Цена хлеба (автобиографическая повесть)

Глава 1. С чего всё начиналось

Поздно вечером в конце октября 1941 года в квартиру Франца постучались. Он оторвался от письменного стола и подошёл к двери:

– Кто там?

– Открой, Франц Корнеевич, свои.

Франц открыл дверь и впустил в квартиру двух мужчин, одетых в кожаные куртки с поднятыми воротниками. Это были его знакомые сослуживцы по работе, с которыми он проработал уже более трёх лет.

– Франц Корнеевич, плохие новости.

– Ну что ж, значит так Богу угодно… Да вы проходите.

Он пропустил мужчин в коридор квартиры.

– Да нет, мы не будем проходить. Дело важное и серьёзное. Мы здесь… Вы должны покинуть город в течение двух суток. Мы понимаем ваше положение, да и вы сами знаете уже о том, что вас всё равно выселят из города. Не стоит разбираться и искать справедливости. Мы уважаем вас и искренне сочувствуем, поэтому и пришли неофициально. Жена ваша русская, она может остаться, но вам надо уезжать. Если вы не исполните вот это предписание, последствия могут быть гораздо хуже. Просим вас хорошо подумать.

Франц взял в руки свёрнутый лист, быстро развернул его и пробежался глазами по тексту. По печати внизу текста и так всё было понятно.

– Ну, мы пошли. Подумайте…

Мужчины извинились за столь поздний визит и тихо вышли из квартиры.

Франц закрыл за ними дверь, вернулся в комнату и сел за стол. В голове моментально пронеслись десятки мыслей. Он обхватил голову руками, молча посидел минуту, а затем резко встал и вышел в другую комнату.

У маленькой детской кроватки сидела его любимая жена и укачивала трёхлетнюю дочку. Нежно похлопывая по кроватке одной рукой, она смотрела на него внимательными глазами. Франц тихо подошёл к ней и обнял за плечи.

– Настя, надо принимать решение…

В 1843 году из донских степей в село Чухур-Юрт Шемахинского уезда Бакинской губернии переселилось сразу несколько десятков казаков. В самом начале XX века в семье коренных дончаков, принявших молоканскую веру, Семёна Шевердяева и Евдокии Савельевой родилось четырнадцать детей, шестой из которых была Анастасия. Старшие дети Фёдор и Екатерина прожили всего по два-три года. В семье оставался старшим Николай, который рано «подался на заработки». Практически, Фёдор, Екатерина и Анастасия сами воспитывали своих восьмерых младших братишек и сестрёнок. Несмотря на многодетность, семья считалась зажиточной. Семён Иванович, глава семейства, всегда любил подчёркивать свое знатное казачье происхождение и, в свободное от работы время, ходил медленно и важно. Это был глубоко верующий, образованный и начитанный человек, прекрасный семьянин и хозяйственник, трудолюбивый и мастеровитый труженик, добрый, но строгий в отношении любой несправедливости и непослушания со стороны как жены и детей, так и родственников и подчинённых. К началу первой мировой войны Семён Иванович уже мог позволить себе приглашать наёмных рабочих до трёх-четырёх человек на период уборки урожая. Рабочие «столовались» в семье, только за отдельным столом. В хозяйстве уже имелось несколько лошадей и волов, домашняя птица, пара телег и несколько хозяйственных построек во дворе. Для Чухур-Юрта это было неудивительно, хотя среди сельчан проживали и менее зажиточные, и бедные крестьяне.

События Октябрьской революции и гражданской войны не обошли село стороной. Молокане, волей или неволей, были вовлечены в кровавые межнациональные распри 1918 – 1920 годов; большинство из них постигла участь раскулачивания и репрессий. Несколько раз многодетную семью Шевердяевых за то, что они прятали выращенное собственными руками зерно для пропитания двенадцати детей, ставили к стене сарая и «расстреливали» поверх голов. В один из очередных подобных «расстрелов» красноармейцы, среди которых особое рвение проявляли двое местных жителей, хорошо знающих трудолюбивую и верующую семью Шевердяевых, заставили встать к стене дома Семёна Ивановича, Евдокию Фёдоровну и пятерых их детей: Фёдора с Михаилом на руках, Екатерину и пятилетнюю Анастасию с новорожденной Марией на руках. Сделав несколько залпов из винтовок над головами, закричали: «Где остатки хлеба? Признавайся! Следующий залп на десять сантиметров ниже – кто меньше ростом тому повезёт!». Штукатурка, отбитая от стен пулями из винтовок, запорошила глаза и головы детей. От увиденного и услышанного из уст некогда бездельника и лодыря, а ныне красноармейца, Семён Иванович медленно присел возле стены дома, который выстроил своими руками, потерял сознание и… поседел за несколько минут. Зерна уже не было совсем, «раскулачники» вывезли полностью весь хлебный запас на год. Этот страшный час моральной пытки остался в душе Насти на всю жизнь – вот такой ценой теперь платили её родители за хлеб, выращенный своими руками.

После этих событий, в течение нескольких лет семья так и не смогла оправиться от стрессов и разгрома домашнего хозяйства, жила впроголодь до 1924 года. В 30-е годы многие сельчане стали переезжать в районный центр Шемаху, на стройки молодого города Сумгаита или в столицу Азербайджана Баку. Десять детей семьи Семёна и Евдокии Шевердяевых обзаводились семьями, большинство из них покинули Чухур-Юрт. В шестнадцатилетнем возрасте покинула село и Настя. Теперь она должна была зарабатывать деньги и хоть как-то помогать своим родителям. В Баку её познакомили с группой старших односельчан, также приехавших на заработки, и жизнь потекла совсем в другом русле…

Зажиточная семья Якоба Дюк, меннонита по вероисповеданию, проживала в поволжских землях с первой половины XIX века. Его предки, знатные голландские купцы и поставщики товаров российским придворным самого Петра Алексеевича, давно были связаны с Россией, но со временем все об этом забыли и почти никогда не вспоминали. Наступали совсем иные времена. Сын Якоба Корнелиус женился на Маргарете Петерс, и у них родилось десять детей, пятым из которых стал Франц. Мальчик рос тихим, спокойным и очень внимательным. Но это было и неудивительно – в семье царило спокойствие и взаимоуважение, любовь и почитание Бога. Старшие внимательно относились к младшим, а младшие никогда не перечили старшим. Вечерами они любили собираться всей семьёй вместе и играть на различных музыкальных инструментах. Родители сумели привить в каждом из своих детей любовь к чтению и книге, музыке и живописи, уважение к природе и всему живому. Доброта и широкий кругозор были характерной чертой каждого ребёнка. Не удивительно, что каждый из семерых детей, ставших на ноги, неплохо рисовал, умел мало-мальски играть на гитаре, мандолине или фисгармонии, довольно-таки хорошо знал литературу и разбирался в истории и культуре своего народа. Но все с детства были приучены и к труду: «не минуты без дела» стало негласным девизом всех братьев и сестёр.

