Письмо хорунжего Азовского казачьего войска Константина Гаденко из форта Александрия / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

(1)

Земной поклон, любезный брат,

от брата Константина.

Заутра уходить в наряд.

Даст Бог, живым вернусь назад,

а то, глядишь, загину.

Письмо с оказией дошло.

На том моё спасибо.

В Александрии как назло

меня огнёвкою трясло,

уж чаял: либо – либо…

А нынче ж сделался здоров

и милостию Божей

вам отпишу из первых слов

про нас азовских казаков,

и до чего мы дожили.

Я к вам писал тому назад,

в местечке Севастополь

всех казаков, то бишь отряд

грузили купно на фрегат

прозваньем «Агатополь».

Пустились вплавь на десять дён

под беспутечный ветер.

А в здешних водах он силён,

но наш фрегат, что твой Самсон,

и флотские не дети.

Как мерили морскую ширь,

не передать изустно.

Читал дорогою псалтирь,

молясь на горний монастырь,

устроенный искусно.

Над Балаклавой он стоял,

сияя куполами.

За горным валом горный вал

к воде хребтинами сползал.

Дремучий лес да камень.

Вечор пришли в Сухум-Кале

от святок дня осьмого.

В сей Богом кинутой земле

изрядно есть таких кале,

от турок это слово.

Хатёнки квёленькие здесь

тому как не от стужи.

Черкесов мирных видел днесь.

А войска, брат, премного есть,

да оное недужит.

Хрещёный портится народ

от воздуха дурного.

Случится, много перемрёт,

начальство стряпает рапорт,

и присылают новых.

Места здесь гиблые окрест.

Шальные бродят слухи.

И надо ж, так попутал бес,

нас отряжают в край черкес,

в острог Святого Духа.²

Таких штормов, спаси вас Бог.

Как море посвежело,

так мы на лодках в тот острог.

Да, знать, не к тёще на пирог.

а с ходу да и в дело.

На трёх галерах басурман

насела страсть велика.

Палили, били в барабан.

Но мы не то чтоб из дворян,

а всё же с закавыкой...

Про них наряжены у нас

на лодках фальконеты,

а к ним трёхфунтовый припас.

Короче, мы на этот раз

не мешкали с ответом.

В тот день, Всевышнему хвала,

черкесов мы отбили.

Кричали нехристи: «Ал-ла!»

да наша всё одно взяла.

Микола сын Данилин

старшого ихнего свалил,

толково дело справил.

За «превосходный ратный пыл»

нас комендант благодарил,

к Егориям³ представил.

В долине Адля⁴ роковой

на топях да на гнили

о прошлом годе над рекой

хрещёной дерзостной рукой

острожек заложили.

Святого Духа нарекли,

на Троицу святили.

Тут мы всю зиму провели.

Штормило. Наши корабли

ушли от нас за мили.

Отсель ходили мы в Пицунд

и в Гагры, и в Бомборы…

На побережье там и тут

рабами бойкий торг ведут

контрабандисты-воры.

В горах людишек много, брат,

как пчёл у кума в улье.

И все под турка норовят

а нам предерзостно вредят.

Раз, было в карауле,

отбили барку-скороход.

В ней люди. Кто такие?

Как вспомню, за душу берёт,

всё православный наш народ,

солдатики нагие.

Такой вот, братец мой, товар

в Туретчину был продан.

А по весне нас ел комар.

Кой у кого открылся жар.

У вас, я чаю, всходы,

сорочий грай, вороний гам.

Из балок да промоин

туман-ползун течёт к полям…

Когда ещё вернётся к вам

ваш непутёвый воин.

До наступления жары

сам генерал Симборский

прислал за нами. В те поры

зажглись сигнальные костры

на всех заставах горских,

как на линейных кораблях

мы вышли из Сухума.

На запад. В ночь, на парусах.

Макушка неба вся в звездах.

