А вы и живите / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Шёл тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. К столовой с песней маршировали солдаты. Подойдя к одноэтажному зданию с толстыми, покрашенными в белый цвет стенами, остановились. Было солнечное уральское утро. Великое множество озёр в этом удивительном крае России уже скинуло с себя прохладный, густой туман, но пока он был, то казалось проезжающим на работу в часть офицерам, что вроде похожа картина сплошного тумана на пожары, только нет, нет, и слава Богу нет, не пожар это был, а рассвет над могучим, спасшим когда-то всю Россию от долгов, Демидовским Уралом. Прапорщик Сергей Георгиевич Носов внимательно осматривал внешний вид военнослужащих. Высмотрев, что у одного солдата коленки были в грязи, подошёл к нему, отобрал пилотку. Солдат дослуживал второй год, и, наверное, потому, многие сослуживцы смело и отчаянно стали защищать друга. Младший сержант Евгений Никуличев, боксёр, родом из Ленинграда громко и очень возмущённо говорил прапорщику:

– Чего взъелся? Толька связь налаживал, в части проверка, и чего бы мы все без связи. Все бы получили. Коленки не успел почистить, извините. Пилотку отдай?

Прапорщик дал команду, чтобы солдаты зашли в столовую, а сам со злобою схватил рядового Анатолия Кочкина за руку и скомандовал:

– Следуйте за мной, солдат.

Сказал-то он сказал, но всё равно не отпускал рядового, вцепился за руку железобетонно. В части была проверка, и произошло небывалое. Обычно, когда идёт проверка, то в воинской части пытаются исправить все недостатки, какие только возможно исправить. А тут сидят в офицерской столовой проверяющие офицеры с высокими званиями, и вдруг напролёт к ним рвётся прапорщик с солдатом. Такого совершенно точно не было никогда. Самый главный военный, завидев такое, дал команду пропустить прапорщика с солдатом. Прапорщик, указывая на солдата, доложил проверяющим о внешнем виде Кочкина. Генерал Юрий Семёнович Баргузинов спросил у провинившегося:

– Ну что скажешь солдат? Почему с коленками грязными в строй встал?

Рядовой начал говорить, но сильно поперхнулся, и генерал попросил, чтобы дали солдату воды. Руки Кочкина задрожали, и это было видно всем, и когда он пил воду, зубы его громко стучали об стакан. Попив, солдат тихо заговорил:

– Товарищ генерал-майор! Я связь устанавливал. Виноват. Не почистил обмундирование.

Генерал спросил:

– Ну как, установил связь?

– Так точно.

Генерал скомандовал:

– Рядовой! Можешь идти. Не дали тебе, солдат, спокойно поесть, а за связь, молодец.

– А ты, прапорщик, останься.

Солдат Кочкин ушёл. За столом сидело несколько офицеров вместе с командиром части проверяемого подразделения. Все прекратили приём пищи и смотрели то на генерала, то на прапорщика. На командира части полковника Степанова Панкрата Григорьевича тяжело было смотреть, он вдруг резко осунулся и даже, казалось, постарел. Генерал-майор продолжил речь:

– Ты, Панкрат Григорьевич, не тужи. Ты молодец, таких как ты командиров, поискать. Докладывали мне, что гири тяжеленные поднимаешь, солдатам и офицерам пример подаёшь, даже солдаты, кто спортом занимался до армии, не могут тебя одолеть, это достойный, а главное нужный пример, чего мы с хлюпиками навоюем. Здоровым чеченским солдатам не дотянуться до тебя по гирям, знаю, те по борьбе сильные, но кто на что учился. И как приучил офицеров своим примером короткую стрижку на голове носить, знаю. Были недовольные, дескать, офицерам можно как на гражданке, копны отпустить, не даёшь офицерам забыть, что они офицеры, молодец. А вот прапорщика хочу спросить, ведь известно, проверку все бояться, а ты товарищ прапорщик бойца с грязными коленками привёл, не пойму я тебя. Рядовой этот связь наладил, в войну за это награды давали.

Прапорщик вмиг стал бордовым лицом, откашлялся и отвечал:

– Не положено в таком виде в столовую идти.

