– Видите вон там, у реки, монастырь? – спросил пожилой мужчина, сидящий напротив меня в электричке. – Раньше там автопредприятие было, совхозный гараж.
Он снял с головы фуражку, положил её на объёмистую сумку, туго набитую газетами, вытер пот с мощного лба. На шарообразной голове высоко поднимались залысины, оставляя впереди мыс с седым кучерявым чубчиком. Ему лет семьдесят, даже больше, но старость не победила широкое, с настырными глазами и сурово сжатыми губами, лицо. Грудь широкая, выпуклая, вовсе не стариковская, из распахнутой клетчатой рубашки кущи седых волос.
Я часто езжу в Москву электричкой и не раз видел этого человека. «Кроссворды, сканворды, чайнворды. Приобретайте, вам будет интересно!», – он выкрикивал эти слова громко, но без надлежащего одушевлённого напора, газеты покупали плохо.
– Я заведовал этим гаражом, – сказал мужчина, выжидающе взглянув на меня, определяя, стану ли я слушать его историю.
– Следующая станция «Акри», – объявили по электричке.
Пусть рассказывает, решил я, не так скучно будет ехать.
– Руководитель я был такой, как положено, – продолжил он, почувствовав мою готовность слушать, – подчинённых давил, начальство уважал. Доставалось шоферам крепко. Если Чебурков с похмелья, – а пил я от души, – лучше не подходи. Нагнал страху, боялись меня. Монастырь давно ликвидировали, то коммуна там была, то детский дом. Я принял хозяйство в начале восьмидесятых. Директор совхоза, Николай Николаевич Ковальчук, меня ободрил:
– Мы твоему опыту, Пётр Дмитриевич, доверяем, надеемся на тебя.
Разве ж можно было после таких слов работать спустя рукава?
Взялся я за дело. Многое пришлось перестроить. Бестолково монахи расположили здания. К примеру: посреди двора церковь, как бельмо на глазу, перегораживает маневр крупнотоннажной технике. Хотел её снести, едва удержался, но пространство вокруг расчистил беспощадно. Все эти надгробья и прочую дребедень сгорнул бульдозером за ворота. Я люблю, чтоб всё было по-хозяйски.
Вдоль стены стал строить боксы для спецтехники, чтобы в дальнейшем, когда котельную на ноги поставлю, тепло в них дать. Помещений хватало, но до каждого руки были необходимы. Разместил в бывшей монастырской столовой токарный участок, здание длинное, двери в торце. Стали боковую дверь бить, а стены – метр толщиной.
Постепенно всем нашлось место: и вулканизаторщикам, и пайщикам-медникам, и электрикам, и мотористам. Себя не обидел, кабинет оборудовал просторный, в той церкви, что посреди двора. Но главная гордость – аккумуляторный участок. Я не первый год с техникой работаю, и скажу так: если гаражом опытный человек заведует, аккумуляторный участок у него будет на первом месте. А как иначе? Зима подойдёт, умное ли дело машины с буксира заводить? Это ж позор! По мне так: прежде обеспечь водителя аккумулятором исправным, потом спроси: добросовестно ли ты, парень, эксплуатируешь вверенную технику? Я публику эту отлично знаю: не даёт генератор зарядки, а водитель, вместо, чтоб постоять, отремонтироваться, ходки рвёт, двигатель целый день не глушит. Налицо перерасход топлива.
С аккумуляторного участка начались мои несчастья. Облюбовал я под него небольшое зданьице, круглое по форме, часовня не часовня, что-то такое, опять же, религиозное. Стал производить косметический ремонт: побелка, покраска и прочее. Место хранения серной кислоты стал оборудовать: вентиляторы с вытяжными зонтами установил, всё по уму. Кто технику безопасности не уважает, с собственной головой не дружит.
Тут, как раз, уборочная. Дел – не продохнёшь, технику ежедневно приходилось в город гонять, а это поломки. Ковальчук затерзал телефонными звонками: сколько единиц на линии, да сколько единиц на линии. Голова кругом.
Мало того, как-то утром забегает в кабинет механик Вася Кольцов:
– К вам, Пётр Дмитрич, две женщины и мужчина. Похоже, из города.
Мне весь этот посторонний контингент, да ещё в горячее время, тем более, из города, – нож острый. Столько времени отнимает эта праздношатающаяся публика!
Заходит чахлый мужичок, лысоватый, с ним две дамы. Что это за люди сразу же стало ясно. У меня на интеллигенцию глаз зоркий, мгновенно вычисляю. Мнят из себя. А чего мнить? Что у них за душой, чтоб о себе мнить? Чем они от меня, скажем, отличаются? На пять книжек больше прочитали?