Вдоль берега без шума

мы в местность некую пришли,

тревожно спали горы.

Едва заметные вдали

огни мерцали. Корабли

дремали чутко. Скоро

уже на шапках снеговых

как хлопчик щурил глазки

рассвет. Стелился берег тих.

Молчал до времени убых.

Ништо, закатим таску

ему и всей его родне.

Как зачали мы дело,

из-за завалов и камней

убыхи, нет черкесов злей,

палили обалдело.

Как позатенькало вокруг,

так поползли мурашки.

А мы на берег во весь дух.

Да их чертей не взял испуг,

ну с нами биться в шашки.

У самых лодок на камнях

секлися мы нещадно.

Убыхских множество папах

мы затолкли ногами в прах,

в песок до крови жадный.

Упал урядник Пилипчук,

Рубились мы бок о бок.

Чу, наших мало, тесен круг,

и тут бы вышел нам каюк,

когда б не допомога.

Стрелки мингрельского полка

просыпались на берег

да на черкесов, те тикать.

Куда им супротив штыка?

Понятно. Оробели.

Мы по пятам, да в их село

с карабинерной ротой.

И тут убыхов прорвало

на наше правое крыло

отчаянным налётом.

Да уж, черкесы мастера

орудовать кинжалом,

и их на голое «Ура!»

не взять. Довольно, брат,

и их, и наших пало.

На круче той числом до ста

мы битых насчитали.

Туда, где речка Соча-Пста

концом пастушьего хлыста

хребтам подножья жалит,

увёл убыхов ихний пан

таиться, выжидая.

Да за хребтом у басурман

всю ночь шумел походный стан

в урочище Мамая.

При свете нескольких костров

в покинутом селенье

мы возводили вал и ров,

а кое-кто из казаков

мок в цепях охраненья.

А днём рубили буйный лес

(не дерево – железо),

чтоб незамеченным черкес

к землянкам нашим не пролез

да сонных не порезал.

Старшой от горцев приезжал

надутый с важной свитой.

Он ихних мертвяков забрал,

а, уезжая, обещал

надменно и сердито,

что дальше будет воевать,

и клялся ихним богом.

И вот пришли. Их тысяч пять.

Дай вспомню, чтобы не соврать;

для нас и этих много.

Стрелялись плотно день да ночь.

А как они смекнули,

что нас им вышибить невмочь,

так сей минут убрались прочь.

Тогда то мы вздохнули.

С тех пор два месяца прошло,

и всяко нам бывало.

Как повернуло на тепло,

подуло и заволокло,

пришли шторма и шквалы.

Не ждёшь, ан вот она беда,

как сто черкес коварна.

Взбесилась пенная вода.

Враз не осталось и следа

людей с фрегата «Варна».

Корвет «Месемврия» потоп

в лихую непогоду.

Иных же мелких с маху хлоп

о каменный прибрежный лоб

и умыкнуло в воду.⁵

Никто не мог предположить,

что рядом с нашим фортом

они прикажут долго жить.

По ним молебствие служить

с положенным почётом

нам было так-то тяжело,

едва держали слёзы.

Как ворочусь до вас в село,

по тем, чьи души унесло

пучиною во бозе,

поминовенье закажу.

А коли сам помру я,

тебе землицу отпишу.

А на последок я прошу:

Не поминайте всуе.

(2)

Поклон тебе, любезный брат,

от воина христова.

Не скоро буду я назад.

Пиши. Уж как я буду рад

письмо увидеть снова.

Последнее на Покрова

пришло сюда по морю.

Ты пишешь, кругом голова.

Остынь да рассуди сперва,

да нешто это горе?

Вишь, пал коняга. Чай не млад.

Овин сгорел с баркасом.

Сосед Иван споможет, брат.

А что касаемо до чад

твоих. Пора Тарасу

науку воинскую дать.

Должно, бедовый хлопчик.

А девки – вылитая мать.

