Ритмы истории Льва Гумилёва

«…Маятник истории, / Как сердце, бьется в сердце у меня»

Лев Гумилев.

Его учение парадоксально и шокирует, как правило, тех, кто не разделяет его взглядов на историю народов и цивилизаций. «Все народы стареют. Все! Без исключения! – восклицал Лев Николаевич Гумилев. – И римлян не стало, и эллинов! И когда-нибудь не будет французов, как не стало франков! И когда-нибудь не будет англичан, как не стало кельтов короля Артура!» И тем самым предсказал закат Европы. Последний рыцарь Серебряного века, сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева, не в добрый час явился он в этот мир – накануне страшных потрясений, постигших Россию столетие тому – революции 1917-го и братоубийственной гражданской войны. Но вскоре осознал он, что сама эпоха лишила его элементарных прав на достойную реализацию своих незаурядных талантов. И прежде, чем приступить к делу своей жизни – исследованиям истории народов и цивилизаций древнего Востока, пришлось испить ему всю чашу страданий до дна, пройти свой крестный путь, вместивший в себе 14 лет лагерей Сибири и Заполярья, побывать на грани жизни и смерти. Он был храбрый человек и солдат; как лев сражался он за истину, не боялся отстаивать свои научные взгляды, а Великую Отечественную войну завершал в покоренном Берлине 1945-го. В ритмах Вселенной слышал он дыхание истории, смены эпох и цивилизаций. Все богатство красок и драматизм исторических событий сумел донести до читателя увлекательно и захватывающе…

Кто творит историю?

А краеугольным камнем, на который опирался Лев Гумилев в своих многолетних научных поисках, стало его учение о пассионарных толчках, периодически потрясающих нашу планету из Космоса. Ритмы Вселенной задают смены исторических эпох, рождают народы и цивилизации. Сама же научная идея пассионарности озарила Льва Гумилева в конце 1930-х годов на тюремных нарах, в следственном изоляторе «Кресты», куда доставили его, подследственного студента с лесоповала, на дорасследование его «Дела» по месту суда и следствия. Молодой провидец уже тогда оценил глобальный масштаб своего открытия. Час его пробил! Не знал только, хватит ли жизни ему на то, чтобы убедить ученый мир в правомерности своего открытия. (Как выяснилось – не хватило).

Полвека спустя, уже всемирно известный ученый Лев Николаевич Гумилев вспоминал о тех камерных размышлениях как о способе уберечь свой мозг от разрушающего воздействия тюремных дум и переживаний. В камере он тщетно пытался разгадать загадку: что за неведомая сила, какой внутренний импульс побудили к походу в Индию Александра Македонского? Почти спонтанно, как вспышка молнии, озарила его сознание мысль о мотивации похода великого македонца – пассионарность! В самом этом слове заложено все – энергия и страсть (от латинского слова passio).

Со временем пришлось ему погрузиться в недра архивной пыли и в глубины археологических раскопок, прикоснуться к тайнам Галактик и увлечься историей Великой степи, ее древних народов – тюркоязычных хуннов, хазаров и монголов, постичь законы их этнического развития (этногенеза), уделить половину своей жизни изучению сердца Евразии – прикаспийского бассейна в связи с историей сопредельных стран – Внутренней Азии, Тибето-памирского нагорья и Древней Руси, а также привлечь к сотрудничеству представителей иных наук, далеких от истории – биохимии, астрофизики и даже генетики.

Но это будет потом. А пока приходилось довольствоваться лишь немногим: пассионарность проявляется в личности как непреодолимое стремление к действию.

Итак, историю творят пассионарные личности или просто – пассионарии, и ради мечты своей готовы они жертвовать жизнью окружающих и своей собственной. Своим примером увлекают они массы людей и народов, подвигая их на великие дела. При этом создается новый стереотип поведения людей, а с ним – и новые их общности: рождаются новые коллективы (научные и корпоративные), новые этносы и народы, возникает новый «цвет времени» – новая историческая эпоха и цивилизация.

Великие личности всегда пассионарны. В ряду знаменитых пассионариев всех времен и народов - Александр Македонский и Ганнибал, Тамерлан и Аттила, Жанна д'Арк и Наполеон. А возглавляет этот ряд самый знаменитый из пассионариев – Чингисхан, владыка Вселенной, как называли его при жизни и после нее. Ведь в пределах империи, созданной великим чингизидом, вся территория России – прежней и нынешней…

«…Моё тверское, бежецкое Отечество»

Двое пассионариев оказались у колыбели Льва Гумилева – отец и мать – Николай Гумилев и Анна Ахматова, поэты Серебряного века, подарившего России небывалый расцвет культуры. Николай Гумилев, «…поэт подвига, художник храбрости, певец бесстрашия…», как выразился о нем Юрий Айхенвальд, одарен был несокрушимой силой духа и жаждой самоутверждения. В разные годы довелось побывать ему в знойных пустынях Египта и Эфиопии, у берегов Нила и Красного моря, сражаться на фронтах Первой Мировой войны. Немало сказано и о яркой, но горькой судьбе Анны Ахматовой, величайшей поэтессы в истории России.

