«Cонм русских святых с необычайным разнообразием красок, со всей широтой палитры святости запечатлел в сознании русского человека то самое небо, к которому веками стремится загадочная русская душа. Мы связаны с нашими святыми в один народ. И они, святые, как бы составляют его духовную, высшую часть, без которой мы, душевно-телесные, прожить по-человечески полноценно не сможем. Мы, русские, имеем дар, объединяющий разных святых в одну общность и даже связывающий их с нами – бестолковыми грешниками, пока мы сами не отрываемся от этого святого единства упрямством своей греховной воли, и тогда уж действительно перестаём быть русскими, лишаемся этого благодатного дара».

о. Дмитрий Шишкин

Богат литературный арсенал известного русского писателя Виктора Герасина. Только изданных книг – двадцать четыре, не принимая во внимание более десятка опубликованных электронных. Это зримые духовные плоды его более чем полувекового творческого труда, отличный подарок своим читателям.

«Кто особенно, с самого начала, проводит жизнь добродетельную, со страхом Божиим и хранением своей совести, согласно заповедям Божиим, тот, в своё время, достигает плодов духа».[2] Амвросий Оптинский

В тематически разнообразном художественном кладезе Виктора Герасина подобающее место заняли и три повести ярко выраженной христианской направленности, написанные в 2013 году.

Такую выразительность им придаёт прежде всего историко-духовная краеведческая тема, а также обращение к документальной хронике о судьбах поистине сакральных персонажей.[3]

В. Герасин в доступной художественной манере повествует о жизни и деятельности канонизированных святых – Амвросия Оптинского – «Для всех быть всем», Питирима Тамбовского – «Живоносный источник», а также об игуменье Сухотинского монастыря Дорофее – «Повесть о Сухотинском монастыре».

Эти жизнеописания объединены в трилогию «И стало быть» именно авторским нравственно-философским замыслом. Такой грандиозный сюжет позволил автору раскрыть одну из важных страниц истории края: распространение христианства, роль монастырей в духовном становлении Тамбовщины, которые наряду с Православием продвигали в России образование, книгопечатание, строили приюты для детей, инвалидов и т.д., другими словами, проявление истинного народного патриотического духа, живущего в народе испокон веков.

«Спаси от ворога, спаси, / Владычица, / Святую Русь твою  / Спаси, спаси!

Возьми, Владычица, / Всё бремя на себя. / Святую Русь Твою / Спаси, спаси!

Не устоять ей, / Не воскреснуть без Тебя. / Спаси, Владычица, / Спаси, спаси!»

Так пели Вера и София – две бедные девочки в поместье генерала Петра Гавриловича Турчанова. На что он потом заметил: «Я всегда удивляюсь тому, какой патриотизм самым натуральным образом произрастает в нашем народе. Казалось бы, настолько жизнь простого народа сложна и тяжка, что сил не наберёшься переживать все беды, невзгоды, лишения. А он, народ наш простой, над всей этой сложностью бытия своего поднимает до небес голос: спаси от ворога, спаси, Владычица! Не вам, милые, за нас молить о продлении дней наших, нам, нам надо просить Владычицу за ваше здоровье! Спасибо вам, милые. Вы подарили мне светлый час и день своим присутствием, своим ангельским пением!» («Повесть о Сухотинском монастыре»)

Вот нынешним лжепатриотам полезно было бы читать эти символичные строки, научиться видеть в них неиссякаемые истоки русскости и народности литературы.

Герасинские повести – это ничто иное, как историко-художественная очерковая проза, несущая правду жизни и утверждающая добро и красоту. В ней не только люди, но и природа окрашена любовью, бытийной притягательностью, смысловой патриотической иносказательностью. Если вдуматься, например, какое глубокое философское рассуждение автора о корнях дерева и соках Земли, о тяге к Солнцу! Без этого ведь жизнь немыслима!

