Гроссмейстер / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

«…Как всякий профессиональный волшебник, Милорадович старался заранее готовить чудеса…»

В. Брюханов. «Заговор графа Милорадовича»

Аристарх Первитин возвращался домой за полночь. В очередной раз он корил себя за чрезмерную обязательность и исполнительность, за то, что стал неисправимым трудоголиком.

Подморозило. Колкий пронизывающий ветер, как зануда, поддувал то с одной стороны, то с другой. Инженер зябко поёжился, кутаясь в длиннополую куртку, недовольно захлопнул дверцу машины, припаркованной им на стоянке, и поспешил почти бегом к крыльцу, в тепло.

Вот уже год, как ведёт он здесь геологические изыскания, откомандированный Императорской Нефтедобывающей компанией, но так до сих пор и не смог привыкнуть к суровому и непредсказуемому климату Аляски. «О! Питер!» – почти каждый день мечтательно вспоминал он свою столичную жизнь.

В холе инженера ожидал портье. Он немного задремал, но, услышав звонкие шаги в прихожей, тут же вскочил, как ужаленный. А молодой человек, не останавливаясь, поспешил к лифту.

– Господин Первитин! – окликнул его портье.

Аристарх от неожиданности вздрогнул, обернулся.

– А! Билли! – разлетелся его радостный возглас в большом пустом помещении, – приветствую на боевом посту!

– Здравствуйте, – по-кошачьи улыбнулся янки, сверкая смоляной курчавой шевелюрой, и спешно добавил: – вам письмо!

Инженер удивлённо приподнял брови:

– Мне? Кто бы это мог быть?

Американец пожал плечами. В его руках сверкнул маленький ключик. Открыв им ящик для ценных посылок, он вынул тонкий белый прямоугольник и протянул постояльцу.

Аристарх взял конверт, прочитал: «Мексика. Калифорния. Сан-Франциско. И.С. Рылеев. 16.11.1975 г.»

– От дяди, – встревожено произнёс он и покосился на портье. Билл только тактично улыбнулся.

Аристарх поблагодарил портье и быстрыми шагами направился к лифту.

– Доброй ночи, господин Первитин! – долетело ему вдогонку.

Как только захлопнулись дверцы кабины, на молодого человека глянуло встревоженное отражение в зеркале. Аристарх разорвал конверт, достал аккуратно сложенный лист гербовой бумаги и бегло побежал глазами по тексту, однако сразу же повеселел и успокоился – это оказалось всего-навсего приглашение на торжество по случаю важной даты в мексиканской истории…

Усталый инженер с третьего раза попал магнитным ключом в разъём блокиратора двери. Наконец оказавшись в своем убежище, он грузно рухнул на диван. С минуту сидел, бездумно созерцая тишину. Тело медленно провалилось в мягкую рыхлую подушку, воздушные шарики внутри которой сразу же начали массаж спины.

Первитин нащупал рукой пульт, привычно бытующий на журнальном столике, нажал пару кнопок – из стены мгновенно выплыл экран, вспыхнул, и комната наполнилась певучими звуками. Подняв пульт вверх, Аристарх перенастроил освещение – вместо яркого, раздражающего, загорелся мягкий периферический, а, направив пульт в сторону открытой кухни, включил чайник.

Наконец, придя в себя, он снова вспомнил о письме.

– А что? – хмыкнул, глядя, как за большим панорамным окном полыхало северное сияние, – взять отпуск на недельку. Имею право!

И чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что по-другому просто и быть не может.

На следующий день молодой инженер воплотил задуманное, выдвинув начальству ультиматум – либо он завтра же летит в Мексику, либо его смерть будет на совести тех, кто выкачал все его силы. Длинноусый директор оказался на редкость добр. Он, вдумчиво потирая подбородок, выслушал своего разгорячённого сотрудника, а потом, лишь весело хмыкнув, похлопал Аристарха по плечу, желая хорошо провести время, намекая при этом, что и его жена из Фриско.

Первитин вечером же решил позвонить дяде. Но телефонная трубка в его номере не издавала ни гудка, словно умерла. Аристарх связался по внутренней связи с портье и снова услышал певучий голос Билла.

– Слушай, Билл! Наверное, что-то со спутниковой тарелкой? Я слышал, её недавно ремонтировали. У меня опять телефон не работает!

В ответ послышалось невнятное бурчание, из чего Аристарх заключил, что несёт откровенную околесицу. Он посмотрел на телефонную трубку, пружинистый провод которой заканчивался маленьким штепселем, на приборную панель с тремя разъёмами и дружелюбно сверкающим сенсорным экраном, надпись на котором гласила: «Добрый вечер!»

«Наверное, не туда воткнул», – буркнул инженер. Ему стало неловко за себя: на Луне и Марсе уже реет двуглавый орел, умные люди изобретают лекарства от всех болезней, а он толком с телефоном разобраться не может!..

Не дожидаясь помощи, Аристарх решил поступить проще. Он спустился в холл: сразу за рестораном, в здании располагалась просторная библиотека, где отправил письмо по электронной почте.

Самый северный мексиканский миллионник с высоты птичьего полёта выглядел впечатляюще. Каждый раз, глядя на эти пейзажи под крылом самолета, молодой человек вспоминал лучшие полотна импрессионистов. Наверное, это самый красивый город! После Петербурга, конечно! Над обрывистыми берегами, на холмах гроздьями нависают белоснежные домики, крытые рыжими черепичными крышами; в бухте сгрудились корабли и яхты; деловой центр, лес высоток – серебрится в туманной дымке; то тут, то там сверкают острые шпили с крестами католических святынь, а на острове Лос-Алькатрасес горят на солнце два золотых купола православного монастыря Русской миссии. Единственное, чего всегда боялся инженер, так это посадки на узкий неудобный аэродром, и потому про себя неистово молился о профессионализме пилотов, их здравии и бодрости духа.

Дядя, Илья Сергеевич, встретил племянника в аэропорту. Он долго ждал, когда бюрократы-таможенники вернут, наконец, родственнику паспорт и, дождавшись, громогласно приветствуя гостя, заключил его в объятия.

– Устал с дороги? – окинул он взором молодого инженера. – Хоть и утро ещё, но уже такое пекло! Так что, поедем сразу домой, нигде не останавливаясь!

Выйдя из терминала на площадь, Рылеев энергично замахал рукой, зазывая такси.

– Нам в Порт-Росс, – произнёс он по-русски первому, самому шустрому.

– Эста Бьен! – широко улыбнулся мексиканец.

До русского городка, выросшего со времён Александра I из маленькой колонии, лежало больше полусотни километров, но искусный водитель на своей «старушке» умудрился доставить их за полчаса до самой рылеевской фазенды.

– Ну вот, ты снова у нас! – торжественно произнёс Илья Сергеевич, сверкая на солнце своей клиновидной седой бородкой. Он открыл маленькую калитку, вмонтированную в огромные стальные ворота, и, провожая рукой, пропустил племянника первым.

За высоким каменным забором благоухал сад, и гость сразу ощутил себя словно в раю. Всё аккуратно, культурно, но без излишней прилизанности, как в типичных английских садах: разлапистые кипарисы вдоль гравийной дорожки, давали тень, смягчая силу солнца, пушистые карликовые пальмы и густой ядовито-зеленый кустарник также вносили разнообразие и успокаивали глаза, в которых гуляло уже жёлтое пятно от непривычно яркого света. Вдоль коротко стриженой лужайки в центре стоял дом, двухэтажный, с несколькими пристройками по краям, нарушавшими его симметрию, но так он даже лучше, гармоничнее вписывался в общий пейзаж. Аристарх был рад снова оказаться здесь.

Из-за яркого солнца во дворе крытая терраса под полукруглыми арками казалась чёрной, но она сразу же привлекла молодого человека своей прохладой.

– Что? Непривычно после лютого севера? Ну ладно, посиди, отдохни пока, а я пойду, распоряжусь, чтобы нам приготовили обед!

Аристарх улёгся в кресло-качалку. Разомлевшее от жары тело расслабилось, остывая. Тут вдруг инженер понял, что недели ему отдохнуть не хватит, только в охотку войдёт.

В этот день внешне ничто не напоминало о предстоящем празднестве, хоть и событие для государства было важным – всё-таки юбилей, 120 лет, как освободили штат от захватчиков-соседей, отогнав их обратно за пограничную ныне реку Рио-Гранде. Аристарх гостил у дяди и раньше, но подробности американо-мексиканской войны слышал впервые. За ужином дядя много и горячо рассказывал об этом.