Появлению на свет Льва Николаевича предшествовала романтическая история любви его родителей в Царском селе, где повстречал гимназист Николай Гумилев свою «царскосельскую музу» - юную киевлянку Аню Горенко, ставшую со временем поэтессой Анной Ахматовой. В Киеве и обвенчались они 25 апреля 1910 года (по старому стилю), в Николаевской церкви Никольской слободки (городского предместья) – «…студент Санкт-Петербургского университета Николай Степанович Гумилев… с потомственной дворянкой Анной Андреевной Горенко…»

А 1 октября 1912-го появился на свет и сам Лев Николаевич. Произошло это событие в Санкт-Петербурге, в родильном приюте императрицы Александры Федоровны на 18-й линии Васильевского острова, куда супруги срочно добрались из Царского села.

Семейная жизнь их сразу не заладилась: уж слишком далеки они были друг от друга. Потому-то и влекла Николая Гумилева муза дальних странствий в заморские края. А его своенравная супруга Анна все никак не могла позабыть Париж, очарование его ночей и красавца-художника Амедео Модильяни.

Юному Львенку («Гумильвенку», как называл его отец) достались в удел лишь редкие встречи с родителями и многолетнее общение с бабушкой Анной Ивановной Гумилевой, которая души не чаяла в своем внуке. Тепло любви ее хранил он в душе своей всю свою долгую жизнь. Детство и юность Льва Гумилева протекали в Слепнево, дворянском гнезде Гумилевых, что неподалеку от городка Бежецк Тверской губернии. Он полюбил неброскую природу Тверской земли, с ее холмистыми полями и мельницами, о которых неизменно вспоминал с теплотой: «…дорого мне мое Тверское, Бежецкое отечество». Там он встретил год 1917-й, с которым пронеслись по России события эпохальные: грянула революция, а затем и гражданская война. Зарево крестьянских пожаров охватило страну – запылали усадьбы и дворянские гнезда. Гумилевым пришлось срочно покидать Слепнево и перебираться в Бежецк.

Голод и разруха нависли над Россией – хлеб выдавали только по карточкам…

Житейские невзгоды довершили и семейные: в августе 1918-го официально развелись родители Льва Гумилева. А 3 года спустя, в августе 1921-го расстреляли отца мальчика – Николая Гумилева, обвиненного в антисоветском заговоре (по наспех состряпанному делу). С тех пор отец стал его героем, живой легендой…

Страшный удар судьбы, постигший 9-летнего мальчика, усугублялся и безжалостными законами того времени, по которым выстраивалась жизнь в советской России. Скоро осознал он свою «социальную обреченность»: ведь у сына расстрелянного классового врага уж очень мало шансов на достойную реализацию своих незаурядных талантов. Травля и запреты начались еще со школы: коллектив сверстников дружно проголосовал за лишение Льва Гумилева, как сына контрреволюционера, полагавшихся ему учебников. Трудно представить себе нечто более циничное и беспощадное!

Тогда же возникла мысль у родных усыновить мальчика, и дать ему иную фамилию, поскольку фамилия Гумилев не сулила ему в жизни ничего хорошего. Но Лев категорически отказался: память отца дороже ему была любых жизненных невзгод.

В 1929 году 17-летний Лев Гумилев приехал в Ленинград к матери, которая обитала тогда в воспетом ею Фонтанном доме со своим третьим (гражданским) мужем профессором Николаем Пуниным. Неласковый прием, однако, ожидал бежецкого гостя прямо у порога. «Зачем ты приехал, – с неприязнью встретил профессор юношу, – тебе даже переночевать негде».

Путь на Восток

«Нора для кротов ваша Европа! – восклицал Наполеон. – Великие империи и великие революции совершаются только на Востоке». Истинную правду говорил великий француз: у седых пирамид искал он славы, а мечтал о походе в Индию, как и его великий собрат по оружию - Александр Македонский. Со временем придется Гумилеву опровергнуть теорию европоцентризма, согласно которой весь мир – только варварская периферия Европы. (На краю Ойкумены – в Китае и Японии – решили иначе). Он поставит точки над «і» и в вопросе о «неполноценности» степных народов: научно докажет, что неполноценных этносов (народов) нет.