– Мы из университета, учёные-историки, – сказал мужичок. – Я, Дмитрий Эдуардович, кандидат наук, это Ирина Степановна и Варвара Ивановна, аспиранты.
Оглядываю гостей, молчу, они нервничают. Варвара Ивановна краснеет, Дмитрий Эдуардович подбородком дёргает.
– Какие ко мне вопросы? – спрашиваю.
– Вам наверняка известно, что ваше предприятие находится на территории монастыря, представляющего большую историческую ценность, – объяснил Дмитрий Эдуардович.
– Шестнадцатый век! – вставила Варвара Ивановна.
Дама габаритная, в шортах, в майке с иностранной надписью, в очках. Дмитрий Эдуардович, без очков, но мне показалось, и он тоже носит очки, но их не надел.
– Всё понятно, – говорю, – шестнадцатый век, историческая ценность. Освободить территорию? Когда прикажете?
– Об этом речи пока не идёт, – скромно заметила Ирина Степановна, – но, знаете ли, не исключено.
Сколько ей лет? Тридцать? Пятьдесят? Платьишко серенькое, худоба, косточки, волосики кукишем на затылке, полное несчастье в личной жизни. И туда же: «не исключено»!
– Не дождётесь, дорогие товарищи. Был тут монастырь, теперь упразднён, религия – дурман, и вообще у нас атеизм.
Я нарочно так говорил, чтобы позлить их.
Дмитрий Эдуардович смутился, сильней задёргался, хотел что-то сказать, но от возмущения ничего не сказал, только достал из кармана очки и нацепил на нос. Объяснила Ирина Степановна.
– Мы, Пётр Дмитриевич, понимаем, вы не самовольно захватили монастырь и разместили здесь гараж, но если уж это произошло, хотим вас попросить...
– Потребовать! – поправил Дмитрий Эдуардович.
– Об одном... одолжении.
– Во имя русской культуры! – добавила Варвара Ивановна.
– Вы в Ивановской церкви оборудуете участок для ремонта аккумуляторов?
– Ну, и что?
– Не надо этого делать! У вас там будет применяться, насколько нам известно, кислота?
– Да, серная кислота.
– Вот видите! А на стенах Ивановской церкви ценнейшая роспись. Пока ещё её можно восстановить. Но, если она будет находиться в парах серной кислоты, неминуемо погибнет.
– Ира, не унижайся! – сказала Варвара Ивановна. – Он тебя не слушает.
Замечание меня задело.
– Почему не слушаю? Очень даже слушаю, но ничего путного услышать не могу. Если б вы пришли, как серьёзные люди, и сказали: вот смета на строительство помещения аккумуляторной, вот счёт в банке, с которого пойдёт финансирование, я б вам руки пожал и в церковь эту ни ногой. Но приезжают непонятные люди и хотят в здании, выделенном мне в законном порядке, запретить размещение производственного оборудования. Кто будет кривым стартером зимой машины заводить? Вы?
– Простите, чем? – переспросил Дмитрий Эдуардович.
– Ручкой кто будет крутить двигатель, чтобы машина завелась? Аккумулятор чахлый, а ехать надо.
– Я не умею крутить ручкой, и не стану. Это не моя профессия.
– Совершенно верно, не ваша. Но вы считаете нормальным прийти и запретить мне организовывать работу так, как я считаю нужным.
Раздражали меня эти люди, Дмитрий Эдуардович в особенности. Неужели я такой, каким они меня представляют? О народе любят умно рассуждать, а я тоже народ, и мне, может быть, обидно их пренебрежение, только они этого замечать не хотят.
Оскорбились учёные люди, ушли.
Минул с тех пор почти год, оборудовал я аккумуляторный участок. Долго рассматривал те картины на стенах: женщины какие-то, старики, младенцы, ангелы, всё это потрескалось, почернело. Нечего там восстанавливать.
А в конце апреля, тридцатого, произошло со мной странное событие. Или привиделось спьяну, точно не скажу. Алкоголь я употреблял тогда без всякой меры, или, как говорится, мера была, но большая. В честь наступающего праздника воспринял я с главным инженером совхоза Соколовым Владимиром Васильевичем алкоголя такое количество, что ночевать пришлось в кабинете, на диване. Главного инженера шофёр в охапку, и унёс в машину, хотел и меня, но я воспротивился: чтобы какой-то шоферюга меня, словно куль, в машину волок?!
Заснул мёртвым сном, очнулся ночью. Открыл глаза, во рту сухо, как в пустыне, голова гудит. Махнул полный графин воды, вышел проветриться.