– Но для нас, конечно, здесь своя дата! В том далеком году мы получили официальный статус колонии! И сейчас наш русский городок только формально подчиняется мексиканцам!.. Ну да ладно, не буду тебя утомлять подробностями! Просто в этот раз к нам приехало очень много гостей! – он выделил слово «очень», пропев его. – Все интересные замечательные люди. Из России! Потому я тебя и пригласил – будет с кем познакомиться, поговорить о том, о сём. – Илья Сергеевич загадочно улыбнулся.

На следующий день улицы запестрели мексиканскими и русскими триколорами. Уличные рабочие ещё на рассвете надраили все фасады, развесили праздничные плакаты и рекламки. Весёлая музыка лилась из подворотен, из-под навесов уличных ресторанчиков. Мостовые наполнялись людьми.

Элита Порт-Росс к своему торжественному мероприятию готовилась в центральном отеле городка «Восьмая провинция», который уютно разместился в бухте в устье речки Славянки.

Аристарх немного волновался. Он и не предполагал, что всё будет настолько помпезно. В своей северной губернии кроме вечеринок в баре он ничего и не посещал.

– Да не переживай ты! – ободрял дядя. – Положись на меня! Всё будет отлично! А фрак мы тебе подберём…

Палящий зной и в этот раз не щадил горожан. Первитин, вытирая пот с лица, теперь с большим уважением вспоминал холодную Аляску. Илья Сергеевич весь день много суетился. Утром он пребывал в бодром расположении духа и излучал энергию. Как и обещал, он отвёз гостя в местный модный салон и подобрал подходящий костюм, вернувшись, сделал несколько распоряжений по хозяйству, но к полудню, видимо, устал и стал ворчлив с прислугой. Закрывшись в кабинете, Рылеев сделал пару звонков, последний вывел его из себя – грубость фраз, отправляемых адресату, была слышна через толстую дубовую дверь. Племянник решил не вмешиваться. А прислуга быстро нашла себе важные занятия, скрывшись с глаз долой.

– Сташа! – позвал вдруг дядя. Аристарх нехотя явился на зов. Илья Сергеевич глубоко вздохнул, но снова попытался казаться весёлым. – Не могу никого найти, ты не поможешь мне? Сегодня вечером нам надо будет взять с собой одну важную книгу. Точнее, это журнал в толстом красном переплёте, он давно у меня пылится где-то на чердаке. Однажды я оставил его там. Для сохранности. А сегодня в нём появилась потребность. Ты бы не мог его принести? Вот, только, к сожалению, забыл, куда в точности положил?.. Но он явно на виду, ты быстро найдёшь.

– Ну, хорошо, – нерешительно пожал плечами племянник, – сейчас принесу.

– Нет-нет, – быстро поправился дядя, – сейчас не надо… То есть я хочу сказать, что он сию минуту мне не нужен, но он обязательно понадобится вечером, и, конечно, чем раньше он найдётся тем лучше.

Аристарх возражать не стал, в конце концов, ему это сделать совсем не трудно, по крайней мере, попытаться.

– Хорошо, – буркнул он и поспешил удалиться.

А Рылеев снова взял в руки телефонную трубку и, глянув на неё, нахмурился...

Так называемым чердаком в доме служила просторная, но не обустроенная мансарда – высокая длинная двускатная крыша, под ней, словно голые ребра, стропила и два треугольных окна с обоих торцов помещения. Воздух в плохо проветриваемом помещении был пропитан запахом старой сухой древесины и всей той ветоши, что здесь находилась, вперемежку с пылью.

Первитин огляделся. Все углы и стены облюбовали предметы-пенсионеры – когда-то они были нужны, а теперь доживали свой век здесь, в забвении. Вот вполне приличное кресло. Аристарх скинул с него накидку, с которой сразу взметнулись тучи пыли, хорошо видимые в столбе солнечного света. Инженер громко чихнул, ещё больше разгоняя воздушный прах. Недовольно усевшись в кресло, он подумал, что ползать среди этих гор будет утомительно. Где может быть эта книга? Пробежался глазами. Вот огромный расколотый глобус, ящик размером с человека, служивший в своё время радиоприёмником, над дверью – оленьи рога, в углу куча, накрытая не то брезентом, не то рогожей, придавленная сверху резной старинной люстрой, в конце у противоположного окна – стопки газет, журналов, рядом громоздкий комод, потерявший несколько ящичков.

«Вот! – обрадовался Аристарх, – здесь мы и посмотрим!»

Стоило только дотронуться до газетной стопки, как она быстро начала терять свою приличную форму и вмиг расползлась бумажным морем по полу. Журналы были перевязаны – но среди них ни одного с толстыми корками. Отставив их в сторону, он увидел горку книг, просмотрел их: все на испанском, судя по картинкам детективы или приключения времен Кортеса. Вот только ни одной в красном переплёте.

На комоде лежала огромная энциклопедия по астрологии, а под ней невесть откуда здесь взявшаяся карта старого Петербурга, выцветшая, пожелтевшая, все обозначения на старославянском.

«Вот это раритет!» – воскликнул инженер. Ему даже страшно стало брать её в руки, того и гляди рассыплется. Внимание привлекли несколько заметок с сокращениями, бегло начертанных по краям листа, прямо как шифровки, и несколько тёмных пятен, то ли от вина, то ли крови.

Вспомнив цель своих поисков, он обратился к комоду. Дёрнул первый ящичек, но тот не поддался, дёрнул сильнее – тот же результат. Соседний оказался пуст, только чёрные крупинки говорили о том, что здесь одно время обитала мышь. Ниже ящики отсутствовали, а самый нижний, длинный, открылся неохотно со скрипом.

Первое, что бросилось в глаза, это металлическая пёстро раскрашенная коробочка, в каких обычно продают печенье. А вот под ней поблёскивал золотым ободом предмет, казавшийся в потемках тёмно-бурым.

«Наверное, это то, что нужно!» – обрадовался Аристарх. Он поставил на столешницу комода коробку, поднёс к окну найденную книгу. Её толстая бархатистая обложка чуть вытерлась с краёв, зато сверкали на солнце, как новые, золотые оттиски: по центру треугольник с изображённым внутри глазом, а вокруг непонятные инженеру пентаграммы. Он попытался её открыть, но у него ничего не получилось. Покрутив предмет в руках, Аристарх не нашёл ничего необычного, кроме того, что торцы книги были закрыты, защищая страницы, словно это не книга вовсе, а шкатулка. Всё больше любопытство овладевало им, и Первитин разглядел её со всех сторон, внимательно и дотошно, но так и не обнаружил ни защёлок, ни замка, ни отверстия для предполагаемого ключа, с помощью которого она могла бы открываться. Разочарованно хмыкнув, он небрежно бросил книгу на стол, выбивая с комода последнюю пыль, даже план Петербурга затрепетал краями, а расписная жестянка зазвенела.

«А что тут?» – Молодой человек взвесил в руке коробку – не очень тяжёлая. Податливая крышка открылась сразу. Внутри оказалась стопка пожелтевших от времени писем.

Обычным правилом инженера было не лезть в чужие дела, уж тем более в чужие переписки. Однако глаза сами пробежали по первым строчкам верхнего, аккуратно сложенного листа.

«Прочитай, тебе будет интересно!» – начиналось письмо красивым размашистым почерком. – Я прочитал и оценил!..»

Аристарх нахмурился, обернулся – вокруг тишина, даже неслышно стало садовника во дворе, тарахтевшего до этого газонокосилкой – и снова обратился к письму, которое так и зазывало, будто обращаясь к нему лично. Он вытащил бумажную гармошку из коробки, сам не зная, почему вдруг так осмелел, расправил – внизу листа зияла жирная дата: «13,02,1908г».

«Давно!» – констатировал он. От этого ему стало легче.

«Это уже не тайная переписка, а история!» – оправдывал он себя.

Глаза побежали по строчкам.

«…Я прочитал и оценил! Многое теперь мне стало понятно! Правда, зачем всё это нужно было писать? Из страха?.. Ну, что сделано, то сделано, и спустя столько лет его откровения найдены и прочитаны! Кстати, я вычислил автора, долго думал, но всё-таки понял, кто это! Тебе же это дастся гораздо легче. Как человек, который помнит всех представителей своей родословной (может, я и преувеличиваю) и связанных с ними людей, тебе это окажется несложно.

Оригиналы дневника в ужасном состоянии и сохранились не все. Что смог, я переписал, по возможности современным языком. Дабы развеять твои сомнения в подлинности писем, в следующий раз пришлю и оригиналы. Однако и из этого ты многое прояснишь».

Внизу значилась подпись: «П.Н.О.», которая Аристарху ни о чём не говорила.