Между тем, путь на Восток пролегал у Льва Гумилева через археологические экспедиции – Крымскую (1932, 1933 гг.), Манычскую (1935 г.) и Саркельскую (1936 г.) – до его ареста в 1938-м. Этому способствовала нездоровая обстановка в Фонтанном доме, в котором Льву Гумилеву так и не нашлось места.

В своих мемуарах литературовед Эмма Герштейн, друг и доверенное лицо Анны Ахматовой, проницательно отметила суть той жизненной ситуации, в которой оказался Лев Гумилев. «Уже давно, – пишет она, – я была потрясена зрелищем его жизни, в которой ему не было предусмотрено на земле никакого места».

Но Лев твердо решил стать историком. Его почему-то манил Таджикистан: там он прожил целых 11 месяцев, прилежно изучая таджикский язык. В будущем это ему понадобится. О том времени вспоминал он на закате жизни в своем интервью газете «Советская Татария»: «… я там был в 1932 году, ходил босой, в белом халате и чалме, разговаривал на плохом таджикском языке, который тут же и выучивал…»

Экспедиции 30-х гг. стали для Льва Гумилева наукой жизни, общения и понимания огромной страны. Они помогали ему подышать свежим воздухом, позабыть об унижениях, отрешиться от Ленинграда, - неласкового, но все-таки любимого им города.

Президент Географического общества СССР академик С.В. Калесник в одной из юбилейных статей о Льве Николаевиче заверял, что юбиляр прошел 21 экспедиционный сезон, а ведь Станислав Викентьевич перепроверял каждую цифру!

Осенью 1934-го в жизни Льва Гумилева произошло долгожданное событие – его приняли, наконец, на исторический факультет Ленинградского университета.

Но радость оказалась преждевременной. 1 декабря 1934-го был убит руководитель ленинградской парторганизации Сергей Миронович Киров.

На страну и город обрушились бедствия, которых еще не знала история.

Фатально отразились они и на судьбе Льва Гумилева.

Узник ГУЛАГа

Если бы не убили Кирова… Тогда бы волна репрессий не захлестнула бы страну, не пострадал бы Ленинград, который рьяно «очищали» от священников и дворян, офицеров и чиновников, инженеров, врачей и прочих «бывших» (в итоге на конец марта 1935-го из города были выселены 1434 семьи).

И тогда бы жизнь Льва Гумилева протекала бы совсем по иному сценарию…

Но факты – упрямая вещь, а скупые цифры статистики говорят о многом…

И пришлось ему осенью 1939-го отправиться на Таймыр, в Норильск, отрабатывать в горнорудных штольнях «смехотворные» 5 лет, которые присудило ему Особое совещание после пребывания в «Крестах». О красотах Заполярного края вспоминал он как истинный поэт: «Луна, звезды и разноцветные отблески полярного сияния показывают человеку, что он на Земле не одинок и может прийти куда-нибудь, где есть яркий свет и печка – самое дорогое для изгнанника в Заполярье».

В норильской полярной мгле, в кругу лагерных интеллигентов – собеседников Льва Гумилева, звучали имена Декарта и Канта, Ницше и Шопенгауэра, Джеймса и Дьюи. Там он сблизился с выдающимся ученым-астрофизиком Николаем Александровичем Козыревым, осужденным в 1937-м на норильскую каторгу по «пулковскому делу». В лагере Козырев рассказывал своему другу об уникальных физических свойствах времени и возможности его движения вспять. (30 лет спустя, в 1970-м за свою парадоксальную физическую концепцию Времени ученый Козырев удостоен был золотой медали с бриллиантом от Международной академии астронавтики).

Пятилетний срок заключения Гумилева закончился 10 марта 1943 года. Шла война – невиданная  в истории человечества – Вторая Мировая. И тогда Лев решился на отчаянный поступок. Он уговорил местного военкома отправить его добровольцем на фронт и даже пригрозил в случае отказа вскрыть себе вены. Войну завершал он в зенитной батарее на Зееловских высотах под Берлином. «Я воевал в тех местах, где выживали только русские и татары – вспоминал Гумилев. – Войны выигрывают те народы, которые могут спать на голой земле. Русские и татары – могут, а немцы – нет».

От войны остались у него шрамы на лице, котомка за плечами и две боевые медали на груди – «За взятие Берлина» и «За победу над Германией».