Неудивительно, что ребята, не успев повзрослеть, с семнадцати лет улетали из дома. Совсем молодым попал в Баку и Франц. Здесь он удачно устроился на работу и прошёл курсы обучения специальности электрика. Сильный акцент в речи не помешал молодому человеку обзавестись друзьями и познакомиться с местной общиной христиан. Прилежность и немногословие, трудолюбие и сообразительность, спокойствие и выдержанность, прилежность и исполнительность позволили ему занять со временем хороший пост в системе энергообеспечения Закавказской магистрали, получить хорошую квартиру и обустроить свой холостятский быт.

Вот тогда-то они и познакомились – застенчивая невысокая Настя со стройным парнем, увенчанным пышным чубом и белоснежной улыбкой. Они встретились случайно – красивый, худощавый, уже городской молодой человек и скромная хрупкая деревенская девушка. Он немец, а она русская. Но их сразу объединило глубокое духовное христианское чувство. Родственники Франца отнеслись к предстоящему браку с настороженностью, но познакомившись с миловидной и покорной девушкой, все сомнения у них на национальной почве моментально исчезли. Точно так же произошло и с родственниками Насти. Молодые люди полюбили друг друга и телом, и душой. Этой духовной любви и чувствам они остались верны на всю оставшуюся жизнь.

Русская девушка смогла понять душу немецкого парня, а он – принять её русское происхождение. С рождением первенца их любовь переросла в нечто новое, в некое новое чувство, слившее две души в единое целое. Франц принимал людей не по национальной принадлежности, а по духовному внутреннему миру. Он с юности был убежден, что в любой национальности могут быть и плохие, и хорошие люди, но каждый из них в любых жизненных обстоятельствах должен оставаться человеком с большой буквы. Он не изменил своего отношения к русским и тогда, когда в конце ноября 1932 году в тюремных застенках умер его репрессированный двадцатидевятилетний старший брат Якоб; когда в 1938 году расстреляли его двадцатидевятилетнего младшего брата Петра, и даже тогда, когда попал под подозрение в «шпионаже» его любимый младший брат Абрам, учитель по образованию. Никто из них никогда и не мыслил об измене или шпионской деятельности: христианское вероисповедание просто не позволяло им идти против власти – обладая глубокой убеждённостью, что любая власть дана Богом, каждый из них был смирен перед «Богом посаженными». Но их национальность, как и сотен тысяч других мирных русских немцев, не давала покоя фанатам советской власти. Невзирая ни на что, Франц безумно любил свою Настю и просто не мыслил без неё свою жизнь. Его душа не очерствела, а наоборот ещё больше обогатилась той неведомой духовной силой, свойственной только глубоко верующим христианам. Он только стал более молчаливым и замкнутым и стремился выполнять свои служебные обязанности с особой тщательностью и прилежностью, чтобы не подать никакого повода властям сомневаться в его преданности к Родине. Франц уже знал и прекрасно понимал, что судьбы его братьев и сестёр как две капли воды похожи на тысячи других судеб русских немцев.

И сейчас, в трёхкомнатной городской квартире в центре Баку, которую помогала убирать служанка, приставленная к семье Франца и Насти согласно должности главы семьи, решение было принято мгновенно. Они вместе, и только вместе, смирясь с судьбой и не пытаясь искать справедливости, решили немедленно выполнить это беззаконное и страшное предписание – покинуть благоустроенную городскую квартиру и с трёхлетней дочкой на руках, прихватив с собой пять-шесть узлов самых необходимых вещей и документов, уехать за тысячи километров из центра Азербайджана в глухие и необжитые казахские степи…

Проведя остаток ночи в молитвах, они вышли из квартиры, когда на горизонте только зарождалась утренняя заря и Девичья башня, как бакинский одинокий сторожил, чёрным призраком указывала дорогу.

Как оказались на вокзале, они и не поняли. Время так быстро летело, что думать было некогда. Среди толпы снующих молчаливых людей-призраков угадать обречённых можно было легко по узлам и котомкам, собранным наспех. Хоть в этом они были не одиноки. Среди массы людей по перрону ещё блуждали несколько семей, высланных из города.

Два офицера помахали руками, и люди с узлами стали медленно собираться вокруг них. Всё происходило очень быстро, но тихо – без слёз и причитаний, без криков отчаяния и паники, без скандалов и толкучек. Все понимали, что любое сопротивление повлечёт только отрицательную реакцию. Стадное чувство… Страшное и осознанное стадное чувство безысходности и обречённости…

Забитая людьми теплушка старого вагона не позволяла даже пошевельнуться. Люди сидели на деревянных лавках-сидениях, тесно прижавшись друг к другу. Сидели молча, опустив головы. Только изредка слышался детский плач и приглушённые женские голоса, успокаивающие своих детей. Настя опустила голову на плечо Франца и не выпускала дочку из рук. Слёз на глазах не было. За одну ночь они научились скрывать свои эмоции. За одну ночь они из жизнерадостных молодых людей превратились в замкнутых молчаливых родителей малолетнего ребенка, будущим которого и были заняты их мысли.

Ребенка пеленали на коленях. На коротких остановках Франц как-то умудрялся достать кипятка, и они бережно делили краюшку хлеба пополам, а затем половинку своей условной нормы каждый отдавал своей любимой трёхлетней дочурке. Паровоз мчался в неведомую даль, обдавая обречённых гарью и копотью из дымящейся трубы. Иногда он останавливался на небольших полустанках и по несколько часов ожидал, когда машинисты заправят состав водой, углём и дровами. В эти часы люди высыпали из деревянных теплушек и молчаливой толпой разминали ноги на импровизированных платформах полустанков. Кто-то менялся захваченными с собой дорогими вещичками на продукты, кто-то умудрялся помыться сам и быстро помыть своих детей у железнодорожных водяных колонок. А затем, по зову пронзительного гудка, вновь забивали состав. Так же тихо и молча, быстро и без паники…

Спустя почти две недели пути состав остановился у перрона небольшой станции Тобол. Трое военных прошли по вагонам и по списку приказали выйти из состава более тридцати немецким семьям, сосланным из разных уголков Кавказа в эту малообжитую казахстанскую степь.

Через пару часов на попутной подводе, запряжённой старой лошадёнкой, Франц с Настей, уложив аккуратно свои узлы и пристроившись радом с погонщиком, уже медленно ехали по бескрайней степи в невиданную даль, прижимая бережно к груди живой свёрток. Телега скрипела и утопала в жидкой осенней дорожной грязи. Что там – впереди?!