Он глянул в коробку. В глаза бросалась большая изящная скрепка, обрамлённая россыпью маленьких камушков, державшая пачку мелко исписанных бумаг. Первитин достал содержимое за торчащий уголок верхнего листа, словно опасаясь браться за дорогой предмет. Поднеся письма к окну, разглядел скрепку. Хоть он никогда и не был настоящим любителем таких вещей, но по изяществу и тонкости работы оценил её ценность.

В голове начали рисоваться таинственные, загадочные образы, казалось, на языке он уже чувствует вкус и аромат давней истории, но это просто бумаги источали терпкий сладковатый запах. Что произошло такого в том далёком девятьсот восьмом?

Первитин аккуратно стянул с писем драгоценность, положил её в коробку, расправил первый лист. В верхнем уголке значилось: «27/11/1825г.»

«Даже так? – удивился он, – ещё почти на целый век глубже!»

Аристарх совершенно справедливо не считал себя знатоком истории, и в памяти всплыли обычные в таком случае ассоциации с той эпохой, привитые ещё в ученичестве: Отечественная война, Александр I Освободитель, его неудачное хозяйствование страной, волнения в Петербурге как раз зимой в 25-ом и что-то там ещё… Однако будь здесь выдержки из исторической книги, это бы его никак не заинтересовало. Совсем другое дело «живые» истории – кусочки чьей-то жизни, описанные в письмах. Аристарх снова вспомнил про своё правило, про то, что есть вещи не для него написанные, но тут же мысленно возразил себе – разве грешно узнать дела давно минувших дней, про своих предков? Может, ему есть чем гордиться? Да и кто узнает, что он читал? Этот последний аргумент прекратил все его душевные терзания.

Молодой человек сел на журнальную кипу ближе к окну. Пробежав по первым строчкам, заинтересовался и, не отрываясь, иногда перечитывая непонятное, проглотил весь лист до конца.

27/11/1825 г.

Кому писать, не знаю, кроме как тебе, дорогая моя А.В. Нет, этого письма ты не получишь и не прочтёшь. Просто сейчас, когда мне не с кем поделиться и нет возможности держать в душе все мысли, вдруг возник твой светлый образ. Я всегда думаю о тебе в миг смятения и нерешительности, дабы прибавить себе сил. Ведь всё, что я ни делаю в жизни, всё к чему ни стремлюсь, даже в делах государственных, тайных – всё с твоим именем на устах, и ради наших детей, конечно.

Сегодня вечером я отпустил всю прислугу и вот теперь во всей квартире я один. Им показалось, что я не здоров, вид мой был не в пример обычному, потому долго не хотели оставлять одного. Если б они знали то, что знаю я! Посмотрел бы я на их вид!

Впрочем, теперь я в тишине, один… Однако ж, почему один – ты со мной, ты поможешь оценить весь мой труд…

…Теперь размышляю я над событиями, произошедшими за эти полгода, пытаюсь осмыслить произошедшее, понять, ведут ли они нас к победе или к погибели. Почему за полгода? Потому что именно тогда, весной были сделаны первые шаги к тому, что случилось сейчас. И я счастлив, дорогая моя А.В., что вы с детьми ещё до распутицы покинули Петербург…

…Весной мне казалось, что наше тайное общество из великой силы, которой мы себя считали, превратилось в обычное собрание молодых умов, только и умеющих упражняться в эрудиции друг перед другом, источая пустые надежды на будущее! В этом я видел агонию. …

Наверное, я солдат во всём своём существе, я не привык долго бездействовать!...

Однако именно так и свершаются дела – по воле нежданно-негаданно сваливающихся обстоятельств.

Ещё в то время, когда природа готовилась к лету, чуть было не свершилась революция! Но читать это надо с небольшой долей иронии, нежели воспринимая всерьёз!

Рылеев тогда познакомился с только что вернувшимся с Кавказа капитаном Якубовичем. Бравый вояка считал, что его заслуги не оценены по достоинству, и грозил убийством императору. С ним началась страшная возня, как с орудием, которое, наконец, сможет претворить наши планы в жизнь. Но его порывистость и непредсказуемость в поведении всех пугала. Наверное, давало о себе знать боевое ранение в голову! Поэтому особых усилий стоило держать его под контролем и тогда, и после. Но случай этот заставил проснуться нас от затянувшейся зимней спячки.

Правда, здесь я отчасти согласен с Никитой Муравьёвым, который, одумавшись, оказался категорически против покушения, тем более, против использования для этой цели Якубовича (с первым я бы поспорил – и спорил, а со вторым согласен). И здесь есть ещё одна истина: нам не было смысла убивать царя, когда мы никак не могли воздействовать на его братьев, ведь это стало бы простым переходом трона к преемнику, тогда все наши планы попросту рухнули бы…

Однако ж Александр не стал дожидаться, чем кончатся наши раздумья и 1 Мая отбыл в Варшаву на заседание сейма, где пробыл месяц.

С отъездом императора вновь настало спокойствие. Вот как легко мы опускаем руки и прекращаем какую-либо значимую деятельность ввиду отсутствия раздражителя!..

Так, теряя бдительность, мы становились неосторожными.

Рылеев в эти дни больше находился во власти муз, нежели дел земных насущных. Оболенский и Никита Муравьёв продолжили философский спор об особенностях конституций для различных государств, последний оттачивал своё детище. Иные успевали вербовать новых членов «Общества».

Тут-то и ударила молния в образе доноса графа Витта!

Сей подробнейший доклад о деятельности «Южного общества» был получен начальником главного штаба бароном Дибичем, сопровождавшим царя в Варшаве. Да, не знал Витт, что барон тоже наш союзник! Надо признаться, раньше я сомневался в немце, но, как видно, зря. Дибич проявил незаурядные актёрские способности, ведь он не мог так просто отделаться от своего непростого подчинённого – начальника южных военных поселений. Хитрый барон просто отговорил Витта от дальнейших действий, которые якобы могут помешать давно ведущемуся им расследованию. Это успокоило профессионала шпионажа на несколько месяцев…

…Конечно, очень важные чины есть в нашем заговоре: генерал Дибич, столичный генерал-губернатор граф Милорадович или начальник штаба второй армии Киселёв, под опекой которого и существует «Южное общество» (при этом об участии всех троих посвящены не многие), но они не в состоянии проверять всю почту и перекрывать все доносы…

…Какую же панику породила бумага Витта в наших кругах! Даже не хочется это описывать. Вот только Милорадович не поддался общей истерии, пытаясь мыслить логически: ведь больше не оставалось времени медлить, нужно было обязательно на что-то решаться!

Граф всегда имел дар убеждения, временами прибегая давлению и пользуясь авторитетом.

После всего не удивительно, что самый логичный план, давно зревший, но, наконец, высказанный Милорадовичем был принят за исходный. Всё свелось к необходимости убить Александра, после чего вынудить Николая, наследника по завещанию, отречься от престола, затем захватить и Николая, и Михаила в заложники, заманив при этом в Петербург Константина якобы для вручения отнятого у него трона, как наследника по праву, заведённому ещё их отцом, Павлом, а затем всему собранному монаршему семейству диктовать свои условия.

Однако даже после болезненного укола Витта, буквально прижатые к стенке, имеющие теперь один выход – либо мы, либо нас – мы всё лето упускали инициативу! Ох, если бы всевластные Михаил Андреевич да барон Дибич могли всё сделать сами!.. Право слово, мы как дети… или писари, учёные мужи, знающие только теорию, что собственно одно и то же!..

…И в этот раз Александр чудесным образом ускользнул от нас!

Находившись некоторое время вместе, братья вдруг разом разлетелись по стране, словно бильярдные шары от одного лишь удара – очередного доноса! Князь Михаил отправился гостить к Константину в Варшаву, Николай по службе в Бобруйскую крепость, а сам Александр бежал в Таганрог.

Милорадович собрал у себя Оболенского, Рылеева, Муравьёва и разговаривал с ними словно помещик с провинившимися крепостными, буквально допрашивая, кто и как мог проговориться о замыслах Якубовича (всё-таки его и намеревались использовать)! Исходя из последних событий, единственной причиной всего виделось только предательство!..

…В те дни я каждый день ожидал ареста, но этот час всё не наступал. Однако я себя ощущал (и сейчас нахожусь в том же состоянии), словно человек, идущий по льду: сверху всё одинаково и ровно, а там, в невидимой бездне, постоянно бурлят тёплые воды, подтаивающие лед, отчего неизвестно когда и где ты провалишься в этот омут.

…Никита Муравьёв не выдержал такого напряжения. Он официально просил исключить его из Думы и 12 сентября отправился в продолжительный отпуск…

Надо сказать, и я смалодушничал и два месяца пробыл в увольнении, вернувшись только к ноябрю. Тут-то я снова убедился, кто в столице хозяин!