Генерал-майор, помолчав с минуту или меньше, сказал:

– Может, на командира части ты злой. Зря. Он настоящий, хозяйственный мужик. Ладно, иди, тебе с этим жить. Только знай, прапорщик, я с тобою не согласен. А солдата того грамотой наградите, я подпишу. Он это на всю жизнь запомнит, и Родине послужил, это раз, а два, что справедливость есть в жизни, кто бы что ни думал.

Сергей Георгиевич Носов родился в глухой деревне Андрюшино, сколько таких по Руси с похожими названиями, и не сосчитать вовеки. Как и всякий мальчишка любил Сергей свою деревню, но было такое время, когда наверху издали указ – убирать бесперспективные деревни. Да как же это, думал Сергей, сколько молока в город возим, зерна, дед Прохор с войны вернулся в родную деревню, один из всей деревушечки живой и остался. Мама сказывала, как облепили её отца все женщины, и главный вопрос: «Моего не видал там? Дед потом до смерти всем вдовам помогал, кому печь переложить, кому косу правит, черенки к лопатам, сроду не сосчитаешь работу крестьянскую. Считал это фронтовик своей святой обязанностью, говаривал, де, чтобы робяты там на небесах, то бишь его деревенски друзья на него не обижались. А дед и чуял нутром, что робяты, его сердешные друзья не держат на него зла, ломил с первых петухов, до темна, и землячки кланялись Прохору за его надсадушку, бывало, в пояс. А как бредешком рыбку с дедом ловили, эх и радовалась вся деревня, а как не радоваться, все досыта рыбки отведали, опять же дед расстарался. Да обязательно проследит, чтобы в каждом дому деревни рыбка была. Доволен после был шибко, присядет на скамью, а у самого сердешного вся рубаха в поту, мать просит, чтобы сменил рубаху, а дед ни в какую. Говорит, де, баня коли будет, тоды и сменю, ахнет ковш браги по этому делу, да мохорку курит. Мама видит, отец рад, и сама словно ангел на небесах, и вся изба оживала в такие моменты жизни. Но недолго пожил дед после войны, раны одолели. Бывало, лежит на печи, кряхтит, глубоко вздыхает, стонет, и не раз говорил его дед Прохор: «Исдохнуть лучше, чем так маяться». А любимый затуманный пруд с карасями, а коровушки, овечки, куры, а природа с солнышком с пригорочка, и всё это бросай, оторвать бы голову, за такие указы. Любил Сергей гладить корову Красотку по голове, любил смотреть в добрые коровьи глаза. По душе было всё, и суп в чугунке из русской печи, сколь не хлебай, а вкусно так, что дыху не хватает нарадоваться на всё что окрест. Погост, могилка дедова, это ж святое. Положит мама пирог на бугорок с крестом, и только отойдёшь, вороны пирог клюют, им знамо дело, тоже есть охота, вся живность на свете чё-то тоже соображат. В деревеньке их родной, до боли, было пятнадцать домов, по многу детишек в кажинной избе, кто уж вырос, кто ещё мал, переселяли их теперь в посёлок, а как стали жить в посёлке, шёл Сергею уже восемнадцатый год. Сергею казалось, что его же местные деревенские парни, вроде как пресмыкаются перед поселковыми парнями, брало зло, но Сергея из своих никто не поддержал. И вот армия. В армии встретил молодую повариху Любу, завертелось, и отучившись на прапорщика остался служить в части. Люба была доброй, весёлой, красивой женщиной, и часто грустившему Сергею с ней очень повезло, он это осознавал. Годы шли, приходили молодые лейтенантики, многих наставил Сергей на правильную дорожку, и уж смотришь, эти неоперённые лейтенанты становились капитанами, майорами, подполковниками. А он, Сергей Георгиевич по-прежнему был прапорщиком, его это злило. Понимал, что никто в этом не виноват, но злило. Жена его Люба на тяжёлой поварской работе быстро стала стареть, да и Сергей покрылся сединой. Их единственная дочка Нюра вышла замуж и уехала жить в далёкий сибирский город Усть-Илимск. Но детей у дочки, а стало быть, внуков не было, хоть и прожили молодые два года вместе, это тоже огорчало. Зачем так поступил с солдатом? Втемяшилось в башку зло, которое всю жизнь меня не отпускает, вот и накинулся. Сослуживцы в Афгане воюют, погибают, награды государственные имеют, всё правильно, кто мне не давал. Прав генерал, теперь с этим жить.