Прохладно, ночь лунная, звёздная. Красиво. Весной пахнет. Стою посреди двора, курю. Решил пройтись по территории. Иду. Вдруг замечаю, дверь в аккумуляторную приоткрыта. Это что ж, думаю, за гости? Не те ли, что в ночь на двенадцатое января обокрали склад запчастей? Таких гостей нам не надо, с запчастями и так бедствие. Врываюсь, вижу: стоит длинноволосый тип на коленях, глядит в стену и поклоны кладёт. На меня ноль внимания. Наглец, да и только. Интересуюсь:
– Кто такой? Какое право имеешь находиться ночью в помещении, где материальные ценности?
Поворачивается ко мне лицом, с колен не вставая, длинные волосы шнурком по лбу стянуты, хитон на нём какой-то до пят, вроде рясы.
– Я – Феодосий Коверя, – говорит, – помолиться пришёл в храм.
– Хватит придуриваться. Это тебе не храм, а участок ремонта и зарядки аккумуляторов.
Молчит.
– Где работаешь? В совхозе?
– Нигде.
– Чем живёшь?
– Милостыней.
– Не стыдно ли тебе, здоровому мужику, паразитировать на теле общества?
– Любят меня люди, вот и подают.
– Любят? Ну, ты загнул.
– Да, любят. А вот тебя любят ли, Пётр?
– Не рубль я, чтобы меня любить. Сейчас вызову милицию, она тебе про любовь всё и разъяснит. Попался на воровстве, будь добр, отвечай.
– Властвовать тебе нравится, Пётр. Кто властвует – тот одинок. И ты будешь одинок.
– Хватит болтать. Одинок, не одинок, не твоё дело. Замок сорвал, в помещение проник, значит, вор.
– Разве храм на замок запрёшь?
– Цель твоя: кража аккумуляторов с целью продажи. Хочешь болтовнёй мозги мне запудрить?
Вышел я, дверь запер, полупьяного деда сторожа Климентьева разыскал, приказал стеречь. Сам на телефон, в райотдел милиции звонить. Позвонил и как-то незаметно, заснул.
Утром стучит в кабинет Климентьев:
– Домой, не пора ли вам, Пётр Дмитрич? Праздник, Первое мая.
– Я тебе ночью приказал вора в аккумуляторной сторожить. Где вор? Не упустил?
– Ничего вы не приказывали. Спали всю ночь.
– Врёшь! Он аккумуляторы украсть хотел. Я имя и фамилию помню. Ночью милицию вызывал. Где милиция?
– Никто не приезжал. Приснилось вам, Пётр Дмитрич.
На следующий день по паспортному столу проверил: не проживает Феодосий Коверя в нашем районе.
Решил позвонить учёным людям, которые в прошлом году приезжали, им наверняка все местные монахи известны. Попал на Ирину Степановну, представился, спрашиваю:
– Не знаете ли вы такого человека, Феодосия Коверю?
– Откуда вам эта фамилия известна?
Вздрогнуло сердце, не приснилось, есть след.
– Кто он такой? Адрес?
– Этот человек проживал в начале восемнадцатого века в монастыре. Вы, может быть, библиотеку старинную нашли? Там, под Надвратной церковью, по преданиям, подземный ход и хранилище.
– Ничего мы не нашли, сказки это всё, чудеса. В чудеса я не верю.
Но случилось всё так, как предсказал монах: супруга моя неожиданно умерла, дочь вышла замуж за военного и уехала в город Читу. Остался я один. Сначала пил, но не шло зелье в удовольствие, как прежде. Одно дело от избытка чувств пить, другое – от безысходности.
Вскоре подоспели события известные, – перестройки, да перестрелки. Власть сменилась, жизнь стала иной. Гараж мой ликвидировали, вновь открыли монастырь, стал я туда, по привычке, приходить.
Монашки цветов насадили; в моём кабинете – иконы, свечи горят. Церковь, где была аккумуляторная, реставрировали. Святые выжили, не одолела их серная кислота, глядят на меня со стен с укором. Но в чём я виноват? В чём мне каяться? Работал честно, старательно, отчего же такой крах в жизни? В гараже – монастырь, дочь – раз в полгода пишет.
– Вы бы поехали к ней жить, в Читу, – предложил я.
Чебурков взглянул с такой досадой, что мне стало совестно за совет.
– Никуда я не поеду.
Встал, подхватил сумку, оглядел вагон.
– Кроссворды, сканворды, чайнворды. Приобретайте, вам будет интересно! – провозгласил он немногочисленным пассажирам с каким-то вызывающим отчаяньем.
Никто ничего не приобрёл, Чебурков прошаркал разбитыми кроссовками в соседний вагон.
– Следующая станция «Домодедово», – объявили по электричке.
Фото: Михаила Облётова