Стоит опять отдать должное графу Милорадовичу. Да, хоть генерал и не силён во многих науках и по-французски пишет с ошибками, но в психологии человеческой знаток! Не знаю, как, в сущности, повлиял он на Николая Павловича, побудив его вернуться в Петербург, но это случилось. А ведь тем самым тот явно нарушил указание Александра и фактически подписал смертный приговор своему старшему брату!..

В Таганроге с императором всё время находился барон Дибич. Ему выпала опасная, тяжёлая роль, но барон оказался подстать петербургскому губернатору по части хладнокровия и решительности, что в отношении недремлющих соглядатаев, что и самого царя…

…Простуда, случайно подхваченная Александром, переросла в роковую болезнь, вскорости лишившую России императора. Всё было сделано так натурально!..

…Вот тут и началась основная игра… Милорадовича!

Нет, ни думцам, ни всему «Обществу» не под силу были такие интриги!

Генерал-губернатор – первый человек в столице не только по военной части. Имея под своей опекой почту государственную и тайную, он первый получал ценные вести с юга, и всегда был на шаг быстрее цесаревича Николая. Окружив заботой царскую семью, он и 22 ноября, когда официально узнали во дворце о болезни царя, и позавчера (25-го) – об ухудшении здоровья, и сегодня – о смерти, бдел за каждым шагом Николая и по-гроссмейстерски вёл эту партию к своей победе.

Князь, будучи практически уверенный в скорой кончине старшего брата, воспылал мечтами о предстоящем воцарении. Он знал о том, что Константин несколько лет назад отрёкся по требованию Александра от притязаний на престол, но не знал тонкостей, насколько юридически это оформлено и кто именно знает эти детали. 25-го вечером, получив вести о тяжёлом состоянии императора, его предсказуемым желанием было поговорить обо всём с матерью наедине. Однако граф оказался здесь, как всегда, на высоте. Он всё правильно просчитал и, всюду сопровождая князя, не дал этому осуществиться.

Николай же оказался просто нетерпелив, на что, видимо, и рассчитывал граф. Цесаревич решил довериться старому вояке, горестно проливающему слёзы о судьбе Александра, ибо желание всё прояснить кипело в нём сильнее остальных, и он высказал то, что знал о своей венценосной судьбе.

Тут-то Михаил Андреевич и поставил наследника на место, решительно возразив, ведь по закону Российской Империи престол не передаётся по завещанию! А воля Александра об изменении правил – тайна для всех, пока он не объявил об этом всенародно, то есть законный наследник – Константин Павлович! А потому ни народ, ни войско не согласятся на нарушение прав законного наследника, посчитав это изменой, и в столице неминуемо начнутся возмущения.

Милорадович вдруг заострил внимание князя, не рано ли тот считает императора мёртвым? (У графа на руках уже было к этому времени письмо из Таганрога об улучшении здоровья царя, которое он показал только утром 26-го). Это заставило великого князя осечься и замолчать.

Отчаявшийся, он поостерёгся больше у кого-либо спрашивать обо всём раньше времени…

…А сегодня утром (27-го числа) якобы в связи со слухами, ползущими в столице, о болезни царя, по предложению губернатора Милорадовича было назначено богослужение «о выздоровлении государя». Вся столичная знать стеклась в Александро-Невскую Лавру, а царская фамилия с ближайшим окружением молилась во внутренней церкви Зимнего дворца.

Однако сам граф, затеяв это, уже имел на руках новое сообщение из Таганрога о смерти Александра, датируемое при отправке 19 ноября. Когда он сообщил об этом молящейся царской семье, мать-императрица Мария Фёдоровна едва не лишилась чувств. Тут-то граф и произвёл решающий маневр. Он увлёк Николая в соседние помещения и буквально принудил того присягнуть Константину и тут же оформить всё в письменном виде! Сразу же он заставил князя привести к присяге присутствующих генерал-адъютантов, а сам распорядился о присяге столичного гарнизона.

Николай никогда не был слабым, нерешительным человеком, но тут поддался воле губернатора, спасовав, словно щенок перед матёрым волком!

Неправомочные фактически действия графа были обнаружены сразу же, как Марию Фёдоровну привели в чувства.

Императрица, узнав о случившемся, в ужасе вскричала по-французски:

«Что сделали вы, Николай? Разве вы не знаете, что есть акт, который объявляет вас наследником?»

Совершился страшный конфуз. Николай понял, какую глупость сделал, ведь, подожди он ещё полчаса, и присягал бы не он, а ему!

Однако это не могло смутить Милорадовича, он настаивал на том, что действовал по закону.

Возник вопрос: как поступить теперь? Из Государственного совета принесли бумаги, подписанные Константином и Александром, из которых ясно значилось, что на престол должен взойти Николай. Но как теперь давать присягу человеку, письменно отрекшемуся от престола?

Николай мог отказаться от своих прежних заявлений, сказать, что его обманули и (с таким позорным началом!) вступить на престол. Но он предпочёл спасти остатки своей репутации, при этом во всём поддакивая Милорадовичу, в том числе, когда граф заявил ложно, что якобы князь знал об этих бумагах, но всё равно присягнул Константину – наследнику по праву!

Граф здесь сделал всё от себя зависящее, теперь дело за Константином! О смерти императора ему должна была придти почта раньше, за это время он мог уже собраться с мыслями. А вскоре новый император получит и письмо присягнувшего ему Николая.

Остаётся ждать его в Петербурге!

Всё, огарок тухнет…

Но, глядя на пламя, я вдруг только сейчас осмыслил произошедшее – всё-таки мы цареубийцы! За всеми придворными играми смысл этого события затушевался, а искренние слёзы льёт только мать-императрица…

Что ж, самое грязное и жуткое дело сделано…

(Последующие письма испорчены, кроме последних двух. «П.Н.О.»)

Аристарх оторвался от чтения.

Непонятный звук заставил его насторожиться. Словно трусливый воришка, он испуганно вскочил с места, решил было собрать все бумаги и спрятать обратно, но усмехнулся сам себе: что сделано, то сделано. Он быстрыми шагами направился к двери, медленно открыл. Свет на лестнице не горел, хотя Первитин его и включал. В доме стояла мёртвая тишина. Аристарх спустился, тихонько подошёл к кабинету, прислушался. За закрытой дверью он услышал голос дяди.

«Вот один из потомков тех далёких революционеров, а по материнской линии и я сам!» – подумалось Первитину.

Тут племянник снова вспомнил про странную книгу, что осталась наверху, про письма, про те откровения, которые он только что вычитал, и вернулся в мансарду. Похоже, на время все о нем забыли, и он ещё может здесь незаметно похозяйничать. Теперь, узнав такие интригующие исторические подробности, Аристарх не мог не дочитать письма до конца. Для полной уверенности он закрыл дверь на защёлку и вернулся к комоду.

Следующее письмо датировалось уже декабрем. Первитин на секунду задумался, вспоминая, что произошло в эти самые дни в истории государства, но поднеся листок к окну, быстро забегал глазами по тексту.

12/12/1825г.

Должно быть, завтра-послезавтра всё решиться...

Сегодняшний день принёс известия, которые по существу уже ничего не меняют. Вместе с тем я рад, что они подвигли нас на решительные действия.

Как я уже рассказал в двух предыдущих письмах, на все намерения завлечь Константина в Петербург он ответил решительным отказом, подтверждая отсутствие всяких претензий на престол. Милорадович постоянно уверял императрицу и Николая о необходимости присутствия Константина, которому присягнула вся страна, или хотя бы получить от него новый манифест об его отречении, угрожая в противном случае волнением со стороны столичного гарнизона. Однако всем давно очевидно из имеющихся бумаг, что быть на престоле Николаю Павловичу. Упорство губернатора создаёт лишь дополнительную нервозность.

При этом, думается мне, будь князь Николай чуть решительнее, его коронация свершилась бы раньше, хотя бы на неделю.

С каждым днём общество всё в большем волнении, не понимая, почему император Константин не в столице. Никакая информация по-прежнему не распространяется в массы…

…Сегодня рано утром от Барона Дибича пришла почта на имя нового императора, которую вскрыл Николай. Ужаснувшись увиденному, он собрал небольшой совет из тех, кому, считал, может доверять: генерал-губернатора Милорадовича и князя Голицына, доверенного лица покойного Александра.

Несомненно, Дибич не мог больше заниматься сокрытием очевидных фактов, раскрытых во множестве доносов, и изложил всё в своём послании. Сюда же были присовокуплены указы о намерении арестовать некоторых лиц из «Южного общества», в частности, находившихся в Петербурге. Говорилось о московских и столичных заговорщиках, но в общих формах, без конкретных фамилий.