Было это лет пять назад, заболела Люба, предстояла операция, и на её место взяли временно другого повара. И вскоре солдаты стали обижаться, что сала в порциях стало мало, а мясо почти исчезло, хотя в их воинской части было своё довольно крупное подсобное хозяйство по выращиванию свиней. Сергей Георгиевич стал думать, и после того, как Любу выписали из больницы, однажды спросил её:

– Люба! Вот чую я, что повариха, что вместо тебя сейчас работает, ворует мясо и сало, а как доказать, солдаты обижаться стали, желудок не обманешь. Солдаты из пустого в порожнее не будут, надо что-то делать.

Люба задумалась:

– Меню мне известно, и завтра будут давать перловку, так вот сало в подливе подадут в отдельных больших тарелках, ты возьми одну или две тарелки, подойди к весам и взвесь, должно быть столько-то грамм. Если меньше, вот и факт воровства, и не бойся, Сергей.

На следующий день, когда солдаты зашли в столовую и хотели приступить к приёму пищи, прапорщик Носов запретил принимать пищу. Взял две тарелки с салом в подливе и взвесил на весах, удивился тому, что показали весы. Вызвал командира части, воровство вскрылось, повариха была уволена.

И вот теперь Панкрата Григорьевича подвёл, а ведь Панкрат ничего мне не скажет, даже в кабинет не вызовет, никакого разгона не будет. Будет в душе переживать, знаю наверняка, но мне точно ничего не скажет, даже приободрит, мол, ничего, держись, что сказать, святой человек.

Было это прошлым летом. Солдаты, прибывшие проходить воинскую службу из Белоруссии, где-то добыли спиртное и выпили. Вокруг части стояли деревни, посёлок не так далеко, добыть спиртное всегда можно. Панкрат Григорьевич собрал всех на плацу, и сказал:

– Эх, белорусы! Ваши деды в войну жизни не жалели, сражаясь с фашистами, а вы будучи солдатами, водку взялись пить, ну какие же вы защитники Родины. Вы получите наряды вне очереди, но это не главное. Я сам белорус, и мне стыдно, что у меня такие земляки. Вы что думаете, если мирное время, так что, надо расслабиться? А вы понимаете, сколько раз мои солдатики пожары тушили в деревнях, хлебозавод горел, помогали тушить, зэки сбежали из тюрьмы, и мои солдаты их изловили. Наша часть занимается обеспечением полётов, штурманов для страны обучаем, вы понимаете, как это всё важно для нашей Великой страны.

Было видно невооружённым глазом, что солдатам после такой речи командира стало стыдно, а Сергей Георгиевич был потрясён речью командира, которого он когда-то знал лейтенантом. И вот теперь он подвёл такого человека, сволочь я после этого, точно сволочь, всё злость моя непроходящая.

Прошло какое-то время. И в один из дней прапорщик Носов зашёл в чепок (кафе на территории части), взял себе сока, печенье и беляш. Аппетита не было совсем, заставил себя съесть горячий беляш, выпил полстакана сока, а вот печение есть совсем не хотелось. Вдруг в чепок зашёл солдат, и прапорщик узнал в солдате именно того самого с грязными коленками. В чепке было четыре столика, три из них были полностью заняты, незанятым был только столик, за которым сидел прапорщик. Солдат взял себе пирожок с соком, и повернулся к столикам, видно было Сергею, как завидев его, рядовой остолбенел:

– Иди солдат, садись.

Кочкин неуверенно сел за столик, откусил пирожок и стал медленно жевать. Страха в солдате не было, за два года службы, всё повидал. Били старослужащие их, не жалея, и хоть командир части боролся с этим злом, искоренить до конца не получалось. Была эта встреча, конечно, неприятна для обоих сидящих теперь за одним столом, но жизнь мудрее всего на белом свете, и наверное должен был состояться этот разговор, раз уж так случилось в жизни. Сергей Георгиевич, видя смущение солдата, тихо заговорил:

– Ты, солдат, ни в чём не виноват. Это мои грехи. Дослуживай, возвращайся к родителям.