«Ишь ведь, какую страсть ветер выворотил, – похлопывал ладонью по свежей коре берёзы, – аршин пятьдесят, никак не менее. Возьми ты вот, росла, росла и упала. Знать, корни не укрепила, глубоко не укоренилась, если ветер её свалил. В вершинах деревьев погуливал ветерок. Лес будто дышал глубоко, вдыхал в себя тепло от солнца. У леса была своя жизнь, отличная от людей и всего другого, что есть на земле. Он рос, он набирался небывалой мощи, и эта мощь позволяла ему тянуться к солнцу. Лес – это застывшие, одеревеневшие соки земли, которые вытягивает из неё солнышко». («Повесть о Сухотинском монастыре»)

Знакомилась с содержанием повестей по мере их публикации в журнале «Новлит» (Гл. редактор Игорь Якушко).[4] И не переставала удивляться: как светскому художнику-прозаику удалось столь глубоко раскрыть христианские истины, вникнуть в суть религиозных обрядов, разобраться в специфике монастырской жизни?! Ведь он, являясь просто прихожанином, не имеет непосредственного отношения к церкви и её жизнедеятельности.

Считается, что «священническую литературу» имеют право создавать квалифицированные церковные служители. Для примера привожу типичный ответ православного издателя на просьбу опубликовать эту книгу: «В моём лице Вы встретили принципиального противника художественной прозы о святых. По моему глубокому убеждению, единственной возможной формой повествования о прославленных чадах Церкви является словесная икона, т.е. житие. Ни сыграть образ святого в кинематографе, ни рассказать о нём в художественной литературе никому не удавалось и не удастся. И актёр, и писатель могут только тиражировать свои грешные представления, а точнее – рассказывать о самих себе».

Отнесёмся уважительно к такому мнению. Но уже довольно широко распространено и другое. Ведь обычный читатель скорее проявит интерес к художественному изложению жизнеописания святых, чем к исключительно документальной исторической хронике. То есть при этом затрагивается проблема более широкого привлечения людей к вере и церкви. [5]

И здесь как раз и была писателем использована эта немалая ниша именно для применения православного художественного слова с целью приближения человека к нравственным истокам православной веры.

Считаю, что Виктор Герасин, написав эти три работы, совершил, если хотите, настоящую художественную новацию, показав, что Божественное слово можно донести до читателя не только исключительно религиозным «священническим» языком и стилем.

Отрадно, что все три краеведческие повести В. Герасина созданы в общем контексте «православной художественной прозы» – в них торжествует реализм (вплоть до конкретных биографических деталей) и ясная этико-нравственная мысль, глубокая мировоззренческая основа.

В своеобразной трилогии тесно переплетены исторические судьбы, разноплановые картины деревенской жизни, позволяющие проследить многовековую связь тамбовского люда со своим прошлым. Фактически, присущие отечественной художественной литературе национальные черты, – народность, самобытность, образность, язык, – все они характерны, в том числе, для этих рассматриваемых произведений.

В. Герасин в доступной художественной манере повествует о судьбах в миру Александра Гренкова, Прокопия, который родом из Смоленщины, а также о Вере Кудрявцевой. Он приближает эти впоследствии высокие иконно священные фигуры непосредственно к людям, изображает их глубоко человечными и морально чистыми, светлыми. Они так же болеют, так же страдают, любят, восхищаются, как и все люди. Наверное, поэтому так хорошо их понимают и находятся с ними и в печали, и в радости.

Трёхблочную схему изложенной исторической хроники скрепляет прежде всего православно-художественная форма христианского вероисповедования, его становления на Руси, в Тамбовской области в частности.

Книга в повествовательной, образной форме рассказывает о вере и любви, о борьбе добра и зла в человеческом сердце, о добродетели, грехе и великой силе покаяния. Собственно, речь идёт о том сущностном духовном наполнении жизни, которое актуально и в наши дни. Автор показывает читателю не столько реальность, в которой находятся и страдают герои, а то, как через испытания, душевные муки, физические недуги, порой, казалось бы, невыносимые, в конце концов, преобразуется и она сама, и, конечно же, человек.

В этом отношении показателен сюжет повести «Для всех быть всем», раскрывающий трудный житейский поиск себя и Бога деревенским подростком Сашкой Гренковым, впоследствии принявшим постриг в монахи под именем Амвросия Оптинского. Писатель, как бы, рассуждает вместе с нами. Он напоминает, что люди всегда искали Бога и будут его искать. Но путь к Богу ни для кого не бывает одинаковым и лёгким. Обращение к Богу требует от человека личной душевной сосредоточенности и внутреннего труда, «строительства» личного душевного «жилища» для Духа Божия.