Милорадович, выказывая свою озабоченность, заверил цесаревича в том, что усилит бдительность.

Наш клубок, столько лет заплетаемый, начал стремительно распутываться! Мне это не показалось странным. Странной нужно назвать то, как всё неудачно складывалось и складывается. Нам каждый раз для реализации задуманного не хватало последней толики терпения, стремления, упорства, везения, может быть. При этом мы охотно посвящали в свои намерения посторонних лиц, увеличивая круг свидетелей.

Вот теперь уже исключается всякая возможность избежать ответственности! Единственное, что может нас спасти – это государственный переворот!..

Коронация Николая назначена на понедельник. В нашем распоряжении есть два дня…

… В Петербурге из отмеченных в доносе «южан» находилось двое.

Вскорости по указанию губернатора обоим раскрытым заговорщикам была оформлена командировка, чтоб не болтались под ногами, а Николаю заявлено об их отсутствии – мол, в отпусках. Пока их будут разыскивать, всё должно уже случиться!..

Граф отправил с адъютантом соответствующее сообщение Рылееву, распорядившись и об организации восстания. Тот информировал Оболенского.

Оба они первым делом избрали руководителя, диктатора, – князя Сергея Трубецкого, от имени которого организовывали и напутствовали молодых офицеров: большинство не знало и не знает, кто здесь настоящий «диктатор».

Я присутствовал дома у Оболенского рано и недолго, потому дальнейшего не видел…

Энтузиазма ни у кого не было видно.

Только некоторые, как Каховский, выказывали себя рьяными террористами или прибывали в жалком восторге, готовясь к славной смерти, смущая тем самым остальных и без того угрюмых…

14/12/1825 г.

Жизнь всех рассудит!

А в самые трудные и ответственные минуты она срывает со всех героев маски, представляя их истинные лица!

Дорогая моя А.В., мне так не хватает тебя в эту минуту, чтобы поделиться всеми новостями и переполняющими меня чувствами!

Не ведаю обо всем лично, а знаю многое по рассказам.

Ещё позавчера, 12-го числа, совершилось в наших рядах страшное предательство, о котором говорить с уверенностью я могу только сейчас!

Рылеев и Оболенский, узнав, что механизм по ликвидации заговора запущен в полную силу, а незримый для всех руководитель посылает их устраивать восстание, пришли в полное смятение. Одно дело – слова, рассуждения в узком кругу о судьбе державы и другое дело – настоящий мятеж, последствия которого не окончатся простыми увольнениями и сломанными карьерами! При этом тот, кто их бросает в эту пропасть, сам остаётся в стороне и при возможности, а так и должно быть при его полномочиях губернатора, будет этот мятеж устранять?!

Конечно, сами желая и добиваясь этого многие годы, а последние дни междуцарствия ведя активную пропаганду меж солдат, и вот перед самым финишем собирая у себя на квартирах и напутствуя офицеров, имеют ли они моральное право отступить и всё бросить? Кем они будут после этого в глазах остальных?..

…По наущению Рылеева Оболенский (все факты сложились только сейчас, к ночи 14-го) подговорили Якова Ростовцева передать князю Николаю письмо о предстоящем заговоре. Рылеев даже задействовал в этом родственника Якова – купца, директора Российско-Американской компании, в которой сам служил управляющим.

Всё выглядело так, словно Ростовцев застал тайное совещание и, будучи честным, раскрыл всё цесаревичу.

После всего он вернулся с отчётом домой к Оболенскому. Оболенский отдал копию письма Рылееву, а тот, размахивая ей перед всеми, извергал картинно гнев в адрес предателя.

В письме, однако, ничего серьёзного не раскрывалось, только повторялись слова предостережения, коими на каждом шагу пугал великого князя Милорадович, и в полуультимативной форме предлагалось уступить-таки корону старшему брату. Два светлых ума наивно полагали, что, прочитав это послание, Николай дрогнет и сдастся, и не будет никакого восстания!

Отступать Николай был не намерен, да и уже некуда. Вызвав генерал-губернатора и князя Голицына, показывая им письмо, он снова услышал заверения в полной безопасности – оба просили не обращать внимания на разыгравшееся воображение молодого офицера.

Однако в этот раз чувство самосохранения заставило князя задуматься. Ведь граф сам долгое время приучал цесаревича к мысли о нелояльности к нему гарнизона, а теперь вдруг заверяет о полном спокойствии. И в этом видится первая серьёзная ошибка губернатора!

Эх, знал бы Милорадович сразу, кого берёт в помощники для такой серьёзной игры за престол, наверное, никогда бы не стал связываться ни с каким тайным обществом. А вот кого действительно ему не хватало последнее время, так это немца Дибича!..

Всё же, думается, такой демарш нисколько бы не испортил наших планов, хоть сколько не проявлял бы бдительности Николай, если бы не то главное обстоятельство, каким подстраховались оба изменника. Цесаревич распорядился об изменении порядка присяги. Вот тут-то и раскрывается суть предательства! Не мог он знать простого, но по сути своей эффективного плана заговора. Не раскрывалось его и в письме Ростовцева, который и заговорщиком-то не был. Но после их встречи Николай вдруг прозрел – молодой гвардеец передал информацию устно. А, не будучи заговорщиком, сам он не мог знать ничего до прихода к Оболенскому…

…Уже вчера, 13-го, Милорадович увидел, что план провалился: заседание Государственного Совета не будет проводиться одновременно с присягой гвардейцев. Это значит, когда утром 14-го офицеры поведут возмущённых солдат с именем Константина на площадь, все уже разъедутся, и некого будет захватывать для выдвижения своих требований…

…Теперь не оставалось времени на многие шаги, ведь, как бы ни планировал незримый «Диктатор», уже ничего толком нельзя было изменить.

Однако надежда и немалая оставалась ещё на само выступление. Главное, всё сделать правильно: возмутить один полк, двинуть его ко второму, возмутить второй, на этом примере присоединить третий и последующие, захватив тем самым город, и тогда, будучи хозяевами времени и положения, поставить новоиспеченного царя перед выбором…

…Рылеев, Трубецкой, Оболенский развили отчаянную активность, рьяно напутствуя не ведающих ничего офицеров весь следующий день.

Последний шанс на отмену восстания, на который они ещё надеялись, в связи с раскрытием плана выступления – это арест Милорадовича или, на худой конец, их самих, но (видимо, Ростовцев не называл никаких имён, апеллируя к чести) они с ужасом встретили вечером посла графа – диктатор был на месте! Теперь ничто не спасало их от восстания и от гибели…

…Государственный Совет собрался вечером, в 8 часов. Но заседание долго не начиналось. Николай ждал младшего брата Михаила, не решаясь без его моральной поддержки выступать перед теми, кто один раз уже лишил его трона, не проявив здравый смысл, не отменив его нелепое отречение, перед теми, кто и сейчас не горел желанием утверждать его фигуру, среди которых явно присутствовали и участники заговора. (Брата ещё в Петербурге не было. За ним накануне послали гонца, но поспеть он не смог бы никак).

В полночь Николай выступил, зачитав свой Манифест, предоставляя последнее письмо Константина из Варшавы. Присутствующие принесли присягу. Конечно, Милорадович и другие из «общества» тоже присягнули…

…Сегодняшнее утро начиналось безмятежно. Понедельник. Рабочий люд, как и положено, отправился кто на службу, кто в свои лавки. Ещё вчера спешно должны были напечатать для горожан копии николаевского манифеста. По-видимому, в этом деле не очень преуспели, хоть и сумбурные последующие события сами стали себе рекламою.

Николай I раньше всех зачитал манифест гарнизонному начальству.

В 8 часов утра началась присяга в Синоде, Сенате, департаментах, министерствах, а гвардейское командование, разъехавшись по своим полкам, приводило к присяге подчинённых.

Первые известия из казарм царю были радужные: генерал Орлов рапортовал, что его конная гвардия кричала «ура!»…

…С нашим выступлением получилось всё не так, как задумывалось!

Всё в точности не знаю, будучи задействованный по некоторым поручениям графа. Первым на площадь Петра вышел московский полк. Вчерашняя и ночная пропаганда дали свои плоды. Расположившись около Медного Всадника, напротив Сената, он встал в правильное каре для круговой обороны, дальше не двигаясь и только выкрикивая своё недовольство по поводу присяги Николаю…

…Оболенский играл свою роль до конца, находясь в самой гуще. Чтобы полностью самому влиять на ход событий, он с согласия присутствующих мятежных офицеров, объявил себя диктатором, потому как, назначенный на эту роль Трубецкой, на площади не показался. Одно время, глядя на всё со стороны вместе с зеваками, тот в испуге ринулся назад, ища убежище, укрывшись, в конце концов, в австрийском посольстве. Рылеев так же в восстании участия не принял, о нём дальнейшего не знаю.