Глава 2. Первые испытания

Низкая плотность населения на плодородных землях Притоболья, чистые воды и здоровый воздух привлекли в эти места после заманчивого указа Екатерины II сотни переселенцев из Центральной России и других мест Российской империи. Ехали сюда «за счастьем» украинцы и немцы, русские и калмыки. Уже в 1881 году в Кустанайском уезде Казахстана обосновалось свыше 1200 переселенцев. Массовое переселение крестьян именно в Притоболье началось в 1900 году и продолжалось в течение десяти лет. Именно в эти годы из заимок первых переселенцев на берегах рек Аят и Тобол вырастают переселенческие посёлки Асенкритовка, Викторовка, Павловка, Варваринка, Аятское, Оренбургское, Ново-Ильиновка, Валерьяновка, Нелюбинка, Екатериновка и другие. Образованная в 1904 году Валерьяновская волость объединила более десяти переселенческих посёлков: Валерьяновский, Карасорский, Степной, Прохоровский, Лысаковский, Аксуатский, Придорожный, Даниловский, Екатериновский, Новоильиновский, Козырёвский.

Село Новоильиновка образовалось в начале 1903 года на берегах реки Тобол. До этого здесь жили только «ссыльные люди» и несколько семей кочевых казахов. Поселение из нескольких юрт и временных шалашей не носило пока никакого названия. В числе первых переселенцев в основном были украинцы, русские и несколько немецких семей, которые выстроили себе временные камышовые шалаши. Одним из первых был Илья Иновенко, выстроивший себе первый саманный дом у красивого оврага. По его имени поселение стали называть Ильиновкой. К осени появилось около десятка землянок, почти наполовину врытых в землю. Через овраг смастерили временные кладки – узенький деревянный мостик и, подчеркнув новое название, переселенцы переименовали своё село в Ново-Ильиновку. К весне следующего года здесь поселились русская семья Ефтея Николаевича Кочева и украинца Емельяна Семёновича Степаненко, а село официально вошло в состав Валерьяновской волости.

Переселенцы обживали новые места, укрепляли свои временные жилища, возводя рядом с ними саманные хаты и отбеливая их белой известью. Постепенно развивались скотоводство и животноводство. В 1925 году село стало центром новой укрупнённой Викторовской волости. Первая сельскохозяйственная артель на территории села организовывается в 1929 году под названием «Новая жизнь». Наступали сложные переломные времена. Зажиточные крестьяне не смогли мириться с новым порядком и некоторые из них покидали насиженные места в поисках «нового счастья». Но время было уже не остановить. Через год артель насчитывала уже 12 коров, 40 лошадей, несколько плугов и 200 десятин пашни. В 1932 году в селе Новоильиновке на базе сельхозартели организовывается один из первых в Притоболье колхоз «Новая жизнь».

Село теперь уже состояло из двух улиц, протянувшихся почти на километр, и двух отдельных переулков почти у самого берега реки. В 1937 году, с переименованием колхоза в «Заря коммунизма», его правление возглавил Петренко Артём Анисимович. К началу войны молодой, энергичный и жёсткий председатель сумел сплотить вокруг себя группу преданных единомышленников и вывести колхоз в число ведущих во всей Кустанайской области.

Именно в это село и прибыли поздно ночью в конце октября 1941 года Франц Корнеевич и Анастасия Семёновна с трёхлетней дочкой на руках. Владелец подводы оказался добрым человеком и предложил приезжим переночевать в своём доме. Они разговорились до полуночи, а утром, войдя в тяжёлое положение гостей, хозяин дома предложил им пожить у него пару месяцев, пока приезжие не найдут себе постоянного жилья. И это было неудивительно, что русская семья предоставила немецкой семье кров над головой – война сравняла всех. И пусть фронт проходил далеко от этих мест, отблески страшных последствий войны доносились и до этих отдалённых мест: изредка то в одну, то в другую землянку приходили похоронки.

Франц, после постановки на учёт, начал искать работу. Он сразу отправился в правление колхоза, но к нему там отнеслись вначале с осторожностью и даже с каким-то пренебрежением. Спустя неделю, изучив документы приезжих, Францу предложили временную работу на ферме. Сюда же пришла и Анастасия. Её сельчане тоже вначале встретили холодно. Одни не могли понять, как эта красивая русская женщина могла выйти замуж за немца, другие завидовали ей, что она «отхватила» такого спокойного и работящего мужа. Да и немецкие переселенцы, проживающие в селе уже два десятка лет, тоже недоумевали, как Франц мог жениться на русской, совершенно не знающей немецкий язык и немецкую национальную культуру. Но прошло всего полгода, как все соседи убедились в человеческих качествах этих двух любящих друг друга людей. Сомнения незаметно сами исчезли: жёны немцев запросто общались с Настей, а русские и украинские колхозники приняли Франца «за своего», оценив в нём человечность и уравновешенность, трудолюбие и прилежность. Сельчан вначале поразил, а потом и подкупил совершенно трезвый образ жизни и отсутствие злословия в новой семье, а мужики со временем просто перестали приставать к Францу с предложениями «выпить за компанию».

Так и начали свою жизнь Франц с Настей в Ново-Ильиновке. Через год у них родился ещё один ребёнок, но умер в младенчестве. В холодное зимнее время Насте приходилось работать на овчарне, порой оставаясь на ночь в качестве сторожа прямо в сарае, закрытом старенькими деревянными воротами. В тридцатиградусные морозы, в снежную метель или пургу было особенно страшно оставаться одной, прислушиваясь к вою голодных волков. Зимы в ту пору свирепствовали снегопадами и буранами. Настя обустроила в яслях своеобразную колыбель для ребёнка, а сама, закутавшись в старенький тулуп, совершала тяжёлые и изнурительные обходы вокруг саманного здания, местами почти до крыши занесённого снегом. Глубокой ночью, пристроившись около яслей для корма возле примитивной детской колыбельки, Настя с ужасом слушала вой гиен, похожий то ли на детский плач, то ли на истерический смех. Неописуемый страх и за своего ребёнка, и за жизнь каждой овцы в овчарне, сковывал движения, мешал заснуть хоть на полчасика. А утром, под завывание пурги и метели, спешила домой, чтобы приготовить еду для любимого мужа.

В декабре 1942 года у Франца и Насти родился сын. Назвали его Геннадием. Слабенький малыш прожил всего лишь до мая 1945 года – радостную весть о Победе семья встречала в горе.

Артём Анисимович, председатель колхоза, больше трёх лет пренебрежительно относился к «полурусской», как он иногда оскорбительно называл Настю и давал ей в колхозе самую грязную работу. Но женское мужество, духовная сила и чувство самосохранения не позволяло ей отчаяться.