На примере жизни герасинских персонажей читатель убеждается, что религиозный опыт всегда субъективен. Он присутствует при живом и тёплом разговоре каждого из них о самых важных вещах в жизни христианина: о свободе и совести, о страхе Божием и молитве, о покаянии, о памяти смертной и борьбе со страстями, о литературе, искусстве и т.п. Любовь Амвросия к русской литературе, поэзии А.С. Пушкина или басням Крылова, к живописи, народным песням настолько органична с его разносторонней человеческой сущностью, что он и для неверующего писателя или поэта, для художника становится не только близким, но родным и понятным.

Если по Достоевскому [6] , да, собственно, и по очевидному факту, видим, что религия невозможна без Бога, то она так же немыслима и без человека, без его субъективного опыта. Только он рано или поздно приводит к Богу. Иного пути просто нет.

Глубоко заблуждаются те авторы современных подходов к сущности человека, утверждающие, что ему следует искать себя среди вещественного мира, в котором он живёт и о котором мыслит.

Жизнь той же Дорофеи, её женская судьба подсказывает, что особенность её личности заключена в той внутренней душевной глубине, которая её «сама спрашивает, испытывает, желает, мыслит, воображает и чувствует». И именно в этой глубине есть её живой, личный дух.[7]

В ранее опубликованном обзоре повести «Для всех быть всем» в журнале «Новлит»[8], рассматривая дух Амвросия как живое, деятельное чувство ответственности и своеобразный «дар очевидности», отмечалось, что Александр Гренков, испытывающий своё предстояние Богу, свои способности, великодушие, достоинство и ответственность, на протяжении всей своей жизни нёс в себе активную, не только личную, волю к совершенству. Он вовсе не кичливо, не показушно, как это зачастую бывает, а как само собой разумеющееся, образовывал людей, учил детей и взрослых, наставлял житейской мудрости. Не в этом ли и была сила его Духа в постижении себя самого и сотворении многих гуманных деяний?!

Мне думается, что писатель не случайно доверительно цитирует свою личную молитву в начале книги. Тем самым он обращает нас в самих себя.

По И. Ильину – «моя молитва – есть моя и больше ничья; в этом ничего не изменилось бы даже и тогда, если бы все люди молились вместе со мной о том же самом. Тот, кто молится за другого, не заменяет и не замещает его в молитве. Молитва другого не есть моя: я не мог сегодня молиться, а он молился с вдохновением. Всякое верование и исповедание всегда лично и своеобразно, даже среди людей, принадлежащих к одной и той же вероисповедной организации... Моя вера, моя религиозная очевидность, мой экстаз, моя хвала, моё благодарение – всё это совершается в ограде моей личной души, в её ткани, в её судьбе. Чужое покаяние – не есть моё. И если ропот и кощунство – грех, то это грех самого ропщущего и кощунствующего; и если кощунство было совместное, то каждый кощунствующий несёт свою отдельную личную ответственность и вину». [9]

Одним словом, путь к Богу индивидуален, своеобразно и его молитвенное обращение к нему. Каждый молящийся в отдельности в свою молитву вкладывает частицу себя, свои эмоции и восприятия, свои чаяния и дела. Одни молятся «остротой религиозного сомнения (Блаженный Августин, Паскаль); другие просьбой и домогательством; третьи – смиренным приятием судьбы и благодарением; четвёртые, может быть, ропотом и вызовом. Боттичелли и Сегантини молились своими картинами; Бетховен – своими сонатами и симфониями; Жуковский, Тютчев и другие поэты – своими стихами. Каждый человек взирает к Богу по-своему: один обращается к Нему только делами милосердия; другой – самоотверженным и вдохновенным научным исследованием; третий – ищет Бога в тихом созерцании природы…». [10]

Писатель на примере жизни своих основных персонажей приводит читателя к выводу о том, что их святость не внешняя дань обряду или обычаю. Она имеет глубокие нравственные, мировоззренческие корни. Ведь можно стать затворником, молиться денно и нощно, не вникая в то, что и как происходит за стенами кельи, монастыря, в стране, как живут простые миряне, какие нужды испытывают и почему. Ценно то, что «иконная святость», сакральность образов в повестях связана с действенным гуманистическим порывом, с конкретными поступками.

Это не противоречит Священному Писанию, которое, соответственно, указывает, что среди православных христиан есть личности, способные «главенствовать во всяком упорядочивании», то есть они своим знанием, авторитетом и опытом могут правильно растолковывать происходящее в жизни и обществе. [11] Однако их действия не должны противоречить Божьим заповедям, должны быть полезными для людей, они обязаны беречь в миру гармонию, данную от Бога.