Их трошки надоть придержать

и кажен день урочить.

Поклон Матрёне передай

да куму Настасею.

Эх, кабы мне в родимый край

да в наш «вишнэвый старый гай».

Да где она, Расея?

Вы там, а мы незнамо где

царёву службу правим.

На лодках ходим по воде.

да по бурьяну-лебеде

стерню локтями давим.

Тут завсегда пластунувать⁶

не хошь, а всё приспичит,

когда убых ядрёный тать

почнёт макушки выцелять

у нас заместо дичи.

Живём, брат, сухари жуём.

От так осточертело.

Моква,⁷ да стынь, да бурелом.

Черкесы злющие кругом.

Вот даве было дело.

Как наловчился пёсий прах

нас доставать из пушки.

Пальнёт, сховается в горах,

как суслик пакостный ховрах

в заведомой норушке.

Где азиятцы-байстрюки

добыли ту мортиру?

Узнали краем казаки,

солдатик беглый без руки

у них за канонира.

Иваном, сказывали, звать.

Давно у них прижился,

забыл друзей. И то сказать,

забыл жену, родную мать

и внове оженился.

Обасурманился солдат.

Теперь воюет с нами.

От так оно бывает, брат.

Утёк. Забыл. Ну виноват.

Так нешто быть врагами?

Да, ладно. Бог ему судья.

Одначе, вот как было.

Аверка сын Данилин, я

(мы с ним за малым не братья),

Зозуля, Пров Кобыла

да Шпак, иных не знаешь ты,

в охотники назвались

идти тайком за три версты

по бережку какой-то Псты.

Под темноту собрались

и, снарядивши штуцера

и лоб перекрестимши,

нишком подались со двора.

И зачалась у нас мандра

тихохонького тише.

Идём сторожко без огней.

Ни звука. Глухо. Дико.

Пста буркотит середь камней.

А ночка тёмного темней.

Лихая, брат, мандривка.⁸

Идём таясь. Ни зверь, ни птах

не ворохнётся в чаще.

Сучок не треснет в кущерях.

За хмарою на небесах

ни звёздочки ледащей.

Зозуля как медведь шатун

нутром сакму⁸ почуял.

Он божьей милостью пластун

и вместе бражник и брехун.

Тут, давеча ночуя,

черкесы малые костры

раскладывали в ямах.

Ну осторожны, ну хитры.

А вот и стёжка вдоль горы

идёт почти что прямо.

Две неглубоких колеи

от увозимой пушки.

Вот тут застряли. Подмогли.

Тут подложили шмат земли.

Там каменные чушки.

Тропа бежит. Конца ей нет.

Мы этой колеёю

да навпростец,¹⁰ да на рассвет.

В кустах оставили пикет-

залогу под горою.

Уж миновали перевал.

Пластуем по хребтине.

И вот притопали. Завал.

Плетни. А у подножья скал

большой аул в низине.

Глядим. Аул уж больно тих.

Постой. Не ладно что-то.

Какое лихо взяло их.

Куда и для целей каких

им сделалась охота

уйти совсем, забравши скот

и семьи, и пожитки.

На то война, война не мёд,

не мать родна. Бежит народ

всем обществом, да швыдко.

Ан нет. Почудился дымок

над мазаною саклей.

Знать будут люди, дайте срок.

Уже вовсю алел восток.

Во-он, кто-то тёмный. Так ли?

Пешком, а кони в поводу,

из лесу вышли трое.

Стоят, не прячась, на виду.

Движенье зачалось в саду

какое-то сумное.

Оттуда вышел молодец,

беседует с гостями.

Эге. Да их там как овец.

Пора приспела наконец

отправить с новостями

к Соаче. Доложить, мол, тут

у крепкого аула

их в скорости великой ждут.

Да пусть не мешкая идут,

пока, де, «не почулы».

Те трое двинулись долой

в аул через поляну.