– Лёгкого хлеба не бывает, – успокаивала она себя и своего мужа. – Видно так угодно Богу, чтобы мы прошли и через это испытание. Пройдёт время, и поймёт Артем Анисимович, что был неправ.

За это время Францу и Насте удалось подыскать небольшую однокомнатную землянку, почти наполовину вросшую в землю. Здесь, на земляном полу постепенно росла их старшая дочь. В этой землянке долгими зимними вечерами при свете лучины делили они поровну хлеб и соль, заработанный непосильным трудом в колхозе. Вместо зарплаты им предоставлялся продуктовый паёк, хватавший только лишь на выживание.

Так незаметно пролетели грозные военные годы. В июне 1947 года в семье родился ещё один сын, нянькой которого с первых дней его жизни стала старшая сестра. Сомнений в выборе имени малышу не было – его назвали в честь сына-первенца Геннадием. К деревянному потолку Франц прикрепил крюк и на него повесил детскую люльку – качалку. Маленькой Лене некогда было играть в куклы, да и не было их в бедной семье. Девчонка мастерила из лоскутов тряпок свёртки и представляла, что это куколки. Вот так с самодельными куколками и росли сестрёнка и братишка. Именно она и приучила младшего брата ценить хлебные крошки и никогда ими не разбрасываться.

– Если все крошки со стола собрать, то получится маленький кусочек хлеба. Этот кусочек самый вкусный, вот попробуй, – учила она братишку.

К этому времени Францу с Настей морально стало жить в селе гораздо легче. У них появились новые друзья – такие же русские немцы, сосланные в казахские степи по тем же причинам, что и они. Например, старый фельдшер Адольф Лай – наполовину немец, наполовину русский. Его дочь, Нина Адольфовна, на протяжении двадцати лет оставалась единственным на всё село фельдшером, совмещая в одном лице все медицинские специальности. Да и среди сельских старожилов появились сочувствующие, которые с удовольствием общались с бакинцами. В колхозе так же, как и прежде, вместо заработка насчитывались пресловутые трудодни вместо зарплаты. Франц приглянулся колхозному начальству, и ему предложили постоянную работу электриком, обслуживающим три ближайших села.

Но семье недолго довелось быть вместе. Вместе с некоторыми другими русскими немцами Франца забрали в трудовую армию, о которой в селе толком никто ничего не слышал. Самые близкие объяснили, что это каторжный труд в лесах Зауралья и Сибири за колючей проволокой. Но и эти испытания не сломили Франца с Настей. Она каким-то образом умудрялась пересылать мужу чеснок – главное лекарство от цинги, работать и воспитывать детей.

Время летит быстро. Спустя два года Франц вернулся в село с подорванным здоровьем и язвой желудка. От красивых некогда ровных белых зубов осталось всего несколько пожелтевших шатающихся зубов. Пышная шевелюра исчезла и появилась лысина. Но надо было жить, зарабатывать на жизнь и кормить уже четверых своих детей: в ноябре 1949 года родился ещё один сын – Николай, а в марте 1952 года следующий сын – Пётр.

Как ни странно, но теперь Артём Анисимович встретил Франца Корнеевича приветливо и признался ему, что ждал его возвращения с нетерпением. К историческому 1953 году, году смерти Иосифа Сталина, Артём Петренко сумел вывести колхоз в передовики. Теперь он славился уже не только животноводством, но и своими зерновыми культурами: колхоз «Заря коммунизма» собирал лучшие не только в районе, но и во всей Кустанайской области урожаи зерна. Франц Корнеевич вновь вернулся на должность сельского электрика и уговорил Настю бросить работу в колхозе и уделить больше внимания воспитанию детей.

Дети росли дружными и весёлыми ребятами. Трое мальчишек успевали помочь своей старшей сестрёнке по дому и играть с соседскими ребятишками вокруг дома. Лена особенно любила Маленького Колю и старалась ни на минуту не оставлять его без присмотра. Но случилось ужасное – в праздничное первомайское утро 1954 года ребята выбежали на улицу и спустя полчаса вбежали со страшной новостью – маленького Колю сбила машина. Любимец семьи, пятилетний малыш тихо умер на руках беременной Насти. Казалось бы, человеческое сердце не должно выдержать – два горя в семье именно в праздничные майские дни. Но истинная вера в Христа помогла Францу и Насте и здесь выстоять и принять Господнее испытание без единой слезинки. Молча, мужественно, со слезами в душе, без крика и причитаний… Христианская вера помогла перенести и это горе. А в конце июля этого же года в семье родился последний – седьмой ребёнок, и снова – сын. Проблем с выбором имени опять не возникло, последнему сыну автоматически перешло имя недавно умершего старшего брата.

Наступало совсем другое время. Шестнадцатилетняя старшая сестра, семилетний и двухлетний старшие братья уже строже и ответственней относились к воспитанию братишки, зато родители души не чаяли в малыше и, как казалось старшим детям, баловали ребёнка. И это не удивительно, ведь Францу уже было сорок девять лет, а Анастасии сорок один. «Майн либе пупе», – любил повторять счастливый отец, что означало «моя любимая кукла», не замечая, что этим самым возбуждал некую зависть у старших детей.

1956 год для семьи стал счастливым – им наконец удалось собрать деньжат и купить новый саманный дом на первой улице, расположенной в двухстах метрах от реки Тобол. Переезд из разваливающейся землянки в саманный дом с тремя небольшими комнатами, маленьким коридором и сараем под одной крышей было невиданным счастьем для всех членов семьи.

Двухлетнему Кольке врезался в память этот счастливый день в жизни семьи. Большая арба, запряжённая волом, была перегружена домашней утварью, а впереди, прижавшись к отцу, сидел любопытный малыш и огромными глазищами открывал для себя новый загадочный мир. Вдруг, на очередной кочке, арба пошатнулась и с неё упала крышка от кастрюли. Заднее колесо арбы, не замедляя хода, медленно переехало крышку. Колька почему-то запомнил именно этот момент. Почему? Трудно понять мысли и память двухлетнего ребёнка.

О, теперь жизнь всей дружной семьи изменилась коренным образом. Нет, родителям не стало легче в бытовом плане – в новом доме необходима была уборка и мелкий ремонт, притом, что Франц, единственный электрик на селе, почти круглые сутки проводил на работе, обеспечивая целый колхоз бесперебойным освещением. А вот у ребят начиналась новая счастливая, хоть и тяжелая подростковая жизнь.