Мятежников оказалось больше, чем об этом думали заговорщики накануне. Только Оболенский никуда имеющиеся у него силы не двигал. Стоя на площади, солдаты требовали Константина и Конституцию. Как я слышал, солдат здесь пришлось обмануть, уверив, что конституция, это жена Константина!

Позицию князя-диктатора нетрудно понять: выступление состоялось, что морально оправдывало его и всех остальных заговорщиков, так долго к этому готовившихся, при этом мятежники настаивали и на своей юридической правоте, признавая правителем старшего Великого князя.

Князь Михаил поспел в столицу к самым интересным событиям и принял в них активное участие. Искренне полагая, что мятежники просто находятся в заблуждении, он поспешил на площадь, намереваясь их успокоить, но получил решительный отпор. Князь ничего не знал о заговоре.

…У Зимнего дворца тем временем собирались важные персоны, приглашённые на празднование коронации, а также любопытствующая публика. Горожане находились в недоумении, потому как информации о делах царской семьи так и не имели. Николай ходил меж людей, зачитывая свой манифест…

…Граф Милорадович покинул Зимний ещё до волнений и отправился завтракать. Он хотел иметь свободу действий для принятия решений

Узнав о неповиновении Московского полка, он мгновенно отправляется со своим адъютантом Башуцким к месту событий. Прибыв к мятежникам, принялся их увещевать. Солдаты повели себя дерзко, вытолкали его из открытого экипажа за воротник, порвали мундир. В результате ему со спутником пришлось пешком добираться до Зимнего..

А незадолго до этого Михаил усмирил артиллеристов и сам вместе с ними присягнул Николаю. Артиллерию вместе с остатками московского полка, не поддержавшими мятеж, он повёл на помощь брату. К тому уже стягивались несколько батальонов, командиры за которых поручились. Неоднократно посылали гонцов за конной гвардией, казармы которой находились недалеко от Сенатской.

Если бы Оболенский придерживался намеченного плана, всё могло свершиться в нашу пользу очень быстро! Ведь, направь он свой мятежный полк к конногвардейцам, то легко бы приумножили свои силы.

Но от Николая к гвардейцам был отправлен генерал Орлов, командующий бригадой, в которую и входил полк. Добрался он не без приключений, получив кучу нелицеприятных реплик от восставших (путь его лежал через Петровскую площадь).

Как он усмирил полк, не знаю, но это заняло много времени.

Николай, ожидая подходящие подкрепления, застал губернатора в плачевном виде. Старый вояка, герой турецких и наполеоновских войн, был крайне удивлён и поражён таким неуважением солдат. Оказалось, не был он авторитетом для молодых парней, не разделявших с ним бок о бок тяготы войн, а наоборот, выглядел в их глазах приспешником незаконно захватившего трон Николая.

Появившись перед императором, он произнёс: «Государь, если уж они меня привели в такой вид, то тут остаётся действовать только силой!»

На что тот резонно ответил, мол, генерал-губернатор должен отвечать за спокойствие города, потому и усмирять бунтарей. Теперь он – Николай I – командовал и распоряжался судьбами, указывая каждому его место. Граф покорно удалился.

Я, опять же, не знаю намерений графа на сегодняшний день, кроме общих, спланированных ещё два дня назад. За всё это время диспозиция постоянно менялась. Весь театр сегодняшних действий можно назвать сплошной импровизацией.

Граф имел ещё много вариантов, как в принципе и Оболенский со своей мятежной армией. Кроме того император Николай вёл себя неосмотрительно, слишком часто становясь лёгкой мишенью…

…Мчавшийся по Дворцовой площади к императору обер-полицмейстер был высажен из саней, и губернатор вместе с Башуцким помчался в обратном направлении. Обогнув площадь Петра, едва пробираясь по бульвару сквозь толпу любопытствующих горожан, они направились к казармам конногвардейцев, намереваясь-таки пустить их в ход. Но генерал Орлов, находившийся там, не дал этого сделать – приказ императора, полученный им ранее, несомненно, весомее губернаторского! При этом генерал и графу не советовал показываться на площади: «Этим людям необходимо совершить преступление; не доставляйте им к тому случая».

Милорадович около получаса думал, как ему выйти из сложившейся ситуации. В конечном итоге, что ему – генерал-губернатору оставалось? Очевидный, казалось, был ход, но и гвардейцев Николай забрал, посылая графа к мятежникам – на верную смерть!

Наконец граф решился. Он привёл себя в надлежащий вид, обзавёлся верховой лошадью и направился к восставшим. По-видимому, тут и могло произойти решающее трагическое событие, останься Башуцкий не у дел и не выполни свою боевую обязанность. По злой иронии у Милорадовича и адъютанта оказалась одна лошадь на двоих. Однако Башуцкий не растерялся, распряг сани. Строптивая кобыла не сразу, но присмирела, наверное, была объезжена или просто смирилась, что ей не только повозки таскать.

Милорадович появился на площади и триумфально выступил перед мятежниками. Слушая пламенную речь оратора, солдаты замолчали. Граф говорил, что он тоже хотел бы видеть Константина своим императором, однако, что же делать, если он отказался? А в доказательство тому, что граф сам не мог бы изменить Константину, вынул из ножен шпагу, дарованную цесаревичем, и, развернув её эфесом к мятежникам, показывал надпись: «Другу моему Милорадовичу». Солдаты тетерь с пиететом смотрели на своего отца-полководца, внимая его словам. Похоже, ещё немного, и они готовы уняться и пойти за ним.

Что сулит солдатам за заблуждение – вернуться в казармы, офицерам за смуту – кому, прощай карьера, кому серьёзнее – суд, а что ждёт предателя – раскрытие! Диктатор Оболенский сдаваться никак не мог: что ждёт его на следствии, да если его ещё будет вести сам генерал-губернатор? Вот и Николаю, во многом прозревшему, теперь явно было бы легче избавиться от опасного и сильного вояки, интригана, посылая его одного в ядро мятежа. Нет, сговориться они никак не могли, но всё свелось к одному!..

Башуцкий держался рядом, оглядываясь с высоты своего доброго мерина. Переодетый поручик Каховский выделился из толпы, подкрался сзади. Тут нужно отдать должное реакции адъютанта, его цепкости взгляда, чутью момента, хоть он только и успел с криком «Берегитесь!» налечь на плечо своего генерала. Пуля, выпущенная из пистолета поручика, прошила насквозь эполет генерала – рука стрелявшего дёрнулась от неожиданности. Милорадович чудом удержался в седле… В эту секунду прыткий Башуцкий выхватил-таки застрявшую в ножнах саблю и, перевалившись через круп лошади генерала, что есть мочи рубанул по взметнувшемуся штыку Оболенского. Последний по воле случая избежал ранения, а удар его штыка пришёлся в тело несчастного животного. Лошадь, ошалев, встала на дыбы, скинув седока, чудом не затоптала его и бросилась в гущу солдат.

Толпа враз закипела, то тут, то там послышались крики, выстрелы, но как будто никого не убили.

Башуцкий быстро спешился, защищая от возможных нападок своего генерала. Разрезая воздух саблей, чтобы солдаты держали дистанцию, он помог Милорадовичу подняться.

Граф попытался принять снова невозмутимый вид, подняв руку вверх, усмиряя разбушевавшихся мятежников. Солдаты роптали, понимая, что теперь после покушения на губернатора – второго после императора человека в столице, у них мало шансов остаться безнаказанными. Однако, обращаясь к солдатам, генерал как мог громко произнёс, показывая на свой благополучный вид, что есть на свете правда и справедливость и что изменникам и провокаторам, введшим ни в чём неповинных солдат в заблуждение, не удастся эту правду уничтожить!

Милорадович не впервые в жизни стоял лицом перед смертельной опасностью, находясь в плотном кольце вооружённых людей. Покушение могло ведь и повториться, но отступать было некуда. Только солдаты застыли, выпрямившись – лес ружейных стволов протыкал небо, а лица с надеждой глядели на генерала.

Граф призвал всех для разъяснения ситуации двигаться к Зимнему!

Сквозь плотную толпу решительно протиснулись двое офицеров: Щепин-Ростовский и один из братьев Бестужевых, встревоженные агитацией парламентёра.

Однако после предложения графа раздалось дружное «Ура!»

Тем временем Николай Павлович, восседая верхом, разъезжал вокруг своих граждан, своей потихоньку прибывающей армии: сапёрный батальон, присягнувший ему, уже разместился во дворе дворца, батальон от Преображенского полка по фасадам.