За ними пёстрою гурьбой,

как баранта на водопой

(обманывать не стану),

явилась партия черкес,

семь сотен или боле.

А сколь ещё ховает бес

не сосчитать. На то он лес,

ить лес не чисто поле.

Зашевелился вражий стан,

а в ём одни мужчины.

Глядим, а там и «наш Иван»,

для православных християн

позор и срам единый.

В бараньей шапке. Чёрный весь.

Рукой кому-то машет.

Кудлатый, волглый. Чистый бес.

И, значит, пушка тоже здесь.

Тут мы послали к нашим

двоих, к Соаче напрямки

короткою дорогой.

И, наперёд взведя курки,

мы затаились как сурки

в заведомой берлоге.

Сидим тишком. Ни вздох, ни чих.

Ни шелохнём. Ни охнем.

И лес как будто бы притих.

Не чуем ног и рук своих.

Не шевелись, хоть сдохни.

А рядом эхо голосов,

сумное мельтешенье

всё ближе. Не поднять голов.

Ить как почуют, будь здоров

и всем моё почтенье.

От так чекаем¹¹ час, другой,

на третий повертаем.

Да я-то, брат, чай не впервой.

Иное дело кто другой,

а мы-то службу знаем.

Мы не будили лихо, брат.

Не чаяли тревоги.

Оно явилось невпопад.

Пришли три выстрела подряд

со стороны залоги.

Сторожевой отряд черкес,

как мы потом узнали,

что обходил дозором лес,

на них свалился как с небес.

От, не было печали!

Ох, важко¹² середь бела дня,

не краше и в потёмках.

Прижух я у гнилого пня.

Пошла такая трескотня,

такая костоломка.

Содом и шум, пальба и дым

к нам быстро подвигались.

Мы неприметные сидим

и на все стороны глядим

за кочками да пнями.

Как почали они сигать

со своего завала.

А мы давай их не пущать.

Не поспевали заряжать,

ото было начало.

Убыхи не могли понять,

где мы и как нас много.

Куда бежать? Куда стрелять?

А сзади, подаваясь вспять,

к нам двигалась залога.

Залога отходила к нам.

Черкесы наседали

как вурдалаки попятам.

Треск ружей с гиком пополам.

И мы не отдыхали.

Те, что в ауле собрались,

пошли в обход по кручам.

Вот тут бы и шабаш. Кажись,

они возьми да навались

всем скопом, ровно тучей,

и в поминальные пиши

десятки душ казачьих.

Но обошлось.

Видать грешил

не то чтоб очень.

Заслужил

«ще божий мир побачить».

Мы каждый выстрел берегли.

Они палили рясно.

Мы отбивались, как могли.

Тут наши многие легли

да почитай напрасно.

Меня-от ранило легко

(пенёк долбили пули),

одна в плечо неглубоко.

А наши были далеко.

А эти тут в ауле.

Тем часом вдруг сама собой

пальба от них угасла.

Их как сигнальною трубой

подняло и погнало в бой.

Как нож пластает масло,

так и они вломились к нам.

Пошло у нас веселье.

Держались с горем пополам.

И каждый отбивался сам.

И все осатанели.

Изрядно шашкой побренчал,

да жив, спасибо бате,

мальцу наукой докучал,

малец ершился и серчал,

а ить наука кстати.

Об том Тарасу расскажи.

Пущай на ус мотает.

Не то до старости дожить

черкесы, ать их растудыть,

возьмут да помешают.

Набрались лиха казаки,

которые там были.

Вивчарь остался без руки,

ну а Зозулю на шматки

и вовсе порубили.

А я от цел, да всё не рад.

Сижу на батарейке.

Пишу тебе, любезный брат.

Вокруг дубовый палисад,

в ём малая лазейка.

Да снаряжённые стоят

единороги-пушки.

Нас тут поставили в наряд,

чтоб никакой ползучий гад

не вылез из норушки.