Глава 3. Детские впечатления

Колька рос шустрым и подвижным мальчишкой. Он не мог усидеть на месте и пяти минут и постоянно искал себе новые занятия. Со своим старшим братом, который всего лишь на два года был старше его, они жили очень дружно. Теперь у них была своя комната с отдельным столом и своей кроватью! О таком когда-то старшие брат и сестра даже мечтать не смели. Укладываясь по ночам в кровать с Петей, своим старшим братом, Колька высматривал в деревянном потолке замысловатые узоры и придумывал небывалые фантастические истории. А утром первым бросался за обеденный стол или без спроса хватал кусок хлеба со стола, получая от старших хороший подзатыльник. Не понимая, почему нельзя брать без спроса хлеб, он начинал тихонько ныть, за что вновь получал от Пети новый подзатыльник.

Весной, летом и ранней осенью Колька больше проводил времени на улице, придумывая себе различные игры, или частенько бегал к соседям – ровесникам, где часами проводил время в играх и развлечениях. Порой, заигравшись, он забывал даже про обед. Вечером уставший мальчишка, поужинав наспех перед сном, засыпал моментально. А вот в долгие зимние вечера, после приготовления уроков, братишки усаживались за стол и принимались играть в самые невероятные настольные игры.

Настольные игры двум ребятам заменили пластилин и всевозможные мелкие вещички отца-электрика. Из пластилина они лепили человечков и устраивали вечерами военные настольные сражения. Естественно, старший брат всегда побеждал, а младшему доставалась в итоге или оплеуха, или временное разочарование. Родители стремились двух мальчиков даже одевать одинаково, а некоторые старики в селе их считали близнецами. В отличие от младшего брата Петя рос серьезным, аккуратным и сосредоточенным мальчиком, с раннего возраста увлёкшимся чтением книг. Он мог просидеть за книгой или журналом до самого позднего вечера, не прикоснувшись ни к обеду, ни к ужину. Взрослея, мальчики вечерами крутили ручку настройки волн старенькой радиолы «Урал», восторгались вместе со всей страной первому полёту Юрия Гагарина в космос или слушали любимую пластинку Робертино Лоретти.

Дети любили своих родителей. По иронии судьбы они обращались к отцу на «ты», а к матери – на «вы». Только спустя много лет они поняли, что отец таким своеобразным образом прививал в детях любовь к матери и уважение к женщине, подчёркивая тем самым свою безмерную любовь к своей жене. Вечерами младшие дети вели с родителями задушевные разговоры и потихоньку узнавали о несправедливости в отношении к собственным родителям и о тяжёлых судьбах их братьев и сестёр. Но эти разговоры на долгие годы оставались «семейной тайной». Отец не заставлял детей учить немецкий язык, понимая, что они больше времени проводят с матерью. Но они вместе убеждали своих детей, что знание иностранного языка обязательно пригодится им во взрослой жизни. Цену этих слов четверо детей оценили, спустя более двадцати лет, уже во взрослой своей жизни.

Родственники стремились, чем могли, поддержать семью Франца и Анастасии. Желанным гостинцем для всей семьи были частые посылки из Баку с айвой или яблоками, поэтому в доме всегда водилось айвовое варенье. Братья и сёстры Франца и Насти иногда посещали казахстанскую семью: желанными гостями для ребят были младшие братья и сёстры папы – дядя Абрам, тётя Лена и тётя Лиза, младшие сёстры мамы тётя Нюся, тётя Надя и тётя Груня. Николаю даже «повезло» – он родился именно в то время, когда в доме гостила тётя Груня. Для Пети с раннего детства любимым дядей стал дядя Абрам, прошедший все «круги ада» сталинских репрессий и оставшийся замечательным учителем, привившим мальчику не только любовь к истории, но и способность критического исторического анализа.

В пятилетнем возрасте Колька однажды спросил у отца:

– А почему в нашей молитве, которую мы произносим перед сном или перед завтраком, мы просим Бога «хлеб наш насущный даруй нам на сей день»? Ведь хлеб приносите вы с мамой, а причём тогда Бог или Христос?

– Глупенький, – ласково ответил отец. – Мы просим у Бога здоровья, чтобы оно позволило нам трудиться и зарабатывать на хлеб. Хлеб – это великая святыня, дарованная нам Богом за труды наши. Хлеб нельзя купить, его нельзя бросить – он святыня жизни нашей. Вся наша земная жизнь в хлебе. Ты поймёшь это спустя много-много лет, а пока просто усвой, что хлеб – это святыня, им надо дорожить, как своей жизнью.

Эти слова врезались в душу пятилетнего Кольки и остались в ней на всю жизнь. Но пока он не мог понять значения отцовских слов «хлеб нельзя купить». Отец работал электриком в колхозе, обслуживая три ближайших села. Он один рыл ямы под деревянные столбы и вкапывал их по всему селу, взбирался на них на железных «кошках» и прикреплял провода. Затем сам натягивал их до следующего столба, и всё повторялось заново. Несколько раз он пытался объяснить в правлении колхоза, что работать электриком и проводить освещение по трём сёлам одному человеку просто невозможно, но ему только обещали помощника, а время шло и шло. Первая бригада электриков появилась в Ново-Ильиновке только в 1963 году, за три года до выхода Франца Корнеевича на заслуженный отдых. Уходя из дома засветло и возвращаясь поздно вечером, он еле переступал порог и изнеможённый медленно опускался на старенький деревянный сундучок, стоящий около входа. Если Колька ещё не спал, он весело подбегал к любимому отцу и бросался ему на руки. Совершенно обессилевший отец нежно обнимал своего «пупе» и доставал из старенькой потрёпанной рабочей сумки маленький кусочек хлеба – остаток от своего дневного питательного рациона, ежедневно укладываемого в сумку преданной женой.

– А вот тебе и лисичкин хлеб. Я сегодня случайно встретил её, и она передала тебе вот этот маленький кусочек хлеба, – еле шевеля губами от усталости и с явным немецким акцентом, тихо произносил отец, протягивая маленький кусочек затвердевшего хлеба.

Иногда это был «хлеб от зайчика». Неважно, легенда оставалась одна и та же – при встрече с лисичкой или зайчиком они обязательно, мол, передавали кусочек хлеба именно ему – Кольке. «Лисичкин хлеб» был самым любимым лакомством для маленького мальчика.

– Теперь понятно, почему хлеб нельзя купить. Его надо заслужить, чтобы лисичка или зайчик подарила его тебе, – думал счастливый мальчуган. – Вот папа мой заслужил, он целый день трудился, поэтому-то ему лисичка и подарила эту хлебушку.

Святая наивность! Но «устами младенца глаголет истина» – истинную цену хлеба ещё никому, никогда и нигде не удалось установить.

