Начальник порта / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Улица, на которой находится управление морского торгового порта, раньше называлась Итальянской; в двух кварталах от Матросского парка она круто поднимается к Карантинной слободке. Теперь эта улица названа именем Максима Горького, и не случайно: писатель во время своих странствий по Руси оказался в Феодосии и даже участвовал в строительстве набережной. Он жил в Карантинной слободке. Просыпаясь ранним утром, чтобы идти на работу, завтракал жменей хамсы и стаканом терпкого домашнего вина из дешёвого винограда изабелла.

Лестница на второй этаж, в кабинет начальника порта – мраморная, с отполированными ступенями. Как во всех помещениях, где есть мрамор, здесь прохладно после жаркого воздуха улицы.

Настали времена перемен, поэтому постоянно повторялись у меня в голове строки, созвучные с булгаковской «Белой гвардией», – Михаил Афанасьевич не раз бывал в нашем городе:

«Тревожен был год 1992, от начала революции первый. Август, как и всегда, был обилен солнцем, и высоко в чёрном ночном небе стояли две звезды: Вега, что означает “падающая”, и Альтаир – “парящий орёл”».

Несмотря на все надежды, Крым после раздела страны в 1991 году, остался украинским, вместе с советскими рублями стало необходимо предъявлять купоны – малоубедительные прямоугольники из бумаги, напоминавшей промокательную.

Я поднимался в кабинет к начальнику порта Юрию Павловичу Большакову, чтобы взять у него интервью. Приходилось тогда хвататься за любой литературный или журналистский труд: очень хотелось печататься.

О начальнике феодосийского порта, только семидесятилетней давности, Александре Александровиче Новинском, я случайно прочитал накануне и теперь ловил себя на мысли, что увижу в кабинете именно его – человека маленького роста, с чёрной бородкой, в белоснежном кителе, с кортиком. Что такое семьдесят лет для города, которому недавно исполнилось две тысячи пятьсот?

Нынешний начальник порта, Юрий Павлович Большаков, в чёрном флотском кителе похож на англичанина – худощав, светловолос, нос с небольшой горбинкой. Впрочем, он также похож на датчанина или шведа. При этом – чистокровный русский.

Могло ли что-то измениться в кабинете начальника порта со времён Александра Александровича Новинского? Ничего. С какой стати чему-то меняться? Те же сахарно-белые лампочки, освещающие огромные карты Крыма, таблицы морских глубин и течений, диаграммы и внушительных размеров барометр в полированном футляре.

Юрий Павлович смотрел на меня с нетерпеливым ожиданием, ему нужно работать, а праздные разговоры, которые называются «интервью», работой считаться не могли. Он – деликатный человек и не напоминал об этом.

Я сел на стул с высокой спинкой, и стал задавать вопросы, – о том, как «порт держится на плаву», и в чём секрет его непотопляемости, о том, как дела с хозрасчётом и сколь болезнен переход к рыночным отношениям, и так далее.

И Юрий Павлович отвечал, что работает в страшном напряжении, проблемы возникают буквально «на ровном месте», и решать их приходится незамедлительно; что хозрасчёт – сам по себе хорош, но когда предприятия, заказы которых порт давно выполнил, не платят деньги, – хозрасчёт становится бессмысленным; кое-кто сейчас, в августе, не заплатил ещё и за февраль; что спасти могла бы предоплата, но ни одно из более-менее солидных предприятий не имеет такой возможности; что бесчинствуют банки, не ставя на счетах дату, когда счёт был оплачен, и используют, таким образом, деньги в своих корыстных целях.

Пока начальник порта перечислял всё это, лицо у него становилось всё более усталым, я был далеко не первым, кому он всё это говорил.

Требовательно зазвонил телефон, Юрий Павлович взял трубку. Предположив, что звонок важный и долгий, я, чтобы не мешать, встал со стула и отошёл в самый конец кабинета, туда, где висел на стене барометр в полированном футляре.

Кто-то тронул меня за плечо, я оглянулся и увидел человека в белоснежном кителе, с кортиком, – капитана 2-го ранга Александра Александровича Новинского, которого в городе когда-то называли «добрым меценатом», «начальником моря», «покровителем купцов, вдохновителем таможни и биржевого фонтана», «коньячным, ниточным, валютным, одним словом, гражданским морским богом». Он приложил палец к губам, призывая к разговору вполголоса, чтобы не мешать Юрию Павловичу. Он сказал, указывая на молодого человека, спящего на диване, спрятав лицо в поднятый воротник чёрного суконного пиджака:

– Это гениальный поэт, ему негде ночевать, я даю ему ключ от моего кабинета. Он приходит поздно и подолгу спит утром, я специально выстраиваю работу так, чтобы будить его, как можно позже.

Молодой человек открыл глаза, поднял голову, потом сел на диване, ероша тёмные, чуть волнистые, пушистые волосы и потирая ладонями впалые щёки. Голова выглядела чересчур крупной для худого, узкоплечего тела, длинная шея с заметным кадыком, как и щёки, поросла редкой рыжеватой щетиной.

– Что вам снилось? – деликатно улыбаясь, чтобы не выглядеть фамильярным, спросил Александр Александрович; ему не слишком важно было знать, что снилось молодому человеку, хотелось поскорее вернуть его в действительность, в это просторное помещение, понемногу наполнявшееся привычной летней духотой.

– Мне снился город, – проговорил поэт хрипловатым, казавшимся недовольным, голосом, – похожий вовсе не на Геную, а скорей на нежную Флоренцию. Мне снилась Карантинная слободка, лабиринт низеньких мазаных домиков с крошечными окнами, зигзаги переулочков с глиняными заборами в человеческий рост. Мне снился жалкий глиняный Геркуланум, только что вырытый из земли, охраняемый злобными псами. Городок, где днём идёшь, как по мёртвому римскому плану, а ночью готов постучать к любой мещанке, лишь бы укрыла от злых собак и пустила к самовару.