А дале дело было так.

(Я все об том же деле.)

До сей поры не знаю как

мы устояли. Впопыхах

убыхи проглядели,

как из нерубанных дубрав

да с барабанным боем,

да с нашим громовым «Ура!»

вдруг навалилась пехтура

рядами, строй за строем.

И все окрестные леса

тотчас пришли в движенье.

И враз пошла косить коса.

Укрыла дыма полоса

кипучее сраженье.

Кабель, укушенный за хвост,

как чумовой кружится.

От так круженье началось.

С горушки видел я наскрозь.

«Було чому дывыться».

Минуты не потратив зря,

легко, молодцевато,

штыки как сабли навостря,

карабинеры, егеря

бывалые ребята,

они мололи их в муку,

сойдясь на стенку стенка.

Штабс-капитан Плац бек Какум

Нижегородского полку,

да Глинка с Москаленкой,

что был у Глинки денщиком,

те в самом пекле бились,

где всё вертится кувырком,

где вам не испугать штыком

лишь тех, кого убили.

Радкевич¹³ помочи нам дал

пехотный подполковник.

Он азиятцев разогнал,

орудью ихнюю забрал,

по християнски сполнил

тяжёлый воинский урок.

С победой нас поздравил.

И, чтобы был от дела прок,

аул с завалами пожёг

и лес валять поставил,

большие просеки торить

до самого Соаче.

Чтобы убыха «ублажить»,

не дать ему покойно жить,

солдатиков назначил.

А пушка оказалась, брат,

расейского завода.

Когда Симборского отряд

(я отписал тому назад

без малого полгода)

взошёл на эти берега

на шашки и под пули

немилосердного врага,

орудью, прянувши в бега,

черкесы умыкнули.

Поручик Змиев защищал

её до смерти лютой.

Наш есаул его знавал

и после шибко горевал

в печальную минуту.

Такие деются дела

у нас на божьем свете.

Сижу от. Ночка наползла.

Черна. Духмяна как зола.

Бодали б её черти.

А батарейка высоко.

Видать с неё далёко.

Стена дубравы вековой.

Нам до неё подать рукой.

А звёзд на небе скока!

От кабы столько же прожить

хотя б годочков двести.

Черкесов буйных замирить

Да курень дельный заложить

на этом самом месте.

Леса богатые кругом.

Но сыро, если строго.

Моква, да стынь, да бурелом

(сдаётся, я писал о том),

да хвори дюже много.

Тут вызревает виноград,

сады родят богато.

Всё будто ладно, да не в лад.

Богато ж померло солдат

от лихоманки клятой.

Себя я, к счастью, оклемал.

Воюю худо-бедно.

Беда.

Тощей да млявый стал.

Сижу. Пишу. От написал.

Приеду беспременно.

1. Письмо Константина Гаденко – оригинал письма находится в музее истории города Сочи.

2. Острог Святого Духа – форт на месте современного Адлера.

3. К Егориям представил – Георгиевский крест,(простореч.) Егорий.

4. Долина Адля – (простореч.) долина Адлера.

5. …и умыкнуло в воду – это произошло у форта Александрия в ночь с 30 на 31 мая 1838 г. Погибли фрегат Варна и корвет Мессемврия, а также семь одномачтовых и двухмачтовых торговых и транспортных судов.

6. Пластунувать – (суржик) ползти.

7. Моква – (суржик) мелкий дождь, сырость.

8. Мандривка – (суржик) поход, прогулка.

9. Сакма – (суржик) след.

10. Навпростец – (суржик) прямо, вперёд.

11. От так чекаем – (суржик) вот так ждём.

12. Ох, важко – (суржик) Ой, тяжело.

13. Радкевич – Герасим Григорьевич Радкевич подподковник Тифлисского егерьского полка получил «Георгия» «за исполнение с совершенным успехом возложенного на него поручения».