«– А мне это внове всё, – сказал Питирим, – я всё присматриваюсь к вашему казачьему быту, а не всё мне понятно. Со временем разберусь. Поживу среди вас, и прояснится. И мордва мне непонятна. Замкнутый народец. Вижу, трудолюбивы, а проживают совсем бедно, глядеть на них прискорбно. И эти, что из мещёры. Татары – с ними всё ясно. Тяжёлый край, раскольников, староверов много, беглых со всех сторон. Одна опора – казаки. Тоже ведь выходцы из северных мест. Православие давно приняли. Без вас, без вашей помощи нам этот край не привести к единой вере. – Родом откуда же? Как в служении вере сподобился? – спрашивал Василий. – Из неблизких краёв я, из города Вязьмы, там у нас население особенно набожное, твёрдое в православной вере и благочестии. При крещении был наречён в честь преподобного Прокопия. Родителей рано Господь призвал к Себе, остались я да сестра моя Катерина. Мы с детских лет возмечтали посвятить себя Богу, готовились к иноческой жизни. Монастырские богослужения окончательно определили моё желание принять иночество, которое я и исполнил, став послушником Иоанно-Предтеченского монастыря. Сестра же моя определилась послушницей в женский монастырь там же, под Вязьмой. Постригли меня в монашество с именем Питирим. Тридцати двух лет я был поставлен игуменом Вяземского монастыря, получив сан архимандрита». (Повесть «Живоносный источник»)

При чтении произведений я ловила себя на мысли о том, что возникает какое-то необъяснимое душевное зрение, видение тончайшего выверенного ритма повествований, продуманности формы, органичности включения религиозно-молитвенных настроений в будни светской и монастырской жизни, осознание того, что композиция всей трилогии, её составляющих частей определяется именно философским, мировоззренческим аспектом самих текстов.

Поражает удивительная искренность, естественность как авторского «я», так и неподдельность эмоциональных и физических состояний действующих лиц, их жизненных устремлений. Все они проникались Христовыми заповедями не принудительно, ибо осознавали, что те воплощают праведность, совестливость, честность и человечность в исконном понимании нравственности русского человека. Поэтому не удивительна и их благородная миссия, поощрение ими великодушия, бескорыстия и способности соучаствовать в судьбе нуждающихся в помощи.

Да и само строительство такого большого количества монастырей вдоль реки Цны – это также самоотверженная дань Святых Отцов просветительству края, ибо там и создавалось средоточие Православия, мудрости и Духа.

«А главная моя цель, – говорил Питирим, – это укрепить православную веру, заботиться о благолепии богослужений, неустанном духовном окормлении паствы. Все воскресные праздничные богослужения пока совершаю сам, а на будничных службах становлюсь на клирос, учу пению и чтению вновь пришедших, сам читаю, пою вместе с подобранным из казаков хором. По вяземским обычаям совершаю торжественные крестные ходы. А в последнее время всё больше уединению отдаюсь, когда это можно, вот как нынешний день. Прихожу на эту поляну и погружаюсь в молитву и мысли о Боге. Но редкие часы, проведённые в лесу, не удовлетворяют моих потребностей в молитве. И надумал я создать в этом тихом спокойном уголке обитель, присмотрев во время своих уединённых прогулок лучшее место для неё. Вот этим замыслом и делюсь с тобой, отец мой. И прошу благословения твоего». (Повесть «Живоносный источник»)

Сегодня Православие переживает не лучшее время.

Писатель противопоставляет нападкам на него выверенное жизнью убеждение, что вышло из моды не Православие, а изменился мир, растерявший свои исконные святыни. Сердца людей теперь, их души не назовёшь по-ильински «поющими». А житие Святых его земляков подтверждает, что «жатвы Господни», лежащие в основе русского народного характера, не устаревают, а, наоборот, в них и сегодня есть насущная потребность. Он, как и все честные люди, мечтает о снисхождении на Землю, на свою Родину того огня родства душ, праведности, о котором речь идёт и в Священном писании: «Огонь пришёл Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!»[12]

Наверное, руководствуясь именно этим побудительным мотивом, писатель и обратился к столь сложной православно-художественной теме.