Помолчав несколько мучительно долгих секунд, добавил:

– Вроде, получается, выслужиться я хотел, непонятная эта злость во мне, и мне с этим жить, прав генерал. Прости меня, рядовой. Печенье, если хочешь, ешь.

Прапорщик поднялся, слегка похлопал по плечу рядового и ушёл. Кочкин есть печенье не стал, но взял с собою, отнёс в часть и отдал только начинающим службу солдатам. Те были безумно рады, и через минуты две печенье было съедено.

Солдат, отслуживших срочную, отправляли по домам партиями. Но случилось так, что начальник штаба, майор Заяц обнаружил окурок возле тумбочки Кочкина, разозлился и сказал, что рядовой пойдёт домой в последнюю партию, а это означало, что Новый год придётся встретить в поезде. Молодой лейтенант, видя разозлившегося майора, подошёл к нему, что-то сказал, но майор слушать его не стал. Тогда лейтенант Скуратов, специально пошёл за майором в штаб, и в кабинете состоялся разговор:

– Товарищ майор! Можете наказать меня, но выслушайте. У рядового только мама, отца нет, но не это главное. Мы в части кабель под землёю медный проводили, плиты аэродромные не трогали. И вот идёт траншея, ложиться кабель, а на пути плиты, если убирать их, сколько провозишься, а самолётам летать надо, и вот под плитами прямо в землю, трубу вгоняли кувалдой, а труба закончилась. Кочкин наш сварщиком был до армии, приварил он другую трубу, мы пробили дальше, воткнули в трубу кабель, подбили. Словом, кабель был проложен, не трогая плит, и так по всему аэродрому. Давайте отпустим солдата не в последнюю партию домой, он это заслужил трудом своим.

Майор дал команду, чтобы Кочкина отправить во вторую партию, в первой половине ноября. Солдат Кочкин был благодарен лейтенанту Скуратову за заступничество, казался он ему каким-то словно из кино, а меж тем был Иван Андреевич Скуратов просто от природы добрым офицером и, зная о том, что солдаты очень хотели поесть досыта сливочного масла, всегда угощал солдат не только маслом, но и другими нехитрыми яствами. Случалось это в основном, когда шли работы на аэродроме, и солдаты в благодарность за угощение старались работать лучше и не подвести своего командира. Настал последний день службы солдата Кочкина. К вечеру его с другом Женей Никуличевым и земляком из города Зимы повели в гараж. Водитель УРАЛА уже завёл мотор, солдаты готовились к посадке. Кочкина толкнул в плечо майор, рядовой обернулся и увидел недалеко прапорщика Сергея Носова. Прапорщик подошёл к солдату, и было видно, что далось ему это нелегко:

– Езжай домой, солдат. Ты хороший солдат, на гражданке, думаю, не пропадёшь. Зла на меня не держи, я в злости этой много лет живу, тошно, как из деревни уехал, так и живу, ничего хорошего в ней нет. Если бы не жена, повесился бы, наверно, ради неё живу. Живи весело.

Носов замолчал, и Кочкин заметил, как из глаз прапорщика полились слёзы, и он небрежно смахивал их перчаткой. Кочкина уже торопили, и он быстро сказал:

– Товарищ прапорщик! Я не злюсь, правда. Генерал сказал вам, что вам с этим жить, а вы и живите, любите жену, она нас очень вкусно кормила, мы все солдаты ей очень благодарны, всегда добавку давала. И про то, как вы воровку поймали, солдаты всем призывам передают. Простите, надо бежать, любите жену, и всё будет хорошо.

Военный УРАЛ уже как двадцать минут назад выехал из гаража, а прапорщик Носов стоял как вкопанный на одном месте. Он был благодарен за сказанные ему солдатом слова. Да, он будет любить свою Любу, он будет ждать внуков от дочери, слёзы всё катились из глаз военного, и он уже не вытирал их перчаткой, а уральский снежок тихо шёл, словно шепча человечеству, что скоро будет Новый год…