Тут же произошел и курьёзный случай. Отряд лейб-гренадер со своим командиром Н. Пановым неорганизованной вольной группой двигался к месту событий. Каждый горел желанием постоять за справедливость, за истину, за своего царя, так вероломно низвергаемого братом. На волне бушевавших в них чувств, отряд устремился не к Медному всаднику, а сразу к Зимнему дворцу. Вдруг гренадеры, остановившись перед строем сапёрного батальона, поняли свою оплошность; командир произнёс в сердцах: «Это не наши!» Николаевский батальон при этом не выказал им никакой агрессии, полностью бездействуя. Император, узрев очередное «подкрепление», движущееся нестройно, решил их встретить лично и направить на позицию ближе к адмиралтейству. Услышав, что они за Константина, указал им на Сенатскую площадь. Отряд спокойно обогнул царя, просочившись сквозь выстроенные вдоль площади войска, удалился прочь!

Разве это не беспечность новоиспечённого монарха?! Пальни в него константиновцы или захвати в заложники, и всё было бы кончено!

Количество мятежников росло постепенно. Гвардейский флотский экипаж, всё никак не приступал к присяге, а во время покушения на генерала Милорадовича, услышав пальбу и возгласы: «Ваших бьют!» – мгновенно устремился на площадь и примкнул к каре оборонявшихся.

Кульминация наступила после полудня. Барон Толь, понимая, что ситуация накаляется до предела, а мятежники, чувствуя свою правоту, непреклонны, прямо заявил Николаю: «Государь, прикажите площадь очистить картечью или откажитесь от престола!»

Последний и сам, оценивая силы, приобретал всё большую нервозность, хоть по численности восставших насчитывалось порядком меньше. Щепетильность ситуации заключалась в том, что он не мог всецело положиться на присягнувшие ему войска, относившиеся с сочувствием к мятежникам. Мало того, артиллерия, которую усмирил его младший брат Михаил, то ли по вине разгильдяйства, то ли специально устроив саботаж, вывели на площадь орудия без зарядов, после чего происходила целая эпопея по их доставке. И вот в такой ситуации ему заявляют: либо устрой кровопролитие, гражданскую войну, либо отрекись!

Государь в лёгкой растерянности обвёл взглядом подданных: какие интересно мысли витали в их головах? Хотя, что гадать: Николай хорошо знал об отношении к нему и сенаторов, и представителей Государственного Совета – они его откровенно не любили…

Но вот он углядел, как из-за дальнего угла адмиралтейства с Сенатской площади показалась и начала расти вширь полоса людей. Наконец вся эта масса двинулась в сторону дворца. Это произвело неизгладимое впечатления на присутствующих. События получили стремительное развитие!

По мере того, как мятежники двигались по широкому бульвару меж двух площадей, возглавляемые браво гарцующим генерал-губернатором, к ним примыкали отдельные кусочки николаевской армии, впечатлённые моментом: ведь если даже сам отец-командир за Константина!

Всадник отделился от общей массы и крупной рысью помчался к Зимнему. Николай сразу узнал в нём Милорадовича.

Приблизившись к императору, граф произнёс с волнением, чуть запыхавшись: «Государь, может разразиться страшное братоубийство, если вы не примете правильных решений!»

На покрасневшем лице императора горел уже гнев, который он не мог выразить словами. Граф говорил что-то ещё. Николай молчал, наблюдая приближающуюся мятежную волну.

Милорадович заметил в толпе Якубовича, потом пробежался глазами по крыльцу: где-то там должен был прогуливался полковник Булатов с двумя заряженными пистолетами – ещё один террорист.

Николай, заметив бегающий взгляд графа, обернулся, но только снова увидел устремлённые к нему взгляды подданных. Они уже слышали выкрики приближавшихся бунтарей. Страх, горечь и упрёк смотрели на государя, требуя от него, как ответчика перед народом и Богом за все происходящие события, решения!

Однако трудный был у Николая Павловича миг! Что же ему предпринять? Сдаться для общего блага? Но кому? И какое от этого может быть благо?

Тут же масла в огонь подлил подбежавший к царю Якубович и, заговорщицки приглушённым голосом, стал пугать его возможным покушением на его персону. Будто по слухам или через третьих лиц слышал он об этом…

Дальше точности в рассказах очевидцев не наблюдается. Из одного источника следует, что граф, обменявшись с Николаем несколькими репликами, уговорил его для безопасности удалиться во дворец, из другого – жёстко настоял, вместе с поддакивающими ему представителями свиты. Результат же один – царь, сенаторы, представители совета и сам граф скрылись во дворце.

Мятежники приблизились к Зимнему на расстояние ружейного выстрела. Теперь они оказались в кольце: вокруг молча глядели на них ряды «николаевской армии»: офицеры которой боялись что-либо предпринять, не только не надеясь на своих подчинённых, но и опасаясь теперь за свою жизнь.

Окрылённый Бестужев задавал тон своему хору. «Константин» и «Конституция» сотрясали стены дворца.

Чувствуя необходимость своего появления, Милорадович, придерживаемый адъютантом (всё-таки падение с лошади не прошло даром), появился на крыльце, как мог быстро оседлал своего скакуна, удерживаемого до того Якубовичем, выбрался на середину площади и стал взывать ко всему солдатскому морю.

Вмиг снова Милорадович «вырос» из посредника, парламентёра в силу, в лидера! Пожурив по-отцовски вояк за устроенный переполох, он попытался разъяснить ситуацию, подведя мысль к следующему: если Николай отрёкся ещё в ноябре в пользу Константина, которому и присягнуло государство, а тот отказывается от престола, ссылаясь на манифест ещё от 23-го года, и подтверждает современными письмами (Милорадович размахивал бумагами), то, значит, они оба не могут быть правителями! А кому же быть? Вот тут генерал и дал солдатам надежду на справедливый конец этой запутанной истории.

Вся воинская рать, услышав ответ, уже не делясь на правых и неправых, перемешавшись в общую массу, громогласно закричала «Ура!». И так же громко на весь Петербург начала скандировать: «Мария Фёдоровна! Александр!»

Примерно через час после совещания, в котором участвовали также Михаил и императрица Мария Фёдоровна (что, надеюсь, должным образом опишут историки), главные лица вышли на крыльцо. Маленький Александр весь день находился под присмотром в Аничкином доме, его спешно привезли для публики.

Мария Фёдоровна зачитала новый манифест, главное в котором значилось, что Николай Павлович добровольно отрекается от трона в пользу законного наследника – своего сына, Александра, а Мария Фёдоровна до его совершеннолетия объявляется регентом.

Очень, очень жаль, что я не смог увидеть всё это своими глазами! Но главное, я рад, что не потребовалось больше жертв!

Однако и у меня было важное задание, у которого имелось всего два варианта решения. И при первом варианте я мог-таки оказаться в самом центре событий – тогда бы этот день стал самым знаковым в истории Империи и наградой за наши труды! У меня находился давно заготовленный единственный чистовой вариант Конституции Никиты Муравьёва! Я ждал только гонца, но, не дождавшись, поступил так, как и должен был во втором варианте – теперь этот документ никто не найдёт!

Видно, время не пришло…

Аристарх дочитал письмо, отложил к остальным. Закрыл уставшие от напряженного чтения глаза, помассировал веки.

В саду жужжала газонокосилка.

В окно билась муха.

Первитин собирался с мыслями, переваривая прочитанное. В голове всё ещё кипели красочные сцены мятежного Петербурга, с которыми никак не состыковывалась окружавшая его затхлая обстановка.

Как и все, изучая историю в школе, в университете, он сложил об этой эпохе своё представление, в общем и целом не отличающееся от мнения окружающих. Да, было восстание, был благородный Николай, но чтоб убийство Александра I, обширный по числу участников заговор?! О таком нигде не заострялось внимания. Да, и Милорадович, видимо, настолько не притязательная, не тщеславная личность, что ключевой фигурой нигде не назван – делал своё дело как генерал-губернатор!..

Осталось ещё одно письмо, короткое снова, как и самое первое, было написано размашисто; строчки в нём плясали пьяные танцы. Похоже, на бумаге отразились все эмоции, владевшие в тот момент автором.

«Ну что, прочитал? И как тебе? Кстати, и труд Муравьёва я там тоже нашел. Как и всё сохранился не в лучшем виде.

Однако как этот писака оценил роль наших благородных предков?! Будто всё один Милорадович!.. Он же просто вёл двойную игру! А моего прадеда, как и твоего, назвал предателями! Ты знаешь, я много изучал тот период и, даже не будучи кандидатом исторических наук, смог бы понять, что они по-другому поступить и не могли!.. А какая в итоге судьба! Ссылка в Сибирь за покушение…

Твой же бежал сам, но это его нисколько не стыдит…

А скольких разжаловали!