Трилогия насыщена символическими сценами, видениями, снами, притчами, размышлениями о вере, повествованием о судьбе разных исторических персонажей. Читателю запомнятся вещие сны и Саши Гренкова во время смертельной болезни, и уже праведному Амвросию об иконе «Спорительница хлебов», и прозорливое напутствие Серафима Саровского Дорофее, и т.п.

В заключении обзора можно уточнить и жанр повестей: это своеобразная историко-художественная очерковая хроника.

У книги есть будущее, у неё обязательно появятся свои читатели. Тем более что все три повести отдельными тиражами уже изданы в Канаде и в России. Объединение их в одну работу очень богодарно. К образам неординарных людей, не говоря уже о Святых Отцах, всегда был прикован читательский взгляд. Еще Г. Плеханов говорил, что у каждого читающего должна быть своя поэзия, свои песни, свои стихотворения, и именно в них он должен искать выражения своего горя, своих надежд и стремлений.[13]

Это от имени читателей писал в своё время М. Лермонтов:

«Как отдыхает ум и грудь,

Коль попадётся как-нибудь

Живое, свежее творенье!

Вот, например, приятель мой:

Владеет он изрядным слогом,

И чувств и мыслей полнотой

Он одарён Всевышним Богом».[14]

Несомненно, что одарён Богом и наш современник – русский прозаик-«ратоборец», писатель В.И. Герасин, подаривший нам своё новое духовное художественное творенье – трилогию «И стало быть».

Можно было бы на этом и поставить точку. Но не могу удержаться от соблазна процитировать строки писателя из повести «Живоносный источник» о его понимании жизни.

«А я вот чему удивляюсь, – в тон ему заговорил Митрофан. – Многие птицы улетают. А многие остаются. И мало того, что зимуют, так ещё среди зимы потомство выводят. Сама кроха крохой, а выведет пяток голышат и греет их. Греет, не даст застыть. Это какая же сила и отвага в этой малютке имеется. Уму непостижимо. Клесты. Названы-то как ласково. Зимой птенцов выводят у нас эти клесты, в самые лютые морозы, в январе. Питаются семенами, которые достают из еловых, сосновых шишек. Клюв у них похож на клещи. Таким клювом им легко добывать себе пропитание. А так как обилие шишек в лесу бывает зимой, то и птенчиков эта чудо-птичка выводит именно тогда. Видывал таких? Нет? Советую, зимой в лесу поищи их и понаблюдай за ними. Мать и отец подменяют друг друга, один детёнышей накрывает – другой корм носит, поменяются местами и опять за своё. От тёмного до тёмного кормят молочком, которое у них в зобу образовывается. Вот она жизнь какая. У каждого своя, особая».

Думаю, своя особая жизнь будет и у книги  В. Герасина «И стало быть».

Литература:

1. Пс. 127:2

2. Преподобный Амвросий Оптинский. Полное собрание писем. Часть 3. Переписка с мирскими лицами /Письма к монашествующим и мирянам. Письмо 2 / 81

3. «Сакральный – (от латинского sacralis – священный), обозначение сферы явлений, предметов, людей, относящихся к божественному, религиозному, связанных с ними, в отличие от светского, мирского, профанного».) https://slovco.ru/istfil/s/sakralnyiy-19963.html

4. Новлит.  https://newlit.ru/

5. Владимир Крупин: Православная литература как «благодатный реактив». https://vsdn.ru/authorcolumn/138.htm

Художественная литература и православие.  https://orthodox.etel.ru/1999/21/liter.htm

6. Ф.М. Достоевский. Бесы. Часть вторая. Глава YII.

7. Ильин И.А. Аксиомы религиозного опыта. Глава 1. – СПб., 1994.

8. С.А. Таращанская. Духа благородство. О повести В. Герасина  «Для всех быть всем». https://newlit.ru/~tarashyanskaya/4914.html 

9. Ильин И.А. О молитве Там же.  Глава22.

10.Ильин И.А. Там же.

11. Любомудрие. – М.,  2004. С. 1226.

12. Лк.12:49

13. Плеханов Г.В. История в слове. – М.: «Современник», 1988. С .246-247.

14. Лермонтов М.Ю. Журналист,читатель, писатель. Стихи 1840 года. Соч.: В 6 т. – М.; Л: Государственное издательство художественной литературы, 1959-1960.