В 1957 году председатель колхоза Артём Анисимович Петренко первый в Притоболье был удостоен высокой награды – звания Героя Социалистического Труда. Ему подарили новенькую «Победу», которая не давала покоя сельской детворе, да и многим взрослым. Шло активное освоение целинных казахстанских земель. В колхозе появились первые грузовые машины, а на сельском току вырастали огромные горы «живого золота» – первого целинного урожая. Колькина мать со старшей дочерью – сестрой ребят, вместе с десятками других женщин и мужиков, молодыми ребятами и девчатами целыми днями разгружали машины с зерном, а затем веяли пшеницу через веялки. Отец тоже участвовал в этой работе, но ему доставалась особенная роль – следить за исправностью электрических веялок и других механизмов. В выходные дни Колька со своими ровесниками тайком пробирался через щели в деревянных заборах тока и в тайне от сторожей беззаботно барахтался с мальчишками в грудах свеже-обмолоченной пшеницы.

Сотни тонн зерна, после тщательной переработки куда-то отвозили на машинах, но и на Новоильиновском току их оставалось не меньше. На период уборки приезжали и солдаты, помогающие сельчанам в уборке урожая. Кольке запомнился один случай из того безоблачного детства. Пара молоденьких солдат из группы военных, приехавших на летний сезон в село, познакомились с родителями и заходили иногда в гости. А озорной мальчишка только этого и ждал, начиная приставать к солдатам: «Подарите, пожалуйста, пилотку» или «А у вас нет ли лишнего солдатского ремня?». Молодые ребята забегали в гости пообедать и взглянуть лишний раз на красавицу Колькину сестру Елену. Но мальчонке до этого никакого не было дела, главное – лишний раз посидеть на солдатских коленях или хоть что-нибудь у них выклянчить.

Вот так незаметно детство переходило в младший подростковый возраст. Родители и старшая сестра всё так же работали в колхозе, а трое ребят проводили беззаботное детство. Правда, старший брат Геннадий очень рано ушёл из дома, поступив в Аманкарагайское училище, находившееся далеко от дома. По-прежнему колхозникам начисляли трудодни, и получить в конце осени пару мешков зерна удавалось далеко не каждой обыкновенной сельской семье. Но если это происходило, то в каждой счастливой семье царил праздник. Зерно отвозили на сельскую мельницу, расположенную за мостом на высоком берегу оврага в центре села и часами простаивали в очереди, чтобы смолоть пару небольших мешков бесценного зерна. Дело в том, что почти в каждой саманной новоильиновской избе стояли русские печи, в которых и украинцы, и русские, и немцы пекли свой собственный хлеб. В детской комнате у Кольки тоже стояла русская печь, за которой находилась небольшая лежанка. На ней свободно умещались двое или даже трое малышей. Он любил играть на лежанке печки сам или со старшим братом, особенно после праздников выпечки хлеба.

Печку топили, в основном, или дровами, или кизяком. Кизяк – это отлежавшиеся и испревшие за зиму отходы от домашнего скота. По весне всю эту смесь ребята со своими родителями месили и выделывали специальными формами ровные кирпичики. Высыхая, они превращались в незаменимое топливо. В сарае нового дома всегда жила одна или две коровы, десятка два кур, а иногда и гусей или уток. Так что кизяка на зиму всегда хватало. Так же поступали и многие соседи, в те времена это было обычным явлением, так как уголь приобрести было сложно. Так вот, в день выпечки в доме царила особенная атмосфера добра и ожидания чуда. Мать научилась печь домашний хлеб по русским рецептам, а пироги старалась выпекать по старым немецким.

Запах от свежеиспечённого хлеба стоял в доме несколько дней. Мать аккуратно складывала несколько буханок в определённое место, хорошо укрывала его полотенцами, и десятка буханок хватало всей семье больше, чем на месяц.

Но Колька помнил и другое время, когда родителям не доставалось колхозное зерно. И тогда наступали тяжёлые дни. За селом уже начинали строить завод железобетонных конструкций, и только там, в одном из вагончиков, два или три дня в неделю продавали чёрный хлеб. Пятилетние и шестилетние дети никак не могли понять, почему они, вместе со взрослыми, должны часами выстаивать в очередях за маленькой булочкой чёрного хлеба, привезённого издалека, когда на току хранились сотни тонн отборного зерна. Родители тихонько ворчали, приструнивая своих малолетних детей:

– Да ничего с тобой и не случится, постоишь пару часиков. Надо же Артёму Анисимовичу оправдать свою высокую награду.

Вот тогда-то он и стал замечать на лицах своих знакомых соседей, простоявших в очереди за одной единственной булочкой, потому что в одни руки давали только одну буханку хлеба, какую-то особенную злость и обиду. Вот именно тогда он и стал понимать, почему рядом со взрослыми целыми днями крутились их дети и лично оценил цену маленького чёрного кирпичика.

В 1959 году Артём Анисимович Петренко ушёл на заслуженный отдых, а через три года Кольке, по иронии судьбы, будет суждено в первом классе сесть за одну парту с его внучкой Женькой. Её мать, Валентина Анисимовна Петренко, работала учителем в школе, хорошо знала родителей Кольки и прекрасно относилась к ним. Дочка у неё родилась инвалидом. На селе бабки шептались, что это, мол, Бог наказал Артёма Анисимовича за его жестокое обращение с людьми в лихие военные годы и первые годы освоения целины. Колька этого не понимал. Он был хоть и ветреным, но добрым мальчишкой. Ему с раннего детства всех всегда было жалко: хоть кошечку, хоть воробышка, а особенно убогих стариков и беззащитных своих ровесников. Пока мальчишка ничего об этом не знал, потому в школу собирался только в сентябре. Однажды, в августе 1962 года, отец поручил ему отнести дяде Артёму какие-то бумаги, и Колька отправился к дому Петренко. Большой дом по новоильиновским меркам считался одним из самых богатых: облицованный выкрашенными досками и узорчатыми ставнями, он выгодно отличался от обыкновенных сельских землянок. Огромная застеклённая веранда с одной стороны открывала вход в дом, с другой – в большой фруктовый сад, обнесённый высоким деревянным забором. Сад сторожили несколько собак, и залезть в него было почти невозможно, да и никто из Колькиных ровесников не пытался этого сделать. Уж слишком побаивалась детвора дома Петренко со слов старших. Колька постучался в ворота, затем прошёл по веранде и увидел сидящего в кресле-качалке пожилого грузного человека. Мужчина поднял голову и попросил мальчонку жестом руки подойти к нему.

– Да не бойся ты, проходи. Ты Франца Корнеевича сын?

– Ага! – испуганно ответил Колька.

– Да не «агакай» ты. Ваши так не разговаривают, – укоризненно и почти строго заметил Артём Анисимович, принимая пакет с бумагами. – Жень, угости парня яблоками, а то совсем мы его перепугали, – крикнул он уже совсем иным голосом своей внучке. «Откуда он знает, что у нас так не разговаривают?», – не успел подумать Колька, как вообще обомлел от вторичного испуга. Из комнаты медленно вышла огромная девочка его возраста и медленно, еле передвигаясь от избыточного веса, подошла к нему и протянула тарелку с яблоками. Внезапный испуг тут же прошёл от доброй и наивной улыбки этой слишком полной девчонки. «Ой, ужас! Как же она ходит?», – с жалостью в сердце подумал Колька, рассовывая яблоки по карманам.