Одно лишь радует, что многолетнее дело «Общества» не пропало даром. Ведь при Александре Николаевиче собрались лучшие люди, профессионалы, носители идей «Общества»: такие, как Сперанский, Мордвинов, Ермолов; и уже через год после восстания государство получило конституцию, а ещё через полгода заработала Верховная Государственная дума!

Кстати, крестьянский вопрос решали долго, зато очень продуманно! Вся оригинальная схема была просчитана за пять лет, после чего начала успешно реализовываться. Однако ты всё это и сам знаешь.

Засим хотел бы откланяться. Осмысли прочитанное. Жду ответа. П.Н.О.»

«Вот это детектив, – хмыкнул Аристарх. – А что ж я удивляюсь? В жизни ещё не такое увидишь! А всё, что в книжках пишут – это прилизанные для приличия выжимки, рафинированные историйки, написанные по мотивам событий. Действительно, кто ж такое писать будет? Да и, наверное, так откровенничает не каждый!»

Первитин глянул в окно, где работал садовник, и сразу всплыл в голове отряд лейб-гренадер, энергично шагающих за своим командиром Пановым. Интересно, как у них сложилась судьба дальше? На энтузиазме таких героев и достигается результат.

А по поводу крестьянской свободы Аристарх знал не только из истории. Всем освобождённым из кабалы, но нищим, безземельным крестьянам на льготных условиях предоставили возможность обживаться в Сибири и в неосвоенных зауральских, казахских степях. Многие потянулись на восток и на юг за своим счастьем. Отчего центральная Россия, до того перенаселённая, ожила, а дальние районы обросли новыми городами, дорогами, фабриками. Расцвела торговля. Тогда же его далёкий прадед, разорившийся помещик Первитин, решил воспользоваться случаем и покинул родные земли, породив тем самым династию приморских фабрикантов.

Это Аристарх перебрался в столицу, в Петербург, хоть и всё детство прошло в приморском мегаполисе, во Владивостоке…

Мысли прервал трезвон, донёсшийся из кармана, – телефон. Наверное, дядя! Аристарх достал трубку, но не торопился нажимать кнопку для соединения, ведь у него включена видеосвязь, однако и не отвечать тоже было бы странно.

Он нашёл удачный ракурс, экран вспыхнул, показалось встревоженное лицо Ильи Сергеевича:

– Сташа? Ты где? Уже много времени, нам пора собираться! – но, увидев за спиной племянника стропила и крышу, пропел, догадавшись, – а-а, на чердаке!

– Я нашёл то, что вы просили, – показал Первитин красный томик.

– А, это хорошо, замечательно! Молодец! Тогда спускайся, не будем опаздывать! – он снова загадочно улыбнулся, вонзаясь в экран своей бородкой. Экран потух.

Зной спал. Солнце переместилось на запад и светило мягко сквозь туманную дымку, зависшую над океаном. Подкатил серебристый «Енисей» шестидесятого года выпуска – Первитин ещё не путешествовал с таким шиком. Белобрысый канадец, личный шофёр Рылеева, улыбнулся через стекло. Автоматические замки на дверцах отщёлкнули, Аристарх сел в салон. Хоть он и любил простоту, но классика и класс не могут не восхищать. Дядя уселся рядом, ткнул кнопку телевизора и бросил шофёру: «Поспешим!»

Праздник в городке шёл в самом разгаре. В массовых гуляниях больше участвовала молодёжь. Остальные отсиживались в уличных кафе и ресторанчиках.

Умиротворённое лицо Рылеева выражало сдержанную радость. Он поглядывал по сторонам, не обращая внимания на нескромные любопытствующие взгляды с улицы.

– Да, праздник это хорошо! – Заключил Илья Сергеевич. – Вот только обычно он сводится к банальной пирушке, а истинный его смысл, его историческое значение едва ли кого интересует. Сегодня, однако, сплелось сразу несколько дат. Вот, например, сто пятьдесят лет со дня смерти Александра Освободителя!

В теле Аристарха что-то больно кольнуло: «Зачем дядя завёл эту тему?»

– А вот ты знаешь, Сташенька, что история зачастую повторяется, особенно если из прошлого не делают должных выводов?

Заметив недоумённый взгляд племянника, Рылеев улыбнулся.

– Это всё, конечно, риторические вопросы, но история удивительная наука! Разглядывая прошлое, начинаешь понимать и предвидеть будущее и по возможности вносить в него свои коррективы. Вот, например, сравнивая то время и нынешнее, можно найти множество параллелей, хоть и не явных. Тогда первый Александр, упиваясь славой от победы над Бонапартом, забыл про свои прямые обязанности, привёл отечество в упадок, за что, собственно и поплатился, породив мятеж…

Дядя говорил так, словно они продолжали прерванную когда-то беседу. Аристарх заволновался: «Поплатился! Мятеж! Он использует такие термины, словно бы зная, что я читал эти злосчастные письма! Но как? Я же ничем не выдал себя?! А может, он специально подсунул их мне? Действуя так самоуверенно и бесцеремонно… и угадал».

Лицо племянника зарделось. Ему стало так противно за своё любопытство, за то, что он так легко попался на удочку.

А Илья Сергеевич продолжал философствовать:

– …Вот и сейчас, после славного десятилетия, в стране наступает закономерный, казалось бы, спад. Конечно, ещё совершенно неведомо, к чему всё это приведёт – к краху или новому подъёму, но если знать монарха и его окружение, то можно сделать выводы, что, к сожалению, пока ничего хорошего не светит.

Его витиеватые речи привели племянника в смятение. Видя это, он по-отцовски похлопал Аристарха по плечу, успокаивая:

– Ох уж эта политика! – рассмеялся он, – привыкай! Когда приедем, ты увидишь ещё не таких зануд! Я понимаю, сейчас, пока ты не окунулся в большую жизнь, всё это кажется странным, непонятным…

Рылеев не успел закончить фразу; канадец плавно остановил автомобиль и, обернувшись, заявил:

– Всё, приехали!

– Не приехали, а прибыли! – поправил его Рылеев. Уже привыкший к придиркам водитель и ухом не повёл.

Пятиэтажное здание в готическом стиле завлекало гостей яркой вывеской «Восьмая провинция». Портье открыл дверь.

Аристарх оказался сразу же разочарован. Ничто, по крайней мере, на первый взгляд не походило на праздничное мероприятие. Все находившиеся в холе гости, разбившись на несколько групп, вели заумные беседы. И где же праздник? Может, в ресторане? Но за мозаичными витражами на дверях ресторана ничего нельзя было разглядеть. Вот только девушка в блестящей блузке, разносившая напитки, вносила некоторое разнообразие, но и она скоро исчезла.

Рылеев же наоборот, ожил, словно рыба в воде. Он начал поочерёдно представлять племяннику гостей, а гостям племянника.

Первитин чувствовал себя неловко, как инородный предмет, не понимая высоко патетических разговоров, не обладая высокой эрудицией, зато присутствующие, похоже, совсем не умеют отдыхать, даже приветствуют всегда одной фразой «Как дела?»

– А-а! – вдруг пропел Рылеев, – пойдём Сташа, я тебя познакомлю ещё с одним гостем! Это князь Евгений Оболенский. – И зачем-то прибавил: – его дед был видный историк: Пётр Николаевич Оболенский. Ты должен был слышать о таком.

Невысокий тучный Оболенский, узрев знакомое лицо, округлил щёки и, шагая навстречу, развёл радушно руками:

– Илья Сергеевич!

Два друга крепко пожали руки. Тут Аристарх обратил внимание на заколку, поддерживающую галстук Оболенского: серебряную, со множеством маленьких камушков.

А тот, обращаясь уже к молодому человеку, произнёс:

– О-о! В нашей команде новые люди! Замечательно!

«Без меня меня женили, – подумал Первитин. Не понравилась ему эта фраза «Новые люди в команде!» – Складывается впечатление, что меня избрали членом какого-то клуба заочно, не спрашивая даже моего согласия. Наверное, мне это должно льстить?!»

Вспомнив вдруг Аляску и своих грубоватых, простоватых приятелей, Первитин удивился сам себе: там он всё время мечтал о настоящей светской жизни, а здесь желает обратного! А, может, его просто что-то настораживает, что-то, во что он не хотел бы сейчас вникать? Ведь ещё вчера он мечтал об отдыхе, а сегодня дядя подталкивает его к странным размышлениям. Ох уж эта политика!

В голову вдруг пришла мысль – полезно дружить с такими важными персонами, но лучше как-нибудь опосредованно, например… как Милорадович с «Обществом!»