец-то,

Показистее выбрали место,

И среди сосняка и рябин

Он не дом, а хоромы срубил.

Именно – метафизические хоромы мерцали за поэтическим действом В. Бояринова: даже… Китеж, казалось, проступал своими великолепными орнаментами: будто жар-птицы разроняли перья, а поэт обращает их в созвучия, переводит из визуального во внутренний лад.

Лад был присущ поэзии Бояринова: всё крепко, как строятся избы, всё гармонично, размерено.

Русский стоицизм.

На нашем берегу костров не разжигают.

На нашем берегу такая тишина!

Но пахнет по ночам осиновою гарью,

И даже ваша музыка слышна.

Поэт высоко поднимал стяг поэзии русской; и от словесного сада, разбитого им, исходит столько света, что и смерть как будто – условность.