Борзый / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Песец. Фото Виктора Хлопонина. Рассказ Борзый..JPG

Сергей Степанович Носов исчез из Посёлка в конце января. Это не сразу было замечено. Нефтебаза, где он работал мастером, находилась в стороне от посёлка, он и жил там в вагончике, на отшибе, ближе к реке. Носова в Посёлке не любили, он имел немного странное, но точное прозвище Борзый. Человек это был нелюдимый, в общении грубый, на деньги жадный. И внешность имел соответствующую: насупленные густые брови, острые, недобрые глаза, агрессивно-горбатый нос. Да и всё лицо его – длинное, ссохшееся, – имело выражение раздражённое, словно его только что кто-то обидел и собирается обидеть вновь. Носову было едва за сорок, но выглядел он гораздо старше.

Он не любил, когда к нему обращались с какой-либо просьбой, лицо напрягалось, холодело, он спрашивал:

– И что?

Вопрос звучал вызывающе, в нём ощущалась отчётливая неприязнь, ничего просить после этого не хотелось.

Носов был склонен к неожиданным словесным оборотам, особенно, когда ему хотелось показать свою опытность и деловитость. При обсуждении на экспедиционном совещании важной проблемы он, дождавшись, когда все выскажутся, заявлял начальнику экспедиции Коновалову:

– А вот я, Михаил Фёдорович, своей дурной головой думаю…

Естественно, он не считал свою голову «дурной», как раз наоборот хотел подчеркнуть обратное. Он так зачастил со своим любимым выражением, что на одном из совещаний Коновалов, склонный к иронии, спросил:

– А что думает по этому поводу своей… головой, Сергей Степанович?

У руководителей цехов и подразделений эта пауза вызвала взрыв неудержимого хохота. Носов, не терпевший над собой насмешек, густо покраснел в страшной обиде.

В свободное время, а его было достаточно, Носов занимался не вполне достойным, с точки зрения жителей посёлка, делом. Он ловил собак, заманивая их по одной в сарай, предназначенный для хранения инвентаря нефтебазы, и там вешал. Вешал не из жестокости, а для того, чтобы не портить пулей шкуру перед выделкой. В посёлке много охотников, им было понятно, что Носов поступает рационально, но всё равно это вызывало неприятие, потому что собаки были, хоть и ничейные, но свои, всех их знали по именам и по возможности кормили.

Он выделывал также шкуры песцов, которые покупал у ненцев. Замачивал шкуры в отвратительно-вонючей жидкости. Не только сарай для инвентаря, но и небольшое служебное помещение Носова, где он держал документацию по нефтебазе, пропахли так, что находиться там долгое время было невозможно. И сам Носов попахивал, хотя следил за собой, часто стирал синий комбинезон, в котором ходил постоянно, я не помню его ни в какой другой одежде.

В посёлке выделанные шкуры у Носова никто не покупал, брезговали, хотя радикулитом страдали многие, нет лучше средства при этой болезни, чем пояс из собачьей шкуры мехом вовнутрь. Носов стал возить их продавать на родину, в Белоруссию.

В работе был аккуратен и предусмотрителен, особенно важно это качество в навигацию, когда наливные суда приходят одно за другим и простой их недопустим, за него экспедиция платила большие деньги.

Носову постоянно требовалось что-нибудь изготовить, какой-нибудь переход на трубопровод, крепёж на фланцевое соединение или специальный ключ, – и он обращался ко мне, начальнику прокатно-ремонтного цеха. Он не любил кого-то о чём-то просить, лицо его при этом приобретало раздражённое выражение. Протягивая лист с эскизом детали, всегда добавлял для убедительности:

– Нужно срочно.

Срочно нужно было всем, я к таким просьбам привык и не обращал на них внимания: есть очерёдность выполнения заказов, сделаем. Носов это понимал, злился, но никогда не упрашивал.

Эскизы его были безукоризненны, он рисовал их от руки, без линейки, проводя удивительно ровные линии твёрдой, уверенной рукой, точно сочетая пропорции детали по масштабу, никогда не пропускал необходимых размеров, но и не дублировал их.

Солидные, имевшие высшее техническое образование люди порой приносили мне чертежи, выполненные кое-как, на первом попавшемся под руку клочке бумаги, обижались, когда я указывал на неаккуратность и вынужден был уточнять размеры детали.

Однажды Носов принёс сразу несколько эскизов, просмотрев их, я понял, что это деталировка сборочного чертежа: два винта с крупной резьбой, рамка, основание, – едва ли что-то подобное могло потребоваться ему на нефтебазе. Я спросил:

– Это лично вам нужно?

Носов смутился, смущённым его представить было трудно, гораздо более его лицу соответствовало высокомерие. Есть такое просторечное выражение «борзость» – наглость, непримиримость, бесцеремонность. Жители посёлка, безжалостные в своей наблюдательности, припечатали Носова прозвищем безошибочно.

– Да, это нужно лично мне, – признался он.

Носов не знал негласного правила: если человеку нужно что-то лично, «домой», это делается незамедлительно, вне всякой очереди.