– Спасибо. А меня Колькой зовут, а тебя как?

– Женя, – смущённо ответила девочка и опустила глаза. – Ты что, никогда яблок не видел?

– Да нет, видел, просто у вас они такие большие и красивые.

– А ты приходи к нам, я тебе ещё яблок дам.

– Ага…, ой, хорошо, постараюсь. Спасибо большое. Но мне идти надо, – засуетился мальчишка и попятился к выходу.

– А ты, Колька, не забывай, приходи к нам, – улыбаясь и провожая гостя взглядом, проговорила девочка.

«А она совсем и не страшная, как мальчишки рассказывали. Жалко её – она же даже на речку сбегать не может», – думал мальчишка, спеша рассказать родителям о своём знакомстве с Женькой Петренко. Вот так состоялась единственная встреча Кольки с известным председателем и первая с его внучкой, будущей одноклассницей.

Глава 4. От детства к отрочеству

Первое деревянное здание Новоильиновской школы выстроили ещё в 1917 году. Совсем рядом с ним позже построили ещё два небольших деревянных здания и лишь перед войной все три постройки соединили в одно здание под единой крышей. В 1937 году начальная школа преобразовывается в семилетнюю, в которой в довоенные годы работали в основном одни учителя-мужчины. Первым директором семилетки стал Бурковский Иван Абрамович, погибший позже в годы Великой Отечественной войны, а учителями Кривич Иван Гаврилович, Масколенко Афанасий Анисимович, Нибузкин Михаил Емельянович и Щеглов Георгий Ульянович. В начале 50-х годов рядом с деревянным зданием строится второе уже кирпичное здание, а в конце 50-х – третье. В это же время школа преобразуется в восьмилетнюю и её директором становится Губарев Кирилл Петрович. Почти одновременно завучем школы назначается Лихтенвальд Александр Яковлевич. Вместе с директором и завучем свой педагогический путь начинали Строй Мария Павловна, учитель географии; Таранова Валентина Антоновна, учитель начальных классов; Герман Владимир Яковлевич, учитель физкультуры, Ваплер Нина Емельяновна, Сероштан Валентина Михайловна, Таранова Валентина Антоновна, Игошева Тамара Николаевна, Сагдаков Алексей Егорович, Ваплер Валентина Анисимовна, Борок Николай Иванович и некоторые другие. Именно эти учителя не только хорошо знали Франца Корнеевича и Анастасию Семёновну, но иногда даже были в их доме, а главное, выучили всех их четырёх детей. Например, Герман Владимир Яковлевич со своей супругой были хорошими друзьями старшей дочери Елены, которая некоторое время даже работала в конторе под начальством Якова Яковлевича Германа.

Среди новых соседей у родителей Кольки сразу сложились абсолютно доверительные и дружеские отношения. А способствовало этому интересное совпадение: у трёх ближайших соседей было столько же детей, как и у Франца Корнеевича и Анастасии Семёновны, и все они были почти одногодками. В украинской семье Горбылёвых, которые продали семье Николая свой старый дом и переехали в только что отстроенный кирпичный дом и живших почти в одном дворе с ними, разделённым деревянным заборов, где даже колодец был один на двоих хозяев, росли Лида – ровесница Елены, Галина – Геннадия, Тамара – Петра и Валерка – ровесник Коли. Почти через дорогу жила немецкая семья Германовых, в которой также все дети были погодками, а рядом с ними – русская семья Куликовых с таким же количеством детей. Отправляясь в школу, дети этих семей учились или в одном классе, или в параллельных, что сближало не только подростков разных национальностей и вероисповеданий, но и их родителей. Шустрый Колька любил ходить в гости к своим ровесникам. Можно сказать, что он просто вырос в этих семьях.

В немецкой семье Германовых, живших через дорогу от Колькиного дома, их старшие дети учились со старшими братом и сестрой, двое младших – Роберт в одном классе с Петей, а Сашка в параллельном классе Кольки. Любопытному мальчишке составляло особое удовольствие бывать в этом доме, ведь глава семейства Яков Яковлевич был когда-то начальником его старшей сестры и немного дружил с отцом. Старая бабушка разговаривала с Колькой только по-немецки, не догадываясь, что мальчишка совершенно не знает немецкого языка. Колька, догадываясь о чём идёт речь, отвечал ей по-русски и отнекивался, мол, не хочет разговаривать по-немецки.

В русской семье Куликовых, также проживавшей через дорогу и переехавшей в село ещё раньше Колькиных родителей из Сибири, Юрий являлся другом старшего брата Геннадия, Тонька училась в параллельном классе с Петей, а Васька был Колькиным одноклассником. Правда, здесь ещё росли двое младших, что доставляло особое удовольствие Ваське с Колькой их воспитывать. У Куликовых появился первый на улице телевизор, и соседские ребята частенько собирались у них по вечерам смотреть военные сериалы, чемпионаты по фигурному катанию или по хоккею. Более десяти ребят удобно располагались на полу и целыми вечерами громко «болели» за советских хоккеистов или знаменитых фигуристов. Старенькая бабушка с ярко выраженным не то уральским, не то сибирским говором-акцентом ворчала тогда на ребят:

– Вот оно басурманы якие, шуму-то понаделали якого. А то, смотри крышу свядуд с места-то.

– Да не ворчи ты, маманя. Не хай пацанва душу отводить. Главное, на глазах-то наших, – тихонько успокаивал её глава семейства, молчаливый одноногий инвалид дядя Василий.

В семье учительницы географии и биологии Марии Павловны Строй, проживавшей также через дорогу, имелась прекрасная библиотека иллюстрированной литературы. Ворчливая, излишне обидчивая, полноватая и немного странная, но прекрасно знавшая свой предмет, учительница выучила всех старших Колькиных братьев и сестру и теперь обучала и его самого. Многие побаивались Марию Павловну и за её строгость, и за её бывшего мужа, имевшего какое-то отношение к полицаям во время войны. Даже некоторые соседи избегали общения с ней. Переступить лишний раз порог дома Марии Павловны никто не решался, а вот добродушный и шустрый Колька сумел удостоиться её расположения. Он мог хоть ежедневно вечерами забегать к ней, запросто общаться с её дочкой, на несколько лет младше его, и часами листать всевозможные ярко иллюстрированные энциклопедии.