Несколько послевоенных лет – до второго его лагерного срока (с ноября 1949-го) – показались Гумилеву краткой передышкой, за которую успел он сдать экстерном экзамены за 4-й и 5-й курсы университета и получить диплом, поступить в аспирантуру Института востоковедения и защитить кандидатскую диссертацию, посвященную истории Первого тюркского каганата. Он торопился завершить все свои научные дела, словно предчувствуя дальнейший ход событий.

И гроза разразилась: 14 августа 1946-го было принято и опубликовано печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», содержащих разнузданную критику Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Автоматически обернулось это и против Льва Гумилева. Его изгоняют из Института востоковедения, а затем и арестовывают по сфабрикованному обвинению в антисоветской деятельности. («Ученые сажали ученых» - вспоминал он). От Лефортовской тюрьмы, из Москвы путь бывшего фронтовика лежал в исправительно-трудовые лагеря Казахстана и Западной Сибири, куда отправили Гумилева отбывать 10-летний срок. А прокурор прямо сказал ему в глаза: «Вы опасны, потому что грамотны». Но и там, в тюремно-лагерной клоаке, Лев Гумилев неустанно занимался наукой – работал над монографиями, посвященными древней истории гуннов (хунну) и тюрок. Письма его из лагеря тех лет полны просьб прислать ему необходимую научную литературу.

Между тем, здоровье Гумилева неуклонно ухудшалось. Все чаще оказывался он на больничной койке. Но и в предчувствии смерти его, тяжко больного политзаключенного, утратившего надежду на освобождение, тревожила, прежде всего, судьба научного труда «История Хунну». Этот труд написан в лагере «для собственного удовольствия и утешения души», как он выразился в своем «Завещании для оперуполномоченного» от 25 марта 1954 года, в котором Гумилев просит «…в случае моей смерти, прошу рукопись не уничтожать, а отдать в Рукописный отдел Института востоковедения АН СССР, в Ленинграде». Но главное в этом потрясающем человеческом документе – его слова об авторстве своего труда: «…авторство мое может быть опущено; я люблю нашу науку больше, чем собственное тщеславие».

Анна Ахматова немало сделала, чтобы помочь сыну. Еще в 30-е годы обращалась она с письмом к Сталину, надеясь на чудо. Обращалась к писателям и ученым. Участие к судьбе Гумилева проявили Михаил Шолохов, Илья Эренбург и Алексей Сурков. Академик В.В. Струве без раздумий написал от своего имени ходатайство, характеризуя Гумилева как талантливого ученого-востоковеда. Подавал письмо-прошение и академик Н.И. Конрад, писал в «инстанции» академик А.П. Окладников, хлопотал о пересмотре дела Гумилева директор Эрмитажа М.И. Артамонов.

Ситуация кардинально изменилась лишь после ХХ съезда КПСС. Уже весной 1956-го по всему ГУЛАГу заработали комиссии по пересмотру дел политических заключенных. Одна из таких комиссий приступила к работе в Омске, где отбывал свой срок узник Б-739.

И в мае 1956-го пришла, наконец, справка о реабилитации, где он признан был невиновным по всем статьям. Лев Гумилев обрел долгожданную свободу. 

Эпоха перемен

Он вернулся в Ленинград, «свой город, знакомый до слез»; он жадно вдыхал в себя свежий невский воздух. Еще в лагере посвятил он неласковому, но такому любимому городу своей юности – Санкт-Петербургу-Ленинграду душевные строки: «…Мне кажется, что нет иного счастья, / Чем помнить город юности своей…»

После устройства на работу он получил малюсенькую комнатушку (12 м²) в типично ленинградской коммуналке, перенаселенной и в самом конце Московского проспекта. Впервые в жизни появилось у него собственное жилье, которое сумел он превратить в настоящую лабораторию творческой мысли. Здесь суждено ему было довести до конца свой научный подвиг, начатый еще в зоне: издать две уже написанные в лагере книги – «Хунну» и на основе второй из них («Древние тюрки») подготовить к защите докторскую диссертацию. И пришлось столкнуться ему с такими препятствиями, по сравнению с которыми трудности лагерной жизни просто померкли.