Вздохнув, он закончил, объясняя единственно мне своё наличие в этом помещении:

– Ночью лень подниматься на Карантин, где я снимаю комнату, и я, пользуясь добротой Александра Александровича, ночую в его кабинете.

Новинский глядел на молодого человека с восхищением, ловил каждое его слово.

– Люблю этот город, таких больше нет, – рассеянно продолжил поэт, чуть смежив длинные ресницы. – Прозрачна даль. Немного винограда. И неизменно дует ветер свежий. Недалеко до Смирны и Багдада, но трудно плыть, а звёзды всюду те же.

– Слышали? Это гениально! – прошептал мне Новинский. – Я тоже пишу стихи, у нас в городе вообще одни поэты, но написать такое ни мне, и никому из наших не под силу.

Молодой человек, будто не слыша этих восторгов, произнёс, продолжая сказанное ранее:

– Я изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных. Жуют волы, и длится ожиданье, – последний час вигилий городских, и чту обряд той петушиной ночи, когда, подняв дорожной скорби груз, глядели в даль заплаканные очи, и женский плач мешался с пеньем муз.

Он замолчал на несколько секунд, или задохнувшись от волнения, или переводя дыхание, Новинский поспешил воспользоваться этой паузой и продолжил, стараясь сохранить скорбную интонацию, с которой читал поэт:

– Кто может знать при слове «расставанье», какая нам разлука предстоит, что нам сулит петушье восклицанье, когда огонь в акрополе горит, и на заре какой-то новой жизни, когда в сенях уныло вол жуёт, зачем петух, глашатай новой жизни, на городской стене крылами бьёт?

…Юрий Павлович закончил телефонный разговор и ждал меня. Он продолжил о том, что порт уже пять лет бьётся с городской администрацией по вопросу выделения земли для постройки жилого дома. Кончилось тем, что горисполком поставил условие: порт должен приобрести установку для изготовления стеновых блоков и передать её городу. Порт купил такую установку: она была смонтирована на заводе «Стройдеталь» и пущена в эксплуатацию. Порту был выделен обещанный земельный участок, но прошло совсем немного времени, и горисполком сообщил, что будет по документации порта строить на этом участке дом для себя.

– Так не годится! – Юрий Павлович даже приударил ладонью по столу при этих словах. – В любом деле во главе угла должен стоять вопрос честности и порядочности, а тут получился прямой обман.

Я слушал и пытался что-то записывать в блокнот, но при этом думал: почему начальник порта не обращает внимания на своего коллегу в белом кителе и поэта на диване? Он не видел их. Времена сместились так причудливо, что видеть этих людей было доступно только мне. Оглянувшись, я заметил, что поэт уже стоит около двери, надев на голову потёртую тюбетейку, которая плохо держалась на его пышных волосах, и собирается уйти. Было жаль, что он уходит, мне хотелось дальше слушать его стихи, смогу ли я потом разыскать этого странного человека не только в нашем городе, и не только в России, но и в причудливых дебрях времени, которые надёжно прячут таких людей, оставляя бессмертными лишь поэтические строки…

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочёл до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи, –

На головах царей божественная пена, –

Куда плывёте вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

Александр Александрович по-свойски помахал мне рукой, из стороны в сторону, как машут с борта парохода, который отходит от пристани: мол, ещё увидимся. Но где мне с вами увидеться, многоуважаемый начальник порта, господин Новинский? Его спутник в это время выходил из кабинета с головой, поднятой так гордо, словно пытался разглядеть то, что находилось далеко. Быть может, свой страшный конец 27 декабря 1938 года, в пересыльном лагере, где он, – лысый, беззубый, с седой бородой, но с такой же гордо вскинутой головой, будет умирать от сыпного тифа.

…Ещё Юрий Павлович рассказал о том, что порт расположен в лучшем месте в заливе, хотя на первый взгляд это выглядит не так: через центр города, через красивейшие места, тянется к порту насыпь с железнодорожными рельсами. Юрий Павлович заметил, что люди, которые жили в нашем городе сотни лет назад и строившие порт, были умными и грамотными инженерами.

Циркуляция воды в заливе идёт от посёлка Приморский к Золотому пляжу и, омывая берег, выходит к порту. Если расположить порт в районе посёлка, вся грязь, неизбежная при его работе, окажется на пляжах и в городе. Кроме того, в районе Приморского постоянное волнение моря, швартовка судов была бы затруднена. Везде в мире, и в Европе в том числе, порты располагаются в центре города, это неизбежно.

Выйдя из управления порта, я пошёл по бывшей Итальянской улице мимо Матросского парка, стал подниматься вверх, на Карантин. Под ногами – округлая брусчатка, отполированная миллионами ног. Дорога всё круче забирала вверх, в гору, и казалось, что она ведёт в Вечность, в которой должны встретиться все, все, все, и очень хотелось верить, что это произойдёт.

Начальник порта, капитан 2-го ранга Александр Александрович Новинский (1878–1950), эмигрировав из России в 1920 году, поселился в США, снялся в Голливуде в семнадцати художественных фильмах.

Поэт Осип Эмильевич Мандельштам (1891–1938) умер в пересыльном лагере во Владивостоке. В очерке использованы стихи О. Мандельштама и фрагменты из его рассказов: «Начальник порта» и «Старухина птица».

Начальник порта Юрий Павлович Большаков, почётный гражданин города Феодосии, ему восемьдесят семь лет. Интервью с ним опубликовано в 1992 году в феодосийском альманахе «Окоём» (№ 2).