У учительницы Кочевой Марии Павловны, также проживавшей через дорогу от дома, внучки первого поселенца Ново-Ильиновки, одной из первых учителей начальных классов, проработавшей в школе более тридцати лет, росла дочка, учившаяся вместе с Колькой в параллельном классе. И сюда он мог запросто забежать в любое время, чтобы списать ответы трудных задачек по математике у отличницы Галки или послушать редкие пластинки.

В немецкой семье Шписовых, проживавших от Кольки через два дома, также росло четверо ребятишек – погодок. Добродушные главы семейства стали ближайшими друзьями родителей Николая, а в их старшую дочку, свою одноклассницу Марию, парнишка был влюблён многие годы. Неудивительно, что больше всего времени он проводил именно в этой семье, чтобы под любым поводом лишний раз пообщаться со своей возлюбленной. Уравновешенная и неразговорчивая Маруська не проявляла особого интереса к болтливому соседу и относилась к нему так же, как и ко всем своим соседям – ровесникам или одноклассникам.

В казахских семьях Салтубаевых, с которыми жила одноклассница Кольки, и Есимовых, с которыми проживали одноклассница братишки Пети Галина и его одноклассник Николай, Колька впервые отведал казахскую кухню – жирный бишбармак и сухой солёный сыр «курт». Хоть и редко парнишка посещал эти семьи, но успел наглядеться на своеобразный казахский образ жизни, на особенные отношения старших и младших, на неповторимый быт казахов, одежду стариков и старинные обычаи. Ему даже однажды посчастливилось побывать на казахском празднике в семье одноклассника Николая Есимова и с наслаждением наесться бишбармака, национального казахского блюда, облизывая пальцы, как это делали все старики.

Ну и, конечно же, в украинской семье Горбылёвых, живших по соседству. Дядька Митька, замкнутый и молчаливый одноногий инвалид, одно время являлся начальником сестры Елены, а мать очень дружно жила с тёткой Марией, добрейшей души человеком, безобидной болтушкой, не отказывающей себе в удовольствии лишний раз промочить горло первоклассным самогоном. Колька дружил с плаксивым Васькой с самого детства. Пожалуй, он стал первым его другом, с которым можно было и наиграться вдоволь, и поделиться секретами. Да и добродушная Томка преподносила наивному мальчонке первые уроки культуры общения с девушками. После загадочной смерти дядьки Васьки тётка Мария замкнулась, стала больше выпивать и целыми днями не выходила на улицу. Настя, мать Кольки, частенько утром выгоняла на улицу корову соседки, по утрам и вечерам доила корову, за что тётка Мария, отрезвев после очередного запоя, приносила тихонько Насте всевозможные сладости в знак признания или своеобразного извинения.

Все соседи жили между собой всегда в тесной дружбе, проводя целые дни на роботе в колхозе или на стройках, начинавших строиться двух заводов на селе. И только вечерами, после каждодневных домашних дел, выходили, под закат солнца, на завалинки и скамеечки около хатёнок или домов, чтобы узнать сельские новости или проболтать женские секреты своих подружек.

Приобщаясь к культуре разных народов, подростки впитывали в себя основы христианства и ислама, обычаи и традиции немцев и русских, украинцев и казахов. Неудивительно, что в их юных сердцах сами по себе возникали чувства толерантности, причастности и уважения к культуре всех национальностей, которые окружали их с детства. И эти чувства они пронесли по всей своей взрослой жизни.

Родители детей из этих семей трудились в одном колхозе, занимая различные должности, но уровень жизни всех их был приблизительно одинаков. Поэтому никогда среди детворы не возникали даже мелкие распри на национальной почве или зависти на чужое богатство. Понимая тяжёлое финансовое положение своих родителей, подростки частенько устраивались летом на временные сезонные работы, чтобы хоть как-то облегчить труд своих родителей. Порой, даже десятилетние дети помогали родителям то на бахче за селом, то на фермах, ухаживая за колхозным скотом, то за речкой на питомнике рассады, то в поле на сенокосилках. А вечерами, каждый из них принимался за уборку личного домашнего подворья. Неудивительно, что любой сельский подросток 50-х – 60-х был приобщён к домашнему хозяйству, владел основами плотнического или столярного дела, умел мастерить, готовить, шить или вышивать. Они росли вместе, частенько бегая друг к другу в гости. Взрослея, вместе переживали первые сердечные увлечения и душевные чувства, делились своими секретами, а в школе составляли свой особый сплочённый коллектив единомышленников. Преданность дружбе старших незримо переходила следующему поколению, а затем отражалась и на младших. Колька хорошо знал старших друзей своих двух братьев и сестры и частенько интересовался их секретами или успехами, выспрашивая младших – своих ровесников. Поэтому в каждом классе из года в год были казахские и украинские, русские и немецкие дети. С детства их объединяли неписанные законы дружбы и взаимовыручки, заботы и уважения, сохранившиеся и во взрослой жизни.

В начале марта 1961 года на базе колхозов «Заря коммунизма», имени Т.Г. Шевченко, «Победа» и «Тобольской ремонтно-механической станции» создаётся совхоз «Новоильиновский». Первым директором его становится Пётр Анимович Кудинов – молодой специалист, приглашённый на эту должность из города. В 1962 году в семилетку отправилось последнее, самое младшее поколение семей Горбылёвых и Давыдовых, Германовых и Куликовых, Шписовых и Квинтовых. Первой учительницей Николая стала красавица Зинаида Ивановна Кудинова, молодая жена нового председателя совхоза, красотой которой восторгались не только все школьники, но и многие взрослые. В первом классе Колька вновь встретился с полной Женькой Петренко. Вначале первоклассники над ней насмехались и старались ущипнуть её, тогда Колька единственный защищал девочку-инвалида от назойливых одноклассников. Со временем все привыкли к Жене, а Николай просидел с ней за одной партой три учебных года. Женька была слабенькой ученицей, а Николаю учёба давалась легко, поэтому он постоянно помогал ей на уроках или давал списывать контрольные работы и диктанты, за что она ежедневно его «подкармливала», угощая под партой то шоколадкой, то конфеткой, а то и свежей мягкой выпечкой.

Однажды третьеклассник Коля принёс домой половину пирога, которым угостила его Женя, и вручил матери. Она взяла мягкий сдобный кусок пирога в руки, задумалась на секунду, и по её щекам потекли слезы:

– Наконец и Петренковы поняли истинную цену хлеба, – как-то задумчиво произнесла она и потрепала сына по голове. – Кто мог подумать, что судьба вот так повернётся и хлеб Артёма Анисимовича всё-таки появится в нашем доме. Сколько надо было пережить, перетерпеть и вынести, чтобы Господь вразумил неприступного Артёма Петренко таким образом выразить свою благодарность за наш с твоим папой труд на чужбине, которая теперь стала нам всем новой Родиной. Вот она истинная цена хлеба насущного…