Его заказ был выполнен, после этого началось самое неприятное: он решил меня отблагодарить. Принёс рыжую собачью шкуру. Дождавшись, когда я останусь один в кабинете, вытащил её из рюкзака. Я помнил доброго рыжего пса с печальными глазами, который целыми днями слонялся по посёлку, а в обед пасся возле столовой, ожидая, когда ему вынесут что-нибудь съестное, завернув в салфетки; выносили много, всё он не съедал, закапывал в снег под кустами.

Я отказался брать собачью шкуру, тогда Носов притащил шкурку песца – мягкую, белую, хорошо выделанную. Но я и её не взял, и вот почему.

Устроившись на работу в экспедицию, я полгода проработал дизелистом на буровой, ожидая, когда освободится место начальника прокатно-ремонтного цеха, – мой предшественник тянул с увольнением. На буровой произошла любопытная история. Иногда песцы, в поисках корма, мигрируют: сотни маленьких, белых зверюшек, оголодав, перемещаются огромной стаей по тундре. Тут самое раздолье охотникам, самая добыча. Но я никогда не был охотником.

Однажды вечером, выйдя из балка покурить, я бросил в снег шкурки от сала, как вдруг к ним метнулась небольшая тень, в тусклом свете окна трудно было разглядеть, кто это. Я догадался: песец. На следующий день приберёг кусочек куриной грудки и смог разглядеть небольшую белую собачку с пышным хвостом. Я стал приносить песцу куриные косточки, и мы подружились, целую неделю я подкармливал его, он перестал меня бояться. Я надеялся, что песец приучится брать косточки прямо из рук, но до этого не дошло: стая схлынула дальше на север.

Выслушав мой отказ, неугомонный Носов принёс деньги. Потеряв терпение, я попросил оставить меня в покое и больше не надоедать с подарками.

Я не стал расспрашивать о назначении заказанного им изделия, сомневался, что он ответит. Мне было бы любопытно поговорить с этим человеком, подробнее узнать о нём, но едва ли из этого могло что-то получиться, даже в ответ на оказанную мной услугу. На Севере у каждого свой секрет, своя не сложившаяся на Большой Земле жизнь, о которой никто не любит говорить.

Я не знал, к какому типу людей отнести Носова, их на Севере несколько.

Есть люди, которые, через силу отпахав в Заполярье лет тридцать и скопив деньги, навсегда уезжают на юг, селятся в купленном заранее доме где-нибудь под Анапой, предвкушая радостную, беззаботную жизнь. Подавляющее большинство этих людей умирает через год, так и не успев насладиться беспечным существованием, потому что резкая смена климата в пожилом возрасте недопустима.

Есть ярко выраженные жмоты, которые копят деньги, неизвестно для чего, ходят всю жизнь в грязных телогрейках, питаются дешёвыми консервами, работают на износ и умирают тут же, на Севере, так и не поняв, зачем жили.

Есть обычные алкаши, которые зверски пашут, забывая о выходных, чтобы летом всё спустить за месяц где-нибудь в Алуште или в Сочи и прислать коллегам на Север слёзную телеграмму: «Двести на дорогу срочно».

Есть и нормальные люди, их немало, но Сергей Степанович Носов по прозвищу Борзый к этой категории не принадлежал.

И вдруг этот человек пропал. Все личные вещи в вагончике, где он жил, были на месте. Даже новая песцовая шапка так и лежала в шкафу. Деньги он дома не хранил, отдавал доверенному лицу, кассирше Вале, та прятала их в сейф.

Участковый милиционер всю эту ситуацию детально описал в рапорте и доложил в окружное УВД. Приезжал следователь, допрашивал жителей посёлка, давал телеграмму по месту прописки Носова, исследовал близлежащую территорию на предмет нахождения тела, но так ничего и не обнаружил. Дело это стало постепенно забываться.

Следующей весной Носова случайно нашёл топограф Юра Уваров, когда вместе с главным геологом Ковалевским отбивал точку бурения новой скважины в тридцати километрах от посёлка. То, что это именно Носов, удалось определить не сразу, только по синему комбинезону, лицо было сильно объедено лисами и песцами. Место, где был найден труп, находилось в удалённости от зимника, причину, по которой Носов мог оказаться там, было трудно объяснить.

Опять появился в посёлке следователь, опять опрашивал жителей, составлял протоколы, но делалось всё это без должного энтузиазма: столько «подснежников» было найдено за это время в тундре, разве мыслимо по каждому из них провести тщательное расследование? Сыграло свою роль и то, что вспоминали о Носове с неохотой, не слишком хорошую память о себе он оставил. А ведь могли бы при желании кое-что вспомнить, помочь следствию – например, то, что возле балка Носова были следы борьбы. Или о том, что предыдущей перед тем, как ему пропасть, зимой, Носов набрал у ненцев много песцовых шкурок в долг. Ненцы – доверчивый народ, легко верят на слово, есть у них такая странная по нынешним временам убеждённость, что их бог – Нум обязательно накажет за обман. Но Сергею Степановичу Носову про Нума было неизвестно, он выделал шкурки, отвёз их к себе в Белоруссию, там продал, вернулся без денег, рассчитывая отдать долг с новых доходов. Однако они оказались невелики: всех собак в посёлке он уже истребил, а ненцы в долг шкурок больше не давали. Они приезжали и просили денег за те, что отданы прежде. Носов встречал их каждый раз всё более неприветливо, и однажды, в раздражении, прокричал:

– Идите отсюда, ничего я вам не должен!