В 1961 года Гумилеву удалось успешно защитить докторскую диссертацию, а после ее утверждения в ВАКе (Высшей аттестационной комиссии) его пригласили в Институт географии при Ленинградском университете. Его лекции пользовались огромной популярностью. Блестящий полемист он просто гипнотизировал аудиторию своей духовной мощью и невероятной эрудицией. «…Он был мастер словесной научной дуэли, - вспоминал о Гумилеве Андрей Зелинский, (сын знаменитого ученого-химика Николая Зелинского). – … из которой он практически всегда выходил победителем. Быть научным оппонентом Льва Николаевича было достаточно бесперспективно…»

Продолжалась публикация его трудов, посвященных истории Евразийской степи и ее древних народов. Выходили в свет книги его «Степной трилогии» – «Хунну» (1960 г.), «Древние тюрки» (1967 г.), «В поисках вымышленного царства» (1970 г.), в которых ученый утверждал, что все народы и цивилизации подвержены всем превратностям их возрастных изменений – от рождения и детства – до старости и смерти.

По Гумилеву, эпоху перемен диктуют пассионарные толчки (взрывы), которые рождаются в недрах космопланетарных систем Вселенной. Именно им человечество обязано появлению на Земле беспокойного племени пассионариев, рождению новых этносов и цивилизаций. Жизнь любого этноса протекает в пространстве природного ландшафта и укладывается во временной интервал от 1200 до 1500 лет в рамках описанной им схемы: пассионарный толчок – энергетический подъем – перегрев (войны, революции) – упадок – затухание процесса. Таковы ритмы истории…

Известность и популярность Льва Гумилева и его книг вызывали недобрые чувства его научных коллег. Не могли ему простить оригинальности суждений и выводов. Безуспешно баллотировался он в Академию Наук СССР: там сочли всемирно известного ученого не достойным звания члена-корреспондента. Претензии своих коллег популярно изложил Гумилеву академик В.Г. Трухановский. «Вы пишете, – сказал он, – оригинальные вещи,… Хуже другое: вы доказываете ваши тезисы так убедительно, что с ними невозможно спорить, и это непереносимо. И наконец, третье: оказывается, что мы все пишем наукообразным языком, считая, что это и есть наука, а вы свои суждения излагаете простым человеческим языком, и вас много читают… Кто же это может вынести…»

А затем, в 1980-м, последовал запрет на публикацию научных работ Гумилева и активная антигумилевская кампания в прессе, инициированная свыше. Странным образом совпало это с выходом в свет романа-эссе «Память» Владимира Чивилихина, в котором писатель обрушился на ученого с жесткой критикой его историософской концепции евразийства. Обиднее всего то, что Гумилева фактически «лишили слова» – т.е. элементарной возможности дать достойную отповедь зарвавшимся оппонентам: его письма в редакции газет и журналов «клались под сукно». (С Чивилихиным за блестяще выполненный им «социальный заказ» расплатились сполна - Государственной премией).

Впрочем, Лев Гумилев и раньше не питал особых иллюзий насчет своих научных коллег. Он прекрасно понимал, что они преследовали его вовсе не из любви к истине, а социальная система создавала благоприятную почву для подпитки их темных страстей.

Закат Европы?

Лев Гумилёв умирал вместе со своей страной. В 1990-м у него был инсульт, он сильно сдал, плохо работала рука, а надо было еще править гранки книг, шедших в печать.

Что-то мистическое было в этом ударе судьбы: его инсульт совпал с распадом великой страны СССР. Однако, Гумилёва по-прежнему волновали судьбы России и населяющих ее народов в переломную эпоху начала 90-х. Он говорил о гибельности европоцентризма, а новые русские молились на Европу и Америку. В последних интервью Льва Николаевича четко звучал мотив евразийства: «Россия – это… не страна вовсе. Россия – это целый континент по имени Евразия». Он сокрушался, что «Планше и Бонасье вытесняют д'Артаньянов и Атосов», т.е. субпассионарии-обыватели оттесняют пассионариев от штурвала общественной жизни. Но дело было пострашнее. «Россия потерпела поражение этническое, – с горечью констатировал он. – А это невосполнимо. Молодые люди у меня на лестнице живут, мечтают стать греками или турками».

Чтят, однако, его народы России. В Санкт-Петербурге, на доме, где разместился мемориальный музей-квартира Льва Гумилева, появилась памятная доска с символической надписью: «Выдающемуся ученому-тюркологу от Республики Татарстан». А в Астане, столице Казахстана, учрежден Евразийский национальный университет имени Л.Н.Гумилева.

Жизнь многих европейских народов подходит к концу. И это шокирует многочисленных оппонентов Льва Гумилева, притом, что о закате Европы впервые заговорили еще полтора столетия тому. Это видно из трудов Н.Я. Данилевского, Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, посвященных истории европейской цивилизации.

«Все народы стареют. Все! Без исключения!» – восклицал Лев Гумилев. И поныне, в ІІІ-м тысячелетии актуально его учение: оно дает богатейшую пищу для размышлений о судьбах личности, народа и цивилизации.