Об этом конфликте жители посёлка знали и могли бы, при желании, изложить свою, вполне аргументированную версию исчезновения Борзого, но никто ничего следователю не рассказал, и он отбыл ни с чем. Дело закрыли, и о Носове забыли окончательно.

Лет через десять, когда я давно уже не жил в посёлке, потому что поселка не было, уехал с Севера и не работал в геологоразведке, потому что геологоразведку ликвидировали, я оказался по служебным делам в Архангельске и случайно встретил там геолога Володю, с которым жил в прежние времена в одной комнате в поселковом общежитии. Встрече оба были рады, мы немедленно завернули в ближайшее кафе: разговаривать на улице, при минус тридцати, не очень комфортно.

Володя по национальности ненец, но не все ненцы ходят в малицах и пасут в тундре оленей. Володя окончил университет, работал геологом, писал стихи. Он остроумен, даже саркастичен, и стихи его такие же. Мне нравились его стихи, тем более песни, которые он на эти стихи сочинял.

Мы заказали мясо с пюре и салаты. Официантка принесла мне водки, Володе – шампанского. Он заказал шампанское не потому, что эстет, просто ненцам нельзя пить водку, какого-то фермента не хватает в их организме для её нейтрализации. Володя об этой проблеме знал, и никогда не экспериментировал.

У Володи большая лысина и узкие, глубоко посаженные глаза чёрного цвета, манерами он напоминает обычного столичного интеллигента, трудно представить, что этот человек родился в Канинской тундре в чуме, и в детстве, – до тех пор, пока не попал в интернат, – пас с отцом оленей.

Мы вспомнили всех знакомых, с которыми работали когда-то в экспедиции, выяснили, кто на ком женился, кто с кем развёлся, и кого уже нет на свете, но у меня не выходило из головы давнее происшествие с Носовым, и я напомнил Володе о нём. Несмотря на то, что я провёл на Севере много лет и знал не менее трагические истории, тот случай казался мне странным своей хладнокровной жестокостью: человека вывезли в зимнюю студёную тундру и там бросили умирать. Да, он был виноват, но, на мой взгляд, не настолько, чтобы лишать его жизни.

Все ненцы, которые встречались мне на Севере, а встречал я их немало, казались мне добрыми, приветливыми и беззлобными, чем-то похожими на детей, мне трудно было предположить, что эти люди могли поступить столь жестоко. Я спросил Володю, верит ли он в эту версию или это домыслы склонных к фантазиям жителей посёлка. Мне казалось, что Володя не захочет говорить на столь щекотливую тему, но он сказал, что помнит об этом случае.

– И что ты о нём думаешь?

Володя усмехнулся.

– Можно, я начну издалека?

– Конечно, только так, чтобы я понял.

– Мой отец когда-то давно подарил своему брату, моему дяде, оленя. Отец вскоре заболел и умер, я ничего не знал об этом подарке. И вот однажды, когда я учился в университете и приехал домой на зимние каникулы, мать сказала, что дядя просит, чтобы я его навестил. Я запряг оленей в нарты, надел малицу и поехал. Путь был неблизкий, на Индигу. Дядя тепло меня встретил, я переночевал у него, а когда собрался уезжать, он вдруг спросил:

– Какой олень из моего стада тебе нравится больше всего?

Я удивился вопросу и показал. Дядя поймал этого оленя арканом и привязал к моим нартам. Он объяснил, что обязан непременно «отдарить» оленя в ответ на отцовский подарок ему. Ненцы очень щепетильны в таких вопросах. Их нельзя обманывать, они всегда верят на слово и не могут представить, что слово можно не сдержать. Для ненца самое страшное оскорбление, когда человек не держит слово. Если бы Носов честно признался, что денег у него по каким-то обстоятельствам нет и он не может их отдать, его, вполне возможно, простили бы, – деньги для ненца не играют решающей роли. Но он обманул. Обманывать нельзя. Я никогда не общался с Носовым, с Борзым, как его называли, я не знаю тех ненцев, которым он задолжал, но я знаю то, что в тундре издавна существуют законы, которые нельзя нарушать. Эти законы были жёсткими, когда мы жили тесно, одним народом. Сейчас ненцы разбрелись по миру, стали другими, но, мне кажется, что эти законы и теперь не мешало бы соблюдать. И не только ненцам.

– Так ты считаешь, что с Носовым поступили справедливо?

– Пожалуйста, не задавай вопросы, на которые ответить невозможно, – попросил Володя.

Фото: Виктора Хлопонина